Пишет Марленикен:



В ХV-ХVII вв. на окраинах русских городов особенно во время мора или после военных столкновений, устраивались так называемые «скудельнпцы» - общие могилы, в которых хоронили умерших или погибших.
В «Житии Даниила Переславского» описывается скудельница, в которой за городом хоронили всех не получивших последнего отпущения грехов у священника и не востребованных родственниками безвестных покойников (умерших нечаянно, погибших «от грозных стихий»‚ утонувших‚ замерзших‚ «заеденных» зверями, убитых разбойниками и брошенных «на распутиях»). Их складывали в открытую яму, а весной, между Пасхой и Троицыным днем‚ на скудельницы могли приходить жители города и окрестностей чьи родные пропали без вести‚ и попытаться отыскать их среди отошедших от мороза тел.
В русских землях особенности климата приводили к тому, что нередко даже покойников умерших естественной смертью, зимой подолгу не хоронили дожидаясь весеннего тепла, когда земля оттает и рытье могилы не будут особенно трудоемким процессом. Эту особенность русского быта отметил внимательный наблюдатель-иноземец — секретарь английского королевского посла сэра Томаса Рандольфа поэт Джордж Турбервилль, побывавший в Русском государстве в 1568-1569 гг. В своем послании-памфлете, адресованном Спенсеру, он писал:
«Семь месяцев длится зима: сиянье [снега?] столь ослепительно.
Словно это май. перед которым они пашут землю и сеют пшеницу.
Тела умерших. до того лежавшие незахороненными,
Помешают в гробы из ели как простые люди.
Так и те, кто побогаче: причину этого легко найти.
Ведь в зимнее время они не смогут продолбить землю.
А леса такое изобилие везде и повсюду на их земле.
Что и богатый, и бедняк, умирая, уверены, что [их похоронят] в гробу.
Возможно, ты размышляешь недоуменно над тем. как можно оставлять
Те тела мертвых без погребенья на целый сезон.
Но можешь этому верить: как только они остывают.
Силой холода их сковывает так. что они становятся как камень.
Не оскорбляя ничто живое.
Так лежат они и сохраняются до следующего прихода весны».

Подобное поразившее англичанина-протестанта отношение к смерти не было специфично для русской культуры. Достаточно вспомнить существовавшее примерно в это же время парижское кладбище Невинных младенцев (des Innocents), приводившее, по выражению Й. Хейзинги, души современников в состояние трепета.

Как в Европе, так и в Русском государстве в период позднего Средневековья в повседневной культуре отмечается феномен особого «макабрического веселья». На уже упомянутом кладбище Невинных младенцев устраивались не только торжественные процессуальные шествия, но и празднества, нем гуляли и назначали свидания, а продажные женщины предлагали всем желающим свои услуги В Русском государстве ХV-ХVII вв. государственная и церковные власти безуспешно боролись с празднествами, завершавшими посещения кладбищ в поминальные дни, во время которых между могилами устраивались хмельные пиры со скоморохами, музыкой, плясками и исполнением песен весьма вольного содержания...
(...)
К числу наиболее распространенных лицевых книг ХVII столетия принадлежали Апокалипсисы и Синодики, содержание которых довольно полно отражало эсхатологические представления того времени. К ним жанрово примыкают Лекарства душевные. Житие Василия Нового и некоторые другие произведения религиозной литературы.

Миниатюры Апокалипсисов предлагают читателю и зрителю традиционный образ смерти, сложившийся в европейском искусстве еще в раннем Средневековье и закрепившийся в скульптурном рельефе, стенной росписи, книжной миниатюре и гравюре. Но на русской почве он стал известен только в ХV в. с появлением апокалипсической темы в иконописи и фреске. Это скелетоподобный «Всадник на бледном коне», проносящийся над разбросанными по земле мертвыми телами людей.
В русской миниатюре этот персонаж соседствует с другим, также популярным в европейском искусстве и уже упоминавшимся нами выше - скелетом с косой и луком со стрелами, а иногда (в позднее время) с пищалью, угрожающим своим оружием всему живому. В некоторых иллюстрациях к нему добавлен еще «помощник» - исчадие ада с человеческим телом, двумя головами (пса и льва) и с серпом в руках. предназначенным для кровавой жатвы. Эти инфернальные образы вполне соответствовали традиционному представлению о Конце света как кончине земной жизни вообще и, одновременно, последней схватке Христа и Антихриста.
(...)
В миниатюрах, иллюстрирующих притчу святого Варлаама «О временном сем веке», смерть изображается, согласно тексту этого литературного произведения, в виде единорога, который преследует человека. Тот, спасаясь от страшного зверя, едва не попадает в глубокий ров, на дне которого виден символ ада - змей с разинутой пастью. Ров, в свою очередь. является символом мира, полного «смертоносных сетей». Человек, как ему кажется, преодолевает это ужасное препятствие, схватившись за ветку древа, растущего на краю рва. Но, еще не взобравшись на свое древо жизни, он видит, что корень его прогрызают две мыши - белая и черная (день и ночь). И подгрызенное ими древо уже шатается. Человек пытается опереться ногами о каменную стену, но из стены уже торчат головы четырех «аспидов» - четырех греховных «стихий», из которых состоит его тело. Их «метания» разрушают физическое естество человека. Он мог бы спастись, сосредоточившись на духовных мыслях, но его внимание привлекает сладкий мед, малая толика которого находится в дупле древа. Этот символ мирских сладостей - богатства и «славохотья» - соблазняет человека и вновь ведет его к гибели.
Собственно момент смерти человека в иллюстрациях Синодиков трактуется как исход души из тела. В минуту кончины душу праведника принимает ангел, а у смертного одра грешника дежурят черти-мурины, чтобы тащить его душу в ад.
Автор: Л. Б. Сукина



Представления египтян о посмертном бытии разнообразны по содержанию и сложны, они не укладываются в непротиворечивую систему взглядов. Согласно этим представлениям, загробная жизнь связана с земной, во многом даже схожа с ней. Вместе с тем в потустороннем существовании появляются и новые качества. Прежде всего - его бесконечность. Обращаясь к богам и духам, умерший просил: «Пусть я поднимусь на мой престол подобно богу, одаренному вечной жизнью».
Египтяне признавали существование нескольких человеческих проявлений, связанных с загробным миром. Человек как бы имел несколько «душ», продолжающих существовать после его смерти, с которыми живые могли вступать во взаимодействие. Ими являлись мумия, ба - носитель сознания и источник деятельности, эб - сердце человека, ка - его двойник, ах - умерший, оживленный богом Анубисом. Заместителями мертвого считались его имя и тень.
(...)

В древнеиндийской культуре тема смерти занимала одно из ведущих мест. Однако ей, как событию индивидуального бытия, Индия не придавала такого драматического значения, как Египет. «Не следует желать смерти, не следует желать жизни», - учил Ману. Посмертные обряды и культ предков были в Индии намного более скромными, чем у египтян, а картины загробной жизни - менее определенными.
Считалось, что смерть не всегда была тенью, неизбежно сопровождавшей людей. В начале мира не было ни смерти, ни бессмертия (Ригведа X).
(...)

Чжуан-цзы говорил, что умереть - значит расстегнуть данный нам природой чехол, смерть - это изменение и рассеяние жизненной силы .



«Человек и его жизнь отождествляются с циклом развития дерева, растения. В байте «Дующий ветер» человеческая жизнь характеризуется такими оборотами, как «розовые цветы уносишь» (розовые цветы - это цветы весны; весна - человеческая молодость) и «жёлтые цветы сажаешь». Образ древа жизни существует во многих верованиях и религиях, в том числе и древнсиранской. Жёлтый цвет - ираноязычных народов издревле символизировал печаль. Подтверждение этому находим у среднеазиатских поэтов-мистиков. В одном из татарских байтов также встречается этот образ: «Эти деревья мне подобны - Тоже ли от тоски желтеют? Этих деревьев листья - Холодный ли ветер обувает?...»
Ещё один часто встречающийся в байтах образ смерти - Ветер. Он своей сущностью динамической системы воплощает в себе субстанцию, предвещающую смерть и саму смерть, унося земные годы в небытие и, таким образом, приближая конец существования на этом свете. Думается, использование образа ветра как облика смерти не является только художественным эпитетом. В авестийской древнеиранской мифологии часто упоминается божество ветра - Вайю. Это грозное божество - посредник между небом и землей, добром и злом. Реет высоко в небесах, состоит в особой связи с течением времени во Вселенной, в том числе контролирует продолжительность жизни человека.
Третий персонаж, олицетворяемый со смертью, - Лошадь. В байте «Не радуйся» читаем: «...Старость надвигается, / Как бегущая лошадь... » Аналогичные метафоры применялись в средневековой восточной поэзии. Так, Абу-ль-Атахия писал: «Новый день приближается Всадник на лошади белой. Он спешит, мотет быть. Это смерть посылает гонца... » Анализируя природу этого символа, следует вновь обратиться к иранской мифологии. Тале в образе лошади «тощей и безобразием путающей» представал Апаоша - дух засухи, приносящий смерть. Другой иллюстрацией, пусть косвенной, является гравюра Альбрехта Дюрера «Четыре всадника», на которой изображены ангелы смерти, скачущие на тощих и безобразных лошадях. Известно, что А. Дюрера относят к числу художников так называемого северного Возрождения. Как и все передовые люди той эпохи, он свято почитал «Свет с Востока»».

Пишет Bellena:

Церкви Мира – три деревянных евангелических костела в Щвиднице, Яворе и Глогуве (не сохранился).

Около 1500 года Щвидница была вторым по величине городом Силезии после Вроцлава. На тот момент герцогство щвидницкое принадлежало чешской короне. В 1525 оно перешло Габсбургам.
После Вормсского рейхстагаидеи Мартина Лютера стали распространяться по всей Европе, не обойдя и Силезию, где они были очень популярны.





В 1648 году закончилась Тридцатилетняя война, и на протестантов начались гонения. По указу императора Фердинанда III все здания евангелических церквей на территории Силезии были переданы католикам, ведь исходно большинство из них принадлежали именно последним. Например, за период с 1653 по 1654 только в Щвиднице и Яворе у лютеран было отобрано порядка 250 костелов.

По результатам Вестфальского мира император Фердинанд III был обязан позволить лютеранам построить три церкви. Это был символический жест, направленный на примирение между конфессиями, а не признание равнозначности двух религий, и к новым культовым сооружениям был выдвинут ряд интересных условий:
- церкви нужно было разместить за пределами городских стен на расстоянии дальше пушечного выстрела,
- у них не должно было быть колокольни,
- при них не должно было быть церковно-приходских школ,
- у них не должно было быть шпилей,
- они должны были быть построены из недолговечных материалов (дерево, солома, песок, глина),
- срок строительства не мог превышать один год.



Сначала были построены церкви в Глогуве ( 1652 ) и Яворе ( 1654 - 1655 ). Церковь в Глогуве рухнула в 1654 , потом ее восстановили, но в 1758 она сгорела. Церковь в Яворе стоит до сих пор.
Краеугольный камень для строительства храма в Щвиднице был заложен 23 августа 1656 года, первая служба состоялась 24 июня 1657 года.
В 1708 году во время Северной войны, когда положение лютеран, оказавшихся под защитой шведского короля, улучшилось, рядом с церковью построили и колокольню, и школу. Оба здания сохранились по сей день.

Интересно, что про обе церкви пишут, что они невзрачные. Очень даже взрачные.
Щвидницкий костел и церковь в Яворе славятся великолепными интерьерами и изумительной красоты росписями XVIII века. Первый может вместить до 6000 верующих, второй - до 7500. При таких изначальных ограничениях для своей эпохи эти здания стали крупнейшими деревянными сооружениями религиозного характера, ведь их возводили при помощи передовых архитектурных технологий и строительных решений того времени. Их строили исходя из того, что они были должны вместить в себя максимально возможное количество прихожан - это было крайне важно во время ограничения свободы вероисповедания для протестантов.

Важной частью площади Мира и ансамбля, окружающего щвидницкий костел, является кладбище, одно из наиболее ценных и немногих сохранившихся протестантских погостов в Силезии.

Оно использовалось для захоронения местных прихожан на протяжении 250 лет, с основания церкви и до конца девятнадцатого века, когда в другой части Щвидницы было открыто новое лютеранское кладбище. С этого момента у костела Покоя почти не хоронили.

Здесь лежит дед Бисмарка, здесь покоятся великие писатели, ученые, художники. Здесь хоронили жертв Весны народов, протестантов и католиков вместе. В 1957 году произведено последнее захоронение, здесь нашел последний приют последний немецкий пастор.

Среди огромных дубов и тисов таитсякладбище церкви Мира.



Надгробия из мрамора и песчаника в стилях барокко, рококо и классицизма, гранитные склепы с подземными сводами, построенные в девятнадцатом веке, и гробницы с коваными решетками, возведенные в двадцатом, - уникальные могилы разных эпох и стилей.

Большинство могил находятся в плачевном состоянии, особенно в дальнем углу кладбища. Памятники за послевоенные годы сильно пострадали и от времени и погоды, и от вандализма, но реконструкция погоста уже началась.

В Алтуфьеве сохранился интересный с исследовательской и познавательной сторон комплекс разновременных памятников архитектуры, главные элементы которого — церковь середины XVIII в. и господский дом середины XIX в. Добраться до Алтуфьева несложно. Чтобы не сбиться с пути, достаточно, идя от одноимённой станции метро, придерживаться траектории Алтуфьевского шоссе, по которому до 1991 г. проходила граница между Кировским и Тимирязевским районами. Автомобилистам может оказаться удобнее подъехать со стороны Московской кольцевой автодороги.
Своеобразная визитная карточка любой местности — её название, далеко не всегда поддающееся расшифровке. Зачастую оно не имеет устоявшейся формы и употребляется сразу в нескольких вариантах, которые встречаются даже в документах одного временного периода. Первоначальное название местности, где находится усадьба, — Олтуфьево. Это позволяет выдвинуть предположение о происхождении названия от фамилии одного из более ранних владельцев, документальные сведения о котором до нас не дошли: ведь был в Москве род дворян Олтуфьевых. Со временем этот топоним трансформировался в более привычную для слуха москвичей форму Алтуфьево.
Полная история усадьбы
В 1860-х гг. в ходе проведения крестьянской реформы имение было поделено на две части. Усадьба и территория, расположенная южнее её, в том числе ныне существующий Алтуфьевский (Верхний) пруд, остались у Н.А. Жеребцова. Нижний пруд, который до настоящего времени не сохранился, а также все северо-восточные алтуфьевские земли перешли к местным крестьянам, получившим статус «временнообязанных».
В 1868 г. после смерти Н.А. Жеребцова его вдова продала Алтуфьево «жене подполковника» Глафире Ивановне Алеевой. Однако имение принадлежало ей всего несколько лет. Уже в 1872 г. Алтуфьево приобрела у Г.И. Алеевой за 18 тыс. руб. Мария Яковлевна Лачинова (1817—1884), бывшая супругой менее высокопоставленного военного — всего-навсего штабс-капитана. Её надгробие — плита из серого мрамора с надписью — сохранилось у алтуфьевской церкви. Там же находится аналогичное надгробие Александра Емельяновича Лачинова, возможно, мужа владелицы, без дат жизни.

Церковь Воздвижения Креста Господня — интересный памятник позднего барокко, видимый ещё на подходе к усадьбе по Алтуфьевскому шоссе. Это здание — редкий для середины XVIII в. тип храма «иже под колоколы». Его основной объём — четверик с сильно скруглёнными углами и выступающими за его пределы ризалитами, один из которых служит алтарём, а остальные — входами. Такого оригинального плана в настоящее время не имеет ни один московский храм. Стены обработаны рустом, филёнками и нишами, наличники окон с гнутыми сандриками; на втором ярусе окна-обманки, т.е. ложные.
Церковь сооружена на средства И.И. Вельяминова в 1760—1763 гг., т.к. существовавшая ранее в усадьбе «издавна построенная каменная церковь во имя Софии и дочерей её Веры, Надежды и Любови, которая пришла в совершенную ветхость, вся расселась». Форма главы церкви Воздвижения более поздняя, она относится к концу XVII—началу XIX в., т.е. к эпохе, когда Алтуфьевым владели Куракины.

В советское время церковь всё время оставалась действующей (за исключением небольшого перерыва в 1941 г.). От некогда большого кладбища, окружавшего её, сохранилось несколько старых надгробий, среди которых уже упоминавшиеся нами плиты над могилами Лачиновых.

А между прудами, в заросшей роще притаилось стихийное кладбище домашних животных.

"Ловец слез" или слезница (lachrymatory) - небольшой вытянутый сосуд с узким горлышком необычной формы, сделанным так, чтоб можно было прижимать его прямо к уголку глаза. Его назначение - сбор горючих слез, а история насчитывает более трех тысячелетий.
Слезницы были замечены в Древнем Риме, где специально нанятые плакальщицы рыдали в них во время похоронных процессий, а затем слезница ставилась в могилу, дабы выразить усопшему дань уважения. Они изготавливались для этого без крышки, чтоб слезы испарялись. В восточных империях древности, таких, как Персия или Византия, "ловцы слез" служили для мужей своеобразной лакмусовой бумажкой: по количеству выплаканных туда женами слез становилось ясно, страдали ли те во время долгих разлук... кстати, в эпоху Гражданской войны в Америке жены ушедших на фронт солдат проделывали примерно то же самое - хранили свои слезы как знак любви и верности.
В эпоху королевы Виктории в Великобритании в XIX столетии слезницы получили "второе рождение". Их носили при себе вдовы, дабы копить там слезы об ушедших мужьях. В годовщину гибели полагалось вылить собранные слезы на могилу.
Сегодня эта романтическая традиция переживает очередной бум популярности на волне интереса к винтажу и антиквариату. В США, Египте, Европе изготавливаются современные "ловцы слез" из выдувного стекла, хрусталя, металла, украшаются инкрустацией и стразами. Иногда слезницы ставят на специальную подставку или закрывают стеклянным колпаком, дабы выставлять этот сосуд среди прочих диковин дома на радость гостям. Теперь "ловцы слез" используют не только для сбора слез утраты, но и чтоб запечатлеть воспоминания о крещении ребенка или о свадьбе, то есть о радостных событиях; существует много фирм, которые занимаются выпуском слезниц различного дизайна... Кроме того, появилось множество людей, коллекционирующих эти необычные, чем-то притягивающие и таинственные сосуды.
Чтоб отличить настоящую слезницу от подделки, коллекционеры рекомендуют обращать внимание на вот какие детали:
1. Вряд ли на рынке вам попадется античная слезница. А вот "ловец слез" XIX века всегда плотно закрыт, а иногда и запечатан воском. Кстати, нередко слезницы закрывали корковыми пробками. Зато никогда их не закрывали с помощью крышек со спреями ("автомайзерами") или крышечками с уходящими вглубь бутылочки стерженьками для нанесения жидкости на кожу: слезы не являются духами и, конечно, на кожу не наносятся и не прыскаются.

Современное изделие

2. "Ловец слез" - это очень маленькая вещь. Начиная от полутора сантиметров и заканчивая максимум длиной в десять сантиметров, но никак не, например, пятнадцать. Объем "ловца слез" также должен быть невелик - если вам предложили сосуд 200-500 мл, то это подделка, недостойная настоящего коллекционера подобных романтических вещиц. Ведь смысл этого флакона - не столько во внешнем качестве, сколько во внутреннем содержании, мысль о котором будоражит умы романтиков XXI столетия. © www.livemaster.ru

Исследования показывают, что античные ловцы слез чаще были всего лишь емкостями для хранения масел. Но антикварам было выгоднее продавать их с красивыми романтическими легендами. Интересно, что и среди викторианских ловцов слез есть много ложных. Небольшие стеклянные колбочки служили временной тарой для розового или лавандового масла. Женщинам в магазине отливали нужное масло в такую емкость, а уже дома покупательница переливала его в изысканный флакон.
Более того, есть мнение, что ловцы слез - предмет мифический. Нет никаких серьезных источников и упоминаний о коллекциях слезниц. Нет конкретных реальных или литературных имен, которые бы пользовались этой вещью в период траура. Все очень похоже на историю с медовым трупом.



Нет необходимости говорить, что изобилие украшений - особенно плохой вкус во время траура. Тем не менее несколько недорогих украшений должно быть использовано, дабы только подчеркнуть общую мрачность деяния. QUEEN MAGAZINE, 23 january 1892
Траур чаще всего - индивидуальное и сугубо личное состояние, тем не менее, как и торжество - одна из сторон общественной жизни. Женщины, даже в частной жизни никогда не выезжающие, не увешанные драгоценными уборами, в трауре должны были отказаться от праздничного блеска бриллиантов и неуместной в этом случае жизнерадостной палитры самоцветов. Первые полгода траура женщина вообще не должна была носить украшений, за исключением вещей из угля.
По окончании глубокого траура, в торжественных случаях, уже можно было надевать серебряную (но не золотую) сетку на платье - эйпрон (от англ. "apron" - передник - украшение для платья в форме V-образной сетки из золота, серебра, жемчуга, крепившейся на корсаж платья). Разрешалось носить и так называемые повседневные украшения, выполненные из поделочного камня темного или почти черного цвета: гагата, раухтопаза - дымчатого кварца, агата и, конечно, с использованием черной и темно-синей эмали. Исключением из темной траурной гаммы были жемчуг (символизировавший слезы) и перламутр с его спокойным, ровным мерцанием, которые можно было уже носить в период полутраура, когда к черному и коричневому в одежде добавляли серый и белый цвета.

На портрете Е.Г.Чертковой (неизвестный художник, 1840-е гг., ГИМ) дама представлена в траурном уборе. На запястьях обеих рук - парные браслеты - черные с перламутровыми медальонами. Кроме того, на правую руку еще надет золотой с черной эмалью браслет с надписью, а на безымянном пальце - четыре золотых кольца, два из которых, опять же, с черной эмалью, словно траурной рамкой обрамляют обручальное кольцо. Из этого можно сделать вывод, что траур эта дама носила по супругу. Рука с траурными украшениями, две петли жемчужного ожерелья, перехваченного фермуаром у горловины, словно капли слез, скатившиеся с лица, - все это говорит о скорби, которую попытался отобразить художник.

Об ассортименте траурных украшений можно говорить, рассматривая портреты того времени. Очень характерен в этом отношении портрет немецкой герцогини Елизаветы Августы (Г.К.Брандт. Конец 1780-х. Художественный музей, Хайдельберг). Убор этой светской дамы составили: черные бархотка, серьги и кольцо на мизинце правой руки, а также парные бархатные браслеты (в соответствии с модой конца XVIII века), один из них - с портретом ее супруга, по которому, собственно, герцогиня и носила траур. Если учесть, что портретов женщин в трауре не так много, и большинство из них демонстрирует портретируемую вообще без каких-либо украшений (П.А.Федотов. "Вдовушка". 1851; И.Н.Крамской "Неутешное горе". 1884), то можно считать, что портрет Елизаветы Августы отобразил самый полный комплекс траурных украшений.
Прически тоже убирали соответственно случаю. Как правило, головные уборы, ленты и даже гребни, шпильки и булавки старались подобрать черные. Это нашло отражение даже в литературе: "Элина дрожащей рукой втыкала в прическу длинную гагатовую булавку" (А.Доде "Евангелистка"). Молодая девушка, по сюжету романа, носила траур по умершей бабушке, поэтому закономерно, что булавка у нее - из черного камня. Гагат - как и каменный уголь, представляет собой форму ископаемой древесины. Северо-восток Англии с IV века был известен своими месторождениями гагата, а с VII века аббатство Уитби стало центром производства распятий и четок из этого камня. Траурные украшения из гагата вошли в моду после того, как в 1861 году английская королева Виктория стала носить траур по принцу Альберту. Вскоре во многих семьях появились украшения из гагата. В Уитби искусные мастера вырезали бусы, четки, браслеты и серьги, украшения для волос и кольца-камеи. Этот камень, очень популярный (если не сказать - традиционный) в качестве материала для траурных украшений, сегодня потерял былое значение.
Эпоха сентиментализма привнесла новые сюжеты и новые для ювелирного искусства нетрадиционные материалы. В украшениях стали использовать портреты, локоны волос - в качестве овеществленного напоминания о любимом существе. Сюжетами траурных украшений были плакучие ивы, урны, наполовину разрушенные колонны, скорбные женские фигуры и т. д. В ГИМе хранится квадратный медальон первой четверти XIX века. С лицевой стороны - изображение из волос на слоновой кости урны под склоненной ивой. На оборотной стороне под стекло вложены два локона - светлый и темный; что позволяет интерпретировать сюжет как скорбь живого (склоненная ива) по ушедшему (урна с прахом), и в то же время - как неразлучность (два локона вместе).
Любопытно и трогательно золотое кольцо конца XVIII века из собрания "Московского Кремля" с овальным щитком, в котором содержится карандашный рисунок двух деревьев в коричневых тонах - большого и маленького, разделенных изгородью. Маленькое дерево тянет ветви, словно руки, из-за изгороди к большому растению на переднем плане, трагически изогнутому. Цветы - с поникшими головками - склонены, будто плачут. На гранёной шинке, на черном эмалевом фоне, - краткая надпись: 1764 ОВ: 1766. Сюжет рисунка и даты указывают на причину создания кольца - смерть ребенка, прожившего всего два года. А драгоценная рамка щитка из мелких рубинов еще больше усиливает эффект трагизма, ассоциируясь с незаживающей раной, оставшейся в сердце родителя.

Кольцо из частного собрания по набору декоративных элементов может быть отнесено к траурным украшениям 30-40-х годов XIX века. Щиток с белым эмалевым крестом стилизован под крышку гроба, с обратной стороны щитка - маленькая, едва заметная пластинка, скрывающая ячейку, вероятнее всего, содержавшая раньше прядь волос. Можно сказать, кольцо представляет собой символический мощевичок, "живую" памятку об ушедшем. И сделано это уже не так иносказательно, как в двух предыдущих примерах. Такая прямая отсылка к символам смерти связана со стилистикой периода эклектики, когда модными становились средневековые сюжеты - черепа, скелеты...
Помимо личного, существовал также и государственный траур - в связи со смертью императора. В этом случае изготавливали траурные кольца. Так, у золотого кольца на смерть императрицы Анны Иоанновны шинка - в виде S-образных завитков, небольшой гладкий щиток в форме императорской короны и надпись: ANNA IMP RUS OB: OC: 28 1740, что означает: "Анна - императрица российская, скончалась октября 28, 1740 года".

Еще два кольца из собрания ГИКМЗ "Московский Кремль" - на смерть императора Александра I. Первое, с шинкой в виде змеи, содержит в щитке штампованный портрет царя в профиль и надпись вокруг по краю: ALEXANDER PRIMIER, а на обороте щитка - 19 nov: 1825 et 4 mai 1826. Второе (из собрания ГИМ) - с широкой гладкой шинкой, на которой по черному эмалевому фону идет надпись: НОЯБРЯ 19 1825 ГОДА. На круглом, немного выступающем над шинкой, щитке - золотой штампованный портрет Александра I в профиль, вокруг - рамка черной эмали с надписью: НЕЗАБВЕННЫЙ, по внутренней стороне ободка выгравировано: Notre ange est au ciel - наш ангел в небе. Уже в 1806 году императора Александра Павловича называли "ангелом во плоти". А после победы над Наполеоном он приобрел огромную популярность в обществе. "Освободитель народов", "Бог, творящий чудеса", "Победитель" и т.д. - вот лишь немногие эпитеты из числа, адресованных императору, фигурировавшихся на украшениях - кольцах, медальонах. Более понятным и ясным становится размещение надписи на траурном кольце: был "во плоти", то есть живым, настоящим, теперь - "ангел в небе".
Общее в этих двух кольцах - небольшие золотые медальоны со штампованным изображением профиля царя. Но детали декора - у каждого индивидуальны, из чего можно сделать вывод, что изготовляли подобного рода кольца не централизованно, а по заказам организаций либо патриотически настроенных граждан.
Итак, в период всеобщего или личного траура уборы выглядят более строгими и сдержанными, чем обычно, наглядно демонстрируя скорбь. А украшения не только цветом, но и символизированной тематикой передают душевное состояние человека.
Татьяна Карсакова "Антиквариат" №4 2004


Всем известен гагат из Уитби, любимый материал викторианских модниц, которым волею судеб приходилось облачиться в траур. Но в викторианской Англии все классы задирали голову, стараясь подражать тем, кто стоит ступенькой выше, так что траур соблюдал и средний класс, и совсем уж простой люд. Но у гагата были немало альтернатив для любого кошелька.
Украшения из черного стекла - так называемого "французского гагата" (French jet) - получались довольно тяжелыми, зато красиво блестели. Впрочем, столь блестящие украшения не годились для глубокого траура, их сочли бы дурновкусием.

Особым изяществом отличались украшения из берлинского чугуна. В 1804 году в Берлине был основан Королевский чугунолитейный завод, где в нагрузку в заурядным котлам и заборам начали производить броши, ожерелья и браслеты. В 1813-1815 гг. прусские женщины сдавали свои золотые украшения для финансирования борьбы с Наполеоном. В замен они получали чугунные кольца и броши с надписью "Я отдала золото за железо". Носить такие кольца стало патриотично, они вошли в моду, и добрались в том числе и до Англии.

Бюджетным вариантом была гуттаперча - сходное с каучуком вещество, добываемое из сока деревьев (Palaquium gutta) на островах Малайского архипелага. Начиная с 1840-х в Англии изготавливали всевозможные предметы из гуттаперчи, в том числе и мебель, а во второй половине 19 в. начали делать шары для гольфа. Как материал для траурных украшений гуттаперча служила альтернативой гагату из Уитби. Серьги и броши из нее получались матовыми и довольно унылыми, что для траура всегда плюс. Кроме того, они были гораздо дешевле.

Соперником гуттаперчи был эбонит, вулканизированный каучук с примесью серы, запатентованный в 1846 году. Из эбонита также изготоваливали всевозможные аксессуары, мундштуки, рукоятки пистолетов и ножей. Ювелирные изделия из эбонита могли себе позволить скорбящие низшие классы, которые тоже уделяли большое внимание трауру. Правда, на солнце эбонит со временем вызветал до бурого цвета. Но траур все равно так долго не длится! Украшения из гуттаперчи и эбонита не вырезали, а отливали в формах, так что их нетрудно было отличить от благородного гагата. При трении у них появлялся характерный горелый запах.

Но самым романтичным заменителем гагата был мореный дуб. Стволы деревьев сотни, а то и тысячи лет лежали на дня торфяных болот, и из-за содержащихся в болотной воде таннинов дерево приобретало черный цвет. Высохнув, становилось легким и легко поддавалось обработке. Траурные украшения из мореного дуба изготавливали в Ирландии и оттуда завозили в Англию - это был один из местных промыслов.



Траурная одежда также подверглась многократным изменениям в покрое и цвете. Прежний траурный цвет французских королей — красный или фиолетовый — был заменен черным при Генрихе III. Когда умерла его любовница Мария Клевская (1574 г.), он несколько дней подряд носил черную одежду, на которой были вышиты серебром слезы, черепа и потухшие головни. Но еще раньше изменения цвета траурной королевской одежды изменился ее покрой: она стала длиннее, иногда намного. При погребении Генриха II (1559 г.) его сын, Франциск II, шел за гробом в фиолетовой одежде и такой же мантии, шлейф которой длиной тридцать локтей несли принцы королевского дома.
Женщинам предоставлялось выбирать для траурной одежды белый, черный или коричневый цвет, причем запрещались серый, фиолетовый и голубой. Они также не могли носить драгоценных камней в волосах или на головных уборах, но могли ими украшать кольца, пояса, зеркальца и молитвенники. После смерти Генриха I его любовница, герцогиня Валентинуа, одевалась исключительно в черное с белым, не закрывая при этом своей шеи.
Такой траурный костюм был с тех пор принят при дворе и продержался более 40 лет. Вдова Франциска II, Мария Стюарт, прибавила к нему большую белую вуаль. При Карле IX знатные дамы заменили черный цвет коричневым. Их траурные платья были покрыты эмблемами: слезами, черепами и т. д. Эти эмблемы они также носили на ожерельях и браслетах. По истечении известного срока эмблемы заменялись портретом умершего, окруженным слезами, который носили на груди. Так продолжалось до Генриха IV, когда для траура был окончательно назначен исключительно черный цвет.
©

Джон Уайтнайт является владельцем уникальной коллекции викторианских стеклянных куполов – 175 экземпляров. Их использовали для того, чтобы защищать хрупкие предметы от разрушения и пыли, например, это могли быть нежные цветочные композиции, фигурки из воска, перья и ракушки и т.д. Вот в катакомбах Кенсал Грина вы можете увидеть фарфоровые цветы под такими куполами.
Представленная же кладбищенская зарисовка сделана в 1881 году из волос Софи Генри, умершей в возрасте 21 года.

[/center]
Согласитесь, сейчас чёрный цвет является для многих самым простым и любимым, а ежегодные заявления о «новом чёрном» сером, синем или бежевом всё равно не делают погоды. Но вот бижутерия в чёрном цвете встречается нечасто, хотя были времена, когда украшения намеренно делали чёрного цвета. Вспомним всеми любимый фильм «Унесённые ветром»: «Вдова обязана носить омерзительное черное платье без единой ленточки, тесемочки, кусочка кружев, — даже цветок не должен его оживлять, даже украшения, — разве что траурная брошь из оникса или колье, сплетенное из волос усопшего.»
Всё, как обычно, началось задолго до современности. В XIX веке смерть была фактом жизни и люди обычно умирали дома, а сцена у смертного одра сделалась обязательной практически в любом викторианском романе. Траур, который носили живые, становился всё более значимой сферой жизни, а обычаи, связанные с трауром, иногда доходили до абсурда: например, считалось приличном для второй жены несколько недель носить черное в знак уважения, если умирал кто-то из родственников первой жены. Даже маленьких детей одевали в черное. Часто девушки выходили замуж в черных свадебных платьях, если кто-то из родственников умер незадолго до свадьбы. Хуже того, женщины оказывались в общественной изоляции на весьма продолжительный период времени: в течение первого года траура вдова была полностью исключена из жизни общества — она не могла бывать на приемах и обедах, посещать театр, считалось дурным тоном просто появляться на людях. Сила же общественного мнения была такова, что вдова, не выказывающая должного уважения памяти покойного мужа (по мнению общества), могла подвергнуться острой критике, осуждению и изгнанию. Но самыми строгими были обычаи траура в период траура королевы Виктории (в момент смерти мужа было 42 года). Она погрузилась в бессрочный траур, в течение пяти лет кряду отказывалась произносить тронную речь в парламенте, каждую ночь клала на подушку рядом с собой портрет покойного супруга и засыпала с его ночной сорочкой в руках. Королева Виктория оплакивала своего умершего супруга и всё время одевалась только в черное, за ней последовал и весь королевский двор, а затем и все общество.
Теперь ближе к теме: в период траура можно было носить украшения. Я не буду описывать всё многообразие «мемориальных» украшений из волос, это слишком радикальное проявление траура для нас и может вызвать сильный приступ брезгливости — плетёные браслеты, брошки с портретами и жанровыми сценками из волос умерших, ожерелья из волос, венки и семейные деревья... Медальон ещё мог быть тайничком для локона возлюбленного или возлюбленной, если только на нём не было надписи «Блаженной памяти», даты или для оформления не использовался жемчуг или агат; но броши с портретами, браслеты, значки делались только мемориальные. Тем не менее, женщины вдруг открыли для себя, что в черном они выглядят чрезвычайно привлекательно. Черный янтарь и хризоберрил стали невероятно модными и отнюдь не только по случаю скорби и печали. Но на первом месте, конечно же, был гагат — как раз в Уитби (графство Йоркшир) были обнаружены огромные залежи. Так как зенит славы гагата пришелся как раз на царствование королевы Виктории, сейчас, пожалуй, нет более «английского» поделочного камня, хотя он известен и во многих других странах.
©
•••
Не все были приверженцами спиритизма, не все заходили так далеко в представлениях о продолжении жизни после смерти, как английские или американские спириты и их предшественники. Наконец, не все разделяли экзальтацию, присущую семейству де Ла Ферронэ. Однако не было в XIX в., несомненно, почти никого, кого рано или поздно не посетило бы новое чувство: невозможность смириться со Смертью другого человека - и кто не проявил бы этого чувства.
В Музее Виктории и Альберта в Лондоне есть замечательная коллекция украшений. В одной из витрин собраны те, которые имеют отношение к похоронам или Увековечению памяти об усопшем.

