Колотилом подпираясь, шел по дороге на колокольню Колокольный мертвец; ушатый, в белом колпаке, тряс мертвец бородою: сидеть ему старому ночь до петухов на колокольне.
— За что тебя, дедушка? — окликнула Лейла, несмолчивая.
— И сам не знаю, — приостановился мертвец на мосту, — и набожный был я, хоть бы раз на посту оскоромился, не потерял и совесть Божью и стыд людской, а вот поди ж ты, заставили старого всякую ночь до петухов сидеть на колокольне! Видно, скажешь лишнее слово и угодишь...
— У тебя язык, дедушка, длинный?
— Нет, не речливый! Нет, не зазорно я жил, не на худо, не про так говорил и колокольному звону я веровал...
— А зачем ты, дедушка, веровал?., ты бы лучше в колокольню не веровал, дедушка!
— Нет уж, видно, за слово: скажешь лишнее слово и угодишь.
— А как ты узнаешь, дедушка, которое лишнее, а которое не лишнее?
— То-то и дело, как ты узнаешь!
— А если который немой, не говорит ничего?
— А не говорит ничего, попадет за другое.
— А кому же не попадет, дедушка?.. Дедушка, скучно?
— Да что за веселье! Из любых любую выбрал бы муку! Девять ден я в аду пробыл и ничего: по привычке и в аду хорошо, свыкнешься и кипишь. А тут посиди-ка: холодно, ветер гуляет. Пришла мне на век колокольня, да видно, и по-веки, там мое место и упокой.
— Дедушка, всем попадет?
А мертвец уж тащился на свою колокольню, колотилом подпирался, тряс бородою, и блестел по дороге его мертвецкий белый колпак.
Брякнули звонко ключи, щелкнул колокольный замок: там его место и упокой.
И сеяла ведьма-чаровница любовные плевелы, зельем чаровала красавая землю-мать.
Глухо и грустно шумело в лесу.


Лежал мертвец в могиле, никто его не трогал, лежал себе спокойно, тихо и смирно. Натрудился, видно, бедняга, и легко ему было в могиле. Темь, сырь, мертвечину еще не чуял, отлеживался, отсыпался после дней суетливых.
Случилось на селе о праздниках игрище, большой разгул и веселье. На людях, известно, всякому хочется отличиться, показать себя, отколоть коленце на удивленье, ну, кто во что, все пустились на выдумки.
А было три товарища — три приятеля, и сговорились приятели попугать сборище покойником: откопать мертвеца, довести мертвеца до дому, а потом втолкнуть его в комнату, то-то будет удивленье, — сговорились товарищи и отправились на кладбище.
На кладбище тихо, — кому туда на ночь дорога! — высмотрели приятели свежую могилу и закипела работа: живо снесли холмик, стали копать и уж скоро разрыли могилу, вытащили мертвеца из ямы.
Ничего, мертвец дался легко, двое взяли его под руки, третий сзади стал, чтобы ноги ему передвигать, и повели, так и пошли — мертвый и трое живых.
Идут они по дороге, — ничего, вошли в село, скоро и дом, вот удивят!
Те двое передних, что мертвеца под руки держат, ничего не замечают, а третий, который ноги переставлял, вдруг почувствовал, что ноги-то будто живые: мертвец уж сам понемножку пятится, все крепче, по-живому ступает ногами, а, значит, и весь оживет, оживет мертвец, будет беда, — да незаметно и утек.
Идут товарищи, ведут мертвеца — скоро, уж скоро дом, вот удивят! Ничего не замечают, а мертвец стал отходить, оживляться, сам уж свободно идет, ничего не замечают, на товарища думают, которого и след простыл, будто его рук дело, ловко им помогает.
Дальше да больше, чем ближе, тем больше, и ожил мертвец — у, какой недовольный!
Подвели его товарищи к дому, в сени вошли.
А там играют, там веселье — самый разгар, вот удивят!
— А Гришка-то сбежал, оробел, — хватились товарища, и самим стало страшно, думают, поскорее втолкнуть мертвеца, да и уходить, — Гришка сбежал!