Ряд этих украшений, простирающийся с конца XVI до конца XIX в., позволяет проследить эволюцию от "memento mori "к «сувениру». Старейший из экспонатов представляет собой портативное, но все же довольно громоздкое "memento mori" елизаветинской эпохи: маленький золотой гробик размером с табакерку, а в нем серебряный скелетик. При виде этого произведения искусства человек предавался медитациям о неминуемой кончине, что полностью соответствовало тогдашней традиции трактатов, духовно подготавливавших к смертному часу.
Далее идет уже настоящее украшение: золотой кулон, опять-таки в форме гробика, и в нем локон умершего. На крышке медальона сделана крошечными буквами надпись по-английски: «П.Б. умер в 1703 г. в возрасте 54 лет». В течение столетия гробик перешел из "memento mori" в "меморию", «сувенир», сохраняющий память об умершем и материальную частицу его самого; изменилось и содержимое: скелетик, призванный напоминать о бренности всего сущего, сменился прядью волос любимого человека.
Другое миниатюрное изделие рубежа XVII- XVIII вв. соединяет в себе оба мотива. Оно изображает маленькое двухярусное надгробие: внизу, на каменной плите, покоится скелет в виде уже знакомой нам лежащей статуи, а наверху двое ангелов возносят к небу медальон, где за недостатком места вместо портрета усопшего красуются его инициалы, фон же образует переплетение его волос. Скелет относится еще к традиции "memento mori", остальное - к новой традиции «сувениров».
Оба эти украшения в своем роде уникальны. Зато в очень многих произведениях ювелиров XVII в. повторяется с незначительными вариациями мотив миниатюрного надгробия - не мрачного памятника в интерьере церкви, а стелы или погребальной урны античного образца, рядом с которой заплаканная женщина, а с ней ребенок или маленькая собачка. Нетрудно узнать здесь уже упоминавшуюся "mourning picture", сведенную до размеров миниатюры. Фон часто сделан из волос умершего.
И так, тема все та же - надгробие. Но его вид и функция изменились. Это мемориал, который можно посетить, как посещают друга в деревне. На смену страху смерти и побуждению к благочестивым медитациям пришло воспоминание о покойном. На одном из украшений, датируемых 1780 г., стоит надпись: «Пусть святые обнимут тебя с любовью, подобной моей». В XIX в. изображение надгробия, в свою очередь, исчезает. Украшение этого времени - простой медальон, очень часто с портретом усопшего и одним-двумя его локонами. Из прядей волос делают также цепочки и браслеты. Прядь волос сама по себе становится носителем памяти о дорогом умершем. Тема смерти как бы стирается, а остается - заменителем тела - его нетленный фрагмент.

ТО ТАКОЕ ТРАУРНЫЕ УКРАШЕНИЯ?
Часто во время траура надеваются драгоценности, которые принадлежали умершему, в знак памяти о нем. Многим людям ношение вещей, принадлежавших любимому человеку, каким-то образом облегчает участь скорбящего. Самые ранние траурные драгоценности были найдены в Европе и относятся к XV-XVI векам. Это кольца и брошки со вставками в виде черепов. В XVIII веке стали очень популярны украшения из волос умершего. С XIX века траурные украшения становятся весьма разнообразными. Это кольца, браслеты, колье, серьги, булавки для галстуков, браслеты и цепочки для часов, кошельки, сумочки, трости, траурные манжеты на женских шляпках из связанных и завитых страусовых перьев, вышивки из стекляруса на траурных платьях.
ТРАУРНЫЕ УКРАШЕНИЯ ИЗ ВОЛОС
Во многих религиях и верованиях волосы издавна считались символом жизни, а потому были связаны с похоронными традициями во многих культурах. Это доказывают росписи египетских гробниц, где изображены сцены, показывающие фараонов и цариц, меняющих заколки для волос как символ бессмертной любви. В Мексике индейские женщины держали волосы, выпавшие во время расчесывания, в специальном сосуде, который после их смерти укладывали с ними в могилу, для того чтобы душа не устала в поисках отсутствующих частей тела, и таким образом задержался ее переход в другой мир. Ремесло изготовления украшений из волос попало в Европу в средние века. В конце XVIII века в Англии их делали из локона, под которым располагалась надпись «В память», и все это окаймлялось жемчугом.
Украшения из волос стали модными в США во время гражданской войны. Когда солдат уходил из дома, то оставлял прядь (иногда больше) волос в семье. Если солдат погибал, то из его волос делали траурное украшение, например колье. Упоминание о таком колье есть в романе Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Чаще всего локон помещался в медальон. Медальоны делали из золота или металла, покрытого черной эмалью, иногда на них была надпись «На память» и инициалы или имя погибшего. Известная исследовательница моды тех времен англичанка леди Годи, посвятившая своим исследованиям серию книг, поддерживала продвижение моды на украшения из волос. Об этом говорит выдержка из книги выпуска 1850 года: «Волосы - это одновременно и самый изящный, и самый современный материал, который может пережить нас, подобно любви. Они настолько легкие, мягкие и так далеки от мыслей о смерти, что, имея локон волос, принадлежавший ребенку или другу, мы можем посмотреть в небеса и сказать: «Твоя часть сейчас здесь, со мной, что практически то же самое, если бы ты был сейчас рядом». Книга леди Годи напоминала читателям, что в соответствии с траурным этикетом на второй день траура можно было носить брошь или браслет, сделанные из волос, с застежкой из золота или металла, покрытого черной эмалью. Даже цепочку от часов или простую золотую пряжку разрешалось носить во время траура, только если в их оформление были включены волосы.
Изделия из волос изготавливались за круглым столом, в центре которого было отверстие. В зависимости от высоты стола работа проходила сидя или стоя. Высота рабочих столов для женщин обычно составляла 81-84 сантиметра, а для мужчин - 1 метр 22 сантиметра. Подготовка материала являлась важной частью процесса. Сначала волосы кипятили в воде с содой в течение 15 минут. Эта процедура позволяла обезжирить волосы и сделать более прочными. Потом их сортировали по длине и разделяли на пряди по 20-30 волосков. Для большинства украшений требовались длинные волосы. Например, для браслета среднего размера нужны были волосы длиной 50-70 сантиметров. Почти все украшения делались с использованием формы, которая была присоединена к центральному отверстию рабочего стола, или с использованием твердого материала. Когда украшение было готово, его отправляли к ювелирам для изготовления оправы.

ТРАУРНЫЕ КОЛЬЦА
Одним из наиболее распространенных траурных украшений были и остаются кольца. Еще у древних славян перед погребением их снимали с усопшего, чтобы они не сдерживали душу, выходящую из тела. Снятые кольца носили родственники покойного в знак траура по нему. Древние варяги носили кольца во время траура, оберегая себя от различных негативных воздействий духа умершего. В средние века в Европе траурные кольца преподносились членами семьи умершего друзьям. Одно из ранних таких украшений, дошедших до нас, - английское кольцо XV столетия, украшенное черепом, червем и именем покойного. Основная идея головы смерти (черепа) использовалась в траурных кольцах до XVIII века. Кольцо, преподнесенное родственникам после казни Чарльза I в 1649 году, демонстрирует глубоко вырезанное изображение короля на одной стороне, а череп и корону - на другой. Внутри кольца надпись: «Слава Англии умерла».
В XVII-XVIII веках преподнесение траурных колец было символом положения в обществе. Многие зажиточные люди включали в свои завещания инструкции о том, какими должны быть кольца, и сколько должно быть их сделано. Английский летописец и должностное лицо Военно-Морского флота Сэмюэль Пепис (1633-1703) пожелал, чтобы на его похоронах были розданы 129 колец траура. В XVIII столетии траурные кольца делали в виде спиралей с использованием белой эмали при смерти неженатого человека и черной - женатого. Имя, возраст, даты рождения и смерти были написаны на спирали. Кроме того, там помещались изображения похоронных урн, гробов, змей, ветвей плакучей ивы, скорбящих женских фигур, миниатюры оплаканных в окружении маленьких жемчужин. В России XVIII века траурные кольца вручались всем пришедшим на похороны.
МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИЗГОТОВЛЕНИЯ ТРАУРНЫХ УКРАШЕНИЙ
Классическим материалом, используемым для этих целей, является черный янтарь, или гагат. Он используется в этом качестве в течение тысячелетий. Черный янтарь - твердый, подобный углю, материал. Его формирование относится к тому времени, когда полузатопленный лес погружался на дно океана и заваливался грязью. Посредством высокой температуры, давления и химического воздействия древесина преобразовалась в компактное, хрупкое черное вещество. Этот камень использовался еще древними египтянами и греками. В средние века существовало поверье, что его блестящая поверхность отводит злые взгляды, а нагретый гагат отгоняет змей и злых духов. Лучший черный янтарь был добыт в начале XIX века в графстве Йоркшир в Англии. Ювелиры сочли этот камень легким и чрезвычайно подходящим для гравирования. Из него выходили прекрасные большие медальоны, брошки, браслеты и ожерелья. После ранней смерти мужа, принца Альберта, королева Виктория постановила, что только драгоценности из гагата должны были носиться при дворе в течение первого года траура. На сегодняшний день существует дефицит черного янтаря, поэтому изделия из него имеют большую ценность. Наиболее ранние экземпляры украшений находятся в частных коллекциях. Из-за нехватки гагата стали появляться его имитации. Одна из них - французский черный янтарь. Это черное стекло, производимое в США с 1893 года. Оно тяжелее настоящего гагата и используется главным образом для изготовления бусинок и мелких изделий. В Соединенных Штатах также производился материал, сделанный на основе оникса, который обрабатывался кислотами и колеровался для придания ему тусклого черного цвета. Чуть позже появились изделия из окрашенного рога и эбонита. В 1842 году в Париже был представлен еще один заменитель черного янтаря - гуттаперча. Это черный или коричневатый резиновый материал, сделанный из сока малайского дерева. Очень прочный, он пришелся по вкусу викторианцам, а потому многие медальоны, брошки, браслеты и трости были сделаны из него. Кроме гагата и его имитаций, для изготовления траурных украшений использовались и используются черный турмалин (шерл), черный гранат (меланит), черный обсидиан - природное вулканическое стекло, непрозрачные камни - агат, оникс, хризоберилл, а иногда даже бриллиант.
Ношение траурных украшений предписывалось только на время строгого траура. Во время нестрогого траура и полутраура разрешалось носить жемчуг, аметисты, изделия из серебра.
Можно говорить о том, что конец XIX - начало XX века стали закатом траурных ювелирных изделий. Это было связано со смертью королевы Виктории, началом Первой мировой войны и феминистским движением.
Сегодня правила траура не так строги, хотя ограничения в ношении украшений все-таки существуют. Сейчас во время траура можно надеть жемчужные серьги, бусы, скромную небольшую брошь, изделия из серебра или тусклого золота и, конечно же, из черного янтаря.
БРИЛЛИАНТЫ ИЗ ПРАХА ЧЕЛОВЕКА
Новую тенденцию в изготовлении траурных украшений ввела в обиход американская компания «LifeGem Memorials». Она предложила родственникам умершего услугу изготовления бриллиантов из праха, оставшегося после кремации. «Таким образом, - считают специалисты фирмы, - фраза: «Он навсегда останется с нами» приобретает буквальное значение». Изготовление бриллиантов из праха становится возможным потому, что основным его составляющим является углерод, одно из аллотропных изменений которого - алмаз. Работа над камнем длится 16 недель. Технология изготовления классических бесцветных бриллиантов пока не освоена, можно получить желтые, голубые и алые. Чтобы камни получились качественными, компания рекомендует пользоваться услугами аккредитованных похоронных агентств.
Один, вернее три, клиента уже воспользовались этой услугой. Прах скончавшегося в апреле 2003 года английского геолога Брайана Тенди из города Рединг в графстве Беркшир был отправлен в США, где из него изготовили бриллиант с бледно-желтым оттенком. С этим камнем, который специалисты оценивают в 4150 долларов, будет изготовлено кольцо для вдовы. Еще четыре камня поменьше, также полученные из праха Брайана Тенди, пойдут на изготовление серег для двух дочерей покойного. «Мы долго об этом размышляли, - говорит вдова Лин Тенди. - Ведь каждый бриллиант в своем роде уникален, он обладает индивидуальностью - точно так, как отец Гейл и Клэр. И это напоминание о своем отце они всегда и везде смогут носить с собой».

©


Все фото сделаны в York Castle Museum в Йорке. На художественную ценность не претендуют.


Траур вдовы делился на несколько этапов:
1) Год и один день. Одежда только черная, покрытая крепом (это шелковая ткань, обработанная так, чтобы не блестела). На голове – специальный траурный чепец или шляпка с вуалью из черного крепа. Никакой блестящей отделки, никаких украшений, никаких блестящих аксессуаров. Даже пуговицы должны быть черные матовые. Исключение – обручальное кольцо. Иногда разрешалось носить специальные траурные украшения из гагата (черный янтарь) и медальоны и броши с волосами покойного мужа. В доме все тоже должно быть с траурной отделкой и даже письма надо писать на бумаге с траурной каймой. Вдове нельзя посещать балы, приемы, театры, места общественных прогулок, лучше вообще не покидать пределов дома или поместья. Можно только принимать визиты.
2) Следующие шесть месяцев. Одежда из черного шелка с отделкой из крепа. Можно начинать постепенно наносить визиты и ходить на прогулки.
3) Еще шесть месяцев. Можно перестать носить креп, одежда просто черная.
4) Период полу-траура начинался через два года после смерти мужа и длился от полугода до бесконечности. Можно носить серый, неброские оттенки лилового, фиолетовый, белую отделку. Из украшений разрешались жемчуг и аметисты.
Некоторые вдовы так навсегда и оставались кто в полу-трауре, а кто и в трауре. Королева Виктория, например, после смерти мужа всю жизнь носила черную одежду с креповой отделкой. А поскольку королева – всем пример, в викторианскую эпоху вдовий траур стал особенно жестким. Вдова, которая по мнению общества вела себя слишком легкомысленно, могла быть навсегда изгнана из этого общества.
Соблюдение траура и ношение траурной одежды помогали человеку, потерявшему близкого, выразить свое уважение, почтение, свою любовь к покойному. Длительность траура определялась самим скорбящим, и, чем глубже было чувство скорби от потери дорогого человека, тем дольше продолжался траур.
Люди, находящиеся в трауре, на весь его период отказывались от светских развлечений и увеселений. Они не должны были ходить на приемы, свадьбы, балы, маскарады, в театр. Если люди, у которых случилось горе, хотят вернуться в общество, то они должны отправить своим друзьям и знакомым открытку, информирующую об этом. До тех пор, пока не отправлено подобное сообщение, общество не рискнет нарушить уединение скорбящего человека.
Традиции эти разумны и несут в себе ряд положительных моментов. Ограничения в посещении публичных собраний, траурная одежда служат своего рода защитой для скорбящего человека. Креповая вуаль скроет печальное лицо и слезы женщины в трауре от любопытных посторонних глаз. При виде траура беспечный или бессердечный человек, по крайней мере, не сможет игнорировать несчастье другого или проявить неуважение к умершему. Таким образом, все общество должно было соблюдать правила хорошего тона в рамках траурного этикета.
Траурный период для вдовы продолжался 18 месяцев. Первые полгода полагалось носить одежду из крепа либо из ткани генриетта с накидкой из крепа, воротник и манжеты из белого крепа (креп - это грубая, тусклая шелковая ткань специальной выделки, которая кладется под пресс и собирается в пересекающиеся складочки). Дамская шляпа - без полей с длинной вуалью. Бусинки и цветы на шляпах не полагались. Отсутствие украшений свидетельствовало о том, что участница похорон поглощена глубоким горем,
а не своей внешностью. Головной убор вдовы предпочтительнее из белого крепа. Темно-серые лайковые перчатки носили в первые дни траура. В последующие дни можно было перейти на шелковые, особенно летом. Через шесть месяцев одежду из крепа можно было заменить на платье из гренадина с неброской отделкой. Все виды черного меха и мех котика носили во время глубокого траура. Внутренняя отделка экипажа семьи тоже должна быть черной.
В то время, как книги по этикету требовали, чтобы вдовы и близкие родственники носили черную одежду, невесты и некоторые женщины в трауре все же надевали на свадьбы серые или фиолетовые платья.
После первого года траура женщина получала больше свободы в выборе одежды. Во время полутраура вместо шляпы из крепа и длинной тяжелой вуали разрешался более легкий вариант, например шелковый головной убор с окантовкой из крепа и тесьмы. Она снова могла носить различных фасонов шляпы. В это время надевали платье из шелка гренадин либо из кашемира с темной отделкой и траурными повязками на шее и рукавах. Как знак траура носили траурные цветы в руках и на запястьях. Позволялись другие цвета туалета - серый и фиолетовый, розовато-лиловый, черно-белый, отделка вышивкой и бисером из черного янтаря.
«Траур по детям длился девять месяцев. В первые три месяца одежду отделывали крепом, траур не такой глубокий, как траур по мужу. Никто не готов снять с себя траур. Однако традиции позволяли друзьям подсказать скорбящей матери, когда пришло время сменить одежду ради оставшихся в живых детей. На них сильно действует, что их мать всегда носит черную одежду. Матери всегда должны помнить об этом, когда им кажется, что утрата ребенка делает их жизнь бесполезной и пустой.
Траур по отцу и матери продолжался один год. Первые полгода должны были носить одежду из ткани генриетта или серж с отделкой из крепа, в первое время - с черным тюлем на запястье и шее. Темная вуаль крепилась на шляпе сзади, она не должна спадать на лицо, как носят вдовы. Надо сказать, современные доктора против такого обычая. Они советуют прикалывать тонкие монашеские вуали вместо тяжелой вуали из крепа. Красители ткани губительно действуют на чувствительную область носа и являются причиной возникновения катаральных заболеваний, слепоты и глазной катаракты. Много недостатков в вуали из крепа, но такова традиция, и никто не решается ее изменить.
Траур по сестре или брату, отчиму и мачехе, бабушке и дедушке был таким же, но продолжительность его короче. В Англии такой почтительный траур длился только три месяца
Траур по умершим тете, дяде или кузине тоже длился три месяца. Этот срок должен закончиться до того момента, когда семья выйдет в свет или появится в театре.
Слуги обычно носили траур (черную ливрею и траурную повязку на головном уборе) по главе семьи, иногда по другим членам семьи».
РУССКИЙ ТРАУР
В России традиции ношения траура были очень крепкими. Форма траура напоминала европейскую. Во время траура родные и близкие умершего отказывались от увеселений, ношения блестящих ювелирных украшений. В одежде использовались черная шерсть и креп. Недопустимо было пудриться, румяниться и пользоваться духами.
Покрой траурного платья подчинялся моде. Неизменными оставались только цвет и тип ткани - без блеска. Самыми подходящими материями считались черные, например, кашемир, креп, рипс, шевиот, байка (смесь шерсти и шелка), английский альпага, бомбазин, мохер. В качестве отделки брали гладкий траурный флер и английский креп. Английский креп считался непременным атрибутом траура и для мужчин. Для детей младше семи лет полным трауром считалась белая одежда.
Траурные шляпки делались из черного крепа и украшались цветами из каменного угля (гагата). Для полного траура полагались черные перья, в полутрауре черное перо могло иметь белый кончик. Кроме гагата, еще носили «же» - стеклярус в виде бус, смешанных со стальным бисером. Его использовали для отделки шляп и пелерин.
В траурном наряде женщин и мужчин были обязательны черные перчатки и черные зонты. Некоторые отделывали носовые платки черной каймой, как визитные карточки и писчую бумагу.
Для мужчины было достаточно всего полугода глубокого траура, причем черный костюм надевали только на панихиду. Все остальное время вдовцы могли ограничиться широким крепом на шляпе и узкой креповой полоской на левом рукаве. Но во время всего периода траура носили черный шелковый галстук «а lа Таlmа», или трагический.
Если в семьях в период глубокого траура бывали свадьбы, как и в Англии, черное платье допускалось сменить на лиловое, что считалось трауром для невест. Даже приданое изготавливали из тканей лиловых и сиреневых оттенков.
В XIX веке появляется термин «полутраур», что означает ношение траура недолгое время. В этот период шили траурную одежду из материи фиолетово-дофинового цвета (самый темный лиловый), сиреневого, маренго, гри-де-лень (серая ткань с орнаментом в полоску), в черно-белую клетку. В большие праздники можно было надевать что-нибудь «дикое», но не слишком светлое. «Диким» считался естественный цвет необработанного материала, например льна.
Соблюдался также и государственный траур в случае кончины кого-нибудь из членов императорской фамилии. В это время запрещались спектакли и другие публичные зрелища. Особы чиновные облекались в траур по классам. Бесклассные дворянки сменяли цветное платье на черное.

Пишет Bellena:

Огромное эстетическое удовлетворение



Кладбище на Раади, самое большое Тарту, основано в 1773 году. Согласно указу российской императрицы Екатерины II от 1772 года мертвых нельзя было больше хоронить при церквях и в черте города и предписывалось "отвести для них особые кладбища за городом". 1 мая 1773 годагородской совет Дерпта во главе с мэром постановили выделить для погоста участок на противоположном берегу реки Эмайыги, неподалеку от усадьбы Раади. Была заложена церковь Св. Иоанна на немецкой части кладбища, а также православная часовня на русском погосте. Церемония открытия состоялась 5 ноября 1773 г. - похоронами ребенка.

Кладбище на Раади исторически состоит из нескольких частей. Основную часть территории занимает приходское кладбище Св. Петра и Св. Марии. На старом кладбище Св. Иоанна и на университетском кладбище похоронены многие известные деятели культуры, ученые и преподаватели Тартуского университета, например, Карл Эрнст фон Бэр, Фридрих Рейнхольд Крейцвальд, Иоганн Карл Симон Моргенштерн, Густав Тейхмюллер, Юрий Лотман, Уку Мазинг. В 1773 году, одновременно с немецким погостом, было открыто и православное Успенское кладбище. Военное кладбищеоткрыто 9 июня 1924 года.

Кладбище уже в 18 веке задумывалось регулярным. Ремесленников (ювелиров, портных, шорников и т.д.) хоронили в основном в часовнях (не сохранились). В 1855 кладбище на Раади было расширено за счет усадебных полей. В 19 веке от мавзолеев и склепов стали отходить, предпочитая одиночные захоронения. В начале 20-го века кладбище огородили.

Община Св. Иоанна состояла из немецко-балтийских немцев, покинувших Эстонию перед Второй мировой войной. После их ухода захоронения практически прекратились. Юго-восточная часть кладбища была сильно повреждена в 1944 году. В 1950-53 были снесены несколько часовен и ворот. Многие из надгробий были перевезены на свалку или были использованы повторно. Металлические ограды сдали металлолом. В 1958 году часть кладбищенской земли отдали заводу "Победа". В 1961году Тартуский городской совет постановил использовать для группы погостов общее название - кладбище Раади.

С 1972 кладбище начали приводить в порядок. Окончательно работы завершились к 350-летию университета, которое отмечали в 1982 году.



Склеп семьи Якова Фридрих Теллера, члена городского совета Тарту, на старом кладбище Святого Иоанна. 1794 год. Часовня, построенная в классическом стиле с барочными мотивами, типичный (и практически единственный сохранный) пример кладбищенской архитектуры 18-го века.
















Еще один склеп, но начала 20 века
















Захоронение напротив этого склепа - кто-то любил подсолнухи..




Печальная история об околоточном надзирателе































news.mail.ru/incident/6173861/









Бояринъ

Рубежевичи - деревушка в Минской области, Беларусь. Еврейское кладбище на ее окраине (как обычно для таких случаев, год основания найти не удалось) встретило неожиданной табличкой у ворот:



И само кладбище. После еврейского кладбища в Ружанах было удивительно наблюдать разнообразие форм надгробных памятников, некоторые даже переняли классические элементы с христианских некрополей (например, срубленное дерево). И еще впервые увидела памятник в виде каменного кольца (это монета?), там таких было несколько.

Пора теперь сказать еще об одном решении комитета, самом скорбном: «Отвести особые кладбища, огородить их и назначить к ним Смотрителей, сторожей и рабочих». Дело здесь было не только в том, что власти ожидали большого числа смертей и полагали, что обычные кладбища не справятся с таким наплывом. Предыдущие эпидемии послужили к выработке особых правил погребения жертв холеры – и говорилось в них, как о том, что гробы следует смачивать раствором селитры с серной кислотой и засыпать древесным углем, а только уже потом землей «с значительною насыпью сверху» – так и о том, что «могилы должны быть огорожены на 20 саженей вокруг и доступ к ним воспрещен».
А как воспретишь доступ к могилам на обычном городском кладбище? Вот и решено было устроить специальные холерные некрополи в отдаленных, глухих углах столицы:
– «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни» (позже оно стало известно как Митрофаниевское);
– на Выборгской стороне на Куликовом поле;
– близ Смоленского кладбища;
– на Волковом поле, близ Волковского кладбища.
Создано было чуть позже и свое холерное кладбище на Охте.
Все эти холерные некрополи были загружены работой без особого промедления. На холерном участке у Смоленского кладбища первой уже 19 июля 1831 года похоронили Екатерину Тимофееву. На кладбище «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни» одним из первых предали земле тело действительного статского советника и камергера двора князя Сергея Ивановича Голицына, умершего 20 июня. На Волковом поле в числе первых похоронены – видный историк, профессор Петербургского университета Трофим Осипович Рогов и Назлухана Григорьевна Долуханова, рожденная княгиня Мадатова, сестра героя Отечественной войны 1812 года князя Валериана Мадатова.
На Выборгской стороне в те же июньские дни – купец Михаил Иванович Пивоваров и его супруга Анна Матвеевна. Историю этого семейства со слов кладбищенских служителей рассказывал полвека спустя сын знаменитого актера и достаточно популярный в XIX столетии литератор Петр Петрович Каратыгин – с некоторыми живописными преувеличениями: «В исходе 1830 года, пользуясь понижением цены на деревянное масло, бывшее в привозе, он начал скупать его на бирже большими партиями. Знакомые смеялись ему, он же им в ответ сам усмехался, прибавляя, что они в коммерческих делах ничего не смыслят. Покойному И.В. Буяльскому, с которым он был очень дружен, Пивоваров сказал в откровенную минуту, что от оборота с деревянным маслом ожидает в будущем году громадных барышей. „Расчет верный и безошибочный, – сказал он. – Холера непременно пожалует к нам: в приходе кораблей будет немного, а запрос на масло усилится; оно и на лекарство понадобится, да – гром не грянет, мужик не перекрестится – и люди богомольнее сделаются: чаще лампады теплить станут“…
Расчет Пивоварова был верен: масло было распродано с большими барышами, до последней бочки… но холера за выгодную игру на бирже сыграла с купцом злую шутку, взяв с Пивоварова страшный куртаж… она сразила его самого, его жену, старшего сына, невестку и кухарку, бывшую у них в услужении».
Не на шутку разыгралась эпидемия!
***
Авдотья Яковлевна Панаева: «Каждый день наша прислуга сообщала нам ходившие в народе слухи, один нелепее другого: то будто вышел приказ, чтобы в каждом доме заготовить несколько гробов, и, как только кто захворает холерой, то сейчас же давать знать полиции, которая должна положить больного в гроб, заколотить крышку и прямо везти на кладбище, потому что холера тотчас же прекратится от этой меры. А то выдавали за достоверное, что каждое утро и вечер во все квартиры будет являться доктор, чтобы осматривать всех живущих; если кто и здоров, но доктору покажется больным, то его сейчас же посадят в закрытую фуру и увезут в больницу под конвоем».
***
Александр Васильевич Никитенко записывал 27 июня: «Тяжел был вчерашний день. Жертвы падали вокруг меня, пораженные невидимым, но ужасным врагом… В сердце моем начинает поселяться какое-то равнодушие к жизни. Из нескольких сот тысяч живущих теперь в Петербурге всякий стоит на краю гроба – сотни летят стремглав в бездну, которая зияет, так сказать, под ногами каждого».
Адриан Грибовский отмечал в дневнике днем позже: «Смертность умножается, но движение в народе прекратилось. Сегодня умерла жена Егора Андреевича Каховского от поноса и рвоты, но, кажется, без страданий; остались три дочери… Похоронили без отпевания. На каждом кладбище по 200 покойников в сутки хоронят».
Двести в сутки на каждом кладбище – это, конечно, преувеличение, но эпидемия холеры и вправду подошла к пику. Среди умерших в те дни были профессор петербургского Университета Николай Прокофьевич Щеглов, автор популярнейших тогда пособий по физике (ушел из жизни 26 июня), протоиерей придворной Конюшенной церкви Петр Георгиевич Егоров (также 26 июня), комический актер придворной труппы и первый исполнитель роли Фамусова в «Горе от ума» Василий Иванович Рязанцев, живописец Никифор Степанович Крылов, признанный Алексеем Гавриловичем Венециановым многообещающий мастер, чья жизнь оборвалась на 29-м году, книгопродавец и издатель Алексей Иванович Заикин (все трое 28 июня).
***
В монологах, письмах, дневниках современников тогдашние настроения петербуржцев видны со всей очевидностью. Александр Васильевич Никитенко, 28 июня 1831 года: «Болезнь свирепствует с адскою силой. Стоит выйти на улицу, чтобы встретить десятки гробов на пути к кладбищу. Народ от бунта перешел к безмолвному глубокому унынию. Кажется, настала минута всеобщего разрушения, и люди, как приговоренные к смерти, бродят среди гробов, не зная, не пробил ли уже и их последний час».
Княгиня Надежда Ивановна Голицына позже использовала почти те же слова: «Целыми днями мы наблюдали одну и ту же картину: один гроб следовал за другим. Грусть и какая-то тоска овладели мною, особенно со смертью некоторых знакомых мне лиц… Холера пожинала свою жатву повсюду и наводила такой ужас, что все теряли голову».
Об этом же Александр Христофорович Бенкендорф: «Холера не уменьшалась: весь город был в страхе; несмотря на значительное число вновь устроенных больниц, их становилось мало, священники едва успевали отпевать трупы, умирало до 600 человек в день. Эпидемия похитила у государства и у службы много людей отличных… Духота в воздухе стояла нестерпимая. Небо было накалено как бы на далеком юге, и ни одно облачко не застилало его синевы, трава поблекла от страшной засухи – везде горели леса и трескалась земля».
***
Это был самый пик эпидемии. Чем сильнее становилась холера, тем меньше внимания обращали петербуржцы на соблюдение всех прощальных обрядов над ушедшими из жизни. Тех, кто умер в больницах, хоронили в общих могилах – десятки человек в каждой. Петр Петрович Каратыгин полвека спустя пересказывал монолог кладбищенского служителя с Выборгской стороны: «Это я как теперь помню. Под большим крестом была раскинута парусиновая палатка: в ней помещался „батюшка“ с дьячком… оба выпивши (да и нельзя иначе: бодрости ради!), и тут же полицейские. Ямы вырыты глубокие; на дно известь всыпана и тут же целыми бочками заготовлена… Ну, видим – едут из города возы: гробы наставлены, как в старину дрова складывали, друг на дружку нагромождены; в каждый воз пара лошадей впряжена, и то еле лошадям под силу. Подъедут возы к ямам: выйдет „батюшка“ из палатки, горсть песку на все гробы кинет, скажет: „Их же имена Ты, Господи, веси“ – и все отпеванье тут… Гробы сразу сваливают в яму, известью пересыплют, зароют – и дело с концом! Бывало иной гроб тут же и развалится; да не сколачивать-стать! И сказать к слову – смраду особенного не было! Раз, что покойникам залеживаться не давали, а два – вокруг города леса горели, так, может статься, дымом-то и воздух прочищало!»
***
Тем временем смерти продолжались, вид бесконечных погребальных дорожек производил самое угнетающее впечатление на жителей столицы – и Николай I решил запретить дневные похороны жертв эпидемии. «Северная пчела», 3 июля: «В следствие объявленной Полициею Высочайшей воли, умершие от холеры впредь имеют быть хоронимы не днем, а ночью».
Эпизод, описанный Александром Павловичем Башуцким, явно последовал вскоре за этим запрещением: «Супруга генерала от артиллерии Г.А. И-а, совершенно здоровая, веселая, красивая, беззаботная и вовсе уже не нервная и не боязливая женщина лет сорока, жила на Литейном в одном из домов, ближайших к Невскому проспекту; она любила открывать окно между полуночью и двумя часами, чтобы подышать прохладой и насладиться спокойствием ночей, составляющих прелесть Петербурга. Холера была тогда в самом разгаре; больницы жадно глотали людей днем и отдавали их земле ночью, чтобы не смущать еще более сильно смущенных жителей. И-а слышит отдаленный и какой-то странный звук, неприятно врезывающийся в эту тишину: что такое? Звук ближе, ближе, она выглядывает из окна, мимо нее тянутся роспуски, она считает гробы: 11 на одних! Зрелище не совсем успокоительное. За роспусками другие, третьи, четвертые, впечатление усиливается; пятые, десятые, что это?.. двенадцатые, тринадцатые!.. сто двадцать семь мертвецов в одном поезде и только из одной, как она полагает, Мариинской больницы, которая тут почти рядом!.. Это ужасно! Она звонит девушку: ей дурно. Через четверть часа является доктор ведомства ее мужа; даются лекарства самые действенные, предписывается ванна, из которой больную выносят на кровать, чтоб умереть в жесточайшей холере к утру…»
Башуцкий пишет о Елизавете Ивановне Игнатьевой, супруге директора Артиллерийского департамента Военного министерства Гавриила Александровича Игнатьева; ей было сорока два. Похоронили генеральшу на Смоленском холерном кладбище.
И еще один эпизод, с рассказом Башуцкого перекликающийся. На этот раз рассказчик – писательница Мария Федоровна Каменская, а героиня – супруга Алексея Гавриловича Марфа Афанасьевна, запечатленная своим мужем в известном портрете. Она тоже умерла от холеры в эту эпидемию, причем умерла, как пишет Каменская, «чисто от страха»: «Она так боялась холеры, что закупорила все свои окна и сидела впотьмах. Раз ночью ей понадобилось взять что-то с окна, она приподняла занавеску и, как нарочно, увидала, что со двора их выносили гроб; этого было довольно, чтобы ее в то же мгновение схватила скоропостижная холера, и она в страшных судорогах к утру окончила жизнь. Две дочки ее, которые не захотели жить без своей мамы, нарочно для того, чтобы заразиться от нее и умереть, сняли с покойницы чулки и надели себе каждая по одному чулку на ногу, но, к великому отчаянью их, обе остались живы, что, кажется, ясно доказывало, что холера от носильных вещей не приставала».
Удивительное дело: если заглянуть в официальную статистику болезней и смертности тех дней, кажется, что все уже начало идти на лад.
***
К слову, о кладбищах: как видим, в эпидемию 1848 года холерных хоронили и на обычных некрополях столицы – но продолжались захоронения и на погостах, открытых в 1831 году. Повозки с гробами тянулись нескончаемой вереницей, приказа хоронить только ночью на сей раз не было – и столица имела вид гнетущий. Все тот же князь Имеретинский вспоминал о многочисленных погребальных процессиях, тянувшихся тогда по столице: «Со всех госпиталей и больниц тянулись целыми десятками гробы, так плохо сколоченные, что разложившиеся на жаре трупы проглядывали сквозь дырья и расщелины, издавая нестерпимую вонь. Помню, что встретив раз у Симеоновского моста подобную процессию в непосредственной близи, я чуть не лишился чувств от ужаса и отвращения».
О том же вспоминал и Андрей Михайлович Достоевский: «Я сказал, что холера в Петербурге была ужасная. Но вот факт, подтверждающий это. Раз как-то я с одним из товарищей хотели посвятить день счету покойников, провозимых по Обуховскому проспекту мимо нашего училища. Известно, что проспект этот ведет из города на Митрофаньевское кладбище, где хоронились холерные. И вот, начав наблюдать с 7 часов утра, отчеркивая каждого провезенного покойника мелом на большой классной доске особою чертою и продолжая свои наблюдения до 8 часов вечера, мы насчитали более 400 покойников!»
***
Мало того: из пяти холерных некрополей, созданных в 1831 году, до наших дней свой официальный статус не сохранил ни один.
Холерный участок рядом со Смоленским кладбищем, где похоронили архитектора Василия Алексеевича Глинку, влился со временем в сам этот некрополь и является неотъемлемой его частью.
Холерное кладбище «на Волковом поле», где обрели последний приют декоратор Пьетро Гонзаго, сенатор Петр Степанович Молчанов, врач Осип Осипович Реман и книгопродавец Иван Петрович Глазунов, еще в 1903-м значилось в списке недвижимых имуществ города Санкт-Петербурга, хотя исследователь столичных некрополей Владимир Иванович Саитов и утверждал, что оно было официально упразднено в 1871-м. Ошибался несомненно; в отчетах Городской управы за 1872 год учтены 488 рублей, направленные на содержание «служительского дома» при «Волковском холерном кладбище».
В начале XX столетия, однако, кладбище и в самом деле было упразднено; ныне это Холерный участок Ново-Волковского кладбища, между Волковским проспектом и рекой Волковкой. Любопытно также, что до 1930-х годов через реку Волковку у Витебской Сортировочной улицы был переброшен Холерный мост.
Холерное кладбище на Выборгской стороне на Куликовом поле («на болотистом поле, покрытом кочками»), место упокоения Матвея Мудрова, адмирала Гаврилы Сарычева и многих других жертв холеры, было упразднено также в XIX столетии – «не ранее 1875 г.», как писал все тот же Владимир Иванович Саитов.
Оценка историка и на сей раз приблизительна: известно, что в 1875 году городская власть оплачивала подрядчику Щеглову дрова, поставленные для сторожевого домика «на Выборгском холерном кладбище» (а значит, погост еще числился действующим) – но известно также, что и в 1885 году от пускались средства на ремонт той же караулки.
Впрочем, в конце XIX века, согласно свидетельству современников кладбище было уже окончательно заброшено:
На территории погоста достаточно обильно разросся сплошной лес: березы, сирень, сосны, изредка елки, выросшие кусты вербы. Среди деревьев лишь изредка можно было увидеть ветхие, заросшие мхом, каменные надгробия.
Но хорошо над равниной выделялось множество высоких холмов – следов коллективных погребений периода очередной холерной эпидемии.
В 1907 году кладбище было описано; позже его территория подверглась перепланировке и застройке. Ныне это район Чугунной и Минеральной улиц, троллейбусного парка № 3.
Наконец, кладбище на Охте также упразднили в XIX столетии, и тоже не раньше середины 1870-х годов. В отчетах Городской управы можно найти сведения о суммах, отпускавшихся на содержание «служительского дома» при «Охтинском холерном кладбище» – от 46 рублей в 1874 году до 568 рублей в 1873-м. Современный адрес этого некрополя – угол Республиканской ул., 23, и пр. Шаумяна, территория Малоохтинского парка.
Дольше других просуществовало кладбище «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни», давшее последний приют путешественнику Василию Головнину и пианистке Марии Шимановской. После постройки в 1835 году церкви во имя Св. Митрофана Воронежского оно стало именоваться Митрофаниевским. Кладбище многократно расширялось, к началу XX столетия стало одним из крупнейших в столице. Однако после революции погребения здесь постепенно сошли на нет, а в послевоенные 1940-е годы кладбище было окончательно закрыто. В самом конце XX столетия появились планы застройки здешней территории, однако многолетние дискуссии привели к совсем иному результату: в марте 2014 года бывшее холерное кладбище включили в Единый государственный реестр объектов памятников истории и культуры в качестве объекта культурного наследия регионального значения.



Мало кто из петербуржцев не знает старого названия острова Декабристов – Голодай. Легенды, связанные с этим именем многообразны: здесь и история о том, как жившие в землянках первые строители Петербурга мерзли и голодали, и искаженная фамилия англичанина Томаса Голлидэя, имевшего здесь фабрику. Связывается название острова и со шведским «халауа», что значит «ива» (наверно, были здесь ивовые заросли). И еще одна легенда – на этот остров любили приезжать на пикники шкипера-иностранцы со своими подругами. Праздновали – отсюда и искаженное английское holyday – «праздник» – ставшее Голодаем.
Странное место для пикников – веселым его не назовешь. Местность заливается при каждом наводнении, болота, да еще обилие кладбищ. Три Смоленских – православное, лютеранское и армянское – да еще безымянное на берегу залива, где, по преданию, хоронили лиц, умерших от дурных болезней…

По легенде, именно здесь тайно зарыли тела пятерых декабристов. Говорят, что Пушкин совершенно точно знал место могилы, и современные исследователи по его рисункам и заметкам пытаются найти ее. В 1925 году при мелиоративных работах нашли несколько гробов с телами военных в мундирах николаевского времени и почему-то решили, что это останки декабристов. Увы, просто раскопали старинное кладбище. Но на Голодае в 1939 году все равно поставили обелиск (арх. В. Н. Бобров) в память о казненных декабристах.
*
Фомин строил правительственные здания в Киеве, оформлял станцию метро «Красные ворота» в Москве. Кстати, он является автором многих надгробных памятников на разных кладбищах Санкт-Петербурга, а в послереволюционные годы даже разрабатывал проект типового надгробия. По его словам: «Крест – знак вычеркивания из жизни, эмблема смерти; новый памятник вызывает идею жизни, несмотря на смерть…». Расширяющиеся кверху ступени надгробия должны были быть увенчаны стилизованным пламенем, а на лицевой стороне изображаться «эмблемы производства или профессии».

От наводнения 1824 года пострадал и расположенный поблизости завод. В 1801 году из Кронштадта перевели завод, названный «Петербургский чугунолитейный». В разгар наводнения рабочие были на заводе. Они видели, как их жены и дети старались спастись на крышах казарм – и ничем не могли им помочь. Из 17 казарм затопило 13. Жертв наводнения похоронили на Красненьком кладбище. Сохранилась чугунная плита с надписью: «Читатель. Се памятник Божья наказания. Здесь сокрыто 160 человек обоего пола православных христиан и невинных младенцев казенного чугунолитейного завода, утопших в день страшного наводнения 1824 года, ноября 7 дня».
Считается, что Красненькое кладбище возникло в 1776 году. Но Сергей Горбатенко в книге «Петергофская дорога» цитирует документ 1757 года о разрешении на основание кладбища. В это время уже существовало кладбище при церкви в Ульянке, но оно было далековато. И, по просьбе извозчиков Вологодско-Ямской слободы, находившейся в нынешнем Автове, устроили отдельное кладбище. Хоронили здесь, в основном, обитателей Нарвской заставы, рабочих и инженеров Путиловского завода. И здесь же – в 1969 году – похоронили Любовь Андрееву-Дельмас, блоковскую «Кармен». А несколько раньше – в 1956 – Зинаиду Еропкину-Завалишину, дочь декабриста Д. И. Завалишина.
Кладбище пересекает речка Красненькая. Когда-то она называлась Красной. Возможно, название произошло от находившегося неподалеку Красного Кабачка. Ну, а Красненькой речку стали называть ввиду ее малой ширины. Красненьким стало и кладбище.
*
В конце жизни Путилов оказался совершенно разоренным, его отстранили от руководства любимым делом, любимым заводом. Он умер 18 апреля 1880 года накануне Пасхи. На завещание Путилова, где он просит похоронить его не на кладбище, а на дамбе Морского порта, Александр II наложил резолюцию: «Если бы Путилов завещал похоронить себя в Петропавловском соборе, я и то согласился бы». Гроб с телом Путилова рабочие завода пронесли весь путь на руках – это более 20 километров. Над могилой воздвигли часовню, и на картах Петербурга появился топографический знак «Могила Путилова». Через 4 года здесь же похоронили и его жену. Но в 1907 году близ Путиловского завода был построен по проекту В. А. Косякова новый храм во имя Св. Николая Чудотворца и Св. царицы Александры. Сюда и перенесли прах Путилова и его жены. После революции здание перестроили в клуб. Архитектор Александр Никольский видел своей задачей: «При наименьших денежных затратах уничтожить, по возможности, типичность старого церковного облика и в оформлении помещений клуба ответить на чисто современные предпосылки нового общественного сооружения». Ответил – здание лишилось куполов, колокольни, всего декора, в главный фасад была, как бы врезана, стеклянная призма. Затем, уже после войны, к зданию приделали портик. А с прахом Путилова и его жены произошла такая история: после войны в бывшей церкви разместился промкомбинат, который производил ваксу и гуталин для обуви. Для штамповки металлических коробочек под продукцию нужны были прессы. Когда стали копать ямы для фундаментов, наткнулись на 2 дубовых гроба. Сверху лежала чугунная плита с надписями. Плиту отправили на переплавку, а оба гроба сожгли в ближайшей котельной.

Интересно все-таки повнимательней посмотреть на церковь во дворе монастыря, перед которой мы стоим. Это храм во имя Казанской иконы Божией Матери, он находится на месте первого строения монастыря – деревянной Казанской церкви. Построил его известный архитектор Василий Косяков. Задумана была церковь-усыпальница на пятьсот склепов. Построена она в характерном для того времени византийском стиле, но в отделке ее присутствуют элементы модерна – цветные майоликовые вставки. Во времена Хрущева церковь хотели взорвать, уже сделали в стенах шурфы (отверстия сохранились), но не успели.
Я обещала Вам, Виктор Михайлович, особо не распространяться о Новодевичьем кладбище – вроде бы это не тема для утренних прогулок. Но все равно несколько слов придется сказать. Кладбище было, как мы бы сейчас выразились, элитным. Здесь много могил известных в русской истории людей – от поэта Н. А. Некрасова до шахматиста М. И. Чигорина. Конечно, громадный урон кладбищу был нанесен во время «великого переселения покойников», когда многие захоронения перенесли на Литераторские мостки и в Некрополь Александро-Невской Лавры. Но много интересных памятников сохранилось здесь до сих пор. Например, вот этот – высокий крест и бронзовая фигура Христа на могиле генеральши А. А. Вершининой, созданный скульптором П. И. Кюфферле в 1915 году. Здесь почти всегда можно увидеть одного-двух молящихся. Дело не в генеральше, а в том, что рядом когда-то находилась Ильинская церковь, построенная по проекту Леонтия Бенуа на средства известного лесопромышленника Ильи Федуловича Громова. Она же стала родовой усыпальницей Громовых. Отец Ильи – Федул был известнейшим староообрядцем. Видимо, в память Ильинской церкви, разобранной «на кирпич» в 1929 году, это место особенно чтят верующие.

С самого начала возле церкви было приходское Благовещенское кладбище. В церковной ограде хоронили местных помещиков, купцов, военных, артистов, а крестьян погребали в полуверсте отсюда на Новодеревенском кладбище. Известно, что возле церкви был похоронен писатель С. Н. Терпигорев (Атава), актеры Пронский, Константинов-Лазари, семья актеров Стремляновых. В самой церкви находились семейные усыпальницы графов Орловых-Денисовых, камергера Дурасова и многих других. Ничего, конечно, от кладбища не осталось. Кстати, долгое время считалось, что стихотворение Пушкина: «Когда за городом, задумчив, я брожу» навеяно именно посещением Благовещенского кладбища.

Правда, в последнее время некоторые пушкинисты переменили свое мнение и называют в связи с этим стихотворением Волковское кладбище. Но я думаю, что Благовещенское тоже сыграло свою роль.

Газета ABC составила список 11 кладбищ, известных своими архитектурными шедеврами, а также именами покоящихся здесь людей: тореадоров, актрис, писателей, скульпторов и т.д. На удивление в списке нет Cemetery of Montjuïc, Barcelona.

Побленоу было первым кладбищем, возведенным за пределами крепостной стены каталонской столицы. Оно открылось в 1775 году. В результате нашествия войск Наполеона оно было разрушено, его восстановили в 1819 году. В число его достопримечательностей входят монумент "Поцелуй смерти", созданный в 1930 году Жоаном Бонбернатом, мавзолей, посвященный жертвам желтой лихорадки (1921 год), а также пантеоны в стиле модерн, созданные архитектором Энриком Саньером и неоготические творения скульптора Вальмитьяны.

Сан-Исидро, известное также как Старое кладбище, стало вторым столичным кладбищем и первым построенным за пределами центральной части города. Оно было построено в 1811 году и позже стало объектом культурного интереса. На его территории особо выделяется мавзолей семейства Гирао авторства Агустина Кероля, который считается одним из самых выдающихся произведений испанского модернизма, пантеон Алехандро Ласалье, созданный Хосе Марином, а также пантеон прославленных жителей города (архитектор Хоакин де ла Конча). По кладбищу проводятся организованные экскурсии.


Муниципальное кладбище Сан-Хосе – исторический монумент, расположенный в пределах дворцового комплекса Альгамбра. Он включен в список объектов культурного интереса Гранады. На его территории расположены развалины дворца Алихарес (XII век) Основными достопримечательностями Сан-Хосе являются кладбищенские скульптуры семейств Лопес Руис (автор – Николас Прадос), Мельчор Альмагро (Агустин Кероль) и Миральес (Навас-Парехо).

Крупнейшее кладбище провинции Гипускоа названо в честь усадьбы, на территории которой оно было возведено в 1878 году. Сюда были перенесены могилы с других погостов. Среди его пантеонов особенно выделяется монумент, посвященный жертвам массового убийства в городе Субьета, которое произошло 31 августа 1813 года. Здесь покоятся останки известной испанской феминистки Клары Кампоамор.

Кладбище Комильяс было построено на развалинах церкви XV века. В 1893 году были проведены работы по его расширению, которыми руководил архитектор-модернист Луис Доменек-и-Монтанер. Их результатом стало сохранение останков церкви и возведение фасада, который впоследствии был признан объектом культурного интереса. Широко известна одна из скульптур кладбища Комильяс, созданная Хосепом Лимоной – "Ангел-Истребитель" (1894 год), которая возвышается над руинами бывшего храма.

Открыто в начале XIX века и также серьезно пострадало во время нашествия французов. Из-за большого количества пальмовых деревьев на территории было известен как "Сад пальм". Впоследствии они были срублены во время строительства пантеонов, которое началось в 1886 году. Особого внимания заслуживают мавзолеи Хуана Баутисты Ромеро, Себастьяна Монлена, Вирхинии Дотрес, а также семей Уайт и Льяно. Здесь покоятся писатель Бласко Ибаньес и художник Хоакин Соролья.


На территории кладбища Дерио-Бильбао расположена одна из крупнейших групп произведений кладбищенского искусства Испании. Оно является отражением "золотого века" искусства Страны Басков (конец XIX - начало XX века). Посещение его пантеонов, часовен и самых заметных мавзолеев занимает около часа. Авторами многих монументов стали известные испанские творцы, в том числе скульптор Кинтин де Торре и архитектор Хосе Мария Бастерра.

Отличительной особенностью этого кладбища являются римские цистерны, которые были обнаружены в 1885 году. Изначально они использовались для сбора дождевых вод. Кладбище Монтурке считается объектом культурного интереса. Отсюда открываются впечатляющие виды на горы.

Открыто в начале XIX века (1811 год), известно как Старое кладбище. Здесь присутствуют пантеоны, выдержанные в самых различных стилях – неоклассическом, неороманском, неоготическом и стиле неомудехар. В результате последующих работ по расширению на его территории появились даже образцы модернизма и арт-деко. Одна из достопримечательностей – монумент в честь жертв расстрелов 1939-1940 годов.

Отличительной особенностью открытого в 1852 году кладбища Сан-Фернандо являются пальмовые деревья, мавзолеи и монументы известных тореадоров. Здесь покоятся Франсиско Ривера ("Пакирри"), Хуан Бельмонте, Мануэль Гарсия и Хоселито. Кроме того, на этом кладбище похоронены такие артисты, как Хуанита Рейна, Антонио Мачин, Томас Павон и Мануэла Варгас.
Meethos



Муниципальное кладбище городка Ла-Карриона было открыто в конце XIX века. Здесь расположено множество скульптур, имеющих высокую художественную


Небольшое неоготическое кладбище города Вильяльба провинции Луго, в автономном округе Галисия, в Испании.


Отправимся в городок андалузской провинции Малага — Касабермеха (Casabermeja) и познакомимся с местным кладбищем. Оно впечатляет... Оно не похоже на печальный погост — это белый, светящийся на солнце город мертвых, утонувший в зелени горных лесов.
Его пантеоны и мавзолеи уносят взгляд ввысь, к белым, как и они сами, облакам; в синее небо Андалусии.
Кладбище было построено в 18 веке в типично андалузском стиле. Оно выглядит обычным «белым» андалузским селением, с узкими улочками и аккуратными, ухоженными домиками - только в миниатюре. С обязательным атрибутом испанских кладбищ - высокими, стройными кипарисами, наполняющими воздух теплых благоуханием вечности.
Белый некрополь поднимается от дороги вверх по склону горы: снизу хорошо видны помпезные пантеоны и купола мавзолеев, необычно высокие для кладбища. По этому поводу острые на язык андалузцы шутили, что «в Касабермеха жители хоронят своих мертвецов стоя» ©.



В маленькой деревне Villaluenga del Rosario, спрятавшейся в густых лесах горной цепи Гразалема, погост находится внутри построенной в 16 веке и сожженной наполеоновскими войсками в начале 19 века Церкви EL Salvador. Это удивительное место, почти мистически прекрасное: поросшие травой и кустами древние стены церкви хранят покой своих ушедших в мир иной прихожан. И каждый вечер последние лучи заходящего солнца падают сквозь исчезнувшие давно купола на старые могилы и наполняют это странное кладбище расплавленным в небе золотом, растворяющемся в темноте быстро спускающейся на горы Кадикса ночи.

Небольшая галерея

Отправимся дальше — из провинции Кадикс в провинцию Малага, где недалеко от столицы, в горах находится маленький и очень древний городок — Алора. Здесь много интересных достопримечательностей, оставшихся от времен арабского владычества и христианского средневековья, но сегодня нас влечет только одно из них: старое кладбище, удобно устроившееся в древней, еще построенной мавританами крепости, ставшей позднее христианским собором, а еще позже, около 200 лет назад — некрополем.

Пара-тройка снимков

В народе этот необычный погост, расположенный на высоком холме над городом, называют «Башни» (Las Torres), а состоит он из руин примитивной мусульманской крепости, возведенной в начале 8 века на фундаменте вест-готтского замка; из фасада готического собора и, собственно, кладбища.
Сейчас здесь уже не хоронят... Но история этого некрополя уходит вглубь времен: в 1680 году здесь произошло землетрясение, разрушившее готический собор — сохранились только одна из арок и фасад. Уже тогда здесь были погребены первые герои Алоры — те, кто отвоевывал город у мусульманских завоевателей в 15 веке. Позже — это место стало просто городским кладбищем... Теперь — это еще и памятник всем жившим здесь поколениям; это живая история, которая никогда не кончается. ©

Первый исторический след в истории поселения оставлен кельтами, позже покоренных римлянами сразу после их появления в этом регионе. Ими была построена крепость, которой, столетия спустя, нашли применение арабы.
Именно с этой эпохи начинается летопись деревни как таковой, основанной в 8-м веке н.э. племенем берберов Banu Jalid после того, как они высадились на Иберийском полуострове. Имя этого племени превратилось в Ben Adalid (сыновья Jalid), что и дало название деревне.
Из-за своего местоположения на границе между арабами и христианами, деревня столетиями была ареной конфронтаций между ними.
К северу, за пределами деревни - старая крепость. По мнению некоторых историков, она – римская по происхождению, но есть и такие, что считают ее истинно арабской и построенной в 13-14 в.в., трапецевидной по форме, с несколькими цилиндрическими башнями, с сохраненным подземным водохранилищем.
Современное кладбище располагается внутри одной из ее частей в соответствии с некой традицией в Андалусии устраивать кладбища на месте древних руин.


Испания богата красивыми некрополями. В нашем фотохранилище вы можете найти под 40 альбомов.

"Тишина безымянных могил" в русской поэзии Серебряного века тесно связана с садовыми образами. Грань смерти есть грань постижения высших истин — поэтому и смерть сада, и смерть в саду стали важными темами русского символизма. "Мертвый Сад" — название стихотворения Эллиса, посвященного любовной теме. В нем рассказывается о ночном зимнем саде, куда герой зовет любимую. Однако картина этого сада окрашена метафизической, загробной мрачностью.

Не потупляй в испуге взоры,
нас Мертвый Сад зовет, пока
из-за тяжелой, черной шторы
грозит нам мертвая рука.

В окне холодном и хрустальном.
в игре слепого фонаря
возник он призраком печальным,
погас, как мертвая заря.

И мы скользим стезею бледной,
вдали растет за рядом ряд
и тает позади бесследно
деревьев строй, как ряд аркад!

Этот ужас и холод призвана растопить любовь ("Два сердца изойдут слезами, // И вдруг растает Мертвый Сад&quot, но веский образ зовущего в ночь сада перерастает назидательные задачи стихотворения.
В поэзии Анненского, проникнутой мотивами тихого страдания, формируется образ жертвенного сада. В стихотворении "Маки" "жадному бессилью" алых лепестков противопоставлены сухие головки созревшего мака:

Веселый день горит... Среди сомлевших трав
Все маки пятнами - как жадное бессилье,
Как губы, полные соблазна и отрав,
Как алых бабочек развернутые крылья.
Веселый день горит... Но сад и пуст и глух.
Давно покончил он с соблазнами и пиром,-
И маки сохлые, как головы старух,
Осенены с небес сияющим потиром.

В стихотворении "Одуванчики" ребенок пытается посадить в песок два сорванных цветка.

Захлопоталась девочка
В зеленом кушаке,
Два желтые обсевочка
Сажая на песке.
Не держатся и на-поди:
Песок ли им не рад?..
А солнце уж на западе,
И золотится сад.

Мать отрывает их стебельки, и игрушечный садик посажен.

Вот видишь ли: все к лучшему -
Дитя, развеселись,
По холмику зыбучему
Две звездочки зажглись.
Мохнатые, шафранные
Звездинки из цветов...
Ну вот, моя желанная,
И садик твой готов.

Однако не детскими, а мистическими словами завершается стихотворение. Погибшие ради забавы ребенка цветы умирают в песке, но "у боженьки постельки есть для всех":

Отпрыгаются ноженьки,
Весь высыплется смех,
А ночь придет - у боженьки
Постельки есть для всех...
Заснешь ты, ангел-девочка,
В пуху, на локотке...
А желтых два обсевочка
Распластаны в песке.

Не только в прозе, но и в поэзии Сологуба много экзотических цветов. Один из них — пурпуреа (1), расцветающая на закате и напоминающая о растениях, окружающих врубелевского сидящего Демона. Один час ее жизни — это и ритуал и символ ("яркий призрак, горний отблеск ты для нас&quot.

Пурпуреа на закате расцвела,
Цвет багряный и надменный, лишь на час,
В час, как Демон молвит небу ярый сказ.
Пурпуреа на закате расцвела,
Прижимаясь к тонкой пыли у стекла.
Яркий призрак, горний отблеск, ты для нас.
Нам ты в радость, пурпуреа, расцвела,
Будь нам в радость, пурпуреа, хоть на час.

Стихотворение Бальмонта "Гибель" посвящено грозе и саду. Подобно человеку, сад зачарован грозой, хочет обняться с ней и гибнет под потоками града. Здесь психологический образ одушевленного сада преобладает над пейзажной зарисовкой. Он не бросает вызова буре, но хочет слиться с ее напором — стихия со стихией.

Предчувствием бури окутан был сад.
Сильней заструился цветов аромат.
Узлистые сучья как змеи сплелись.
Змеистые молнии в тучах зажглись.
Как хохот стократный, громовый раскат
Смутил, оглушил зачарованный сад.
Свернулись, закрылись цветов лепестки.
На тонких осинах забились листки.
Запрыгал мелькающий бешеный град.
Врасплох был захвачен испуганный сад.
С грозою обняться и слиться хотел.
Погиб - и упиться грозой не успел.

Самый простой, бытовой случай, связывающий сад и смерть, — самоубийство в парке. В "Контрафакциях" Анненского описан туманный осенний парк и появившийся в нем странный плод:

И всю ночь там по месяцу дымы вились,
И всю ночь кто-то жалостно-чуткий
На скамье там дремал, уходя в котелок.
....................
А к рассвету в молочном тумане повис
На березе искривленно-жуткий
И мучительно-черный стручок,
Чуть пониже растрепанных гнезд,
А длиной - в человеческий рост...
И глядела с сомнением просинь
На родившую позднюю осень.

Эту тему продолжил Ходасевич, в стихотворении которого главное — не психология пейзажа, а символическая, почти достигнутая свобода самоубийцы.

Висел он, не качаясь,
На узком ремешке.
Свалившаяся шляпа
Чернела на песке.
В ладонь впивались ногти
На стиснутой руке.

А солнце восходило,
Стремя к полудню бег,
И, перед этим солнцем
Не опуская век,
Был высоко приподнят
На воздух человек.

И зорко, зорко, зорко
Смотрел он на восток.
Внизу толпились люди
В притихнувший кружок,
И был почти невидим
Тот узкий ремешок.

В поэзии Андрея Белого есть образ, близко напоминающий гаршинскую историю о красном цветке. Герой стихотворения "Безумец"— человек, который решил, что он мессия ("Се дарует нам свет // Искупитель, // я не болен, нет, нет: // я - Спаситель...&quot. Его помещают в загородную лечебницу.

Здесь безумец живет.
Среди белых сиреней.
На террасу ведет
ряд ступеней.
За ограду на весь
прогуляться безумец не волен...
Да, ты здесь!
Да, ты болен!

Потихоньку он выбирается за ограду, держа в руке красный тюльпан.

Что ты ждешь у реки,
еле слышно колебля
тростники,
горьких песен зеленого стебля?
Что, в зеркальность глядясь,
бьешь в усталую грудь ты тюльпаном?

Насмотревшись на свое зеркальное отражение, безумец радостно бросается в воду.

Всплеск, круги... И, смеясь,
утопает, закрытый туманом.
Лишь тюльпан меж осоки лежит
весь измятый, весь алый...
Из больницы служитель бежит
и кричит, торопясь, запоздалый.

Возможно, сходство с безумца-мессии с героем "Красного цветка" предусмотрено автором. Но смысл этой крошечной поэмы иной. Красный тюльпан — цветочный жезл, то ли знак власти, то ли образ красоты. Он остается от утонувшего героя и становится его символом.
Мистическое переживание садового водоема, связанное со смертью и жизнью после смерти, отразилось в стихах Блока. В мае 1902 года, во время прогулки по петербургскому Ботаническому саду, было написано стихотворение, напоминающее о прудах Анненского, "готовых для спелого страданья". Герой надеется на долгий подводный сон, возвращающий ушедшие видения и осуществляющий "глубины желаний".

Проходят сны и женственные тени,
В зеленый пруд смотрю я, не дыша.
Туда сойдут вечерние ступени,
Забытый сон воспразднует душа.
Безводный сон мгновенной и короче,
Мой сон продлит зеленая вода.
Настанет ночь - и влажно вскроешь очи
И ты на дне заглохшего пруда.
Они проходят, женственные тени
Безмирные и сладостные сны.
К ним возведу забытые ступени,
Воспраздную желаний глубины.

Старый парк, пруд, в котором покоится упавшая церковь, смерть дочери и бессмертное ожидание матери — образы стихотворения Блока "Она веселой невестой была..."

Она веселой невестой была.
Но смерть пришла. Она умерла.
И старая мать погребла ее тут.
Но церковь упала в зацветший пруд.
Над зыбью самых глубоких мест
Плывет один неподвижный крест.
Миновали сотни и сотни лет,
А в старом доме юности нет.
И в доме, уставшем юности ждать,
Одна осталась старая мать.

Как и в "Ночной фиалке", жизнь-ожидание замкнута в круг. Но так же вечен призыв и вера в возвращение умершей дочери.

И глубже, и глубже покоев ряд,
И в окна смотрит всё тот же сад,
Зеленый, как мир; высокий, как ночь,
Нежный, как отошедшая дочь...
"Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.
Дай мне спокойно умереть".

Пруд приобретает таинственные черты — это окно в неведомое, темное и бездонное, как икона ("И тот же образ смотрит из ниши - // В окладе темном - темней пруда&quot. В статье "Стихия и культура" Блок вспоминает народное поверие о том, "что доски, всплывающие со дна глубокого пруда, — обломки иностранных кораблей, потому что пруд этот — "отдушина океана"".
Пруд — малое море; эта аналогия напоминает об истоках садовой топографии и семантики, о переживании сада как малого мира или модели мира большого. "Пруд с русалками" и "отдушина океана" соединяются в поэзии символизма в один образ. В позднем для темы стихотворении Гумилева "Старые усадьбы" усадебный пруд и мотив "сна" его водах назван среди типичных для "волшебницы"-Руси. Зацветший пруд с карасями преображается в воображаемый русалочий водоем.

Дома косые, двухэтажные,
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси, -
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси. [...]

Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка - восемнадцать лет.

"Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка".
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.

"Отец не хочет... нам со свадьбою
Опять придется погодить".
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?

Мрачное стихотворение Сологуба создает образ усадьбы-могилы. Сад зарос, хозяин его устал от тоски "староселья":

Не успеешь дорожки полоть,
Разрастаются сорные травы.
Заплели они садик мой вплоть
До забора, до узкой канавы.

И не видно следов на песке,
Да и в доме не слышно веселья.
Изнывает усадьба в тоске,
Увядает мое староселье.

Он хочет заснуть прямо в саду и называет трехаршинную яму домовиной, то есть гробом.

Хорошо бы здесь яму копать,
Невеликую, так, в три аршина,
Завалиться, засыпаться, спать,—
Хороша мне, прочна домовина.

Смерть и похороны в саду, бывшие фактом садовой истории в эпоху Просвещения, близки героям новой поэзии, мечтающим раствориться в любимом саду. Эта тема отразилась в стихотворении Цветаевой.

Вы бродили с мамой на лугу
И тебе она шепнула: "Милый!
Кончен день, и жить во мне нет силы.
Мальчик, знай, что даже из могилы

Я тебя, как прежде, берегу!"
Ты тихонько опустил глаза,
Колокольчики в руке сжимая.
Все цвело и пело в вечер мая...

Ты не поднял глазок, понимая,
Что смутит ее твоя слеза.
Чуть вдали завиделись балкон,
Старый сад и окна белой дачи,

Зашептала мама в горьком плаче:
"Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе, -
До конца лишь сердце нам закон!"
Не грусти! Ей смерть была легка:

Смерть для женщин лучшая находка!
Здесь дремать мешала ей решетка,
А теперь она уснула кротко
Там, в саду, где Бог и облака.

Сад, "где Бог и облака", противопоставлен кладбищенской решетке. Здесь вспоминаются не только чеховские образы, но и снежная могила из стихов Блока.
В рассказе "Хлыстовки" (1934) Цветаева сделала ставшее впоследствии знаменитым литературное завещание: "Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника". Этому пожеланию предшествовало созданное в первый год революции стихотворение о "садовом воздухе":

А всему предпочла
Нежный воздух садовый.
В монастырском саду,
Где монашки и вдовы [...]

Благодать ремесла,
Прелесть твердой основы
- Посему предпочла
Нежный воздух садовый.

Вместо хлыстовского кладбища здесь монастырский сад, себя же автор уподобляет средневековой героине.

В неизвестном году
Ляжет строго и прямо
В монастырском саду -
Многих рыцарей - Дама,

Что казне короля
И глазам Казановы -

Что всему предпочла
Нежный воздух садовый!

Образ кладбищенского сада, занявший большое место в символистской прозе, отразился в поэзии в меньшей степени.
В стихотворном рассказе Минского "На кладбище" герой приходит на похороны поэта и видит, как могилу украшают цветами.

Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,
Но миг - один, - и люди догадались
Утешиться: - могильный холм и крест
Личиной из венков одели ярко,
Вздохнули с облегченьем, и цветы
На память рвали и плели букеты.

С недобрым чувством он рассматривает "полуподдельный цветник":

Я видел над твоей могилой странной
Цветник - полуживой, полуподдельный,
Как чувства тех, кто здесь его воздвиг.
Железный лавр давил на ветви пальмы;
Их темную, блестящую листву
Пестрили звезды ярких иммортелей.
И незабудки, помня сонность вод,
Взирали с удивлением невинным
На жесткие, пушистые цветы,
Еще при жизни высохшие сердцем
От распаленных ласк нагорных ветров.
А меж цветов, твою вещая славу,
Белел атлас широких, пышных лент.

Его утешает свободная, не "полуживая" природа.

И видел я великую природу,
Объявшую нас всех своею тайной.
Стволы берез внимали нам. Внимал
Зеленоватый ствол осины юной.
Казалось, в ней уже дрожали соки
Весны. Недолго ждать - твою могилу,
Забытую людьми - ее сережки,
Как гусеницы нежные, устелют.

И, наконец, мысль поэта расширяется до масштаба вселенной:

А выше туч вселенная блистала, -
Для взора - явь, для мысли - дивный сон, -
Немое зеркало, где отразилось
Ничтожество земное и величье, -
Нетленный храм, и вместе божество,
И вместе жрец коленопреклоненный, -
Нетленный храм бессмертья и любви,
Которого порог мы видим всюду,
А скинию заветную - нигде...

Одно из "цветочных" стихотворений Бальмонта озаглавлено "Надгробные цветы" и посвящено кладбищенской теме. Описывая ночной шум ветра и ветвей, он связывает с ними явление умерших.

Среди могил неясный шепот,
Неясный шепот ветерка.
Печальный вздох, тоскливый ропот,
Тоскливый ропот ивняка.
Среди могил блуждают тени
Усопших дедов и отцов,
И на церковные ступени
Восходят тени мертвецов.

К утру они горестно возвращаются. Цветы на могилах — символы и проводники чувств умерших.

И в дверь церковную стучатся,
Они стучатся до зари,
Пока вдали не загорятся
На бледном небе янтари.

Тогда, поняв, что жизнь минутна,
Что безуспешна их борьба,
Рыдая горестно и смутно,
Они идут в свои гроба.

Вот почему наутро блещут
Цветы над темною плитой:
В них слезы горькие трепещут
О жизни - жизни прожитой.

Мудрее и человечнее стихотворение Бунина "Пустошь", посвященное необычному кладбищу — старинному захоронению сельских дворовых.

Мир вам, в земле почившие! - За садом
Погост рабов, погост дворовых наших:
Две десятины пустоши, волнистой
От бугорков могильных. Ни креста,
Ни деревца. Местами уцелели
Лишь каменные плиты, да и то
Изъеденные временем, как оспой...
Теперь их скоро выберут - и будут
Выпахивать то пористые кости,
То суздальские черные иконки...

Бунин вспоминает о жизнях тех, которые погребены под безымянными плитами.

Мир вам, давно забытые! - Кто знает
Их имена простые? Жили - в страхе,
В безвестности - почили. Иногда
В селе ковали цепи, засекали,
На поселенье гнали. Но стихал
Однообразный бабий плач - и снова
Шли дни труда, покорности и страха...
Теперь от этой жизни уцелели
Лишь каменные плиты. А пройдет
Железный плуг - и пустошь всколосится
Густою рожью. Кости удобряют...

Завершение стихотворения — искреннее, горькое покаяние. Написанное через три года после смерти Чехова, оно воскрешает в памяти лучшие страницы его усадебной прозы.

Мир вам, неотомщенные! - Свидетель
Великого и подлого, бессильный
Свидетель зверств, расстрелов, пыток, казней,
Я, чье чело отмечено навеки
Клеймом раба, невольника, холопа,
Я говорю почившим: "Спите, спите!
Не вы одни страдали: внуки ваших
Владык и повелителей испили
Не меньше вас из горькой чаши рабства!"

В начале века Анненский писал о жуткой притягательной силе освещенных луной усадебных развалин. Воскрешая магическую силу стихий, Гумилев испытывает луной исполинский сад вавилонской царицы. Стихотворение "Семирамида" посвящено памяти Анненского:

Для первых властителей завиден мой жребий,
И боги не так горды.
Столпами из мрамора в пылающем небе
Укрепились мои сады.

Там рощи с цистернами для розовой влаги,
Голубые, нежные мхи,
Рабы и танцовщицы, и мудрые маги,
Короли четырех стихий.

Царица признается в "лунном ужасе", охватывающем ее в этом саде, слишком близком к небесам.

Все манит и радует, все ясно и близко,
Все таит восторг вышины,
Но каждою полночью так страшно и низко
Наклоняется лик луны.

И вновь темы сада, ночи и смерти, чувства восторга и ужаса сплетаются: "лунные сети" ловят в свои ячеи, и спасение от них — в полете из сада в смерть.

И в сумрачном ужасе от лунного взгляда,
От цепких лунных сетей,
Мне хочется броситься из этого сада
С высоты семисот локтей.

Трудно проследить переход от конкретного образа сада к отвлеченной от реальных впечатлений метафоре и "чистому" символу. Пожалуй, яснее всего эта грань намечается в образах сада, связанных со смертью и инобытием.
В стихотворении Анненского "Квадратные окошки" изображена реальная картина: герой стоит у зимнего окна, заставленного комнатными растениями, смотрит на Луну и вспоминает утраченную любовь.

О дали лунно-талые,
О темно-снежный путь,
Болит душа усталая
И не дает заснуть.
За чахлыми горошками,
За мертвой резедой
Квадратными окошками
Беседую с луной.