Открыли дверь, — вот удивятся! — хотят втолкнуть мертвеца, а выпростать рук и не могут, тянет мертвец за собой.
А правда, в доме перепуг такой сделался — признали мертвеца — кто пал на землю, кто выскочил, кто в столбняке, как был, так и стал.
Тянет мертвец за собой, и как ни старались — рвутся, из сил выбиваются, держит мертвец, все тесней прижимает.
— Куда ж, — говорит, — вы, голубчики, от меня рветесь? Лежал я спокойно, насилу-то от Бога покой получил, обеспокоили меня, а теперь побывайте со мной!
Совсем как все говорит, только смотрит совсем не по-нашему! Нет, не уйти от такого, не выпустит, — совсем не по-нашему!
Собралось все село смотреть, а эти несчастные уж и не рвутся, не отбиваются, упрашивают мертвеца, чтобы освободил их, выпростал руки.
А он только смотрит, крепко держит, ничего не сказывает.
Стал народ полегоньку отрывать их от покойника, не тут-то, кричат не в голову, что больно им. Ну, и отступился народ. Отступился народ, говорят, что надо всех трех хоронить.
И видят несчастные, дело приходит к погибели, заплакали, сильней умолять мертвеца стали, чтобы освободил их.
А он только смотрит, еще крепче держит, ничего не сказывает.
И два дня и две ночи не выпускал их мертвец, а на третий день ослабели мертвецкие руки, подкосились мертвецкие ноги, да их тело-то, руки их с мертвым, с телом мертвецким срослись — хоть руби, не оторваться!
Господь не прощает.
И начали они просить у соседей прощенья и у родных. Простились с соседями, простились с родными. И повели их на кладбище с мертвецом закапывать.
И так и закопали равно вместе — того мертвеца не живого, а этих живых.
Здравствуй хозяин с хозяюшкой,
На долгие веки, на многие лета!
1912 г.

Упырь
Не ведьма Дундучиха застилает на ночь стол скатертью, не ступой закостила наброжая — кроет землю белый снег, летят — падают хлопья надранными лохмотьями, воет, вьется вьюга, выбухает вихорь, метет метель-поземелица, закуделила.
Третий день и грустна и печальна коротает дни в серебряном тереме царевна Чучелка.
Третий день, как печален и грустен уехал царевич Коструб за Лукорье.
За морем Лукорье, там реки текут сытовые, берега там кисельные, источники сахарные, а вырии-птицы не умолкают круглый год.
Полпути не проехал царевич, занемог в дороге и помер. И в чужом краю его схоронили.
Вот среди ночи слышит царевна под окном кто-то кличет:
— Чучелка, Чучелка, отвори!
Вся зарделась царевна: узнала Коструба. Думает царевна: «Это он, это жених, царевич вернулся с дороги!» Встала. Отворила.
— Бери свои белые платья, жемчуг. Я в чужом краю завоевал себе землю, мой подземный дворец краше Лукорья.
Надела Чучелка белые платья, жемчуг. Спешит на крыльцо.
А он ее за руку и на коня.
Взвился конь и помчались.
Мчатся. Мчится царевич с царевной. Страх змеей заползает на сердце: видит царевна под нею не конь, таких не бывает, а ветер.
Ветер-вихорь несет их сквозь темные леса, сквозь мхи и болота — ржавцы-болота в шары-бары — пустое место.
Поравнялись с церковью, повернули на кладбище.
Тут конь исчез.
И вдвоем остались они над могилой: царевич Коструб и царевна. А в могиле чернеет из-под снега дыра.
— Вот мои земли, там мой дворец, там мы отпразднуем свадьбу: дни будут вечны и пир наш веселый без печали, без слез... — полезай!
— Нет, — отвечает царевна, — я дороги не знаю, ты — наперед, я — за тобою.
Послушал царевич царевну, пропал в могиле.
И одна осталась царевна над черной дырой. Сняла с себя платья, — да в могилу.
— На же, тяни за собою. Вот белые платья, вот жемчуга! — и, сбросив в могилу все до сафьянных сапожков, заткнула дыру, да бежать без дороги по снегу, сама не знала куда.