Луна напоминает, как он не посмел снять с любимой "чадру душистую". Герой отвечает: "Она была желаннее // Мне тайной и луной".

"Ты помнишь тиховейные
Те вешние утра,
И как ее кисейная
Тонка была чадра.
Ты помнишь сребролистую
Из мальвовых полос,
Как ты чадру душистую
Не смел ей снять с волос?

Луна говорит, что возлюбленная снова тут.

"Гляди - фатой окутана...
Узнал ты узкий след?
Так страстно не разгадана,
В чадре живой, как дым,
Она на волнах ладана
Над куколем твоим".

Но поэт видит лунный свет и не красавицу под туманной чадрой, а демоническую старуху среди жалких и мертвых растений своего оконного сада. Здесь конкретный образ приобретает черты вневременного символа.

"Она... да только с рожками,
С трясучей бородой -
За чахлыми горошками,
За мертвой резедой... "

Брюсов в стихотворении "Последний день", направленном против апокалиптических образов В.С. Соловьева, изображает мир на грани гибели как стихию странных цветов и ароматов.

Он придет, обезумевший мир,
Который поэтом прославлен.
Будет сладостным ядом отравлен
Воздух и самый эфир.
С каждым мигом впивая отраву,
Обезумеют бедные дети земли:
Мудрецы - земледельцы - певцы - короли -
Звери - птицы - деревья - и травы.
Станут распускаться странные цветы,
Яркие как солнце, дышащие пряно,
Открывая к воздуху жаждущие рты.
Яркостью нежданной заблестев, поляны
Заструят томительный, жгучий аромат.
Птицы исступленные стаями взлетят [...]

Отравленный сад Сологуба здесь превращается в пьянящую стихию, исчерпывающую силы и страсти всего живого, подготавливающую пришествие Смерти.

И звери меж людей на тех же камнях лягут,
Ласкаясь и любясь, визжа и хохоча,
На ступенях дворцов, у позабытых пагод,
В раздолии полей, близ моря, у ключа.
И странные цветы живыми лепестками
Засыплют, словно снег, лежащие тела.
И будет в яркий день лазурь гореть звездами,
И будет ночи мгла, как знойный час, тепла.
Среди чудовищных видений и фантазий,
Среди блуждающих и плоть принявших снов
Все жившее замрет в восторженном экстазе
И Смерть закинет сеть на свой последний лов.


© Б.М. Соколов, 2008
-------------------------------------------------
1 Скорее всего, имеется в виду ипомея красная (Ipomoea purpurea) — лиана, дающая цветки с фиолетовым, пурпурным, иногда почти белым венчиком. На рубеже веков в России это американское растение широко разводилось в оранжереях (как многолетнее) и в качестве однолетника в открытом грунте. Правда, однодневные цветы ипомеи раскрываются не вечером, а очень ранним утром ("едва упадет на них луч восходящего солнца" — статья "Цветение" из Энциклопедического словаря Брокгауз и Ефрон, электронное издание. М.: Адепт, 2002). Вечером раскрываются цветы табака, в том числе и обладающего красными цветками вида Nicotiana grandiflora purpurea, но редкостью и экзотическим обликом это растение не отличается. Водное растение саррацения красная (Sarracenia purpurea L.) дает красные цветки, но их жизнь не так коротка. По-видимому, образ Сологуба — символистская фантазия, основанная на зрелище усыпанной красными воронкоообразными цветками оранжерейной ("прижимаясь к тонкой пыли у стекла&quotипомеи.

В этом году наступление нашего любимого мистически-осеннего периода мы ждем с особым нетерпением. Одна часть админов ощущает его приближение еще с конца июля (спасибо московскому лету без иронии), другая часть все ближе склоняется к тому, что обещания надо выполнять и один пост все-таки должен увидеть свет. Если все пойдет по плану, то 31 октября мы расскажем третью (и скорее всего заключительную) часть о мистических местах Нового Орлеана (3 года как раз прошло).
Как никогда скопилось очень много атмосферного материала, ожидающего своего часа. Вернется праздничный тэг "кино-хэллоуин", обновятся некоторые старые посты, а на нашей странице VK мы делаем перезапуск цикла "Самые мистические кладбища США", которому в этом году исполнилось 5 лет. А то часто видим наш материал там и без какого-либо указания авторства. Но в отличие от темы оссуариев, где наша основная цель была собрать альбомы, здесь мы будем (по возможности) обновлять/дополнять и местный материал (ну, или просто чистить его от битых ссылок). Ведь за 5 лет появляются какие-то уточнения или новые факты известных легенд.
Пока не решили, есть ли смысл поднимать те посты, поэтому вы в комментах можете оставить свое мнение: стоит ли это делать или нет.

В Балтиморе есть старое кладбище “Old Western Burial Ground”. С точки зрения американских историков, оно считается одним из самых интересных кладбищ, расположенных на восточном побережье США. В его земле покоятся останки многих известных американцев: генералы Американской революции и Гражданской войны; дедушка одного из президентов США – Джеймса Бьюкенена; пять мэров города Балтимор. На этом же кладбище похоронен Эдгар Алан По.
Не все захоронения легко найти на старом кладбище, поскольку Пресвитерианская церковь “Westminster Presbyterian Church” (сейчас “Westminster Hall”) была построена век спустя после того, как на этой земле начались первые захоронения. Большая часть территории кладбища – та, на которой в т.ч находится и могила По – расположена на погосте, в то время, как самые старые могилы – в лабиринтах подземных катакомб, коридоры которых кружат под зданием церкви. Это - территория духов и привидений. Странные вещи происходят здесь - в царстве потусторонних сил, которые хранят покой и тайны “Старого Западного погоста”.

Самая знаменитая и до сих пор неразгаданная тайна этих мест связана с появлением - 50 лет назад - на кладбище странного мужчины. Все, кто видел незнакомца, одинаково описывают его внешность. В черных одеждах, закутав лицо шарфом, опираясь на трость, он ежегодно появляется на кладбище в течение нескольких десятилетий в один и тот же день - 19 января – в день рождения Эдгара Алана По. Каждый раз мужчина оставляет на надгробие могилы поэта початую бутылку коньяка и три красных розы. Сняв шляпу-котелок он несколько минут стоит у могилы и - уходит прочь. Есть легенда о том, что это - дух Эдгара По появляется на своей могиле и исчезает в церковных катакомбах. Однако, те, кто видел мужчину, утверждают, что он - довольно реален. Многие пытаются понять, что означают ритуальные предметы, которые странный гость оставляет на могиле поэта с января 1949г, после похорон По и до сих пор никто не имеет понятия: кем был тот первый “декоратор” могилы По, появившийся на кладбище 50 лет назад? Фигура этого человека уже много лет остается интригующей загадкой. Многие люди, включая куратора дома-музея Эдгара По - Джеффа Джерома верят, что загадочным “декоратором” является не один, а несколько персон. Джером лично видел мужчину, чьи волосы были седыми, как снег. В то время, как другие свидетели утверждают, что “декоратор” - брюнет. Возможно, что вторая персона - сын того, человека, который основал этот ежегодный ритуал. Интересно, что никто никогда не пытался установить какой-то контакт с загадочным “декоратором”. Некоторое время ходили слухи о том, что таинственным мужчиной в черном был сам Джером. Поэтому в 1983 г. Джером специально пригласил 70 человек собраться в полночь 19 января на кладбище и самим посмотреть на таинственного незнакомца. Через час после полуночи наблюдатели увидели идущую по кладбищу, опираясь на трость, загадочную фигуру, закутанную в черные одежды. У восточной стены кладбища фигура исчезла. А на могиле По, как обычно в этот день - уже лежали розы и коньяк. Движимый отнюдь не желанием разгадать тайну, а лишь – усилить интерес к ней, Джером пригласил фотографа из известного журнала “LIFE”, чтобы тот попытался запечатлеть на пленку портрет незнакомца. Фотограф, снаряженный специальным фотооборудованием для ночной съемки, прибыл в назначенный срок. И в июльском номере “LIFE” за 1990г появилась фотография коленопреклоненного мужчины у могилы Эдгара По. Лицо незнакомца не было видно, поскольку на него падала тень шляпы. С тех пор никто не мог вновь сфотографировать этого загадочного человека...
***
Город Балтимор, ночь с 18 на 19 января. Луна заливает тусклым светом старое кладбище, отбрасывая причудливые тени на запорошенные снегом могилы. Старому Западному кладбищу, расположенному на углу улиц Файетт и Грин, уже более двухсот лет. На огороженном высокой кирпичной стеной погосте нет ни единой живой души, но у высоких окон расположенного по соседству Вестминстер-холла, бывшей пресвитерианской церкви, в безмолвном ожидании застыли 16 человек.
Чего-то ждут на улице и несколько десятков человек, вооруженных биноклями, фотоаппаратами и видеокамерами. Одни кутаются в теплые пальто и одеяла, другие дремлют в теплых машинах. Явно кого-то поджидая, они нетерпеливо смотрят в сторону кладбища.
«Это он!», «Это он!» – тихо прокатывается по толпе далеко за полночь. В кладбищенские ворота проскальзывает неизвестно откуда взявшийся высокий мужчина в черном пальто. Его лицо скрыто широкополой шляпой и черным шарфом, в руке он держит небольшой сверток. Через несколько минут таинственного незнакомца видят и из Вестминстер-холла. Он подходит к могиле, застывает на пару минут, положив руку на памятник, потом низко кланяется и вновь растворяется в темноте.
Люди из церкви отправляются к могиле, проваливаясь в глубокий снег. На плите лежат три красные розы, очевидно, предназначенные самому Эдгару и его любимым женщинам: жене и двоюродной сестре Вирджинии и теще Марии Клемм, похороненным рядом с ним. Стоит начатая бутылка коньяка. Сфотографировавшись на память, продрогшие, но довольные наблюдатели возвращаются в теплое помещение и после обсуждения ночных событий расходятся по домам.
Этот странный ритуал повторяется уже больше 20 лет. Считается, что впервые незнакомец пришел на могилу Эдгара По накануне его дня рождения, в ночь с 18 на 19 января 1949 года, то есть в год столетия смерти писателя. С тех пор человек в черном пальто и шляпе с тростью с серебряным набалдашником, такой же таинственный и мрачный, как герои рассказов и поэм По, каждый год тайком приходит на кладбище, оставляет на могиле три красные розы и початую бутылку коньяка, после чего незаметно исчезает под покровом темноты. Весть о таинственном незнакомце быстро разлетелась по Америке. Конечно, выследить ночного посетителя и узнать его имя нетрудно, но тогда исчезнут пьянящая таинственность и романтика, которые принесли заслуженную славу творчеству самого Эдгара Алана По. Этого истинные поклонники его таланта хотят меньше всего. Не случайно они заключили между собой неофициальное соглашение – не пытаться раскрыть его тайну.
Только однажды, в 1990 году, куратор музея писателя в Балтиморе Джефф Джером разрешил профессиональному фотографу из журнала Life, вооруженному мощным фотоаппаратом со специальными инфракрасными ночными линзами, сделать несколько снимков. На них запечатлен стоящий на коленях перед могилой невысокий седой мужчина.
В 1993 году вместе с цветами и коньяком он оставил записку: «Я передам факел». Ее смысл раскрылся в следующем году, когда на кладбище пришел рослый крепыш с черными волосами. Наблюдатели догадались, что таинственный поклонник По умер и, очевидно, наказал своему сыну или племяннику продолжать традицию. Он тоже слегка прихрамывает, но старожилы ночных бдений уверены, что делает он это для отвода глаз.
Ненаписанный детектив
Обстоятельства смерти самого Эдгара По не менее таинственны, чем ночной посетитель кладбища. Он скончался в Балтиморе, куда заехал по пути в Нью-Йорк. Многочисленные исследователи творчества По и его биографы до сих пор не выяснили, что он делал в этом городе с 28 сентября по 3 октября, когда его нашли вечером в бессознательном состоянии в канаве на Ист Ломбард стрит около салуна Gunner’s Hall. По тут же отвезли в больницу. Три дня он бредил, приходя в сознание на очень короткие промежутки времени, а утром 7 октября скончался.
За два года до кончины часто испытывавшему мысли о самоубийстве По доктора поставили диагноз «воспаление мозга» и «частое сердцебиение». Наверное, желанием хоть на какое-то время избавиться от сильнейших головных болей, когда он был прикован к постели и не мог ни читать, ни писать, объясняется и его увлечение алкоголем, морфием и опием.
Кроме энцефалита (так сейчас называют «воспаление мозга»), назывались и другие причины смерти. Кое-кто до сих пор считает, что Эдгар Алан По умер от… бешенства. Дело в том, что практически все трое суток, проведенных в больнице, он выкрикивал нечленораздельные слова и был очень возбужден. Конечно же, не была забыта и версия ограбления. Говорили, что в Балтимор Эдгар приехал с полутора тысячами долларов, очень большой суммой по тем временам. Однако ни в карманах, ни в саквояже денег не нашли. Непонятно и то, почему на нем оказалась явно не его одежда и откуда у него взялась чужая трость.
Кто покоится в могиле?
Таинственный посетитель ходит к могиле Эдгара По, расположенной в центре Старого Западного кладбища, возможно, не зная, что останки писателя, скорее всего, покоятся в… другом месте.
9 октября 1849 года тело По было предано земле. День выдался ненастный, с утра моросил осенний дождик. Проводить По в последний путь на кладбище, по иронии судьбы расположенное почти напротив дома, где он прожил несколько лет и где написал свои первые произведения, пришли только самые близкие родственники и друзья.
Покойника в черном сюртуке и белом галстуке положили в дубовый гроб, обитый листами свинца. К изножью прибили бронзовую табличку с надписью: «Здесь покоится в мире Эдгар Алан По. Родился 19 января 1809 года, умер 7 октября 1849 года». В октябре 1875 года Эдгар По был перезахоронен в более удобном для посетителей месте, на новой могиле поставили красивый памятник. Кое-кто, правда, обратил внимание на отсутствие бронзовой таблички и то, что гроб был сделан не из дуба, а из красного дерева. В довершение ко всему скелет оказался выше как минимум на 5 сантиметров, имел хорошо сохранившиеся зубы цветущего юноши и был «одет» в полуистлевший военный мундир.
Скорее всего, землекопы по ошибке выкопали гроб не Эдгара Алана По, а рядового Филиппа Мошара, погибшего в 19 лет и похороненного рядом с семейным участком По. Это, кстати, подтверждают и сохранившиеся записи, согласно которым его гроб был сделан из красного дерева.
©



Вечером 3 октября 1849 года черного человека вывели из трактира The Horse You Came in On (ну, того, что рядом с гаванью). Человек был невменяем. Это было очевидно. Впрочем этот пьянчужка уже так давно ошивался в баре, что никому до него не было дела. Его просто оставили на улице, захлопнув перед носом тяжелую дверь.
Человек шатаясь побрел к себе домой, по дороге он то и дело оборачивался, размахивал руками, будто пытаясь отпугнуть кого-то. При одной из таких попыток отвязаться от воображаемого назойливого собеседника, человек вдруг нелепо запрокинул голову, выписал в воздухе странный крендель ногами, упал посредине дороги и затих. К счастью, его обнаружил случайный прохожий, и черного человека привезли в одну из ближайших Балтиморских больниц, где он и пролежал в бреду еще три дня. 7 октября сиделка сообщила врачам, что больше повода держать этого сумасшедшего в больнице нет... Так умер великий американский писатель Эдгар Аллан По.
Похоронили По очень скромно, без особых почестей. Только в 1875 небольшой могильный камень заменили на более масштабный, а уж вакханалия по поводу величия творчества писателя началась и того позже.
И вот... Балтиморское общество решило восстановить историческую справедливость. Кто сказал что нельзя повернуть время вспять? Кто считает, что нельзя постфактум воздать должное великому сыну города? Американцы народ упрямый и находчивый. Не будь их, не пришлось бы нам с ЛМ 11 октября 2009 года, спустя 160 лет присутствовать на похоронах Эдгара По.
Итак, рано утром мы с ЛМ приоделись подобающе случаю, то есть ЛМ был натурально в костюме и при черном галстухе, с изображением безумного шляпника, а я в черных джинсах и черной кофте с бусами, болтающимися чуть ли не до колен в стиле 'Peace, братья'!. К 11.20 мы были на месте.



Последний приют легендарного писателя таит в себе истории, словно сошедшие со страниц его романов. Катакомбы этого кладбища до сих пор являются главным действующим лицом призрачных сказок. Темные легенды о погребенных заживо, чьи беспокойные призраки пытаются рассказать посетителям о своей трагичной судьбе. Возможно место "шалит", так как на протяжении многих лет его покой нарушали. То бродяги устраивали ночлег под свободами крипты, то студенты-медики из соседнего института искали здесь объекты для исследований (один раз двух студентов поймали на краже тела. И одного даже повесили на фонарном столбе). Вандалы искали ювелирные украшения в склепах, а дети облюбовали погост для своих игр (взрослые были в шоке, когда увидели, что их чада бегают с черепами на концах метел).
Старая история повествует о кричащем черепе Кембриджа (Cambridge), убитого министра. Череп кричал всю ночь и день. Поэтому гробовщикам пришлось использовать веревки и цемент. Говорят, что, если бы вы услышали этот крик, то сошли бы с ума!
Но если человек заставил замолчать череп, то Леону Уэллсли успокоить невозможно. Безумная женщина, с приступами лунатизма, была привезена из сумасшедшего дома в смирительной рубашке и похоронена в ней же. Ее дикий смех часто разносится по маленькому церковному погосту.
И не дай Бог вам не проявить уважения к старым могилкам. Иначе вы нарветесь на гнев старого церковного сторожа. Схватит лопату и побежит за вами с целью похоронить заживо. Но этого духа считают вечно пьяным, поэтому дальше ругани дело не зайдет. Помахает лопатой да растает в воздухе.
А вот трое живых смотрителей уволились с работы, встретившись с призраком в белом - Люсии Уотсон Тейлор. Девушка умерла в 16 лет в 1816 году. Она часто молится на своей могиле.
Исследователи паранормальных явлений любят проводить разные исследования в этом месте. Как-то была сделана запись белого шума в церкви. На ней проявился женский голос, говорящий: "Мы здесь... внизу...рядом с вами".

Барон фон Фаренгейт был одним из богатейших людей Восточной Пруссии. Люди говорили, что, проехав через свои владения, он мог попасть из своего дворца прямо в Крулевец. Когда умерла его дочь, он решил купить ей бессмертие. И построил на Рысьих Болотах пирамиду. А возможно все было совсем иначе…
В Рапе заканчивается Польша. Неполные два километра – и граница России. В деревне старый двор, 140 жителей и своя тайна. Достаточно съехать с дороги в лес и человек погружается в иную реальность. Воздух, насыщенный влажностью из окрестных болот, стоит почти неподвижно, от тишины «глохнут» уши, а перед глазами вырастает каменная пирамида. Вероятно, в этом месте концентрируется мощная энергия, идущая изнутри земли, а ее изучение приводит к гибели насекомых и мелких животных. В течение десятилетий постройка обросла множеством легенд, рассказов и самых фантастических теорий. Трудно удивляться: уже один ее вид будоражит воображение.

Барон Фридрих фон Фаренгейт был известен как самый богатый человек в Восточной Пруссии. Люди говорили, что из своего дворца в Агерапп (давнее название населенного пункта Рапы) он мог добраться до Крулевца, ни на минуту не покинув своих владений. Сам барон бывал в Крулевце. Там в университете он присутствовал на лекциях великого философа Иммануила Канта. Но страсть к путешествиям занесла его значительно дальше. Фон Фаренгейт изъездил почти всю западную Европу, привозил скульптуры, эскизы, картины. Список их авторов поразителен: Тициан, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Рубенс и многие, многие другие. В Париже барон столкнулся с культурой древнего Египта. И быстро потерял голову. Вскоре он собрал внушительную коллекцию древних экспонатов. «Именно эта страсть породила идею поставить в принадлежавшей Фаренгейтам Рапе пирамиду, по примеру тех, которые можно увидеть в египетской Гизе», - поясняет Мариуш Кимшал, управляющий лесничеством Czerwony Dwór, охраняющим необычную постройку.
Строительство пирамиды вероятнее всего связано с семейной трагедией. В 1811 году трехлетняя дочка Фаренгейта, Нинетт, умерла от скарлатины. Барон решил купить ей бессмертие. Не буквально, конечно. На территории своего имения он приказал возвести каменный склеп, который пропорциями соответствовал пирамиде Хеопса. Царящий внутри специфичный микроклимат должен был поспособствовать тому, что тело девочки подвергнется мумификации и на века сохранится в целостности.

Подготовка проекта здания была поручена не абы кому. Занялся ею известный на весь мир скульптор Бертель Торвальдсен. Сегодня художник этот известен, в том числе, как автор стоящих в Варшаве памятников Николаю Копернику и Юзефу Понятовскому, римского саркофага папы Пиуса VII, а также монумента, который представляет баварского электора Максимилиана I.
В течение примерно 40 лет в склепе было похоронено семь членов семьи фон Фаренгейт. В 1849 году там упокоился и сам барон. «Все лежащие в пирамиде тела подверглись мумификации», - подчеркивает Кимшал.
Потом постройка постепенно стала приходить в забытье. В это время фон Фаренгейты уже переехали из Ангерапп в ближайший город Кляйн Бейнунен (сегодня Бейнуны на территории Калининградской области). В конце XIX века они продали имущество и уехали. Во время первой и второй мировой войны склеп обыскивали русские, которые, скорее всего, искали в нем сокровища. К его разорению причастны также были местные жители.
Недавно пирамида обрела новую жизнь. Она была вписана в список наследия и подверглась ремонту. Внутрь вход замурован, и сегодня туда можно заглянуть лишь через окошко с решеткой. Была сделана также часть дороги, ведущей к пирамиде. Посетителей пока немного, но, как признают местные жители, их число ежегодно растет.

Мало кто знает, что базилик - вечнозеленое пахучее растение - имеет широкое ритуально-магическое применение на Балканах, Карпатах и юге Украины. В основе поверий и легенд о происхождении базилика лежит мотив его произрастания из останков умерших. В некоторых поверьях отражена связь базилика с нечистой силой и духами. В польских травниках XVII в. содержится предостережение нюхать базилик - это считалось опасным, так как базилик способен оживлять духов. Вместе с тем известны и представления, что нечистая сила не любит и избегает базилика. Поэтому место, в которое попала молния (считавшееся нечистым), окуривали базиликом для изгнания вредоносных сил.
Как универсальное охранительное и отгонное средство базилик использовался для украшения людей, построек, животных, предметов домашнего обихода, пищи и т.д. Для этого изготавливали венки, букетики, гирлянды, часто с другими растениями - рутой, самшитом, или брали отдельные веточки, цветы базилика. Ими украшали участников свадьбы: невесту - ее одежду, пояс, голову или головной убор, который она должна была носить еще 40 дней после свадьбы; жениха - прикрепляли базилик к вороту рубахи, к шапке, надевали на головной убор венок из базилика; всех свадебных чинов и гостей - прикалывали на груди, вплетали в волосы, в венки, давали букетики базилика. Часто его держали при себе скрытно, носили за пазухой или зашитым в подол одежды.
В похоронном обряде ветками базилика обкладывали тело умершего; клали их в изголовье покойника; вставляли ветку ему в руки; вплетали в венок умершей девушки, подкладывали под голову умершей женщине или зашивали базилик в подушку. Капанцы Болгарии на голову покойника (независимо от его пола и возраста) возлагали венок из базилика. У южных славян считалось обязательным, чтобы все домочадцы, находившиеся возле покойника, держали в руках базилик, "da ji obmami duva od mrtvaca" (чтобы их не заманила душа мертвеца). Пришедшие проститься с умершим тоже приносили с собой веточку базилика. Известно также болгарское проклятие "Босилек да ти занесат" ("Пусть тебе принесут базилик"), означающее пожелание смерти. После похорон базилик втыкали на кладбище в землю, на Троицу и Духов день укрепляли на могильных крестах; сажали на могилах; во время поминальной трапезы им украшали софру (треногий низкий стол), посуду, обрядовые хлебы и т.п.; в дни поминовения усопших базилик бросали в реку - для умерших.
Базилик использовался также в родильном обряде и при уходе за новорожденным: растение клали рядом с роженицей для облегчения родов, обкладывали им голову младенца для крепкого сна, завязывали в один из углов пеленки от сглаза; на ветки базилика клали плаценту при ее закапывании; при первом пострижении годовалого ребенка на базилик сыпали срезанные волосы.
Характерна роль базилика в обрядах (и повседневных действиях), связанных с водой: с ним ходили за водой; украшали им коромысла, ведра и сосуды, в которых носили или хранили воду; бросали базилик в источники и колодцы при набирании воды. Наиболее типичным было использование веток или пучков базилика в качестве кропила. С помощью веток базилика обрызгивали водой или вином участников свадьбы, крестин, похорон, некоторых календарных обрядов. Как кропило базилик часто применяли в обрядах вызывания дождя при обходах пеперуды, додолы; в Иванов день с его помощью кропили святой водой пашню при обрядовых обходах полей и т.п.
(По статье Усачевой В.В. из первого тома "Славянских древностей" под редакцией Н.И. Толстого)
Крампус
В цыганском фольклоре есть очень интересный и необычный образ, связанный с базиликом.
Иногда это волшебные весы, иногда - стул. Если встать на весы или стул, то попадешь на тот свет, а на том месте, которого касались ноги, вырастут цветки бусуёка (базилика)
" Ему показывают все комнаты. Видит он: в одной комнате стоят весы. Спрашивает Бусуёк:
– Что это за весы?
Ему говорят:
– Это такие весы: если встанешь на них, то попадешь на тот свет.
– Интересно, – говорит Бусуёк. Захотелось ему проверить, встал он на весы и тотчас на тот свет провалился. А на весах, на том месте, где ступила его нога, вырос цветок бусуёк.
Попал Бусуёк на тот свет, А там все люди немые, даже собаки не лают. "©

И классическая история из Декамерона "Изабелла или горшок с базиликом, в которой девушка "хоронит" голову убитого любовника в цветочном горшке и сажает поверх куст базилика, который поливает слезами.
Помимо символического значения "цветка мертвых", есть и вполне практическое объяснение выбора этого растения. У базилика сильный запах, который теоретически мог бы отбить запах тления мертвой головы, приглушенный землей в цветочном горшке.
*
Петрушка
В языческой Европе петрушку считали растением, связанным с миром мертвых и способным умиротворить беспокойные души, причем не только умерших людей, но и животных. С этой целью, чтобы успокоить духов забитых животных, петрушку использовали в качестве приправы к их мясу. Римляне высаживали петрушку на могилах, а греки украшали петрушкой гробницы. Возможно, это делалась для того, чтобы умершие не могли выйти из них. Петрушка настолько стойко ассоциировалась со смертью, что встреча армии с ослом, нагруженным мешками с петрушкой, была сочтена предзнаменованием смерти, и заставила армию ретироваться с поля боя. Древние греки даже название этой травы считали эффективной защитой от мстительных духов, поэтому оно часто встречается в заклинаниях и текстах народных песен.
Древнегреческий миф связывает происхождение петрушки с пролитой кровью героя Архемора. Петрушкой увивали могилы, и венками из петрушки награждали победителей похоронных соревнований. Именно ими увенчивали победителей Немейских игр, "что связывало петрушку с культом героя и в некоторой степени объясняло ее связь с теми, кто умер мученической смертью. В христианской традиции отношение к петрушке во многом совпадает с языческим. В Европе существует обычай высаживать петрушку в огород не в любой день, а только в Страстную пятницу – день смерти не только Иисуса, но и его языческих двойников, Аттиса и Адониса".
Существовало и другое объяснение высаживания петрушки в Страстную пятницу: поскольку она прорастает медленно, считалось, что прежде чем появиться на свет, она ходит к дьяволу девять раз (или 2, 3, 7 раз). Вот по этой причине "ее следовало сеять в Страстную Пятницу, когда почва искуплена от власти Сатаны. Посев в другое время считается несчастливым и может даже вызвать смерть в семье сеющего в течение года". Ассоциация петрушки со смертью легла в основу следующих английских пословиц: "Поле петрушки приведет мужчину в седло, а женщину в могилу; "Если в огороде растет петрушка, смерть придет еще в этом году".
Однако связывалась петрушка и с удачей: в давние времена в Британии существовала примета, которую соблюдали все сельские жители: раздавать петрушку означает раздаривать удачу, а пересаживать ее – сделать огород уязвимым для дьявольских козней. Поскольку петрушка была связана с культом умерших, вероятно, в древности с ней связывали возможность возрождения души умершего в виде новорожденного от женщины, прикоснувшейся к петрушке, съевшей, понюхавшей или посеявшей ее. На эту мысль наводит старинная присказка, которую любили повторять сельские жительницы Англии: «Посеешь петрушку – пожнешь дитя». Отсюда ведет свое происхождение объяснение, которое британцы давали детям на вопрос, откуда они взялись: их нашли под петрушкой! В Линкольшире рассказывали, что ребенка выкопали золотой лопаткой из грядки с петрушкой. В некоторых районах Англии верили, что девушка может избавиться от беременности, съев изрядное количество петрушки.
Согласно "Новому Травнику" Тернера семена петрушки следовало принимать для профилактики опьянения - она «помогала людям со слабыми мозгами пить больше». Эти же семена, если ими трижды в год посыпать волосы, предотвращали облысение. Петрушку давали овцам, подверженным определенным болезням. Плиний сообщает, что если рыба в пруду больна, ее можно вылечить, набросав туда петрушки. Во многих сельских районах верят, что жевать регулярно петрушку помогает в профилактике ревматизма.
Связь петрушки с миром мертвых прослеживается и в русской мифологической традиции: русалка могла задать встреченной девице вопрос: полынь или петрушка? Если девица отвечала «полынь», разочарованная русалка убегала, но если ответом была «петрушка», русалка, защекотав до смерти девицу, увлекала ее в реку.


Аконит
Аконит - существует вероятность, что латинское название Аконита намекает на греческий город Аконе, где эти растения встречались особенно часто. Аконит - растение ядовитое. С этим связан древнегреческий миф, описывающий одиннадцатый подвиг Геракла. Однажды царь Эврисфей приказал Гераклу спуститься в Аид и укротить страшного трехглавого пса Цербера. Вход в царство мертвых находился недалеко от города Аконе. Геракл спустился в преисподнюю и направился к богу смерти Аиду. Тот позволил Гераклу забрать с собой Цербера с условием, что герой укротит ужасного трехглавого пса без стрел и копья. Герою удалось побороть чудовище и вытащить его из царства мертвых на свет. От ужаса Цербер заскулил, из его пастей потекла ядовитая слюна. Там, где она падала на землю, вырастали смертоносные акониты. Согласно поэме Овидия соком аконита Медея хотела отравить Тесея. Древние скандинавы называли аконит "борцом". В одной из скандинавских саг это растение связано с Тором - сильнейшим из всех богов.
Цветки Аконита своей формой напоминали его шлем. Аконит был знаком и древним германцам. В мифах ядовитый аконит часто связан с Волком - воплощением Мирового Зла. Не случайно германцы называли это растение "волчьим корнем". У славянских народов аконит получил название "царь-трава"; только люди просвещенные, в частности монахи, могли иметь дело с этим ядовитым растением.

Асфодель
Растение неприятного, печального вида с цветовым стеблем, похожим на стебель лилии, и с особыми наростами у корня. Эти наросты древними греками, впоследствии только бедными, были употребляемы в пищу. В народе цветы пользовались доброй славой как противоядие от змеиных укусов, защита от колдовства, лекарство от конвульсий. Греки высаживали асфодели на могилах, они напоминали о бледности мертвецов, сожалении умерших по потерянной жизни, о постоянной печали подземного царства. По описанию, которое дается в Одиссее, в подземном царстве по всему Аиду простирается луг, заросший асфодилами и служащий местопребыванием для душ умерших. В средиземноморских странах асфодил по старой традиции еще и сегодня является символом траура, а согласно античным представлениям, он мог изгонять злых духов.
Согласно античным представлениям он служил пищей умершим в царстве Аида и был посвящен владычице подземного царства Персефоне. Согласно мифам заполучить Персефону в жены Аиду помогла богиня земли Гея. Она вырастила в долине, где любила гулять Персефона, волшебный цветок. Как только девушка сорвала его, перед ней разверзлась земля, и оттуда вылетела колесница, запряженная черными конями мрака. Правящий ею Аид схватил Персефону и скрылся под землей. Понимая, что силой он не вырвет у нее согласие стать его женой, Аид заставил ее выпить глоток воды из подземной реки Леты, которая давала забвение о всех земных радостях и горестях. Скорбь Деметры вызвала на земле неурожаи и голод. Тогда Зевс послал к Аиду Гермеса с приказом освободить Персефону. Аид не ослушался громовержца. Он разбудил Персефону, но перед тем как расстаться дал ей зернышко граната - символ плодородия и брака. Не сказал Персефоне Аид, что, вкусив этих волшебных зерен она никогда не забудет о царстве смерти.

Барвинок
Барвинок связан с представлением о смерти: в некоторых местах его называют «растением могильника», «гроб-травой».
Если выкопать барвинок с могильного холма, умер­ший явится тебе во сне, и ты целый год будешь страдать от кошмаров.
Посаженный на кладбище, он становится симво­лом вечной любви и памяти.

Береза
Березы называют деревьями духов. В них все­ляются духи умерших девушек, которые выходят по но­чам и забирают с собой случайных прохожих.
Под одиноко растущей березой покоится душа умершего насильственной смертью, и вместо сока в ней струится кровь.
Погибшая девушка превращается в березу.

Боярышник
В Средние века в европейских странах с боярышником было связано много суеверий. Например, в средневековой Англии жители деревень приходили в ужас, если им предстояло переночевать в комнате, украшенной цветами боярышника; полагали, что это приведет к смерти кого-то из домочадцев. В наше время англичане с удовольствием применяют боярышник в качестве надежного материала для создания живых изгородей. Германцы использовали древесину боярышника для траурных костров, поскольку верили, что это поможет душам усопших попасть в рай.

Бузина
Если в домаш­нем очаге жечь бузину, в дом скоро придет смерть.

Гиацинтсимволизирует печаль, так как появление его связано с гибелью любимца Аполлона – Гиацинта. Бог ветра Зефир, претендовавший на дружбу с покровителем муз, из ревности изменил дугу полета диска, брошенного Аполлоном, и направил его прямо на юношу Гиацинта – сына царя Спарты. В память о прекрасном спартанце вырос цветок, на основании лепестков которого слезы Аполлона начертали инициалы, напоминающие древнегреческие буквы A и I, соединив тем самым бога и человека.

Груша
Символ любви и материнства. Символизм произошел, вероятно, от формы груши, напоминающей тазобедренную часть женского тела или грудь. В античные времена она считалась атрибутом древнегреческих богинь Геры (в римской мифологии Юноны) и Афродиты (Венеры). В Китае этот фрукт является символом долголетия по той причине, что грушевые деревья живут и плодоносят долгое время. Поскольку белый цвет в Китае считался траурным, цветущая груша была похоронным атрибутом.

Ель
С одной стороны, ель наделена положительной и охранной семантикой. На свадебном каравае на Руси делают украшение из теста, столбиками, узором в ёлку. В канун купальской ночи еловые ветки втыкают перед воротами, хлевом, в стреху крыши и другие места, чтобы уберечь скот от болезней. При первом удое молоко процеживают через еловые веточки, чтобы оно не испортилось. Еловые ветки подкладывают при закладке дома под все четыре угла, чтобы предохранить его от грома. Ветки ели также втыкают в крышу дома – от ветра и грома, привязывают к яблоням – от бури, втыкают в стены, кладут под дом, в подпол – «чтобы буря не тронула». С другой стороны, ель наделили отрицательной и похоронной семантикой. В древности было принято подкапывать корни ели, немного выворачивать её из земли, в образовавшуюся яму класть без гроба умершего, а потом сажать ель на прежнее место. Мотив похорон под ёлкой известен во многих русских и славянских песнях. Ветки и гирлянды из ели – одно из самых распространённых украшений могилы. На Руси издревле запрещено держать или сажать ель вблизи дома. Она «выживает» из дома мужчин: «мужики не будут жить, умирать будут, одни вдовицы будут», а «в доме ничего не будет вестись», «ничего не будет родить ни в хлеву, ни дома». Если ель растёт вблизи дома, в нём не будут рождаться мальчики. Особенно избегают держать ель у дома молодожёнов, чтобы те не остались бездетными.
От себя хочу добавить, что есть еще несколько традиций у славян, связанных с елями и похоронами. Ветками ели было принято выкладывать дно могилы (обряд был широко распространен и в советское время). А также обязательно по пути похоронной процессии выстилали дорогу еловыми ветками. Был свидетелем, как с 7 этажа по первый вся лестница была усыпана хвоей. Считалось, что, если мертвец захочет вернуться домой привычной дорогой, то не сможет это сделать, потому что исколет ноги. Кроме того случайному прохожему нельзя было наступать на еловые лапы, иначе он мог занести смерть к себе в дом.
*
Накануне Нового года в новосибирском крематории не только помянули 3500 кремированных в этом году, но и зажгли огни кладбищенской елки. Праздничную елку оформляли студенты худграфа Новосибирского государственного педагогического университета. Кладбищенскую хвою они украсили оранжевыми шарами.
Елку в память об умерших устанавливают в крематории уже несколько лет. На аллеях колумбарного парка растут полтысячи сосен, посаженных в память о конкретном человеке, родственники каждый год здесь украшают деревья в честь любимых умерших родственниках.
- Устанавливать новогоднюю елку на кладбище – было обычным делом на Руси, но традиция была утрачена в годы советской власти, - рассказала Татьяна Якушина, директор Музея мировой погребальной культуры. - В фонде музея имеется гравюра 19 века с видом кладбища, где в канун нового года взрослые и дети украшали могилы рождественскими елками с гирляндами, шарами, игрушками.
Ритуал зимнего памятования на кладбище, существовал на Руси несколько веков и восходит к представлениям русского народа, что жизнь в загробном мире сопровождается такими же атрибутами как и у живых людей, а с приходом православия, украшение могил стало символом воскрешения душ усопших.
Елка как символ смерти и кабака
В русской культуре к ели изначально относились недоверчиво. Ее считали символом бесовщины, а также деревом смерти. Например, существовал обычай хоронить самоубийц между двумя елками, положив их ничком. Из ели на Руси дома предпочитали не строить, как и не сажали эти деревья возле дома, чтобы не умер мужчина. У южных славян, позже на Руси, существовал обычай устилать дорогу, по которой несут покойника еловыми ветками или можжевельником. Но на православных кладбищах долгое время было не принято сажать ели возле могил.
Смертная символика нашла отражение и в позабытых сейчас русских поговорках: смотреть под елку - тяжело болеть; угодить под елку, прогуляться по еловой дорожке - умереть; еловая деревня, еловая домовина - гроб. Слово "елка" сблизилось в языке с нецензурными, что породило всем известные "эвфемизмы": елки-палки, елки-моталки.
После указа Петра Великого о праздновании Нового года еловыми деревьями и ветками стали украшать улицы городов, места катаний со снежной горки и... кабаки. В итоге кабаки в народе стали называть "елками", распространены стали алкогольные поговорки: елку поднять - пьянствовать; идти под елку - пойти в кабак; быть под елкой - находиться в кабаке; елкин - состояние опьянения.
Традицию нарядного елового дерева, под которое кладут подарки, сласти и игрушки, ели, как символа Нового года и Рождества, в Россию принесли европейцы, чаще всего, немцы, которые переселялись в нашу страну.
Использованы материалы исследования "Русская елка: История, мифология, литература" Елены Душечкиной, профессора, доктора филологических наук кафедры истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета.
©

Ирис
В Аравии ирисы были символом молчания и печали: их сажали в основном на кладбище.

Калла
Одновременно используется для свадеб и похорон.

Кипарис
На Западе – мистич.символ смерти и траура. В Азии кипарис - эмблема долголетия и бессмертия, как и другие вечнозеленые деревья-долгожители. В Финикии он считался Древом Жизни. В Греции кипарис имел двойственную репутацию: он был символом мрачного бога подземного царства Гадеса и более жизнерадостных богов Зевса, Аполлона, Афродиты и Гермеса. Такая противоречивость может объяснить, почему он стал символом возрождения и жизни после смерти в траурных церемониях.
Сосна и кипарис на кладбище вызывают печальные думы о смерти, о быстротечности и непрочности человеческой жизни.

Из википедии:
Мрачная тёмно-зеленая листва кипариса вечнозелёного с древних времён уже служила эмблемой печали, а потому это дерево часто разводится в южном климате на кладбищах. Этот кипарис был посвящен у греков и римлян богам, преимущественно Плутону. Кипарисовые ветви клались в гробницы умерших; ими украшались в знак траура дома; на могилах обыкновенно сажались кипарисовые деревца.
Древнеримский поэт Овидий в своём произведении «Метаморфозы» передает легенду о Кипарисе, юноше, который попросил богов обратить его в дерево, чтобы вечно грустить о своём любимце, олене, которого он ненароком подстрелил на охоте.
С приходом христианства символика кипариса поменялась, из символа смерти он стал символом вечной жизни. В Библии кипарис перечисляется среди деревьев, растущих в райском саду (Иезекииль 31.8). По некоторым предположениям, кипарис — это дерево гофер, из которого был сделан Ноев ковчег.

Лилия
У некоторых народов считалось, что в облике Лилии появляются души умерших людей, и что Лилии вырастают на могилах невинно осуждённых.

Мак
В Греции мак посвящали нескольким богам. Гипнос — бог сна и его родной брат Танотос — бог смерти изображались с венками из цветков мака. Морфей — бог сновидений жил в царстве сна среди маков и каждый раз дотрагивался до спящего одним из его цветков, навевая приятные грезы. Богиня ночи — Нюкта одевалась в гирлянды из маковых цветков; богиня жатвы и плодородия Деметра (у римлян — Церера) успокаивалась маковым соком, когда Плутон похитил в подземное царство ее дочь Персефону. Статуи Деметры и Цереры украшались венками из колосьев и мака.
Происхождение Мака связывается в мифах и фольклоре с кровью убитого человека или дракона (напр., в английской фольклорной традиции Маки появляются из крови дракона, убитого святой Маргаритой). В христианской литературе распространено представление, что Маки растут на крови распятого на кресте Христа (Мак как символ невинно пролитой крови). В обрядах вызывания дождя во время засухи в Полесье в колодец бросали («сеяли») зёрнышки Мака, освящённого в день Маковея, колотили или мешали воду киёчками (палицей — оружием громовержца), приговаривая: «Макарка, сыночек, вылазь из воды, разлей слезы по святой земле!»; им обсыпали хату, хлев, могилы «ходячих» мертвецов и др.
Добавлю опять же от себя, считается, что если посыпать маком вдоль порога, то злой человек не сможет зайти к вам в дом.

Мандрагора
Средиземноморское наркотическое растение семейства пасленовых с клубнеобразным корнем, напоминающим человеческую фигуру; ему приписывали магическую силу и повсеместно связывали его с колдовством и черной магией. В древнегреческой мифологии мандрагора использовалась для того, чтобы избавиться от приворотного заклятия; как средство, усиливающее половое влечение в Египте; как средство, способствующее зачатию, в Израиле; как возбуждающее травяное снадобье в Риме. Суеверия, связанные с мандрагорой, привели в средневековые времена к идее, что, когда растение выкапывают, оно кричит так пронзительно, что можно умереть от ужаса. Легенда о том, что мандрагора вырастает из семени повешенных убийц, иллюстрирует переход от идеи, что растение в форме человека могло приносить магическую пользу, к идее, что оно представляет демонические силы.

Можжевельник
С Можжевельником. (так же как с кедром и кипарисом) устойчиво связывается символика смерти и её преодоления как начала вечной жизни. С древнейших времён ведёт происхождение распространённый обычай сжигания ветвей Можжевельника при похоронах и устилание ими последнего пути умершего.

Мифопоэтические представления о можжевельнике, кедре, кипарисе и других сходных растениях, отражённые и в ритуальной практике, чаще всего ориентируются на такие их свойства, как вечнозелёность, хвойность, характерный «бальзамический» запах (особенно при сжигании). С можжевельником (так же как с кедром и кипарисом) устойчиво связывается символика смерти и её преодоления как начала вечной жизни. С древнейших времён ведёт происхождение распространённый обычай сжигания ветвей Можжевельника при похоронах и устилание ими последнего пути умершего. Особое место занимает сжигание можжевельника, кедра или других близких растений с целью ритуального окуривания, благовонного каждения; характерно, что некоторые названия можжевельника типа нем. диалектного Kaddig сопоставимы с терминами, обозначающими курение благовоний, каждение (ср. «кадить», «чадить» и т. п.).
Такое благовонное окуривание описывают Геродот и римские авторы (Плиний Старший, Вергилий, Варрон и др.). В разных традициях Старого и Нового света можжевельник используется для окуривания дома, конюшни, других хозяйственных помещений с целью предотвращения удара молнии или изгнания нечистых духов. По свидетельству «Авесты», последователям Заратустры запрещалось использовать в качестве обычного топлива растение hapbrusl, отождествляемое обычно с можжевельником (ср. белуджийск. a purs, «можжевельник», перс. bors, «плоды можжевельника», и т.п.); по другому сообщению «Авесты», «люди, поклоняющиеся дэвам», приносили это растение к священному огню. В ряде случаев названия можжевельника обнаруживают связь с териоморфным кодом (ср., с одной стороны, русское диалектное название можжевельника, - «еленец», т. е. «олень», а с другой - название одного из видов дроздов - «можжевеловик»). Известны поверья, согласно которым, в можжевельнике живёт злой дух или чёрт (ср. кашубское наименование чёрта kaduk и белорусское диалектное наименование дьявола, злого духа — «кадук»). Вместе с тем существовали поверья (в Жемайтии) о священном лесе, в котором растёт можжевельник, не подлежащий рубке из-за того, что в нём живут боги. Иногда можжевеловые или кедровые названия использовались в теофорных именах: по сообщению Павсания (Paus. VIII 13, 2), Артемида в Орхомене имела эпитет «кедровая». В этом контексте получает объяснение и явление ангела (с объявлением божьей воли) к Илии, заснувшему под кустом можжевельника (3 Царств 19, 4-5).
В Древней Греции и Риме можжевельник считался верным средством против змей. Чтобы усыпить дракона, охраняющего Золотое руно, Медея из Колхиды приготовила сонные капли из свежесрезанных ветвей можжевельника. И руно досталось Ясону, возлюбленному Медеи.
На Руси считалось, что семена можжевельника, носимые на теле, способны защитить от укусов змей. Еще было замечено, что молоко в крынке из можжевельника даже в жаркий летний день не прокисает, а в запаренных можжевельником бочках долго не портятся засоленные на зиму овощи.
Также казались удивительными и неувядающая зелень можжевельника, и его особый бальзамический запах и число три, которому соответствуют многие части растения (хвоя собрана по три, три чешуйки в женских колосках, три семени в шишкоягодах).
Все это рождало веру во всеохраняющую силу этого растения и большое количество суеверий и обычаев, связанных с ним. До сегодняшнего дня существует обычай: ветви можжевельника, освященные в церкви, хранят за иконами, крепят под потолком, в хлевах, считая это защитой от болезни и других несчастий.
Считается, что можжевельник снится к счастливым переменам в жизни; сон, в котором присутствовал можжевельник, сулит богатство и удачу во всех делах. Девушкам можжевельник снится к любви или же к хорошим переменам в любовных отношениях. Если куст можжевельника снится больному человеку - этот сон предвещает скорое выздоровление.

Нарцисс
Символ смерти в юности.
Этот цветок был посвящен в Древней Греции Персефоне, богине подземного мира, весной возвращающейся на землю; он связывался с весной, а также смертью и возрождением, поэтому цветы нарцисса возлагали на умерших. Мифологический эпизод о смерти прекрасного юноши Нарцисса от любви к самому себе связан с символикой отражения, которое наделялось негативным значением. Существовало поверье, что увидеть собственное отражение — к смерти, так как оно расценивалось в качестве «второго я», души. Образ юноши Нарцисса символизирует самовлюбленность и тщеславие. Нарцисс, в греческой мифологии необычайно красивый сын беотийского речного бога Кефисса и нимфы Лириопы. Когда родители вопросили прорицателя Тиресия о будущем ребенка, мудрец ответил, что Нарцисс доживет до старости, если никогда не увидит своего лица. Нарцисс вырос юношей редкостной красоты, и его любви добивались многие женщины, но он был равнодушен ко всем. Среди отвергнутых им была нимфа Эхо, которая от горя высохла так, что от нее остался лишь голос. Оскорбленные невниманием Нарцисса женщины потребовали богов покарать его, и богиня правосудия Немезида вняла их мольбам. Однажды, возвращаясь с охоты, Нарцисс заглянул в незамутненный источник и, увидев свое отражение в воде, влюбился в него. Юноша не мог оторваться от созерцания своего лица и умер от любви к себе. На месте гибели Нарцисса вырос цветок, отмеченный строгой красотой, который был назван его именем. В языке цветов нарцисс обозначает желание и эгоизм.

Омела
Плодородие, богатство, защита, лечение, возрождение, бессмертие - волшебная "золотая ветвь" у кельтов. Как вечнозеленый паразит, который посреди зимы цветет желтыми цветами и дает белые ягоды, омела символизирует продолжение развития тех лиственных деревьев, на которых она обычно приживается. Омела, опутавшая дуб (редкий случай), считалась символом женской плодовитости у друидов.
Почитание кельтами омелы (они думали, что она - порождение молнии), возможно, отразилось в "Энеиде" Вергилия (29-19 гг. до н. э.), где Эней, чтобы безопасно пересечь загробное царство, держал в руках ветвь омелы. "Золотая ветвь" жизни, омела неожиданно становится инструментом смерти в скандинавских и германских мифах о Бальдре, боге света, который был убит случайной стрелой, сделанной из омелы. Эта очевидная инверсия охранительной символики может означать переход от жизни к смерти при помощи священного растения. Кельтская традиция, видимо, отразилась в христианской рождественской традиции поцелуев под ветвью омелы, предвещающих плодотворный союз.

Розмарин
Традиционно при погребении розмарин кладут на гроб, чтобы сказать этим, что ушедшие не будет забыт; по сей день его сажают на могиле.

Сирень
Не следует приносить сирень больному, так как мно­гие считают занесенную в помещение сирень предвестни­ком смерти. Объясняется это тем, что смерть и несчастье очень легко ассоциируются с цветами, обладающими дурманящим запахом, а также и просто с белыми цветами.

Сосна
В восточной традиции - наиболее важное из всех вечнозеленых хвойных деревьев, символизирует бессмертие или долголетие. Как и кедр, его связывали с устойчивостью к разложению и именно поэтому высаживали вокруг могил.

Тис
Дерево бессмертия, которое часто встречается на английских кладбищах. Его древесина ассоциируется с силой, упругостью и магическими свойствами. Из нее изготавливались луки и волшебные палочки друидов. Народные поверья утверждают, что прикосновение к тису приносит удачу, однако из-за ядовитых листьев и семян считалось дурной приметой принести его в дом.
-
Цитирую: "У древних кельтов тис был символом бессмертия, а полые стволы тисов считались воротами в Иной Мир. Эти деревья с темно-зеленой хвоей и причудливо переплетенными стволами росли в местах, почитавшихся у друидов священными, там хоронили королей и проводили ритуальные сборища. Традиция устраивать кладбища в тисовых рощах не угасла и с приходом христианства. Видимо, уповая на способность пережить собственную смерть, люди с незапамятных времен высаживают тис на кладбищах вместе с другими вечнозелеными деревьями-долгожителями.
Говорят, что тисы, растущие на кладбищах, протягивают свои корни ко ртам мертвецов. Эта история получила чудовищное подтверждение в 1990 году в городке Селборн в Гемпшире, когда ураган повалил кладбищенский тис. Из-под земли показались три десятка черепов «нанизанных» на корни.". Но все имеет вполне научное обоснование. Дело в том что тис очень ядовит, соответственно вездесущие ирландские овцы, равно как и коровы, да и прочие животные избегают тисовых зарослей. Таким образом тисовое ограждение не только красиво, но и отлично защищает от непрошенных животных, которые, хоть и не со зла, могут нарушить покой захоронений. ©

Из сборников суеверий 19го века. В основном из Ланкашира и Дербишира:
- Если деревья зацветут вне сезона, семью скоро посетит смерть.
- Если нарцисс наклонился, когда вы подошли поближе, вы скоро умрете.
- У цветка боярышника запах смерти.
- Если принести в дом подснежник, один из членов семьи скоро умрет. А все потому, что подснежник, оказывается, похож на труп, укутанный саваном.

Если знаете еще, то добавляйте!

От r-impertinent
Фиалкасимвол смерти и печали у греков. По легенде бог солнца Аполлон преследовал своими жгучими лучами одну из прекрасных дочерей Атласа, бедная девушка обратилась к Зевсу с мольбой укрыть и защитить ее. И вот великий громовержец, вняв ее мольбам, превратил ее в чудную фиалку и укрыл ее в тени своих кущ, где она с тех пор каждую весну цвела и наполняла своим благоуханием небесные леса. Там, может быть, этот прелестный цветок остался бы и навсегда и никогда не попал к нам на землю, не случись, что Прозерпина, дочь Зевса и Цереры, отправившись в лес за цветами, была похищена внезапно появившимся Плутоном как раз в то время, когда рвала фиалки. В испуге она выронила из рук цветы на землю... и вот эти-то фиалки и послужили прародительницами тех фиалок, которые растут у нас и поныне.
Связанная, таким образом, с воспоминанием о похищении Прозерпины Плутоном, фиалка считалась у греков цветком печали и смерти, которым украшали как смертное ложе, так и могилы молодых, безвременно погибших девушек.
Их же символом были на могилах нераскрывшиеся бутоны роз. В основном белых, конечно же (красный мрамор не настолько красен :) )

Маргариткиеще называют "Смертными цветами" - Адмет, любимец Аполлона, упросил богинь судьбы Мойр не дать ему умереть в назначенный час, если кто-либо другой согласится принять за него смерть. Когда же настает час его смерти, никто из друзей не решается за него умереть. Даже престарелые родители, и те не хотят пожертвовать ради него свою жизнь. Только верная жена его Альцеста отказывается от полной радости жизни и умирает за него. Тогда Геркулес, зашедший к нему во время совершения своих подвигов, узнав случайно об этом великом самоотверженном и великодушном поступке, решается во что бы то ни стало возвратить ее снова к жизни. Он отправляется в Аид и добивается у Танатоса, чтобы он опять вернул ее на землю; но так как в человеческом виде она не может уже вернуться, то появляется в виде цветка - маргаритки.

Анютины глазкии тоже древнегреческая легенда. Венера вздумала купаться в одном отдаленном гроте, куда не мог проникнуть ни один глаз человеческий, но вдруг заметила, что несколько смертных смотрят на нее... Тогда, придя в неописуемый гнев, она взывает к Зевсу и умоляет наказать дерзновенных. Зевс внемлет ее мольбе и хочет покарать их смертью, но потом смягчается и превращает их в анютины глазки, роспись которых выражает послужившее им гибелью любопытство и удивление.
По словам Клузиуса, средневековые христиане видели в темном, находящемся посредине цветка пятне треугольник и сравнивали его со всевидящим оком, а в окружающих его разводах - идущее от него сияние. Треугольник изображал, по их мнению, три лица св. Троицы, берущие свое начало из всевидящего ока - Бога Отца.
Вообще цветок этот в средние века был окружен таинственностью, и в одном из монастырей траппистов можно было видеть на стене громадное изображение его с мертвой головой в центре и надписью: "memento mori". Быть может, белые анютины глазки потому и считают в Северной Франции символом смерти, никогда никому не дарят и не делают из них букетов.

Хризантемав Японии цветок смерти - и одновременно цветок императора - только они имели право украшать им одежды, других за это убивали.
В Италии хризантема – символ любви; символ глубокой безмолвной печали; символ смерти.
В Англии хризантемы являются не столько цветами для букетов, сколько похоронными.
В Европе белые хризантемы считаются траурными цветами и символом глубокой печали. Венки из них во Франции возлагают на могилы.

Сушеный василекклали в подушки умершим девушкам в гроб.


Это дерево отличается обилием символических значений: от самых положительных до мрачных.
Негативная символика образа связана с представлениями об иве как дереве скорби, печали, траура (образ плакучей ивы в фольклоре), слабости в целом. Евреи полагали иву воплощением несчастья, древние греки посвящали ее богиням, связанным с подземным миром и смертью.
В Испании ива считалась не только символом поэтов и певцов, но и деревом мертвых. Считалось, что в ее ветвях сплетаются голоса мертвых, и, если прислушаться, то можно было постичь многие тайны загробного мира.
***
Мертвые как воплощение духа растительности
Представление о возрождающемся духе растительности в мифологическом понимании древних людей, возможно, слилось с совершенно конкретным представлением о душах умерших, которые весной возвращаются к жизни вместе с первыми цветами, нежной зеленью посевов и цветущими деревьями.
Известно, что у земледельческих народов восточной части Средиземноморского бассейна воплощениями духа злаков были люди, которых приносили в жертву на поле жатвы. В таком случае не лишено вероятности предположение, что в какой-то мере умилостивление духа злаков сливается с культом покойников. Считалось, вероятно, что души принесенных в жертву людей возвращались к жизни в виде колосьев, которые взошли на их крови, и во второй раз находили смерть во время жатвы. Но ведь души людей, умерших насильственной смертью, полны гнева и при первой возможности способны обрушить на убийц свою месть. Поэтому в народных поверьях стремление умилостивить души убитых людей сливается со стремлением задобрить убитого духа злаков. И как дух зерна оживает в зеленеющих побегах, так, согласно поверью, и принесенные в жертву люди возрождаются к жизни с весенними цветами, пробужденными от долгого сна нежным дыханием весны. Да, их кости упокоились в земле. Но что может быть естественней мысли о том, что из их праха пробились фиалки и гиацинты, розы и анемоны, что это кровь жертв окрасила цветы в пурпурный и розовый тона, что цветы содержат в себе частицу души принесенных в жертву людей?
Я часто думаю, что нет алей на вид
Розы, чем та, где Цезарь был убит.
И каждый гиацинт, в саду растущий,
Следы умершей прелести хранит.
Вот под ногою сочная трава,
Ковром покрывшая речные острова.
По ней ступайте легкими стопами,
Кто знает, чья под дерном голова.
После битвы при Ландене (Бельгия), самой кровопролитной в XVII веке, земля, напоенная кровью двадцати тысяч убитых, проросла летом миллионами маков, и, проходя по огромному алому ковру, путешественник мог без труда вообразить себе, что земля возвратила кровь погибших.
В Афинах великий праздник поминовения усопших приходился на середину марта, когда зацветали первые цветы. Считалось, что мертвые восстают в это время из могил и бродят по улицам, тщетно пытаясь войти в храмы и жилища, которые преграждались от козней потревоженных духов веревками, стеблями крушины и насыпями. Название этого праздника праздник цветов как нельзя лучше гармонирует со смыслом отправляемых обрядов, поскольку греки действительно полагали, что, когда распускаются цветы, несчастные духи выползают из своих тесных жилищ.
(По Д.Д. Фрезеру)

Вепсы живут в настоящее время в восточных районах Ленинградской области, на западе Вологодской и на юго-востоке Карелии. По диалектам их делят на 4 группы: I) средние - оятские, винницкие (Лодейнопольскнй и Подпорожский районы Ленинградской области); 2) северные - шелтозерские (Карелия); 3) южные - капшинские (Тихвинский район Ленинградской области); 4) восточные (Шольский район Вологодской области)
Ко времени появления на этой территории славян весь (вепсы) представляла довольно крупное этническое образование, заметную и политически влиятельную силу. Весь активно участвовала в образовании древнерусского государства. В легенде о призвании варягов среди пяти племен упоминается и весь. По-видимому, это было время динамического, творческого состояния этноса - "фаза исторического становления", когда создавалась общая культура данного биохора.
Люди верили, что их повсюду окружает "живая сознательная сила", с которой надо было жить в мире, и потому была выработана система отношений к этой "силе" в виде различных обрядов примет, заговоров, заклинаний, оберегов и т.п. Некоторые из них существуют и в сегодняшнем быту вепсов. Всю эту "силу" условно можно разделить на 3 группы: I) духи природы; 2) духи предков; 3) чужие злые духи. Хотя христианизация Веси началась, по-видимому, еще в X-XI вв., вплоть до XX в. сохранилось двоеверие.
О языческих верованиях населения Обонежья, где жили и вепсы, упоминается в посланиях новгородского епископа Макария в первой половине ХVI в.: "Суть же скверные молбища их лес и камение, и реки, и блата, источники и горы, и холми, солнце и месяц, и звезда, и озера ..."
О поклонении кямням у вепсов есть свидетельства прямые и косвенные. В Алексеевском сельсовете Тихвинского р-на (бывший погост) между деревнями Корбеничи и Усть-Капша есть на холме в сосновой роще кладбище с оградой из больших валунов, ими же обложены и могилы. Думалось, что это очень старое кладбище, а оказалось, что организовано оно в 30-е гг., после закрытия церкви. На старом кладбище, у церкви, камней не обнаружено, по-видимому, церковь вела с этим борьбу. И языческая традиция проявилась при перенесении кладбища на новое место. В окрестности куста деревень, называемого Озёра, в 30-е гг. проявился культ камня, бытующий до настоящего времени; возможно, это также связано с закрытием церкви. Жители рассказывают, что в эти годы над лесом появился большой столб дыма, и на том месте обнаружили большой камень с отпечатком головы в шлеме. Возле камня тогда же поставили часовню, куда приносили и приносят жертвы (деньги, масло, яйца, шерсть, хлеб, полотенца). Камень, по-видимому, метеоритного происхождения и очень напоминает "сеид" - "летучий камень" саамов.
Следов почитания деревьев тоже имеется достаточно. На первом месте, пожалуй, стоит можжевельник (кадаг). У южных вепсов (д.Сидорове Бокситогорского р-на) в настоящее время имеется почитаемое дерево можжевельника. Оно стоит на холме, в праздник Пасхи бывает увешано ленточками, к нему приносят жертвы, так же, как к камню в Озёрах. К нему же весной, в первый день выгона скота (23 апреля), слившийся с христианским праздником Св. Георгия, рано утром приходят хозяева домов (мужчины), после обхода своих дворов, разбивают о его ствол яйцо, которое здесь же съедают. Украшенное ленточками деревцо можжевельника ставят на могилу. Такое деревцо встретилось на кладбище в д.Сяргозеро Тихвинского р-на. Ветки можжевельника кладут в доме над дверью для охраны от злых духов, под подушку новобрачным, в колыбель к новорожденному, в подойник для защиты скота.
Священное дерево финских народов - береза. В гроб к покойнику родственники кладут оборванные с сухих веников березовые листья, образующие ему как бы постель.
Какую-то роль, связанную с культом мертвых играла осина. Она упоминается в сказках-быличках. Так, в сказке о возвращении жениху половой силы помогает самый верхний листочек осины, сорванный по велению лесной старухи. В связи с этим отметим известное у заонежан поговорье, по которому заклятого (умершего не своей смертью) человека отделяет от дома только осиновый лист. Осиновый кол избавляет от "нечистых" покойников, чтобы они не вредили живым. Его забивают в могилу, иногда и мертвеца пробивают им. Это поверье встречается по всему краю, как у вепсов, так и у русских.
Каким-то образом связана с духами леса рябина. Ее используют пастухи для кнутовища, на него может быть сделан "обход" колдуном (нойдой), то есть своего рода договор пастуха с духами леса об охране стада. "Если Лес (лесовик) сделал человеку лихо, то надобно его заклясть. Для этого отправляются в лес, отыскивают лядину (заброшенное поле) чтобы на ней росла рябина, и от рябины была бы отростелина, и с той рябины вырубают несколько рябиновых батожков: вооружившись ими, крестьянин начинает выговаривать заклятья ..."
Кроме отдельных деревьев, почитались целые рощи. Христианские церкви и часовни строили в еловых и сосновых рощах, используя "святые места" языческих мольбищ. Так, часовня у дер. Харагеничи Тихвинского р-на стоит в еловой роще, состоящей из очень старых деревьев, в то время как вокруг - молодой лес. Видимо, в прошлом эта роща была священным местом, где деревья вырубать запрещалось.
Дерево - распространенный мотив вышитых вепсских полотенец, занимавших в быту очень почетное место и присутствовавших на важнейших событиях в жизни человека. Это - известный у многих народов мира мотив "священного дерева". Это дерево пронизывает три мира, (небесный, земной и подземный), на нем живут птицы, с ним рядом стоят фантастические звери, кони, птицы, порой человеческие фигуры с молитвенно поднятыми руками.
В верованиях вепсов можно проследить и очень неясные остатки почитания животных, птиц, рыб. Птица - часто встречающийся мотив вепсской вышивки. Иногда это фантастические птицы, а чаще - известных видов, например, глухарь на полотенцах южных вепсов. Возможно, это связано с остатками тотемизма, а также с верой в птицу-душу: "Душа-птица - это представление, хорошо знакомое многим народом ... Птицы-души населяют нижний мир. Из царства мертвых они могут вернуться на землю и попасть, в чрево женщины. Тогда женщины делаются беременными". Подобное представление о душе есть у коми-зырян: "У каждого человека есть свой невидимый двойник, или внешняя душа - орт. По некоторым сведениям, этот орт может воплощаться в птицу.
Лесные и водяные "силы" обобщены в антропоморфных образах лесного и водяного хозяев - повелителей духов леса и воды. Они являются "силой", с которой считаются до сих пор.
Лесного хозяина ("метц-ижанд") представляют в виде человека то очень высокого - "ростом с большую ель", то маленького, "с куст можжевельника", то в виде молодого мужика - черного, лохматого, то (чаще) в виде маленького старичка. Показывается он людям очень редко, иногда во сне.
Одним из наиболее почитаемых духов является водяной. Он соединяет в себе духа - хозяина вод и духа, связанного с царством мертвых. В представлении вепсов - это тучный мужчина с длинными волосами. Но показывается он в разных обличьях: то в виде утопленника, - его взяли в лодку, а он вывалился, только его и видели, то в виде коряги, а то в виде большой старой щуки. О "вэдэхийне" (водяном) ходит много быличек. Указывают места его обитания - глубокие и узкие проливы. В д.Ладва Подпорожского района рассказывают, что "вэдэхийне" много раз утаскивал людей в проливе, где ходит паром, особенно любит хватать молодых светловолосых женщин. У него, как и у лесного хозяина, есть семья: жена, дети. "Часто рассказывают про водяную. Сидит она на берегу, чешет гребнем голову, волосы по песку далеко. Она белая, полная, садится под сосну". "Водяным силам" надо угождать, по-видимому, в древности им приносились большие жертвы, возможно, даже человеческие. Не об этом ли напоминает символическое купание людей и скота ("по завету", т.е. обету) в Шидр-ярвь - Сидоровском озере 21 июля (д.Сидорове Бокситогорского района). Праздник, во время которого это происходит, называется "Сурь пигя пяйвь" -Большой день. Он слился с христианским праздником Казанской божьей матери. Он проходит следующим образом: утром люди идут к часовне, приносят туда небольшие жертвы (масло, творог, яйца, хлеб, деньги). Собирается процессия и идет к озеру, впереди -двое с иконой. Подойдя к озеру, все останавливаются, затем проходят, как бы в ворота, под иконой, и идут купаться в озеро. Купаются те, у кого дан обет, т.е. за какую-либо милость со стороны "сил". "По завету" же купают скот (если скотина болела и выздоровела, например). Подобный же праздник наблюдали эстонские этнографы в июле месяце 1972 г. в д.Озёра Подпорожского района.
Более поздно, по сравнению с духами природы, появились духи предков. Самые ранние из них относились ко времени родового общества, они представлялись защитниками родового очага. Это - домовые, домашние хозяева ("перть-ижанд", "коди-ижанд"). С появлением отдельной семьи они стали ее покровителями. Они следят за порядком в доме, способствуют благополучию. Это добрые духи. "Перть-ижанд" (домовой) живет под печкой, показывается людям очень редко. Он бывает похож на хозяина дома, а чаще предстает в виде маленького старичка. Любит кошку и ночами гладит ей шерсть. Когда в доме появляются новые члены, ребенок, котенок, - их подносят к печной заслонке и говорят: "Коди-ижанд, прими нашего ребенка. Следи за ним, помоги растить".
К "коди-ижанд" примыкают и "танас-ижанд" - дворовый хозяин, и "рига-ук" - ригачный дед. Дворовый хозяин следит за скотом, ему скот подбирают в масть, если же она ему не понравится, - изведет, изломает. Он показывается то в виде старичка, который зажигает свет в хлеву, то в виде крысы, лягушки . Ригачник охраняет зерно в риге, но он бывает и злым. У одного мужика два раза сгорала рига. Ему сказали, чтобы он в новой риге переночевал. Он спрятался, ночью пришел ригачник, стал угли в печке раздувать, мужик и схватил его, стал быть. Он весь шерстяной (ригачник). Его мужик бьет, а тот приговаривает: "Фикха-ваех, фикха-капсь!" - скажи слово, скажи два! Мужик обозлился и говорит: "Я тебе скажу слово!" А ригачник и пропал.
К домашним духам примыкает "кюдьбять-ижанд" (банный хозяин). Он злой, мучает людей в бане, предстает в виде человека голого, лохматого. Забирает к себе детей.
К духам-предкам относятся мертвецы-родители. Это добрые духи. Их часто, особенно в праздники, посещают на кладбищах, оставляют приношения, советуются с ними о житейских делах. Так, невеста и жених перед свадьбой обязательно ходят на кладбище, где советуются с "родителями", просят их благословения. Эти мертвецы являются защитниками живых перед "недоброй силой", которой являются духи третьей категории - "нечистые мертвецы". Это люди, умершие не своей смертью, злые колдуны и т.п. Они вредят людям, их надо опасаться. Для этого существуют различные магические приемы их обезвреживания, вроде упомянутого осинового кола.
Подобные верования известны у всего населения Межозерья. У всех народов на этой территории существовала фактически единая культура. Если в настоящее время лишь у вепсов сохранились подобные пережитки, то это связано с тем, что вепсы, по сравнению с русскими и карелами, живут в более глухих местах и меньше подвержены воздействию современной культуры. Если средневековые источники редко отмечают вепсов, то, видимо, именно потому, что они мало отличались в культурном отношении от остального населения. И не удивительно, если учесть, что средневековые славяне в этой местности - это в значительной степени ославяненные финны, что они родственны и генетически, и по культуре местному населению. Это единство сохраняется и в наше время.
***
Интересны похоронные обряды вепсов, в которых прослеживается два типа церемоний: один, очень напоминающий великорусский обряд, состоит в оплакивании покойного (заупокойные причёты); другой, напротив, заключается в «веселении» умершего: пока покойник лежал в избе, туда собиралась молодежь с гармоникой, гармонист играл веселые мелодии; когда же покойника везли на кладбище, молодежь плясала, двигаясь по дороге впереди лошади. Последний обряд исполнялся обычно в том случае, если покойный — молодой человек, или же сам об этом попросил перед смертью. Можно думать, что второй тип похоронных церемоний является до происхождению более архаичным. Впрочем, подчас наблюдается соединение обоих обрядов, т. е. в избе и по дороге на кладбище «веселят» покойного, а на кладбище оплакивают. ©
-
Погребально-поминальная обрядность сохранилась до настоящего времени, в т.ч. и так называемые "весёлые" похороны, когда во время похорон и при поминках, по прижизненному пожеланию умершего, играют на тех же музыкальных инструментах что и он, а также исполняют его любимые песни. Во время следования с гробом на кладбище первому встреченному человеку делают подношение — пирог на полотенце (если умер мужчина) или на платке (если умерла женщина). Поминки справляются на 3-й, 9-й, 20-й, 40-й дни и через 1 год.
До сорокового дня в начале ХХ в. на могилу втыкали палку, а только потом ставили крест. Иногда, у средних вепсов, могилу покрывали сверху широкой доской.
Южные вепсы на могилы детей вместо крестов устанавливали можжевеловые деревца.©ethnos.nw.ru
-
Одним из самых крупных праздников, когда поминали усопших родственников, был Маккавеев день; его праздновали 1 (14) августа. В XIX веке кладбище и церковь в этот праздничный день представляли собой как бы сплошной стол, накрытый большой скатертью и уставленный обильным угощением: перед окончанием службы в церкви каждая хозяйка расстилала на могилах родных чистую скатерть, раскладывала съестное и стояла в ожидании гостей. В ее обязанности входило потчевание подходивших рыбниками и киселем (поминальной пищей), а члены семьи ходили по кладбищу и зазывали знакомых на угощение — брали за рукав и вели к своему "столу ".

Данная статья основана на материале, собранном летом 2008 г. в селе Ошта Вытегорского района Вологодской области. Поставив своей целью дать полное описание похоронно-поминального обряда, мы воспользовались методом включенного наблюдения и приняли участие в похоронах и поминках, а также провели опросы среди населения Ошты и близлежащих деревень.

Одна из проблем, с которыми мы столкнулись, обусловлена тем, что в Оште совместно проживают русские и обрусевшие вепсы, переселенные туда в конце 50-х гг. из Шимозерья [1] . В связи с этим и в наблюдаемых нами обрядах сочетаются черты, характерные для обрядов русских, с одной стороны, и вепсов – с другой.
Нужно сказать, что само население не всегда имеет четкое представления о том, как должны проходить отдельные эпизоды похоронного обряда. Об этом свидетельствует, в частности, то, что ответы разных информантов на одни и те же вопросы, касающиеся той или иной детали обряда, могли существенно отличаться друг от друга. Более того, непосредственно во время самих похорон иногда возникали дискуссии по поводу отдельных обрядовых актов. На прямой вопрос о том, в чем состоят основные отличия русских обрядов от вепсских, большинство информантов сначала отвечают, что различий никаких нет, однако тут же начинают приводить примеры, подтверждающие обратное.
Во время нашего пребывания в Оште случилось несчастье в одной из семей: молодой человек по имени Сергей, 26-ти лет, погиб в Петрозаводске при невыясненных обстоятельствах. По официальной версии причиной смерти Сергея было падение с лестницы в подъезде его дома. Однако многие односельчане считают, что его убили. Они, в частности, обратили внимание на то, что у умершего остались синяки под глазами, а это может указывать на то, что его избивали перед смертью. У покойного остались жена и двое детей, однако они не смогли приехать на похороны из Петрозаводска. В похоронах участвовали родные и близкие умершего: родители, два брата и другие родственники, одноклассники и друзья.
Похороны
По традиции тело умершего находится дома в течение трех дней. В это время покойника обмывают, одевают и, как говорят местные жители, «налаживают» гроб.
Наблюдать эти действия нам не удалось, однако судя по устным свидетельствам информантов, они имеют некоторые отличия от тех обрядов, которые мы фиксировали в предыдущие годы. Например, в Оште покойника обмывают родственники, в то время как в других поселениях Вытегорского р-на, таких как Девятины и Андома, родственникам запрещено обмывать тело умершего. Не исключено, что в этом можно видеть вепсское влияние, поскольку такая практика характерна именно для вепсов [Строгальщикова 1986, с. 68-69]. Мы зафиксировали также в Оште и другой обычай, не встречавшийся нам до этого, — «кадить» гроб перед положением в него покойника. Этот обряд известен еще с XIX в.; вероятно, он имел характер оберега [Куликовский 1890, с. 53].
В исследованных нами ранее поселениях Вытегорского района принято в момент выноса гроба окуривать избу вереском. В Оште же про данные действия вспомнили только один раз, да и то посчитали необязательными.
Вынос из дома гроба с телом умершего начинается в 11 часов утра. Для того чтобы с покойным могли проститься те, кто не пойдет на похороны на кладбище, гроб на некоторое время ставят на табуретки возле крыльца. Во время прощания все желающие по очереди обходят гроб по часовой стрелке и молча касаются рукой плеча покойного и стенки гроба возле его лица. Некоторые также дотрагиваются до мысков ног покойного, чтобы в дальнейшем его не бояться.
На похоронах, в которых нам довелось участвовать, покойный был одет в темный свитер, а его голову покрывал черный бандан с рисунками в виде паутины. Черный цвет доминировал, поскольку, по словам местных жителей, покойный умер «не своей» смертью, т.е. неестественной. Когда мы попытались уточнить этот вопрос, нам разъяснили, что обычно хоронят в светлом или же в том, в чем завещал одеть его покойный. Пример из наших записей: «Дак, например, покойника одевают большинство на белое... Ну, а кто не своей смертью, ну, давятся, тое, другое, дак в черное одевают. [Почему?] А трагически» (ЭА-2008, Кялина Татьяна Федоровна, 1929 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова).
Присутствующие на похоронах были одеты достаточно повседневно. Траур выдавали только кружевные черные широкие ленты на головах у женщин. Эти ленты женщины надевают также на все поминки до сорокового дня.
Существует ряд поверий, связанных с обувью умершего. Например, считается, что если похоронить покойного в обуви, которую он не любил при жизни, то он будет являться родственникам во сне. Приведем в качестве примера такой рассказ: на похоронах покойницу обули в тапочки, после чего она приснилась своей сестре и сказала: «Не любила, не носила, – говорит, – век тапочек да одели меня... в тапочки, дак я только что здесь по снегу босиком хожу, тапочки эти выпадают да вот такие надо ходить. Дак, надо… лучше, говорит, лапти одели бы, то ей не выпадали бы» (ЭА-2008, Малафеева Клавдия Михайловна, 1925 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Гроб, в котором лежал умерший, был красного цвета с ленточной отделкой по краям и золотистого цвета украшениями на крышке. Внутри гроб застлана белая простыня, а сам покойный сверху укрыт белой тканью типа марли. На груди умершего помещалась небольшая иконка Сергия Радонежского таким образом, что ее лик был обращен к его лицу. На животе умершего лежало много ярких искусственных цветов.
По словам оштинцев, традиция украшать гроб покойного и его могилу яркими искусственными цветами появилась совсем недавно. Раньше на их месте были живые полевые цветы. Сейчас их используют редко, в основном могилы украшают искусственными венками и цветами, объясняя это тем, что они более «долговечны».
Пока гроб с телом находился возле крыльца, четверо мужчин привязали к его ручкам носилки, которые представляли собой длинные жерди, немного заостренные с обоих концов и обвитые тонкой голубой лентой, прикрепленной на скотч. Носилки играют важную роль в похоронно-поминальной обрядности, но об этом мы скажем ниже.
После того как прикрепили носилки, начался вынос гроба со двора. Сразу после того как гроб подняли с табуреток, женщины перевернули их. По мнению оштинцев, переворачивать табуретки нужно для того, чтобы душа покойного не смогла на них «засидеться» и остаться таким образом в доме.
Дорожка от крыльца к калитке была покрыта еловыми ветками. Перед гробом вынесли его крышку и венки. Гроб несли четверо мужчин, держа носилки на плечах и поддерживая их руками. За калиткой стояли несколько человек, желающих проститься с покойным. После прощания тело поместили в небольшую голубую машину типа УАЗ ногами в сторону водителя. Пол машины был густо засыпан еловыми ветками; ее задние двери оставались открытыми на протяжении всего пути до кладбища. Рядом с гробом села мать покойного. Возле гроба положили крышку.
Началась похоронная процессия, которую возглавляли молодые девушки с венками. За ними медленно ехала машина с гробом, а за ней шли остальные люди. Перед тем как процессия тронулась, водитель машины нажал на гудок в знак того, что покойный прощается со своим домом. Мать покойного и некоторые женщины-родственницы в этот момент начали громко плакать, однако их быстро успокоили, поскольку считается, что плакать на похоронах (то есть «у гроба») запрещено, в противном случае покойник на том свете тоже будет плакать. Этот запрет не касается в целом причитаний или выражения тоски по покойному, а только направлен на то, чтобы слезы плачущих не попали в открытый гроб. Кстати, позднее на поминках мать покойного рассказала историю о том, как некая вдова, желая избавиться от тоски по мужу, ходила поплакать на реку, так как в доме плакать запрещено, особенно по ночам. При этом она говорила: «Куда вода, туда тоска». И потом, как утверждает рассказчица, ей стало легче.
Похоронная процессия шла медленно. Люди и машины, которые встречались на пути, останавливались и ждали, пока она пройдет. При этом никто ни с кем не здоровался. Машины, следовавшие сзади по дороге, не обгоняли процессию. На центральной площади, откуда начинается прямая дорога до кладбища, процессия на некоторое время остановилась. Девушки, которые ранее шли перед машиной и несли в руках венки, погрузили их в машину и присоединились к остальным участникам процессии, идущим позади машины.
К машине стали подходить и другие люди, ждавшие на площади возле магазина и желающие проститься с умершим. Они приближались к гробу, дотрагивались до плеча покойного и клали ему в гроб искусственные цветы и деньги (монеты и мелкие бумажные купюры) и затем отходили. Когда прощание закончилось, машина снова издала протяжный гудок и процессия двинулась дальше.
После того как процессия подошла к кладбищу, машина окончательно остановилась. Девушки снова взяли венки и пошли к месту захоронения. За ними последовали двое мужчин, которые несли крышку гроба; один из них поднял ее над головой, но ему тут же сказали, что так делать нельзя, потому что если нести крышку над головой, в доме умрет кровный родственник покойного.
Дойдя до места захоронения, где уже была вырыта могила, гроб поместили на перекладины, расположенные над могильной ямой, головой на запад и отвязали от него носилки. После этого все присутствующие обступили гроб и воцарилось молчание. Через несколько минут все расступились и каждый по очереди стал подходить к гробу, чтобы проститься с умершим. Так же, как и возле дома, присутствующие обходили гроб по часовой стрелке, наклонялись, дотрагивались до плеча покойного и до стенок гроба (некоторые снова касались и ног умершего), бросали в яму по нескольку монет. Нужно отметить, что кое-кто кидал в могилу целые пригоршни «мелочи», объясняя это тем, что они бросают деньги и за отсутствующих родственников.
Традиция бросать деньги на «выкуп земли» для покойника характерна как для русских, так и для вепсов, которые считают этот обычай своим, – об этом свидетельствуют наши записи и данные других исследователей [Строгальщикова 1986, с. 74]. В литературе встречаются и другие объяснения традиции бросать в могилу деньги: «Говорят, что деньги нужны покойнику на перевоз чрез огненную реку, которую придется ему переезжать, или же на свободный проход по мытарствам» [Барсов 1997, с. 249]. По мнению К. К. Логинова, «обряд “выкупания земли” медными монетами… – явный пережиток погребального жертвоприношения» [Логинов 1993, с. 163].
Вепка В. Н Климова сообщила нам о запрете бросать монеты в могилу, который, правда, распространяется только на близких родственников покойного: «Монетки бросают, да. Монетки бросают, но родственникам, близким нельзя монетку бросить и нельзя земли положить. Вот так. Пойдешь если на похороны, монетку не брось. Ну, родственники, что е? Вообще от детей и до внуков не те, сестры тут так ближние родственники монетки нельзя, ну, а я ведь не знала, дак мать хоронить пошла, а тогда я и не помню, как что было, всё плакала, дак. Ну, а вот Володю-то, сына, хоронить пошли, я, я взяла, думала, все кидают так и вот пясточку-то кинуть земли, а мне кричат: “Вера, Вера, не надо, ты не кидай”. Так» (ЭА-08: Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Некоторые подходили к покойнику со словами: «Солнышко моё, Серёженька, спи спокойно, пусть земля тебе будет пухом». Одна пожилая женщина заплакала и, обращаясь к умершему, стала просить у него прощения. Но большинство, по-видимому, разговаривали с ним про себя.
В последнюю очередь для прощания с покойным стали подходить близкие родственники: братья, отец и, наконец, мать умершего. Они задерживались у гроба дольше остальных и более эмоционально проявляли свое горе, плакали. Мать поцеловала покойного в лоб. Один из братьев положил рядом с головой покойного сигарету, как бы предлагая ему выкурить ее на том свете.
По некоторым сообщениям, в гроб иногда ставили водку: «[Что кладут покойному в гроб?] [ЕАВ]: Мужикам дак кладовают расческу, платок носовой, папиросы кладовают, бутылку можно класть, если он пьет. [ЧИВ]: Моему мы ложили отцу дак шкалик, положили маленькую» (ЭА-07: Евсеева Анна Васильевна, 1936 г. рожд. и Черепов Игорь Викторович, 1933 г. рожд., д. Великий двор; зап. А. Г. Айдакова, Т. О. Пучкова). Однако в Оште мы таких действий не наблюдали. О том, что такая практика существовала в XIX в. свидетельствуют материалы Г.И. Куликовского: «Иногда кладут покойника и с “забавушкой”, причем роль забавушки играет на несчастье мужика созданная забавушка – водка» [Куликовский 1890, с. 51].
После прощания две женщины закрыли лицо умершего марлей. С тела сняли цветы и икону. Одна из женщин насыпала в гроб лопатой немного земли в ноги покойного. Затем гроб накрыли крышкой, заперли его специальным замочком, вынули из-под него перекладины и стали опускать на длинной веревке в могилу. После того как гроб опустили, некоторые из присутствующих бросили в яму по одной-две горсти земли с лопаты, и мужчины начали закапывать могилу, сменяя друг друга. В это время присутствующие женщины и родственники-мужчины молча стояли в стороне (нужно сказать, что родственники вообще не должны принимать участие в техническом осуществлении похорон ).
В ногах могилы вертикально вкопали шесты, на которых принесли гроб. По мнению К. К. Логинова, обычай вкапывать носилки на могиле имеет вепсское происхождение [Логинов 2000, с. 137]. Автор не приводит объяснения причин этого действия, но пишет, что носилки оставляли на могилах умерших детей. В Оште же носилки используют в качестве временного (до 40-го дня) намогильного знака для всех умерших, независимо от возраста. В Оште (и расположенной поблизости Нижней Водлице) мы смогли записать два разных объяснения этого элемента обряда. Большинство людей считают, что по вкопанным в могилу носилкам душа умершего до сорокового дня поднимается (как по лестнице) из могилы на землю и поэтому может приходить в дом к живым родственникам. Однако есть и такая запись: «Вот в сороковой день скажут, покойник по… с этих дырочек выйдет» (ЭА-08: Малафеева Клавдия Михайловна, 1925 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков). Это значит, что на сороковой день душа покойного сможет подняться на небо, благодаря отверстиям, оставленным носилками в могиле. После сорокового дня носилки спиливают или убирают вовсе – тем самым подчеркивается, что покойный имеет право посещать живых только до сорокового дня (согласно поверьям, обычно он приходит в дом примерно с 12-ти до 2-х часов ночи). По мнению Логинова, на некоторых вепсских территориях можно встретить традицию «будить покойника», стуча вкопанными носилками по гробу, но в Оште такой обычай нам не встретился – его заменяет ритуальное «раскрывание» могилы.
Перед тем как насыпать могильный холмик, могилу засыпали дёрном, чтобы она не просела, и обложили с двух сторон деревянными брусками для придания земле формы. После этого мужчины отошли в сторону и стали по очереди курить и тихо разговаривать. Тем временем женщины прикрепляли к носилкам венки и втыкали в могилу яркие искусственные цветы, снятые с гроба покойного, причем цветы располагались по длине стеблей: от самых высоких, находившихся ближе к носилкам, до самых коротких. Цветы доходили примерно до середины могилы. В то время как одни женщины занимались украшением холмика, другие покрыли оставшуюся незанятой часть могилы цветной тканой салфеткой, которая используется впоследствии на всех поминках на кладбище до сорокового дня; после сорокового дня ее дарят кому-то из родственников. Женщины расставили на салфетке различные блюда: кутью, блины, нарезанные дольками помидоры, колбасу, сыр, а также достали стаканчики и принялись наливать в них водку. В этих действиях можно проследить архаическую традицию есть на могиле, превращая тем самым намогильный холмик в ритуальный стол [Топорков 1985, с. 255]. Один из братьев умершего зажег на могиле восковую церковную свечку и оставил прикуренную сигарету, которая тлела все время, пока присутствующие находились на кладбище.
Затем стали поминать: женщины предлагали мужчинам пить водку и закусывать поставленной на салфетку едой. Каждый подходил, выпивал, выливая оставшуюся недопитой водку из стаканчика на могилу. После того как вся водка была выпита, женщины высыпали оставшуюся еду на боковую часть могилы для птиц (поскольку с кладбища нельзя ничего уносить домой), убрали салфетку и стаканы. Для покойного на столике возле могилы была оставлена чашка с водой, накрытая блюдцем.
После окончания похорон все стали уходить с кладбища той же дорогой, которой ранее принесли покойного. Родственники шли последними.
Выйдя с кладбища, большинство присутствующих погрузились в машину, на которой везли тело покойного, и поехали домой, где должны были продолжиться поминки. Родственники ехали на отдельной легковой машине.
Поминки после похорон
Когда люди приехали к дому, там уже была открыта калитка. Возле крыльца присутствующих ждали женщины, остававшиеся накрывать на стол, с ведром воды и полотенцем. Каждый подходил к ним: одна женщина поливала на руки воду из ковша, а другая протягивала полотенце, держа его за один край. Затем все по очереди проходили в дом.
Нас удивило отсутствие в Оште традиции подходить сразу после возвращения с похорон к печке. По вепсскому обычаю, гости должны были потереть руки о печь в знак очищения [Винокурова 1999, с. 153], а по русскому – заглянуть в нее, чтобы не тосковать по умершему или чтобы его не бояться (ЭА-2007, Девятины, Андомский погост). Тем не менее, в Оште ни у вепсов, ни у русских мы ничего подобного не наблюдали.
Первыми за стол сели мужчины; одна из присутствовавших женщин пригласила их словами: «Умер парень, мужчины первыми за стол и проходите»; впрочем, если бы умерла женщина, мужчины все равно сели бы за стол первыми; женщинам удобнее находиться ближе к дверям из-за того, что им приходится часто выходить из комнаты на кухню. Женщины пристроились в конце стола вместе с отцом и матерью покойного. В головах стола была поставлена тарелка для покойного, на которую положили кусочек черного хлеб и кусок рыбы, а рядом поставили стопку водки.
Вечером предыдущего дня для покойного уже была поставлена еда: несколько кусочков колбасы, сыра и хлеба, две конфеты, а также стопка водки и чашка чая. Но эту еду перед поминками одна из женщин выбросила «наиспашку» соседской собаке со словами: «Не бойся, собачка, помяни нашего Серёженьку», а чай и водку просто вылила на землю.
Во время поминок двое мужчин подняли тосты за умершего. В них говорилось о том, что покойный был хорошим человеком и что «хорошим людям и к Богу нужно пораньше», объясняя тем самым то, что покойный умер молодым. Третий тост подняли за отца, который подарил присутствующим молодым людям такого замечательного друга.
В целом разговоры на похоронах имели будничный характер: присутствующие говорили о предстоящем покосе и прочих житейских делах; подчас даже позволяли себе юмор, имеющий эротический подтекст. Например, один из присутствовавших мужчин стал подшучивать над другим, что у последнего «встали усы» от вида одной из присутствовавших девушек; шутку поддержала и одна из женщин, сказав, что усы у этого мужчины сразу опустились при появлении его жены.
Последнее можно интерпретировать двояко: либо это проявление ритуального смеха над смертью, встречающегося у некоторых славянских народов, или же результат вырождения традиции говорить только о покойнике, о которой вспоминали пожилые информанты. На мой взгляд, это более правдоподобная версия, что подтверждается и одним из сообщений пожилой вепки: «Говорят [на поминках] уже не как здесь, чего попало. У покойника, дак как он прожил, как жизнь проходила, как да что да – вот это у нас это разговор у покойника. А здесь уже не. Я сей год наслушалась у дедушки, дак не, это ни к чему» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Во время поминок на столе было много салатов и горячих закусок, курицы и рыбы, а также водка для мужчин и настойки для женщин. Зато не было таких традиционных поминальных блюд, как блины и кутья; отсутствовал вовсе кисель, который информанты при опросе называют последним «выгоняющим» напитком. Мать покойного объяснила отсутствие этих блюд тем, что «они положены только на 40-й день».
Обилие еды объясняется поверьем о том, что если гости на поминках мало едят, то покойник на том свете будет голодным; поэтому женщины постоянно говорили мужчинам, чтобы те ели больше. Как минимум две рюмки водки или настойки, налитых гостю, должны быть выпиты им до дна, поскольку считается, что только в таком случае покойный на том свете встанет на ноги, иначе он будет хромать (в данном случае количество рюмок символизирует две ноги умершего). Когда первая рюмка выпита, тот, кто разливает водку, говорит, обращаясь к гостю: «Дай, налью тебе на вторую ногу». Кстати, многие вепсы говорили о том, что раньше поминать вином и водкой было не принято, и что такая «мода» заимствована ими от русских. После поминок присутствующие разошлись, не благодаря за угощение и не говоря «до свидания».
Интересно, что на поминках присутствовала беременная жена младшего брата покойного. Она не участвовала в похоронах, объясняя это тем, что беременным нельзя ходить на кладбище, поскольку это может плохо отразиться на будущем ребенке. Впрочем, одна из присутствующих родственниц уточнила, что беременная женщина может пойти на кладбище, если привяжет к бюстгальтеру красную ленту.
Утром на следующий день после похорон близкие родственники снова идут на кладбище поминать покойного. В местной традиции это называется «ходить на новоселье». Например: «[Когда вы приходите на кладбище, вы что-нибудь говорите?] Так ведь скажешь по-своему. [Как?] “Я пришла спроведать, как ты первую ночь ночевала”. [Это когда так говорят?] На второй день похоронят, так на… это… на новоселье-то сходят обязательно» (ЭА-2008, Кялина Татьяна Федоровна, 1929 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова). Такое название обусловлено широко распространенным представлением о гробе как о новом доме покойника. Подобный обряд есть и у карел, но называется он «будить покойника на утренний чай» [Конкка 1992, с. 54].
Поминки на 8-й день после похорон
Прежде чем описать поминки, на которых нам удалось присутствовать, стоит сказать несколько слов о том, что у местных жителей называется «собираться на ужин» или «сидеть перед днями». «Днями» в данном случае именуются похороны и традиционные поминальные дни в течение года – 9-й, 20-й, 30-й и 40-й дни после смерти покойного, а также годовщина его смерти. И русские, и вепсы считают, что обычай отмечать поминки «часто», то есть пять раз в течение первого года после похорон, заимствован вепсами и русскими друг у друга (русские считают, что они заимствовали его у вепсов, а вепсы, в свою очередь, – у русских).
Происходит «сидение» следующим образом. Все желающие на восьмой день после похорон идут на кладбище «звать покойника на ужин», после чего отправляются в дом к умершему, где некоторое время «сидят», то есть поминают покойного, как и в день похорон. Различается лишь количество поминальной еды на столе. Те, кто не ходили на кладбище в восьмой день, также могут придти на поминки. Приходят они не в определенное время, а в течение всего вечера (до 22-х часов). Далее, уже на девятый день, все желающие снова идут на кладбище и «зовут покойного на обед», после чего поминки снова продолжаются в доме умершего. Таким же образом происходят поминки двадцатого и тридцатого дней. О поминках сорокового дня я буду говорить ниже.
Итак, на восьмой день после смерти покойного его родственники собирались сходить на кладбище и позвать умершего «на ужин». Однако была сильная гроза и на кладбище поехали только мать и отец покойного. Позднее женщина рассказала, что была страшная гроза и они, подъехав к кладбищу, не могли выйти из машины, чтобы подойти к могиле. Тогда мать попросила покойного: «Серёженька, дай нам сходить за тобой». И после этой просьбы погода на некоторое время наладилась. Таким образом, родители смогли выполнить необходимый ритуал, а сразу после этого гроза возобновилась.
К трем часам дня, когда родители вернулись с кладбища, в дом стали собираться на поминки родственники и знакомые умершего. Как и в день похорон, стол был накрыт разными блюдами (салаты, картошка с мясом и др.), включая рыбу. Каких-либо традиционных поминальных блюд нами замечено не было. Мать произнесла первый тост: «Помянем Серёженьку, пусть земля ему будет пухом». Больше тостов не произносили, поминали молча. Странным показалось то, что все сели за стол одновременно, а к приему пищи приступили в разное время, независимо от первого тоста.
Во время поминок мать покойного рассказала присутствующим о том, что за день до этого в Оште похоронили еще одного мужчину, поэтому Сергей «сдал свой пост» и больше не будет дежурить на кладбище. Подобную идею о том, что в первые дни после похорон умерший «стоит на посту», пока его не сменит следующий покойник, мы фиксировали ранее в с. Девятины Вытегорского р-на.
Поминки на 9-й день после похорон
На следующий день утром родственники и знакомые умершего снова пошли на кладбище (мы также в этом участвовали). Считается, что до сорокового дня нужно ходить туда по той же самой дороге, по которой несли покойного во время похорон.
Придя на могилу умершего, родственники окружили ее в полном молчании. Мать покойного присела к могиле, стала гладить ее руками, плакать и очень тихо проговаривать текст, напоминающий похоронные причитания. Можно было расслышать фразы типа: «Зачем же ты нас покинул, ведь у тебя сын растет, ты еще такой молодой, чего же тебе не хватало?» и т.п. К сожалению, мы не могли фиксировать происходящее на похоронах на видео- или аудионосители, поэтому не можем привести текст дословно.
После того как мать покойного умолкла, к могиле стали подходить другие родственники для «общения» с умершим, но они не произносили никаких слов. Лишь одна из женщин обратилась к умершему, спросив, хорошо ли ему живется на новом месте.
На могиле зажгли свечки и поставили для покойного еду на тарелке, чай в чашке и стопку водки. Младший брат положил прикуренную сигарету и закурил сам в знак того, что они курят вместе с покойным. Когда начали поминать, разложив предварительно еду для присутствующих, так же как это было на похоронах, некоторые мужчины, пившие водку, отливали понемногу из стопки на могилу, тем самым также совершая ритуал совместного распития водки с умершим.
Нужно отметить, что, как и на похоронах, ритуальными действиями руководили женщины, мужчины же старались как-то обособиться от них. Одна из женщин оставила стопку водки и немного еды дяде умершего, похороненному рядом с могилой племянника.
В других населенных пунктах Вытегорского района, таких как Андомский погост и Девятины, не принято посещать другие могилы во время похорон и поминок до 40-го дня (ЭА-2006; 2007). Это подтверждают и наши записи в Оште: «По какой хоронишь, до сорокового дня надо обязательно по этой дорожке, а ходить и заходить и выйти. Ну, потом уже эти… есть другие родственники, дак охота пройти ведь по всем. Ну, до сорокового дня, например, перед девятым, девятый день, двадцатый, тридцатый и сороковой – кого бы не было, если вот идёшь по тропинке, да родственник какой-то лежит тут похороненный, дак поклонись и пройди мимо. Вот так, а после уже сорокового – можно. Пройдешь всех там. Сначала пойдешь к ему, там посидишь, а потом… так и скажешь, что “ну, теперь пойдем”, например, вот мне вот дедушка был там да Володя дальше где-то был бы, дак. Я не хожу теперь, а сказала бы, что “ну, дедушка, пойдем теперь зайдем к Володе, Володю помянем”, а у нас рядышком» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Поминки на кладбище продолжались недолго. Когда родные собрались уходить, каждый по очереди подошел к могиле, дотронулся до нее ладонью, а потом символически перекрестил, как бы «начертив» крестик на могильном холмике. В заключение одна из женщин сказала: «Серёженька, пойдем на обед с нами», как бы приглашая покойного на поминки. Большинство возвращалось с кладбища на машине, однако несколько женщин шли пешком, тем самым показывая, что приглашенный на обед покойный идет вместе с ними.
Отметим, что по дороге с кладбища машину с гостями остановили сотрудники ГАИ, но после краткого разговора отпустили без штрафа, несмотря на явные нарушения. Мать покойного связала это с тем, что покойный помог им разрешить проблему.
На поминках в доме особых ритуальных моментов замечено не было. Поминки скорее напоминали простой семейный обед. На его особый характер указывали только еда, поставленная на общем столе для покойного, его фотография, икона Сергия Радонежского и сигарета, как и на похоронах.
Поминки 40-го дня
Далее скажем коротко о поминках сорокового дня. Побывать на них мы, к сожалению, не смогли, поэтому придется реконструировать их по рассказам информантов. В отличие от предыдущих поминок – 9-го, 20-го, и 30-го дней, поминки 40-го дня выполняют в большей степени функцию оберега от покойного, чем прощания с ним. Это проявляется в том, что именно в данный день сжигают одежду, в которой он был, и раздают оставшиеся от него вещи. Считается, что таким образом они попадают к нему на тот свет. Если этого не сделать, то умерший будет являться родственникам во сне и требовать свою одежду. «Передать» ее можно тремя способами: либо отдать другу или подруге, либо закопать возле могилы покойного, либо захоронить вместе со следующим умершим.
На сороковой день, в отличие от остальных поминок, принято отводить покойного на кладбище «окончательно» – «провожать покойника». В кануны девятого, двадцатого и тридцатого дней покойного приглашали на ужин, а в сами поминальные дни – «на обед»; при этом считается, что до сорокового дня покойник сам возвращается на кладбище ночью и специально его не провожали. В сороковой же день покойного специально уводят после поминок (чтобы он уже не смог вернуться в дом самостоятельно), которые проходят не только в доме, но и на улице. По описанию одной из наших информанток, на сороковой день после поминок в доме на улицу выносят табуретку, на которой находится традиционная поминальная еда – кутья, блины и кисель. Затем присутствующие последний раз поминают этой едой покойного и выбрасывают ее на дорогу, ведущую к кладбищу со словами: «Покойник, – говорит, – теперь ушел и еда, – говорит, – пусть, – говорит, – идёт» (ЭА-2008, Малафеева Клавдия Михайловна, 1925 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков). После этого две женщины идут на кладбище, не разговаривая ни с кем, кто встретится им на пути. Делается это обязательно до 12 часов дня .
Еще одним интересным и спорным по происхождению элементом обряда сорокового дня является традиция топить баню для покойного и оставлять ему чистое белье. У местных русских есть мнение, что это вепсский обычай и они, русские, такого делать не должны; вепсы же делают это обязательно.
Согласно одним описаниям, вепсы топят баню специально для покойного, например: «...перед сороковым днем, да, топили, что, мол, придёт да помоется в бане там, бельё наладют, налажу там чистое, вынесут туда, которое носил дак. Так это было. [Т.е. сначала люди моются, а потом покойник?] Не, не, нет. Специально для покойника топят, специально, там не моются никто в тот день. <…> [То есть это на ночь все оставляют?] Да, да, да, да, на ночь. Вечером топят, на ночь. Как будто он вечером приходит, душа или покойник или что там. И помоется дух-то этот, говорят, дак не знаю, так» (ЭА-2008, Лёвкина Мария Григорьевна, 1937 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; д. Симаново; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
По другим свидетельствам, баню топят для себя, а после мытья оставляют воду для покойных: «[А баню на сороковой день топят для покойного?] Топят, на сороковой топят. Ну, вообще, у кого есть возможность, если человек дома такой свободный, дак на все дни эти топят, старались у нас на родине, дак я здесь не знаю. Не у нас вото соседка-то, в какой день мы пришли, убежала с этой стороны, дак. Я как-то сказала, я говорю: “Ира, ты хоть Виктору-то Андреевичу раз бы баню-то свою стопила бы. Сама-то ходишь (а она к нам ходила). Сама-то, я говорю, ходишь, а как-то нехорошо”. Ак ей не понравилось. Ну, он покойник, она уезжала, а она не здесь живет, на лето только приезжает-то, в Умбе живет, дак ну. Она уезжала на месяц, на два туда от его. Ну, а Виктор-то Андреевич и говорит так: “Николай Петрович, говорит, можно… к вам-то в баню сходить так?” Я говорю: “Чего же нельзя? Ходи, ну”. Ак вот теперь трое. Если я последняя вымоюсь, с бани выйду, я и говорю: “Дедушка, Володя-сынок и Виктор Андреевич, теперь воды в котле осталось, говорю, холодной тоже в запасе есть. Мойтесь на здоровье, теперь ваша очередь”. Ну» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Выводы
На основании собранных данных можно составить общее представление о похоронно-поминальных обрядах Оштинского погоста, сохранившихся к началу XXI в. Как мы увидели, их отличает смешение русских и вепсских традиций, их наложение друг на друга. Впрочем, в настоящее время оштинцы уже с трудом отделяют русские элементы обрядности от вепсских, и наоборот.
Возможно, что смешение русских и вепсских обрядов стало одной из причин того, что местные жители (особенно молодежь) путаются в отдельных элементах обряда. Подобная картина наблюдается при опросе русских жителей Ошты, а также вепсов, переехавших в конце 1950-х гг. из Шимозерья и усвоивших впоследствии русский язык. При опросе русских можно было услышать несколько версий одного и того же ритуального действия. Подобное наблюдалось и у вепсов.
ЭА — Материалы Этнологического архива ЦМБ РГГУ за 2006-2008 гг. Барсов 1997 — Причитанья Северного края, собранные Е. В. Барсовым. СПб., 1997. Т. 1. Винокурова 1999 — Вепсы: история, культура, межэтнические контакты. Сб. науч. тр. / Ред. И. Ю. Винокурова. Петрозаводск, 1999.
Конкка 1992 — Конкка У. С. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи. Петрозаводск, 1992.
Куликовский 1890 — Куликовский Г. И. Похоронные обряды Обонежского края // Этнографическое обозрение 1890. № 1. С. 44-60.
Логинов 1993 — Логинов К. К. Семейные обряды и верования Заонежья. Петрозаводск, 1993.
Логинов 2000 – Логинов К. К. «Вепсский след» в традиционной культуре русских юго-восточного Прионежья // Вытегра: Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 2000. С. 135-141.
Строгальщикова 1986 — Строгальщикова З. И. Погребальная обрядность вепсов // Этнокультурные процессы в Карелии. Петрозаводск, 1986. С. 65-85.
Топорков 1985 – Топорков А. Л. Происхождение элементов застольного этикета у славян // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985. С. 223-242.
Шейн 1900 – Шейн П. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т.п. СПб., 1900. Т. 1. Вып. 2.
Приложения
1. Рассказ об обуви покойника
Для того чтобы покойник не тревожил живых, старались отдать кому-нибудь его обувь. «[Что делали, если покойник недоволен, как его обули?] Недоволен-то, дак… потом кому-нибудь уж, как если покажется во сне, видишь, да рассказывают, так кому-нибудь ты даешь, который ейный обувь... был уже он носил этот обувь, да и любил, дак даешь кому-нибудь там… прохожему, чтоб… чтобы носил бы, что возьмет, так и носил, чтобы у нее были бы это. Не надо, у меня вото невестка умерла вото [в] Вознесенье, брата жена, дак само это, как тебе, мне показалось. Виктор не толковал никуда дать этого, обуви этой, всё у нее там кладено да все на полках, на полках. А не знаю, как, а я просто поехала туды и у меня в этом, в туфле, вышла подошва, ну вот оторвалось. А я пошла: “Виктор, я говорю, на-ко зашей вото, я говорю, буде можешь, так нет, так ведь дома не уехать. На-ко, зашей, я грю, у меня нос вото…” Ну, дак, ак что? “А оставь, говорит, так. Воно, говорит, на Анины, говорит, туфли одень, Анины, говорит, туфли воно возьми да одень, говорит, а ту оставь так”. Ну, а потом… А потом она эти туфли взяла, Анины, я потом носила сколько-то. А на каблуке сзади носить-то не могла всё равно. На каблуке, дак не могу носить, ну. Ну, а потом этого, всё равно, говорит: “Ну, Клава, – говорит, – ты меня, – говорит, – выручила. Правда, что, – говорит, – маленько да хоть ты меня выручила, – говорит, – а я, – говорит, – не могу таких… так всё в тапочках ходить (тапочки одели-то, видимо), я в тапочках ходить не могу. А ты, говорит, хоть в туфлях, туфли, ему говорит, меня выручила”. А я опять каблуками ходить не могу, дак маленько-то носила, да потом ребята, девки носили, да всё придут, дак. А потом зимой, дак она принесла потом сапожки, дак вот всё сейчас, все ещё сейчас ношу уже <2 нрзб.>, а всё равно одеваю. “Ой, а теперь, дак говорит, совсем ты, говорит, меня…” – во сне даже, явно во сне показалась. “А теперь, дак говорит, совсем ты меня, говорит, обула, обула, обула, говорит. Хоть ноги-то, говорит, в тепле”. Тёплые эти, мяконькие эти-то сапожки-то какие, дутики-то, вот эти дутики-то потом Витька принёс, да все время ношу. “Теперь, говорит, ты совсем меня обула, говорит, совсем. Теперь, говорит, мне хорошо, ноги хорошо, говорит, мяконькие, всегда хожу хорошо”» (ЭА-08: Малафеева Клавдия Михайловна, 1925 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
2. Покойник прощается с домом
По рассказу вепки Веры Николаевны Климовой, у вепсов существовал обычай произносить специальные слова, которые символизируют прощание покойного с домом. Это происходило после того, как тело вынесено со двора, но до начала похорон. Считается, что если не сказать прощальных слов, то покойник откроет глаза:
«Вота у нас через дорогу умерла недавно бабка, суседка. <…>Потом Маша тут пришла, дак, а она говорит: “На улицу вынесли, попрощаться стали – один глаз, говорит, открылся”. И дочка и говорит: “Тётя Маша, один глаз-то у мамы открылся, дак”. Ну, ак говорится, а глаз надо закрыть, так, а я закрыла, говорит Марина, ну. Закрыла да и говорит: “Больше не открывался”. Я говорю: “Так прощальных слов-то не… не говорят, так она сама открыла глаз… глаз. Хотели, видишь, и я, говорит, и рассказываешь, что вынесли на дорогу, да на дороге попрощаться. А на дороге попрощаться буде, я говорю, с дорогой. Если от дому выносят, так около дому надо попрощаться. Я говорю: “Надо у крыльца попрощаться. Это обычно. “Вот прощальных слов, говорит, кто?” Так я говорю: “Ак неужели и ты, Маша, не знаешь слов?” – “Не” Ну, а я говорю: “Она и открыла, как обычно говорят, открой-ка свои светлы глазоньки-то да погляди-ко на свой домик-то либо на своё…. На свой квартиру-то последний разик. Ну. Потемнеют эти, окошечко, в окошках потемнеют стеклышки затускнеют. Ну. И реже станут на крыльце ступеньки”» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Данный текст, по-видимому, является видоизмененным вариантом одного из так называемых «законных» причитаний, необходимых для данного момента обряда. Примеры сходных причитаний можно найти у Шейна, где, после обращения к умершему, плакальщица описывает то, что произошло с домом: «Приуныв стоит высока горница, / Позаплакались окошка косявщаты, / Приразсыпалась частоступчатая лесенка» [Шейн, 1900, с. 794]. Конкка полагает, что таким образом покойный просил прощения у своего дома и прощался с ним [Конкка, 1992, с. 69] По некоторым рассказам оштинцев-вепсов, после прощальных слов дети покойного просят у него родительского благословения, но делают это не в форме причитания: «И если, я говорю, есть дети, ак тут просят у отца дак родительское благословление, у матери – материнское благословление, я говорю вот <…>вот эти слова прощальные. Потом я Андрея [сына] взяла вото, здесь попрощались дак, я Андрея взяла, обняла. Я говорю [обращается к умершему мужу]: “Вот я, у меня еще просьба, твоему сыночке оставь родительское, отцовское, родительское благословление”. Ну, и всё, да» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Пожилая вепка сравнивает похоронные традиции в д. Пяжозеро (в районе Шимозерья) и в Оште, куда она переехала в конце 50-х гг. «Ну, обряды ведь эти похоронные в каждом месте есть по-своему, у каждого своего, своё. Ну, видишь, у нас [в Шимозерье] дак уж похороны пройдут в деревне и не было ни одних похорон, помню, чтобы никто не оплакивал, ведь всё же жито вместе, вышло-то на пару: дед с бабкой либо бабка с дедком жили сколько-то годов, ведь жалко, жалко, ну, и каким-то, кто как сможет, но всё равно приплакивает. Здесь [в Оште] – нет, я не слышала. Здесь удивляются, ну, это пусть, ведь те как так, пусть. “И охота, говорят, не умеем”. Просто нету охоты! Плакать начнёшь, дак тут и всё и найдётся, слова да и все. Как прожито и что пережито да всё это» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
«[Что делают с покойником сразу после смерти?] Умер, дак намоют, положат. [Куда?] Положат, ну, на скамейке в божницу головой, какого тебе, причитывают. Потом всё это пройдет, только печки не топят, зимой не топят печки, чтобы было прохладно <…>Потом проводят, причитывают. [А как причитывают?] А так причитывают, кому как ндравится. Потом на кладбище привезут, там в могилу подаю\т, причитывают. Ну, потом похоронят, придут и поминают дома. И вот. А потом до девятого дня. Девятый день. Ну, а уж на сороковой день причитывают тоже. И как с кладбища приведут – причитывают, и какого тебе, провожают – опять причитывают» (ЭА-08, Кялина Татьяна Федоровна, 1929 г. рожд., с. Ошта; вепка, род. в Шимозерье; зап. А. Г. Айдакова).
3. О похоронных причитаниях
До переселения вепсов из Шимозерья в Ошту женщины причитали на своем родном вепсском языке. Переехав в Ошту, некоторые из них специально нанимали русских плакальщиц. «[В вашей родной деревне женщины умели причитать?] Причитать-то? Конечно, умели. <…>Ну, там, видишь, только что у нас там, в тых краях, большинство все умели, но все большинство по-вепсски. <…> [А когда вы сюда переехали, здесь местные женщины по-русски причитали?] По-русс… по-русски, да. [А русские причитания сильно отличаются от вепсских?] Конечно, сильно. Вот из-за того и заказывали вот когда… дак заказывали, здесь некоторые плачут, так. [Т. е. специально заказывали русскую плакальщицу?] Да, да, да» (ЭА-2008, Малафеева Клавдия Михайловна, 1925 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. М. Д. Алексеевский, А. Л. Топорков).
Пожилая вепка сравнивает похоронные традиции в д. Пяжозеро (в районе Шимозерья) и в Оште, куда она переехала в конце 50-х гг. «Ну, обряды ведь эти похоронные в каждом месте есть по-своему, у каждого своего, своё. Ну, видишь, у нас [в Шимозерье] дак уж похороны пройдут в деревне и не было ни одних похорон, помню, чтобы никто не оплакивал, ведь всё же жито вместе, вышло-то на пару: дед с бабкой либо бабка с дедком жили сколько-то годов, ведь жалко, жалко, ну, и каким-то, кто как сможет, но всё равно приплакивает. Здесь [в Оште] – нет, я не слышала. Здесь удивляются, ну, это пусть, ведь те как так, пусть. “И охота, говорят, не умеем”. Просто нету охоты! Плакать начнёшь, дак тут и всё и найдётся, слова да и все. Как прожито и что пережито да всё это» (ЭА-2008, Климова Вера Николаевна, 1932 г. рожд., вепка, род. в Шимозерье; с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова, А. Л. Топорков).
Рассказ еще одной вепки: «[Что делают с покойником сразу после смерти?] Умер, дак намоют, положат. [Куда?] Положат, ну, на скамейке в божницу головой, какого тебе, причитывают. Потом всё это пройдет, только печки не топят, зимой не топят печки, чтобы было прохладно <…>Потом проводят, причитывают. [А как причитывают?] А так причитывают, кому как ндравится. Потом на кладбище привезут, там в могилу подаю\т, причитывают. Ну, потом похоронят, придут и поминают дома. И вот. А потом до девятого дня. Девятый день. Ну, а уж на сороковой день причитывают тоже. И как с кладбища приведут – причитывают, и какого тебе, провожают – опять причитывают» (ЭА-2008, Кялина Татьяна Федоровна, 1929 г. рожд., родилась в Шимозерье, с. Ошта; зап. А. Г. Айдакова).
[1]Вепсское население Оштинского погоста относится к группе так называемых средних вепсов. Это наиболее многочисленная группа вепсов из трех (северные, средние и южные). Территорией их расселения являются Подпорожский, Лодейнопольский, Тихвинский р-ны Ленинградской обл. и небольшая часть Вологодской обл. [Строгальщикова 1986, с. 67].

В связи с большим количеством информации боимся заспамить вашу ленту здесь. Поэтому приходится сдерживать себя и придерживаться определенного плана. Хотя очень распирает, если честно.
А наша библиотека все обогащается и обогащается. А ключик к ней: тэг #thvbooks в новостной ленте vk. Ну, или отдельная тема в группе.
Сегодня же хочется поделиться двумя файлами.


Издание 1978 года.
В настоящей книге впервые собран и изучен такой интереснейший материал, как русское художественное надгробие за весь период его развития (XI – начало XX в.). Разговор о сложении основных типов индивидуального надгробия и различных приемах образного его истолкования в эпоху Древней Руси, XVIII – начала XX в. иллюстрируется множеством фотографий уникальных памятников старинных некрополей Москвы и Ленинграда – Донского монастыря, Александро-Невской лавры и др. В несколько новом освещении представлено творчество многих крупнейших русских скульпторов и архитекторов – И.П.Мартоса, А.Н.Воронихина, Ф.Ф.Щедрина, М.М.Антокольского, П.П.Трубецкого, А.Н.Андреева, А.Т.Матвеева.

Книга скорее в тему неумолимо надвигающегося Хэллоуина.


Большая статьяо том, зачем нужно познакомиться с этой книгой.
Джеймс Кэмерон. «Артефакт, который вы держите в руках — беспрецедентный портал в удивительный мир. Не зря записные книжки Гильермо дель Торо сравнивают с рукописями да Винчи: они дают вам представление о творческой работе гениев. В мире нет режиссеров, похожих на Гильермо. Более того, называть его просто режиссером, значит ограничивать его способности. Он художник с неповторимым и точным видением».
Все увлечения Гильермо дель Торо хранит особняк под Лос-Анджелесом, который режиссер называет Bleak House — "Холодный дом".
В фойе вас встречает гигантская фигура Саммаэля, монстра из «Хеллбоя», а над ним возвышается гигантская голова монстра Франкенштейна. Примечательна картина, которую можно увидеть слева:

«Святой Георгий, убивающий змия» принадлежит кисти русского художника Виктора Сафонкина, живущего и работающего в Праге. Для Гильермо картина имеет особое значение. «Это одна из моих самых любимых сцен. Во-первых, она показывает невозможную задачу, а во-вторых мне ужасно нравится, как изображен змей». В оригинале дель Торо называет его драконом и затем рассказывает, что драконы — его самые любимые создания. «Мне нравится теория Дэвида И. Джонса, который так объяснял нашу тягу к драконам: это воображаемый сплав который мы, приматы, сотворили из хищников, которых боимся больше всего — рептилий, хищных птиц и огромных кошек».
В библиотеке ужасов у дель Торо стоит фигура Г. Ф. Лавкрафта в полный рост. Режиссер заказал ее у скульптора Скотта Томаса Кюблера и лично наблюдал за работой.

«Кабинет диковин» рассказывает о создании каждого фильма режиссера через его записи в блокнотах, эскизы, фотографии и раскадровки.

Рожанка

В различных источниках упоминаются следующие даты возведения храма св. Петра и Павла: конец XVI в. (в этом случае мог строиться как кальвинский сбор), 1674 г., 1827 г. Католические исследователи истории костела указывают на 1674 г. или середину XVII века. С момента постройки храма около него начали захоранивать людей. Кладбище и поныне действующее, но захоронения сохранились с середины XIX века (по крайней мере более ранних я не нашла).































Ивенец

Костел Св. Алексея был построен в 1905 - 1907гг., но захоронения вокруг него датируются более ранними датами, исходя из чего я предполагаю, что на месте костела раньше стоял еще какой-нибудь храм (информацию в сети по этому поводу найти не удалось). Костел находится на выезде из населенного пункта, а потому некрополь очень большой и живописный.

Последнее время заинтересовался британским фольклором. Нашел очень много интересных мифов, связанных с кладбищами.
Что такое Church Grim? Это персонаж английского фольклора - хранитель кладбища в виде черной собаки.


В ранние годы христианства существовала традиция хоронить жертвенное животное под фундаментом новой церкви. Понятно, что традиция скорее языческая, но однако она крепко укоренилась и в новой религии. Подобной жертвой хотели подарить зданию долгую жизнь. Но у животного были и иные обязанности.
Вокруг церкви всегда появлялось кладбище. И у каждого погоста должен был быть хранитель. У язычников подобным занимался первый похороненный на новом месте. Он должен был охранять некрополь от ведьм и прочей нечисти. В северной Ирландии должность была передающаяся: хранителем становился новый покойник до последующих похорон кого-либо.
Чтобы оберечь душу человека от такой непосильной работы, люди стали хоронить в северной части кладбища животное.
Такая традиция существовала не только в Британии, но и в других странах:
Швеция - Керкегримм - ягненок.
Дания - кладбищенская свинья.
Ниссы водятся также и в церквях. Те ниссе, которых называют киркегримами, обитают либо в колокольнях, либо в другом месте церкви, где могут найти убежище. Киркегримы поддерживают порядок в церкви и наказывают за любой учиненный в ней скандал.
В церкви Соро есть большое круглое отверстие в крыше, в котором обитает ниссе этой церкви. Об этом отверстии рассказывают также, что в прежние времена через него вылетел нечистый, когда священник произносил при крещении: «Изыди, сатана!»из народных легенд Дании.
Норвегия - ниссе. Говорят, раньше они жили почти во всех церквях Норвегии. Домик такого ниссе, напоминающий большое гнездо, может находиться в дыре в полу слева от входа в церковь, или на церковном чердаке, или на колокольне. Спит он в старом башмаке звонаря. Каждую субботу церковный ниссе вытирает пыль со скамей и кафедры, моет полы и выметает паутину из углов. Кроме того, он следит за тем, чтобы мыши не прогрызали дыры в органных мехах. Единственное, чего не любят церковные ниссе - это колокольный звон. Поэтому в день службы они или стараются уйти подальше от церкви, или остаются сидеть у входа, но закрывают уши руками, и, сидя так, приветливо кивают прихожанам
В Британии же это была черная собака - Жуть-с-церковного-двора.
Ее часто путали с другим призраком черной собаки, которая предвещает смерть того, кто ее увидит. Вообще образ собаки очень популярен на Британских островах.
Священник на похоронах может увидеть, как Жуть выглядывает с колокольни. Считалось, что по особым признакам Жути священнослужитель мог определить, куда направляется душа ново представившегося: в ад или рай.
маленькая статья на тему:
Согласно одному широко распространенному поверью, кладбища от ведьм и от нечистого охраняет дух, который является в обличье черной собаки. Те, кому случается его видеть, обычно принимают его за предвестника смерти. Именно он, указывает на связь между духом — хранителем кладбища и животным, принесенным в жертву при его основании, и указывает на то, что шведский Кёркегримм появляется в виде ягненка потому, что в Швеции в дни раннего христианства было принято зарывать под алтарным камнем ягненка, тогда как в Дании жертвенным животным обычно служила, так называемая, кладбищенская свинья. В Йоркшире жуть-с-церковного-двора можно видеть неподалеку от церкви не только ночью, но и днем в дурную погоду. Иногда в полночь жуть звонит в колокол, и это всегда предвещает близкую смерть, а во время похорон священник, если приглядится, может увидеть, как дух выглядывает с колокольни, и по его виду судить, попадет ли покойный в ад или в рай.
Существовало поверье, согласно которому первый покойник, похороненный на новом кладбище, и должен был охранять его от дьявола. Чтобы спасти человеческую душу от такой участи, в северной части кладбища хоронили черного пса без единой отметины, на которого и возлагалась эта обязанность. Аналогичное верование было распространено и в Северной Шотландии. Только шотландцы верили, что, наоборот, последний покойник, похороненный на кладбище, должен охранять его до следующих похорон.
BARGUEST, bargtjest, bo-guest, bargest (баргест) - в фольклоре Северной Англии злобный дух или хобгоблин; предвестник смерти или несчастья, чаще всего предстает в виде чёрного пса.
BLACK ANGUS (Чёрный Ангус) - чёрный пёс, предвестник смерти из Северной Англии.
BODACH (бодах) - в шотландском фольклоре потустороннее существо; в различных ипостасях: предвестник смерти, проказливый хобгоблин и боуги.
CAOINEAG, caoidheag, caointeach ["weeper"] (кинег, кидег, киньчех ["плакальщица"]) - названия банши в Шотландском Нагорье. Обычно кинег встречали вблизи водоемов, и по одним поверьям она невидима как валлийский кихирет, по другим напоминает бен-нийе ("прачку"). Свои фамильные кинег были у многих шотландских горных кланов: Макдональдов, Маккеев, Макмилланов, Фаркухарсонов, Мэтисонов и прочих.
CYHYRAETH (кихирает, кихирет) - валлийский дух-предвестник смерти, подобный ирландской банши; чаще всего описывается как бестелесное или невидимое существо, издающее гнетущие предсмертные стоны.
CWN ANNWN (кун аннун) - валлийская "дикая охота"; псы предвестники смерти.
GABRIEL RATCHETS, Gabble Raches, Gabriel's Hounds (Гавриловы трещотки, Гаврилова свора) - название "дикой охоты" в Северной Англии; предвещает смерть.
HELL-HOUND, Hell-beast, Churchyard-beast, "The Hateful Thing" (адская гончая, адский зверь, кладбищенский зверь, "злобное нечто") - существо, преследовавшее жителей нескольких деревушек на границе Саффолка и Норфолка.
SKRIKER, shriker ["screamer"], brash, trash (скрикер, шкрикер, "ревун", брэш, трэш) - чёрный пёс из Ланкашира в Англии; предвестник смерти.
WAFF, waft (вофф, вофт) - йоркширское название двойника-предвестника смерти.
На Руси тоже не отстали.
В церквях обитают не только священники и пономари. И даже не только прославленные своей бедностью церковные мыши. По твердому убеждению русских людей, в православных храмах жило и несколько иное население.
ЦЕРКОВНИК - дух, появляющийся в церкви или у церкви; появляющийся в церкви покойник.
Согласно традиционным представлениям, в церкви часто являются разнообразные сверхъестественные существа; мертвецы и нечистые могут по ночам отправлять в церкви свои службы. "Многие из здешних крестьян верят, что нечистая сила живет даже при церквях, в особенности на кладбищах, а также на мельницах, в казенных зданиях, например, в училищных..."
Тем не менее, сверхъестественные обитатели церкви редко именуются в поверьях церковниками. По имеющимся пока материалам, такое название отмечено на Русском севере, и под ним подразумевается покойник (дух предка), привидение, появляющееся чаще всего на церковной колокольне. Церковник имеет облик старика, человека в белом (в белой шляпе) и в обще сходен с колокольным маном.
Так говорит любопытнейшая книга "Русские суеверия" Марины Власовой (СПб, "Азбука", 1998, с.525).
Колокольный ман - это нечистый дух, вселившийся в тело мертвого колдуна, из тех, кого не принимает земля после смерти. Если в полночь забраться на колокольню, можно увидеть его сидящим в углу, в белом колпаке. Сорвешь с него колпак - будешь маяться всю жизнь: каждую ночь колокольный мертвец будет ходить под окнами, прося надеть колпак, а станешь надевать - тут и придушит злой колдун. Колокольным мужиком называется также привидение, боящееся колокольного звона и падающее вниз во время первых трех ударов набата, - поэтому многие осеняют себя крестным знамением только при четвертом ударе.Вообще колокольни считали местами страшноватыми, особенно ночью, а сами удары колокола наделялись волшебной силой. Не зря же колокольным звоном разгоняли градовые тучи, а больного или испорченного человека ставили под колокольный звон в надежде, что обуявший его нечистый дух не выдержит и убежит. Ночью церкви, часовни, колокольни служили прибежищем упырей, живых мертвецов и чертей, исчезающих с первым криком петуха. В некоторых местах, к примеру, было принято креститься только при третьем ударе колокола, потому что на звоннице якобы находится черт, который сидит и крепится, но при третьем ударе падает на землю.

Есть и забавный персонаж - Bogey-Beast.
Это привидение в виде скелета. Человеку навредить не может, но ему очень скучно, поэтому запоздалого путника любит попугать, бегая за ним с криками: "Отдай мне мои кости".

И, конечно же, Banshee (и Ночные прачки)
Согласно поверьям, баньши могут принимать любой облик - облака, тени, куста, девушки и т.п. До сих пор многие верят, будто их заунывный плач, называющийся Киэнинг и слышный по ночам, непременно предвещает близкую человеческую смерть. Автор "Демонологии и колдовства" сэр Вальтер Скотт полагал, что баньши не столько существо, имеющее облик, сколько зловещий смертный вой, наполняющий ужасом ночи Ирландии и нагорья Шотландии. Люди представляют баньши женщиной с длинными распущенными, черными волосами, в просторных одеяниях, с припухшими от слез глазами, или в облике мерзкой и уродливой старухи со спутанными седыми волосами. Фея баньши может быть и бледнокожей красавицей в длинном саване, а иногда может являться в образе рано умершей невинной девы - родственницы семьи. Заколдованный лес из артуровской легенды был населен прелестными феями. Одна из них, Жестокосердная дама, волшебница-искусительница, описанная поэтом Дж. Китсом, была баньшей, которая завлекала смертных странствующих рыцарей, вселяя в них безрассудную страсть, а потом оставляла их, лишенных воли к жизни, бродить по холмам "в угрюмом одиночестве и без смысла".
Имена банши
Банши в различных частях Ирландии называют по-разному. Общепринятым и повсеместно распространённым именем является ирл. bean sí, состоящее из bean — женщина, и sí — Ши, что вместе переводится как «женщина из сидов», из потустороннего мира. Наряду с общепринятым обозначением, во многих районах острова для банши имеются и свои, локальные имена, причём в некоторых районах острова до сравнительно недавнего времени применялось только локальное название.
Так, в графствах Лимерик, Типперэри и Мэйо обычным является имя ирл. an bean chaointe, что дословно обозначает плачущую женщину, плакальщицу. В юго-восточной части Ирландии имя банши образовано от ирландского слова badhbh (бадб), обозначающего агрессивную, страшную и опасную женщину. В средние века в Ирландии именем badhbh часто называли богинь войны. В графствах Лиишь, Килкенни и Типперэри распространено имя boshenta (бошента), производное от badhbh chaointe. В Уотерфорде банши называют bibe — байб. В Карлоу, Уэксфорде, а также на юге графств Килдэр и Уиклоу распространено имя bow — бау.
Происхождение образа банши
Банши, как полагают специалисты по ирландскому фольклору, не имеет прямых аналогов в верованиях других народов. Однако в бретонском фольклоре есть нечто схожее с банши — вестник смерти Анку, также подобные персонажи встречаются в валлийской мифологии. Это даёт основания предполагать, что образ банши уходит в древнюю кельтскую мифологию. Патриция Лайсафт, профессор Дублинского университета, посвятившая более 20 лет изучению образа банши в фольклоре, отмечает, что носители традиций практически не задумываются о происхождении банши, а воспринимают её как данность. Тем не менее, ей удалось сформулировать следующие представления о происхождении банши:
Фея
Весьма распространено мнение, что банши нечто вроде феи (fairy), такое объяснение встречается в некоторых литературных произведениях XIX и начала XX веков. Однако в настоящих народных преданиях о банши такое отождествление дается очень редко. В ирландской народной традиции феи — существа общественные, живут сообществами и ведут образ жизни, схожий с человеческим. Тогда как возвещающая о смерти банши — существо одинокое и все её отношения с человеческими существами определяются её связью со смертью.
Призрак
Большее распространение имеют следующие версии: банши не что иное, как призрак (дух) женщины-плакальщицы, так как оплакивание и рыдание одна из ее характерных черт. Некоторые ирландцы верят, что если плакальщица не выполняла свои обязанности подобающим образом, то и после смерти она продолжает оплакивать умирающих.
Покровительница рода
Одним из центральных аспектов легенд и преданий о банши является представление о том, что банши — это дух-покровитель той семьи, которую она оповещает о смерти, то есть между ними есть наследственная связь, это может быть также прародительница семьи.
По поверьям, банши есть не у всех ирландцев. В устных и литературных источниках семьи, смерть в которых возвещает банши, обозначаются как семьи с «О'» и «Мак», то есть считается, что банши сопровождает истинно ирландские семьи. Однако список фамилий таких семей гораздо шире, так как включает также семьи, происходящие от викингов и англо-норманнов, то есть семьи, которые поселились в Ирландии до XVII века.

Облик банши
Что касается описания внешнего вида банши, то тут мнения диаметрально противоположны. Одно остаётся неизменным — женский образ. Существует некий романтический образ банши, в основном в рассказах для детей, что это молодая прекрасная женщина с длинными белокурыми или золотыми волосами в длинном белом плаще с капюшоном. Банши описывают также как маленькую старушку, но опять же с длинными волосами, белыми или седыми. Вообще длинные волосы — это такая же отличительная черта банши, как и её крик. Реже встречается описание чёрных или тёмных волос банши, также как и тёмных или цветных одежд, так как совершенно очевидно, что в сумерках или темноте, времени, когда появляется банши, её проще увидеть именно в белом плаще и с белыми, часто седыми, волосами, что также подтверждает легенду о банши-старухе. Что касается головного убора, то он упоминается крайне редко, так как он был бы неуместен ввиду длинных развевающихся волос. Так как плащ банши в основном доходит до пят, обувь также упоминается крайне редко. Некоторые носители традиции считают, что она ходит босой.
Банши в легендах
Данный раздел является неупорядоченным списком разнообразных фактов о предмете статьи.
Пожалуйста, приведите информацию в энциклопедический вид и разнесите по соответствующим разделам статьи. Согласно решению Арбитражного комитета Википедии, списки предпочтительно основывать на вторичных обобщающих авторитетных источниках, содержащих критерий включения элементов в список.
Встречающиеся легенды о встречах людей и банши весьма разнообразны по изложению, но объединены единым мотивом: встреча с потусторонним — опасна. Среди всех сказаний чётко выделяются три сюжета:
Мужчина ночью встретил банши, принял её за обычную женщину, попытался её обидеть. Банши отталкивает его и в наказание оставляет на его теле неуничтожимый след своей ладони или пальцев.
Мужчина, встретивший банши за стиркой, посмеялся над ней и сказал, чтобы она и его рубашку постирала. В результате банши может как незаметно снять с него рубашку и действительно постирать, так и задушить мужчину его же воротником.
Возвращающийся домой путник встречает банши, расчёсывающую волосы костяным гребнем. Он заполучает гребень и относит его домой, однако затем банши приходит за своей вещью и, угрожая, требует её вернуть. В итоге она получает гребень, демонстрируя при этом, что всё вполне могло закончиться куда хуже.
Говорят, что баньши плачут лишь по скорому покойнику из знатного рода, а плач нескольких сразу знаменует смерть кого-то великого.

Глава из книги Патриции Лайсафт и Татьяны Михайловой "Банши: фольклор и мифология Ирландии" (М.: ОГИ, 2007):

Наиболее яркой фигурой, которая может по популярности своей соперничать с ирландской Банши, является, безусловно, бретонский Анку – скелет, который не только извещает о смерти, но и сопровождает умершего в Иной мир. Анку образ сложный, уже хотя бы по той причине, что персонаж это мужской, и поэтому все приведенные нами рассуждения об универсальной фигуре «пожирающей матери» к нему, вроде бы, не применимы. Анку – вопрос особый, именно поэтому мы решили вынести рассказ о нем в отдельный раздел (см. Приложение). Но аналогичные, или хотя бы – близкие банши фигуры сверхъестественных вестников смерти, которые одновременно являются и ее олицетворениями, присутствуют и в фольклоре валлийском[1].
Так, наиболее близким аналогом ирландской Банши может быть названа сверхъестественная женщина, носящая имя Gwarch Y Rhibyn (Гурах-и-рибин, букв. “старуха полосы”). Второй компонент названия представляет собой проблему, видимо, в данном случае под «полосой» подразумевается некое промежуточное пространство между этим миром и миром Иным, так сказать, «нейтральная полоса», где обитает существо, способное находиться одновременно в двух мирах. Данная интерпретация, как нам кажется, маркирует принципиальное отличие Гуарх от Банши, которая, если судить чисто по языковым данным, является генетически «женщиной сида», «женщиной из волшебного холма». Однако, повторяем, данная интерпретация имени персонажа носит скорее предположительный характер.
Данная фигура, надо отметить — изученная гораздо меньше, чем Банши, также, видимо, как полагал еще Дж.Рис, восходит к образу языческой богини-первопредка [Rhys 1901, 454], однако, как можем мы предположить, отделение нуминозного начала от эротического в традиции бриттской произошло в гораздо более законченной форме, чем в гойдельской, и поэтому характерный для ирландского нарратива образ puella senilis в валлийском фольклоре, как и в ранних преданиях, практически не встречается. Впрочем, надо отметить, что лишенной эротического начала изображается обычно и фольклорная Банши.
Видимо, прототипом Гурах могут служить персонажи типа старухи по имен Каридвен (Керидвен, возм. к Cerydd Gwen ‘белый упрек’?) из повести о Талиесине: она знает секрет высшей мудрости и варит в течение целого года в огромном котле «экстракт знания», которым собирается одарить собственного сына. Мальчик по имени Гвион Бах случайно первым пробует эту смесь и мудрость достается ему (ср. предание о Финне и «лососе мудрости», а также архетипический мотив о похищении демиургом у хтонического божества некой магической субстанции типа «меда поэзии»). Другим, отчасти параллельным Гуарх образом из нарративной традиции была в свое время [Sikes 1880, 219] названа странная «дева», которая в мабиноги Передур исполняет функции медиатора между этим миром и миром Иным, где находится замок Чудесной головы (одна из манифестаций Грааля):
И тут они увидели кудрявую деву, вид которой был крайне уродлив. Она ехала на желтом муле, подгоняя его хлыстом. Лицо ее и руки были черны, как сажа, а облик ее был страшнее, чем сама тьма. Щеки у нее были раздуты, лицо было длинным, кожа не нем висела мешком, нос ее был коротким, а ноздри — широкими. Один глаз у нее был серым, а другой — черным, и сидели они глубоко в глазницах. Зубы у нее были желтыми, как цветки ракитника, шея были длинной и кривой, а груди свисали до живота. Бедра у нее были широки и костлявы, тело ее было худым, а ноги толстыми (цит. по [Mabinogion 1977, 248]).
Хтонический характер Гуарх cохраняется и в уже более позднем фольклоре и также проявляется в ее монструозном облике: в отличие от Банши, она всегда изображается как уродливая старуха огромных размеров, но необычайно худая. У нее длинные темные зубы, которые торчат изо рта, белое лицо и, по отдельным свидетельствам, за спиной могут быть крылья, покрытые не перьями, а кожей, как у летучей мыши. Облик ее столь страшен, что ею пугают непослушных детей, известно также валлийское выражение Y mae mor salw a Gwrach y Rhibyn — «Она страшная, как Гурах-и-Рибин», обозначающее крайне уродливую женщину. То есть опять – облик трупа.
В том, что касается «вторичной атрибутики» данного персонажа, то, подобно Банши, она имеет длинные распущенные волосы (тема гребня при этом практически не зафиксирована) и, что характерно, также связана с водной стихией: Гуарх обычно можно встретить на берегу ручья или у колодца. Впрочем, по ряду свидетельств, она может также подойти и к деревне, чтобы постучать костлявой рукой в окно дома. в котором лежит человек, обреченный на смерть. В отдельных случаях, как и Банши, Гурах может появляться в облике птицы, однако птица эта имеет довольно специфический облик: у нее нет перьев и вся она обтянута кожей. В ряде районов считается, что данная птица, которая носит имя Lledrith (“призрак”) не является манифестацией Гурах, но представляет собой самостоятельный персонаж, обладающий теми же функциями — предрекать смерть. Однако, повторяем, данный образ является менее изученным и поэтому найти для него точное место в системе персонажей валлийского фольклора оказывается сложнее. К тому же, как принято считать, Гурах редко можно увидеть, и она обычно проявляет свое присутствие лишь на уровне слухового восприятия.
Если плач Банши напоминает скорее стон или рыдание, то звук, который издает Гурах гораздо определеннее: в том случае, если его слышит женщина, муж которой должен скоро умереть, Гурах кричит — Oh! fy ngwur! fy ngwr! «О, мой муж, мой муж!»; если предполагаемая жертва ребенок — крик Гурах звучит как — Oh! fy mlentyn, fy mlentyn! «О, мое дитя, мое дитя!». Соответственно мужчина, у которого должна умереть жена, слышит этот крик как — Oh! fy ngwraig, fy ngwraig! «О, моя жена, моя жена». Если умереть должен сам человек, которому является Гурах, ее крик звучит обычно как долгий стон, не носящий вербализованного характера. Таким образом, как мы видим, механизм предречения смерти полностью соответствует тому, который был уже отмечен нами в связи с ирландской Банши: объявляя человека умершим и оплакивая его, супернатуральный персонаж оповещает о его гибели (или — приближает ее?). Интересно, что в отличие от ирландской фольклорной традиции, интрпретирующей плач Банши в первую очередь как знамение смерти, но не как ее возможную причину, в валлийском фольклоре можно встретить рассказы о том, что тому или иному человеку удалось «отвратить» смерть: так, в рассказе, датированном 1878 г. повествуется о некоем крестьянине, к дому которого ночью подошла Гурах и стала рыдать и стонать; собрав все свое мужество, он высунулся из окна и крикнул: «Уходи, иди в Снаффер Инн (название соседней деревни) и больше никогда не возвращайся!». Гурах ушла, и на следующий день стало известно, что живший на краю данной деревни фермер ночью внезапно скончался”» (см. [Sikes 1880: 218]).

Другим традиционным «вестником/носителем смерти» в валлийском фольклоре является мужской персонаж, известный под именем Кихирает (Cyhyraeth). Интерпретация данного обозначения не ясна. Так, К.Бриггс соотносит данное имя с шотландским caoineagh ‘плач’ (по покойному) и видит в нем заимствование [Briggs 1977: 86]. Дж. Рис соотносил имя данного существа со средневаллийским kyhyrau ‘сухожилия’ и, таким образом, видел в нем указание на его облик: это скелет, обтянутый сухожилиями, у которого нет ни мяса, ни кожи [Rhys 1901: 453]. Составляет проблему также определение пола данного существа. Так, как отмечает Дж.Рис, при употреблении с определенным артиклем y это имя приобретает мутированную форму y Gyuyraeth, что является показателем женского рода. Однако, в то же время, по отношению к нему же обычно употребляется личное местоимение ef ‘он’, что дает Сайксу основание сделать вывод, что это персонаж мужской [Sikes 1880: 221]. Видимо, в данном случае мы имеем дело с достаточно распространенным переносом чисто грамматической категории на лексическую (ср. ирл. falith букв. “власть” со значением ‘князь, властитель’ и др.).
Облик Кихираета не достаточно ясно описан, поскольку он, как принято считать, обычно не является людям, но лишь издает характерные стонущие звуки. В отличие от Гурах и от ирландской Банши, его «стон» имитирует не столько погребальный плач, сколько протяжный и мучительный стон умирающего от тяжелой болезни. Согласно традиции, появление Кихираета является знамением не смерти вообще, но либо смерти насильственной или вызванной несчастным случаем, либо — коллективной смерти, которая должна будет постичь деревню в результате эпидемии. Так, в книге Сайкса приводятся многочисленные свидетельства лиц, которые слышали этот стон-знамение: общим для всех является во-первых, осмысление данного звука именно как стона-страдания, а, во-вторых, его «плавающий» характер — звук обычно слышен в начале как бы издалека, затем он приближается, доходит до своего апогея, переходит в вой, который обычно раздается трижды, а потом опять постепенно стихает, «отдаляясь».

Место, где раздается данный звук, с одной стороны, связано с местом грядущей гибели человека (или группы людей). Кроме того, стон Кихираета часто слышен возле церкви, где данное лицо будет погребено. С другой стороны, как и многие персонажи данного типа, Кихирает связан с водной стихией, в данном случае — с морем, и его стон часто смешивается с ревом волн. Характерный «вой» слышен, например, во время бури и, как считается, предвещает гибель рыбакам, которые в это время находятся в море (что, как мы понимаем, может носить и вполне материалистическое объяснение).

Строго говоря, мы не можем утверждать, что описанные нами персонажи валлийского фольклора (как и бретонский Анку), объединяемые общими функциями — оповещать о приближающейся смерти при помощи имитации какого-либо звука, сопровождающего как само умирание, так и погребение, являются разными персонажами. Ведь говоря об ирландской Банши, мы отмечали, что в разных районах она может носить разные «имена». Видимо, во всех указанных случаях мы имеем дело с манифестацией одной и той же идеи, которая по своей природе и должна иметь разные манифестации, подобно тому как принципиально недискретен и сам фольклорный текст. Точнее — мы находим много случаев реализации одной и той же мифологической функции — «знамение смерти» (знамение, естественно, очень условное, поскольку предречение и причина смерти, как показывает материал, обычно не отделимы друг от друга). Обращаясь вновь к ирландской традиции, мы можем сказать, что не только Банши может выступать под разными именами, но и ее функции могут в отдельных районах исполнять — русалки, которые самим фактом своего появления, далеко не всегда сопровождающегося стонами и плачем, могут знаменовать смерть короля. Так, например, в Анналах четырех мастеров отмечается, что в 887 г. возле Тайльтиу показалась длинноволосая русалка, у которой было неестественно белое лицо и длинный нос и, как пишет далее хронист «Конхобар, сын Гланнаган, король Уи Фиайлге, сгорел после этого в церкви» (цит. по [Benwell, Waugh 1961: 64]). Впрочем, данный вопрос, как нам кажется, и не может быть разрешен принципиально, важнее в данном случае для нас другое — постоянно присутствующий в кельтском фольклоре мотив звукового сигнала, оповещающего о смерти, видимо — сигнала-вести из Иного мира. Механизм данного «сигнала» также практически универсален — он имитирует какой-либо звук, связанный со смертью, то есть звук, который должен будет произведен в будущем.
Обращение к валлийскому фольклору показывает, что далеко не всегда данный «сигнал», знак, посланный из Иного мира, может связываться с тем или иным сверхъестественным персонажем. В отдельных случаях это может быть просто — звук, не имеющий рационального объяснения, однако, что следует отметить, данный странный звук обладает особым обозначением, указывающим на его обобщающий характер. Так, словом Tolaeth принято обозначать звуковой сигнал, который считается знамением смерти, но который по своему характеру может в значительной степени варьировать. Так, данным словом называется, например, не имеющий объяснения звук ударов молотка, в таких случаях его принято интерпретировать как «удары молотка по крышке гроба» (аналогичное явление отмечено и в бретонской народной традиции: странное постукивание интерпретируется как стук кареты Анку, на которой он увозит тела умерших). Другой слуховой манифестацией данного знака могут служить не понятные звуки, напоминающие удары колокола, в таких случаях принято говорить, что «рядом прошла невидимая похоронная процессия», что в конечном итоге предвещает близкие похороны кого-либо из жителей деревни[2] . Аналогичным образом интерпретируются и странные звуки, напоминающие церковное пение. Знамением смерти считается и вой собаки, причем как вой конкретной собаки, которая, как считается в русской народной традиции, «воет к покойнику», так и неопределенный, разносящийся в воздухе вой «псов Иного мира». Как знак приближающейся смерти могут быть «прочитаны» в принципе любые звуки, не имеющие рационального объяснения. Так, Сайкс приводит в своей книге рассказ о том, как некий фермер с женой услышали поздно ночью, как дверь их дома вдруг начала хлопать и по всей кухне стали раздаваться шаги. «Джон, Джон! — вскричала испуганная жена, — “Что это?”. Зажгли свет, но дверь оказалась закрыта, а кухня была пуста. Через два дня после этого их сын, отправившийся ловить рыбу, утонул» [Sikes 1880:227]. Действительно, когда в дом принесли какое-то время спустя его тело, входная дверь хлопала, а кухня была полна людей. Таким образом, механизм интерпретации данных знамений, как мы видим, базируется уже не на регулярности и изначальной заданности его как символа (как в случае с Банши или с Гурах), но скорее на окказиональных причинно-следственных связях, являющихся уже частью сознания реципиента. Надо отметить, что интерпретация подобных знамений часто происходит уже post factum, хотя, в принципе, тенденция объяснять практически любое непонятное явление как «дурной знак» является характерной для народного сознания в целом.
При переходе традиции эпической в фольклорную мы можем наблюдать сдвиг от фигуры пророка-прорицателя, наделенного сакральным знанием, но все же имеющего человеческую природу, к чисто мифологическому персонажу, а затем и просто — нерациональному явлению. Путь этот проходит несколько этапов: так, пророчица Кайльб в саге Разрушение Дома Да Дерга, которая предрекает и, одновременно, вызывает гибель короля Конайре, описана компилятором скорее как монструозная женщина, полу-человек — полу-демон, но не как представитель Иного мира (характерна ее поза: на одной ноге с зажмуренным глазом, которая демонстрирует, что данный персонаж находится в мире ином лишь наполовину) в полном смысле этого слова. Бадб, Син и другие, подобные им персонажи, обладают человеческой природой в несколько меньшей степени и исполняют обычно функции медиаторов и обладают вследствие этого двойственной природой. Персонажи, подобные Банши или Гуарх, человеческой природы уже не имеют, это персонифицированные знаки Иного мира, знамения, которые исполняют функции сигналов о предстоящем событии (смерти) и которые соответствующим образом интерпретируются подготовленным реципиентом. Интересен в данной связи эпизод из рассказа Неуловимый принц Г.К.Честертона, действие которого происходит в Ирландии: английская полиция нанимает ирландскую девушку, которая должна имитируя крик Банши оповестить о появлении скрывающегося от властей ирландского аристократа. Один из действующих лиц, ирландец по происхождению, который посвящен в эту тайну, воспринимает данный «сигнал» тем не менее как знамение его скорой гибели и, действительно, вскоре погибает во время перестрелки. Следующим этапом развития данной темы является отказ от персонификации знака и замена его неким аморфным знамением (неясный звук, видение похорон, звон колокола и проч.). Таким образом, мы можем сказать, что воплощение знамения смерти проходит путь «от пророка к примете».
Но несмотря на различия, наблюдаемые в нарративной традиции и в фольклоре, механизм предвещения смерти остается практически постоянным: это всегда декларирование (иногда в форме метафорической) как уже свершившегося события, которое должно иметь место в будущем, причем, как правило, в будущем ближайшем. В ситуации предречения смерти пророком (друидом) на уровне языковом предсказание оформляется еще как футурум, однако, когда мы начинаем иметь дело с персонажами, имеющими сверхъестественную природу, ситуация меняется. Так, Бадб в Разрушении Дома Да Хока говорит, что моет сбрую короля который умрет (ирл. robeba), однако сама сбруя оказывается в этот момент уже покрытой кровью, что демонстрирует промежуточный, медиативный, характер как самого персонажа, так и механизма знамения в целом. Фольклорные же знамения, оказываясь в данном случае на внешнем уровне синонимичными магическим вредоносным действиям и заклинаниям, будучи переведенными в план языка, являют собой скорее перфекты (ср. «результатив» в народном заговоре). Гуарх оплакивает близкого человека, банши – также оплакивает (хотя и не вербально) потомка королей, издавая при этом, по сути, те же звуки, которые во время реальных похорон издают традиционные ирландские плакальщицы (в свою очередь – отождествляющиеся с посланницами из Иного мира, провожающих умершего в последний путь из мира живых). В валлийском же фольклоре существует поверье – человек, который вскоре должен умереть, вдруг слышит шум шагов, напоминающих медленную поступь похоронной процессии, и даже иногда – видит такую процессию: но участники ее – не реальные люди, а те же «обитатели холмов» (валл. – teulu). Таким образом, как можем мы сделать предварительный вывод, явление Иного мира всегда осмысляется как послание из будущего, где данное событие уже имело место.
В связи с этим встает вопрос об осмыслении направления движения времени в Мире Смерти и Мире Жизни. В принципе, формулируя эту проблему иначе, мы можем поставить вопрос о пространственном размещении будущего в ирландской мифо-поэтической традиции и/или в традиции фольклорной, что, как нам кажется, не совсем равнозначно.
Пророки и пророчицы видят какие-то элементы будущего, явленного только им в силу их экстраординарных способностей. Примеров здесь можно найти множество, причем, естественно, далеко не только в одной ирландской традиции. Но в целом эффект подобного про-видения строится на идее, что будущее расположено где-то в ближнем пространстве, к которому медленно, но неуклонно приближается точка «здесь и сейчас». «Видение» этого будущего, причем видение с точки зрения ирландского компилятора иногда почти буквальное, расположенное в том же пространстве, но в отдалении (а следовательно - и отдаленно во времени) описано, например, в одной из редакций саги Похищение быка из Куальнге (в так наз. «Первой редакции»). Так, после рассказа о вырубке леса для прохода войска («Направились к тому лесу воины и мечами прорубили дорогу для своих колесниц. С тех пор и называется это место Слехта (букв. “просека” - Т.М.) близ Партрайге Бека, к юго-западу от Кенаннас на Риг») в “Книге Бурой коровы” добавлено:
Другие же считают, что именно там и была встреча Медб с пророчицей Федельм, о чем мы уже рассказывали. И так тогда ответила Федельм Медб, что пришлось вырубать лес. “Посмотри, каким видишь ты мой поход” (mo fhechtas) - сказала Медб. “Трудно мне это” - сказала девушка, - “Не удается моему взгляду пройти сквозь лес.” “Этому мы поможем” - сказала Медб - “мы вырубим этот лес» [TBC 1976: 10].
Как нам кажется, этот «наивный» хронотопический образ заслуживает дальнейшего самостоятельного анализа, однако сейчас для нас важно, что находящееся в некоем ближнем пространстве будущее доступно для восприятия и интерпретации далеко не каждому человеку, а напротив – лишь избранным. Более того, в этой же сцене с пророчицей Федельм говорится, что для того, чтобы увидеть будущее, ей необходимо было прийти в особое экстатическое состояние шаманистского толка (imbas forosnai). Однако, сам мир будущего при этом как бы остается неизменным и направление движения времени не нарушается. Вектор приложения силы при этом также остается неизменным и подчиняющимся рациональным законам: из прошлого в будущее через точку «настоящее».
Совершенно иную картину мы видим в традиции фольклорной, в которой вектор направления сигнала оказывается инверсированным: из будущего в настоящее[3]. В эпизоде с Бадб, моющей в воде у брода окровавленную сбрую и доспехи обреченных на смерть воинов, этот зрительный образ оказывается доступным всем, подобно тому, как плач банши оказывается доступным для восприятия всех, даже тех, кому он и не предназначен (вспомним «запасливых торговцев»). То есть, иными словами, плач банши являет собой направленное послание из мира будущего, осмысляемого как Иной мир, конвенциональность которого оказывается зашифрованной в достаточно прозрачной символике погребальной обрядности. Валлийские параллели, как нам кажется, делают наш вывод еще более обоснованным. Но при этом встает вопрос: а в каком же направлении тогда движется время в этом «ином мире»? Не в противоположном ли нашему? Признаться, мы не решаемся дать однозначный ответ на этот вопрос…

---
[1] О предания шотландцев мы рассуждать не станем, поскольку по сути все они являются диалектными вариациями на тему все той же Банши.
[2] Явление “похорон” может, напротив, носить и чисто визуальный характер. Как в валлийской, так и в ирландской народной традиции, отмечается вера в то, что “малый народец” оповещает о приближающейся смерти при помощи особого спектакля: человечки несут гроб и делают вид, что оплакивают покойного (иногда — смеются). Данное видение всегда расценивается как знамение смерти.
[3] Как мы уже в свое время отмечали, аналогичная имитация элементов погребальной обрядности в мире живых носит совершенно иной характер. При сопоставлении имитации погребального плача банши и аналогичной имитации рытья могилы королю Муйрхертаху в саге Смерть Муйрхертаха, сына Эрк сразу обращает на себя внимание один момент, а именно – разноправленность модальности. Если епископ Кайрнех, имитируя погребение, стремится погубить короля и для этого направляет особым образом оформленный сигнал в Иной мир, плач банши, напротив, оказывается направленным из Иного мира в мир людей, и поэтому то, что в первом случае имеет скорее характер вредоносной магии, в втором – предстает как весть (см. также об этом в нашей работе [Михайлова 1998]).

Когда-то мы рассказывали о празднике натитас, который проходит в Боливии в месяц мертвых - ноябрь. Но оказывается связь живых и мертвых в этой стране не ограничивается одним днем. О древних традициях и обрядах с черепами мы и расскажем ниже.


Крупнейший квартал Ла-Паса – Эль-Альто.
Подразделение полиции по особо тяжким преступлениям.
В углу комнаты для допросов (в коробках из оргстекла) на столе покоятся два черепа – Хуанито и Хуанита. Последний хранится в участке более 30 лет, а первый и вовсе - столетие. Они не являются уликами какого-то нераскрытого убийства, как и напоминанием об ужасном преступлении. Они находятся здесь, чтобы оказывать помощь детективам в допросах подозреваемых. По словам отставного полковника Фаусто Теллеза – бывшего начальника отделения – черепа помогли раскрыть около сотни случаев во время его пребывания в должности.
В вязаных шапочках и широких солнцезащитных очках Хуанито и Хаунита окружены различными подношениями: листья коки, сигареты, обетные свечи и конфеты – все это оставляют сотрудники полицейского участка в благодарность за оказанные услуги. При сложных и запутанных преступлениях детективы по традиции пишут на листке бумаги просьбу о предоставлении хоть какой-либо информации по делу. Запрос кладется в стеклянную коробку к черепу.
По оценкам Теллеза использование черепов сокращает время следственного процесса почти в два раза. А вот что полковник говорит про допросы: «Даже если подозреваемый хочет соврать, он не может это сделать, если черепа присутствуют при допросе. Если черепа участвуют, люди всегда говорят правду».
Для постороннего все это звучит, по крайней мере, необычно, если не сказать странно, но для Боливии это нормально. Хуанито и Хуанита – натитас – термин, который буквально означает «маленькие курносые». Человеческий череп – дом души покойного, выступающего в качестве защитника, помощника и заступника по жизни. В то время как почитание этих черепов мало известно за пределами Боливии, в стране, и особенно в Ла-Пасе, их могущество имеет большую славу.
Хуанито и Хуанита всего лишь два черепа из тысяч подобных, сокрытых в домах, офисах и других местах. Здесь, высоко в Андах, где традиционные системы убеждений и верований никогда не были в полной мере уничтожены европейской колонизацией, натитас обеспечили уникальную возможность заглянуть в связь между живыми и мертвыми.

Не каждый человеческий череп – натита. Так называются те, которые были выбраны отдельными лицами, семьями или группами людей, чтобы затем были выполнены соответствующие ритуалы в честь души, обитающей внутри черепа. Натита – это не просто череп, а сочетание черепа и духа, который использует череп как locus и предоставляет различные виды сверхъестественной помощи для своих благодетелей. Натита – это близкий друг или член семьи. Многие черепа передаются из поколения в поколение. Часто можно найти людей, которые сообщают, что их натита была с их семьей в течение многих десятилетий. Тот же Хуанито на страже порядка уже целый век.
У некоторых людей даже есть собственные коллекции черепов, каждый из которых имеет свои способности, тем самым владелец может предоставлять широкий спектр услуг. Крупнейшая коллекция принадлежит местной ятири (аналог целителя или медиума) – Донье Ане (у нас есть интересная история Пола о черепах этой женщины). Она держит десяток натитас в доме, который открыт для посещения как святыня и часто переполнен единомышленниками. Каждый из черепов Доньи имеет свою специальность: один помогает в вопросах здоровья, другой – в любви и тд. Череп Начо, например, отвечает за учебу. Коллекции черепов могут быть и в обычных семьях, члены которых могут обращаться с просьбой к разным натитас.

В городе с ярко выраженным социальным неравенством натитас своего рода объединяющий фактор, так как вера в его силы распространяется на все слои общества: и на необразованных бедных, и на представителей элиты. Анна Гусман, медсестра, вспоминает, что несколько лет назад ее старший коллега имел натиту, будучи уверенным в ее лечебных свойствах. «В критических ситуациях, когда лечение было неэффективно, натиту привозили в больницу, и мы просили ее оказать больному помощь. Часто люди, на которых уже ставили крест, шли на поправку».
В конце концов, директор больницы приказал убрать череп из здания. Но многие врачи до сих пор в тайне приносят черепа себе в помощь, так как убедились в их способностях.
Натитас обычно хранят на маленьких алтарях в доме. Чтобы финансовые дела шли хорошо в уста черепа нужно положить деньги. Это поможет не только умножить капитал, но и защитить уже имеющиеся активы.
Натитас хороши и в охранной деятельности. Уроженка Ла-Пас Мария Пас Мезиллоне рассказывает, что однажды забыла закрыть свой магазин. Наутро Мария обнаружила распахнутую настежь дверь, что говорило о ночных посетителях, но ничего не было украдено или разбросано. «Потому что у нас есть наш натита Педро. Из него охранник лучше, чем из собаки!» - уверенно заявляет женщина.
Может показаться, что натитас – это черепа умерших родственников, которые семье превратили в талисманы, но это не так. Подавляющее большинство натитас не сохранили свои человеческие имена и истории жизни. Традиционная аймарская вера считает, что дух человека состоит из нескольких душ (ajayu). Большие и малые варианты душ формируют разные черты характера человека. После смерти эти души освобождаются и могут отделиться друг от друга. Таким образом, дух, находящийся в черепе, является самостоятельной/отдельной личностью, вовсе не обязательно той же, которой был человек при жизни. После того, как череп возьмут в дом и принесут ему подношения , душа выйдет на связь со своим новым благодетелем. Как правило, общение будет происходить во снах. Именно тогда дух сообщает, кто он, и возникает связь между ним и человеком, забравшим череп
Черепа добываются из разных мест: медицинские школы, могильники, археологические раскопки. Традиционно наиболее распространенным источником черепов является Центральное кладбище Ла-Паса. Места на этом некрополе не покупаются, а сдаются в аренду. Следовательно, нет платы – нет могилы. Невостребованные останки выкапываются и сжигаются, а пепел отправляется в общую могилу. Но могильщики часто тайно продают черепа на сторону, не сжигая их с остальными костями, что, конечно же, незаконно.
И эти черепа возвращаются на кладбище каждый год 8 ноября.

Ежегодная Фиеста-де-лас-Натитас проводится через неделю после Дня всех святых. Это возможность людей поблагодарить своих натитас за их помощь. Черепа приносят в церковь, чтобы они могли услышать мессу и получить благословение.
Фиесту можно наблюдать по всей Боливии, но особый размах она имеет в Ла-Пасе.
С раннего утра люди, держащие в руках завернутые в одеяла черепа (чтобы те не мерзли), выстраиваются в очередь перед еще закрытыми воротами кладбища. Именно здесь располагается часовня, в которой проводят мессу для мертвых.
Когда ворота открываются в 8:00 утра, начинается борьба за лучшие места. Самые желанные скамейки, конечно же, ближе к алтарю. Скамьи, пол, пространство вокруг помоста алтаря – все заполняется черепами. И хотя священники не особо рады, посещаемость настолько высока, что приходится проводить несколько служб. Те, кто уже покинул церковь, отправляется занимать место на кладбищенской полянке. Здесь устанавливаются алтари. На черепа надевают венки, а в глазницы вставляют комки ваты, как будто это глаза/глазные яблоки. Оформление алтарей и декора черепов индивидуально. Многие натитас носят шляпы и темные очки, чтобы защититься от солнца. Свечи, сигареты и лепестки цветов обильно разбросаны между черепами. Натитас располагаются с удобством, которое может позволить владелец – какие-то на подстилках, какие-то в картонных коробках, а какие-то на сложных шикарных конструкциях, напоминающих троны. Наряжают их владельцы тоже кто во что горазд – кто-то в свою одежду, военные могут и сами облачиться в парадную форму, и на череп надеть соответствующий головной убор, а могут и выложить вокруг свои ордена и медали.
Стоматологи вставляют своим натитас протезы, обеспечивая идеальную улыбку. Обычные врачи могут расписывать черепа названиями тех органов, которые лечат. Иногда на алтаре рядом с черепами могут располагаться фотографии политиков или известных исторических фигур. Вот у Гонсало Руиса-Моралеса, уличного торговца, рядом с двумя натитас установлены фотографии Че Гевары, Саддама Хусейна и Усамы бен Ладена. «В этот день я надеюсь, что черепа помогут людям, которые борются против угнетения», - объясняет он.
Музыканты играют традиционные боливийские народные песни. К полудню толпа может насчитывать до 10 000 человек.
Есть люди, которые используют праздник, чтоб сделать прогноз на следующий год. Один из способов гадания: поместить листья коки в зубы черепа, потом их должен пожевать медиум и на основе их сладости сделать предсказание.
Несмотря на весь антураж, Фиеста-де-лас-Натитас никоим образом не праздник смерти. Это праздник жизни или праздник связи мира мертвых и живых. Донья-Ана, которая приносит все свои черепа на кладбище в этот праздник, очень негодует, когда в газетах или на сайтах ее дом называют Эль Темпло де ла Муэрте (Храмом смерти). «Нет смерти в почитании черепов», - утверждает она. Это праздник душ, которые помогают улучшить жизнь. Черепа может быть и кости, но они не мертвы.

Современная практика проистекает из верований коренных племен этой местности, которые в полной мере не изучены. После смерти человек просто переходит в иную фазу жизни. Он по-прежнему функционирует в рамках семьи или социальной группы. И каждый год возвращается домой к ноябрьскому обеду.
Существуют записи испанских завоевателей от 1702 года. В них говорится о женщинах, которые держат в своих домах черепа в качестве талисманов на удачу. Конечно же, европейцев это очень возмутило и последовало обвинение в колдовстве. Попытки подавить и искоренить этот вид местных верований провалились. Люди просто начали прятать свои натитас. И только к началу двадцатого века о культе начали говорить открыто. Но эволюция традиций остается загадкой.
Есть запись 1918 года о том, что 1 октября недалеко от бывшего испанского колониального города Потоси местные жители взяли черепа из братской могилы и украсили их золотыми и серебряными листьями. Священник отслужил мессу мертвых. Потом черепа отнесли в дом, где было большое празднество до утра следующего дня.
Случай в Потоси примечателен еще тем, что произошло на следующий день. Черепа не стали оставлять в доме. Их вернули на кладбище. А перед расставанием на соседнем поле все собравшиеся устроили сексуальную оргию на весь день. К этому призвали умершие, чтобы люди не выродились. Католические летописцы осудили такое поведение, назвав его грязным и оскверняющим память умерших.
Сексуальная составляющая ранних празднований натитас является ключом к истокам нынешней Фиесты. А также проявлением противостояния местных верований синкретизсу, то есть соединению с католическим учением. Посредство проведения оргий они отстаивали свои традиционные взгляды, которые осуждались католиками. И пусть оргий сегодня уже нет, противостояние и борьба сохранились в какой-то мере.
Вера в натитас – это утверждение жизни, которое невозможно без таинства рождения, а значит и зачатия.

Местная епархия считает праздник натитас нехристианским культом, порочащим католическую церковь Боливии. В 2008 году архиепископ Эдмундо Абастофлор выступил с официальным заявлением по празднику. Почитание черепов идет вразрез с христианской верой; и не могут получать благословения те, кто приносит их в церковь на службы. Люди не испугались и как обычно собрались на кладбище 8 ноября. В часовне не оказалось священнослужителей, а на стене висело объявление о том, что собравшиеся принимают участие в богохульстве. Но толпа не расходилась, надеясь, что церковь поменяет свое решение. Когда люди поняли, что праздника не будет, они забаррикадировали вход в часовню и аллею перед кладбищем в знак протеста. Около 5000 тысяч человек вышло на улицу, держа в руках черепа и блокируя движение. «Мы хотим мессу!» - скандировали они. Были вызвано полицейское подкрепление. Церковь уступила. С тех пор в часовне опять проводятся службы. Но официально считается, что такого праздника нет, и никаких специальных месс для черепов не проводится. Представители церкви поясняют, что это не месса, а просто проповедь о священном писании и благословение. Отношение церкви стало камнем преткновения для приверженцев натитас, которые считают себя настоящими католиками и обижаются, когда их обвиняют в обратном. Они не видят никакого противоречия в использовании черепов, рядом с которыми часто помещают четки или образы святых.
Но среди критиков не только представители церкви. Местные газеты частенько пишут, что такие традиции создают образ примитивной и суеверной страны в глазах остального мира.
Возвращаемся в полицейский участок Эль-Альто, полковник Теллез признает, что люди, скептически настроенные в отношении способностей, Хуанито и Хуаниты есть и у них. Они утверждают, что эффект парочки скорее психологический, нежели мистический. Бывший начальник согласен, что некоторая доля правды в этом есть: «Конечно, местные жители боятся натитас, поэтому страх может привести их к признанию». В отделе даже были начальники, которые решали не использовать Хуанито и Хуаниту вообще и убирали их в хранилище. Хотя нынешний начальник и оставил их в своих стеклянных саркофагах и разрешил и дальше делать черепам подношения, но из кабинета он их все-таки убрал.
Психология или сверхъестественное. А может смесь всего этого. Но главное, что натитас остаются мощными символами местной веры и потомками таинственных традиций индейцев аймара.

Появление первых погребений - поворотный период в становлении homo sapiens. Погребальные инсталляции палеолита принадлежат к ряду первичных форм художественной изобразительной деятельности. С этого момента смерть становится фундаментальным сюжетом мифологического, религиозного, философского сознания. Отношение к смерти определяет облик и характер культур древнего мира. На протяжении тысячелетий в разных формах искусство отражает представления о смерти как о жизни в ином мире. Образ смерти-распада и смерти-уничтожения входит в западноевропейское искусство. "Пляска смерти", стиль макабр - специфически западный феномен, порождающий массу вторичных явлений. В работе исследуются формы, в которых выражает себя тема смерти, делается попытка выявить морфологемы, определяющие стилистику этого сюжета.

Может, кто помнит, но был фильм с Хитом Леджером "Пожиратель грехов", но мало, кто знает, что такое существует в реальности.
Поедатель грехов (англ. sin-eater) — человек, который в ходе особого ритуала, проводимого перед похоронами, съедает лежащий на груди покойника кусок хлеба, тем самым забирая себе его грехи.
Этот обычай имел место в сельских и горных районах Великобритании (в особенности — в Уэльсе). Время возникновения обряда неизвестно, но упоминается он вплоть до XX века.
В отличие от подобных обрядов в других регионах (Верхняя Бавария, Балканы), где приготовленный для покойника хлеб делился между близкими родственниками, в Англии поеданием грехов за плату занимались специальные люди.
Эта профессия передавалась по наследству, причём её представители подвергались жёсткой социальной обструкции:
— Когда кто‑то умирал, посылали за Чеслином. На груди у покойника лежал кусок хлеба; он съедал его, принимая на себя грехи умершего. Ему совали в руку серебряную монету и выгоняли из дома, провожая плевками и швыряя вдогонку камни.
— А я‑то думал, что это только бабьи сказки.
— Ничуть не бывало. Дело обыкновенное, хотя об этом никто не рассказывает. Мне кажется, моряки относятся к таким вещам гораздо хуже остальных. Он проговорился, и на него тотчас набросились. Те, с кем он трапезовал, выгнали его; остальные с ним не разговаривают, не разрешают ему ни есть, ни спать рядом с ними. Физически он здоров, но, если я ничего не предприму, через неделю он умрет.
Если в общине не было своего поедателя грехов, им мог стать какой-либо нищий или бродяга.
Обряд поедания грехов рассматривался церковью как ересь.
У валлийцев (Уэльс, Великобритания) до XX и существовала передаваемая от отца к сыну «специальность»- поедателя грехов. Когда умирал кто-либо из жителей валлийской деревни, покойника обряжали, клали в гроб, на тело ставили блюда с угощением.и вес удалялись из помещения. Наедине с мертвым оставался поедатель грехов. Он ел предложенную пищу, и считалось, что вес грехи умершего переходят к нему. После трапезы поедатель грехов, издавал жуткий вопль, что означало очищение покойника и «переход» грехов к исполняющему обряд. Только после этого разрешались похороны.(с)
В последний раз “поедание грехов” было зарегистрировано в 1893 году в Шропшире.
Существующие в Англии и Голландии “пироги мёртвых”, поедаемые на похоронах, напоминают об этом старом обычае.

Этот обычай был наиболее распространен в Уэльсе, но практиковался и в северных графствах. Целью его было обеспечить покойному верный и прямой путь на небеса, с помощью простого ритуала перенеся все его грехи на какое-нибудь другое существо."Поедание грехов" лучше всего описать словами Обри, при жизни которого этот обычай был весьма популярен в Херефордшире:"Когда тело вынесено из дома и возложено на погребальные Дроги, они приносят Буханку хлеба и подают ее Поедателю грехов над трупом, а вместе с нею и большой кленовый Кубок, наполненный пивом, которое он выпивает тут же, и шестипенсовую монету, в связи с чем он ipso facto принимает на себя все грехи Усопшего и освобождает его [душу] от посмертных скитаний".Из письменных источников известно, что для этой цели обычно использовался какой-нибудь "старый сэр", которого постоянно приглашали "поедать грехи" усопших. Такие "старые сэры" находились повсюду, где бытовало это суеверие.Бэгфорд (говоря о Шропшире) описал, как "старый сэр", будучи извещен о том, что кто-нибудь умирает, тут же появлялся у дверей его дома. Домашние выносили ему трехногий табурет; он садился лицом к дверям и получал монету и кружку пива. Спрятав монету в свой кошелек, он одним глотком выпивал пиво, затем вставал с табурета и с торжественным жестом объявлял, что "душа отошла легко и свободно".Очевидно, со временем "старый сэр" становился самым большим грешником в мире!И по сей день, когда в индийском городе Траванкоре умирает раджа, к нему зовут святого брахмана, который за большую сумму денег принимает на себя грехи покойного.На Таити к умирающему приглашают жреца, который носит титул "молящегося за мертвецов". Он молится богу, чтобы тот забрал душу умирающего. В молитве говорится и о том, чтобы все грехи умирающего, в особенности тот, за который сильней всего спросят с его души, были оставлены на земле и спрятаны в ямку, которую вырыл жрец.Траванкор, Таити, Уэльс, Херефордшир, Шропшир - и повсюду одно и то же суеверие!Однако в Херефордшире применялся и другой способ поедания (или скорее, выливания) грехов. Одного человека, случайно оказавшегося на фермерских похоронах, пригласили на второй этаж, где лежал мертвец. На столе рядом со смертным одром стояла бутылка портвейна и несколько стаканов. Когда ему предложили выпить, он вежливо отказался, сказав, что не пьет вина."Выпейте, выпейте, сэр, -услыхал он в ответ. - Это дело святое. Помогите моей сестре избавиться от грехов".Вспоминая о "старых сэрах", поедавших грехи, епископ Кеннет дополняет рассказ магистра Обри более современным примечанием. "Мне кажется, - пишет он, - что пережитки этого обычая до сих пор существуют в Эмброусдене (графство Оксфорд), где на любых похоронах священник, стоящий в церковных вратах, всегда получает кекс и бутыль вина".Разумеется, это самый достойный объект для перенесения грехов покойного!Вполне вероятно, что русский обычай поминать покойников (с, обильными яствами и напитками) соотносится с английским обычаем "поедания грехов".В России в городской среде бытует еще одно поверье, почти в точности соответствующее выше приведенному английскому обычаю: "Допивать воду, вино и проч. из стакана, другого человека - брать на себя его грехи".©

***
Пишет Марленикен:
В сельских районах Великобритании с давних пор и вплоть до XX века существовал странный обряд «поедания грехов». Официальная церковь считала эту практику ересью, но простой народ это, разумеется, не останавливало. Особенно широкое распространение он получил в Уэльсе, что наводит на мысли именно о валлийском его происхождении.

Формально обряд напоминал евхаристию — во время него также вкушались хлеб и вино, но суть была совершенно иной. Когда в валлийской деревушке умирал человек, родственники посылали за специальным человеком – «поедателем грехов». Это была самая настоящая профессия, благо люди умирали часто, а отправлять своего родственника или супруга прямиком в ад никто не хотел.
«Поедатель грехов» входил в дом, где в гробу лежал покойник, брал ковригу хлеба, разламывал ее и распределял куски на мертвом теле, как на столе (по другим свидетельствам, обходились одним небольшим куском хлеба на груди покойного). На труп также ставили чашу с вином или, скорее всего, элем, и шестипенсовик. Монета была наградой за услуги. В других районах существуют свидетельства, что на грудь покойного насыпали щепотку соли, в которую «поедатель грехов» обмакивал кусок хлеба.
Сначала все выходили из комнаты или дома, оставляя «поедателя грехов» наедине с покойным. Вероятно, поэтому не сохранилось свидетельств о том, какие манипуляции и заговоры применялись во время этого ритуала, и применялись ли они вообще. Известно только, что хлеб съедался, вино или эль выпивались, а монета шла в карман к профессионалу. По завершении обряда, «поедатель грехов» издавал дикий и страшный вопль, который символизировал всю тяжесть, обрушившуюся на него вместе с грехами постороннего человека.
Считалось, что таким образом все грехи покойного ложились на душу «поедателя грехов», а душа усопшего отправлялась в рай. Была у этого обряда и другая функция, оставшаяся, видимо, еще с языческих кельтских времен: оградить умершего от превращения в ходячего мертвеца.
Быть «поедателем грехов» в то время, быть может, было прибыльно, но на деле этот человек выводился за рамки общества. Из дома, в котором он забрал себе грехи покойного, его нередко прогоняли пинками, палками и камнями. Жили такие «профессионалы» как правило на отшибе, и отношение в повседневной жизни к ним было как к прокаженным. Селяне старались даже не называть их по имени и не смотреть им в глаза, да и за людей особо не считали. Видимо, поэтому профессия передавалась по наследству, так что речь шла о целых поколениях «поедателей грехов». Нередко считалось, что «пожиратели грехов» тесно связаны с колдовством и темными силами.
Интересно, что похожие обряды проводились также на территории Верхней Баварии, Голландии и на Балканах. Правда, там хлеб с тела умершего распределялся между родственниками. Даже в Америке в 18 веке были свидетельства о похожем обряде, который, вероятно, привезли с собой голландские переселенцы.
В наше время обряд «поедания грехов», вероятно, не сохранился. Считается, что последний «поедатель грехов» Ричард Манслоу умер в 1906 году, и на нем история этой профессии закончилась.

Коути "Суеверия викторианской Англии":
В некоторых графствах, хотя и очень редко, практиковался неаппетитный ритуал – поедание греха. Обычно в роли поедательниц выступали нищие старухи. В сельском обществе они занимали положение «неприкасаемых» – односельчане не общались с ними без крайней необходимости. В 1870 году учительница из Норфолка так описала знакомую ей «грехоедку»: «Однажды она до бессознательного состояния напилась маковым чаем. Обеспокоенная соседка побежала за пастором, а тот пришел к выводу, что человеческая помощь в данном случае уже бесполезна, и выполнил свой долг, прочитав над ней молитвы и отпустив ее грехи… Мало-помалу дурман рассеялся, но когда старуха поднялась, соседка сообщила, что отныне она мертва в глазах церкви. Все ее грехи отпущены, а поскольку теперь для мира ее не существует, снова нагрешить она не сможет. С тех пор она стала зарабатывать на жизнь в качестве поедательницы грехов». Во время похорон грехоедка съедала кусок хлеба и соль с тарелки, символически принимая на себя грехи покойника. На востоке Англии в качестве оплаты за свой труд она получала 30 пенни. Фольклористы второй половины XIX века скептически относились к упоминаниям о ритуальном «поедании греха» и особенно к попыткам связать этот ритуал с древней практикой каннибализма. Принято считать, что если профессия «грехоеда» все же встречалась в XVII–XVIII веках, в XIX веке она сошла на нет. С другой стороны, во многих деревнях утверждали, что каждая капля вина, выпитая на поминках, соответствует греху покойника. Так что благочестивые гости налегали на спиртное с целью облегчить загробную жизнь усопшего.

Пишет Крампус:
Помимо известного фильма с Хитом Леджером, есть и другой фильм, который в деталях показывает обряд грехоедства, причем без лишних спецэффектов и мистики.
Называется он "Последний пожиратель грехов", посмотреть его целиком можно вот по этой ссылке
Здесь статья на Кинопоискеоб этом фильме. Конец 19 века, Аппалачи, замкнутая ирландская община. Фильм снят по книге Франсин Риверс,
которая переведена на русский язык и доступна в сети Последний пожиратель греха
На мой взгляд и в книге и в фильме есть очень сильные эпизоды, хорошо показана "механика суеверия", но ближе к концу автор почти авантюрного романа "тайн прошлого" срывается на откровенное проповедничество, что, впрочем, книгу не портит. Образы замкнутой общины, сложные отношения между людьми, оторванными от своих корней, показаны очень хорошо.
Обычай этот известен не только в странах, унаследовавших кельтскую мифологию.
В Чехии и Саксонии во время ночного бдения у тела покойного оставляли на груди мертвеца сплетенный из проволоки и сухих цветов крест и специально выпеченную ковригу, обычно прямоугольной формы.
Покойника старались не оставлять без присмотра, но хлеб, впитывающий грехи должен был пролежать на груди трупа в полной тишине и одиночестве от рассветных сумерек до восхода солнца. Потом ковригу крошили в вино или раздавали по кускам детям и нищим. А крест из проволоки хоронили вместе с гробом, их осталось очень мало, один из таких крестов был среди экспонатов выставки в Национальном музее "Смерть - крестная"
Но во времена Тридцатилетней войны, когда в разорванной бандами мародеров, практически уничтоженной Богемии свирепствовал голод и болезни, возникла легенда о некоем человеке, который украл такой поминальный "грешный" хлеб с груди покойницы для того, чтобы накормить свою умирающую дочь. Ребенок, несмотря на старания отца, умер, а украденный грешный хлеб, который односельчане вора собирали буквально по крупицам в осажденном городе, обрел над вором страшную власть и сделал его несчастным и бессмертным. И только передача "хлеба" ничего не подозревающему незнакомцу при особых условиях могла спасти несчастного. Таким образом, передавая дальше краденое, он умножил страдания своих последователей.