Летела царевна, летела — вдалеке огонек мелькает — прытче бежит. Добежала, смотрит: изба — одна-одинока изба стоит среди поля. Бросилась к двери, вломилась в сени, да в горницу...
Мертвец на лавке лежит, больше нет никого, и светит свеча.
Царевна со страха на печку, забилась в угол, сидит тихонько.
А там на кладбище, а там на могиле обманутый вышел из гроба царевич. Созвал Коструб мертвецов и полетел с мертвецами вслед по царевну.
Прилетел до избы, кричит через окно:
— Мертвец, отвори мертвецу! Будем с живым пир пировать!
Зашевелился мертвец: то ногой, то рукой поведет. А потом с лавки как встал и пошел, дверь отворил.
И нашло мертвецов полным-полна изба. Окружили печь, кличут царевну:
— Вылезай, вылезай — будем пир пировать!
— У меня нет рубашки и сафьянных сапожков, принесите мне: там они на могиле! — говорит мертвецам царевна.
Посылает царевич мертвеца на могилу.
И вернулся мертвец, принес и рубашку и сапожки.
И опять кличут царевну.
А она им: то, говорит, рукавичек нет, то платка у нее нет, то пояса...
Но мертвецы ей все из могилы достали: все платья, весь жемчуг до последней крупинки.
Кличут царевну:
— Вылезай, вылезай — будем пир пировать!
И надела царевна белые платья, жемчуг, — вышла. Вышла царевна. И в кругу мертвецов замерла.
А! как обрадован мертвый живому!
— Я тебе верен за гробом, — целовал царевну мертвый царевич и с поцелуем живая кровь убывала — теплая кровка текла в его холодные синие жилы.
Третьи петухи пропели — мертвецы разлетелись по темным могилам, там, в могилах, облизывали красные губы.
Не вернулась царевна в свой серебряный терем. Нашли Чучелку утром — белая, как белый снег, без единой кровинки, далеко в чистом поле в мертвецкой избе.
Вьется вьюга и воет, валит и, опрокидывая, руша, сбивает с ног. Разворотила, нелегкая, дубья — колодья, замела, дверь, засыпала окна — хоронит серебряный Чучелкин терем.
Холодна зима — белый снег. 1909г.


Вот уж по совести всякий, кто бывал в Благодатном, не покривит душой, помянув добром старое Бородинское гнездо. И не в насмешку с испокон веков дано ему такое прозвище, лучшего, сколько ни мудри, не придумаешь, и хоть никакого винограда в садах его не цвело и не зрело и райские птицы не пели, а уж, как есть, – ну благодатное: сама благодать Божья разливалась по его доброй земле.
Старый с колоннами дом, кленовая аллея, фруктовый сад, поля, лес, скот, люди – все Благодатненское приводило в восхищение не только соседей, но и любого наезжавшего с других краев и по делу и так себе, да того же фыркающего подстриженного петербуржца и растрепанного избалованного москвича.
Дом полная чаша, лад и порядок. Ей-богу, пчеле на зависть!
Сам Бородин, Петр Николаевич, известный чудак и такой балагур – поискать да мало: где б он ни появился, в любом обществе и когда угодно, стоило ему раскрыть рот и уж хохот не умолкал. Хохотали знакомые и незнакомые. Безразлично.
А странно было лицо совсем седого, ничуть не меняющегося балагура. Шли годы, переваливало ему за сорок, а одно и то же выражение, словно отпечатанное раз навсегда, лежало на его неподвижных застывших чертах. И странно, когда, надрывая живот, всякий со смеха покатывался по полу, лицо мертвенно-бледное чудака оставалось спокойным – ни улыбки, ни смеха, только жуткие блестки во впалых остановившихся глазах. И не менее странно, что речь его, сбивавшая все и всех с панталыку, отдавала каким-то механизмом, как у говорящей куклы, и когда кто-то попробовал записать эту речь, то на бумаге вышли самые простые ходовые слова и уж совсем не смешные.
И несмотря на такой, казалось бы, неподходящий вид Петра Николаевича Бородина и неуместность каких-либо шуток, никому в голову не приходило спросить себя: в чем же тут секрет и отчего бывает так смешно и весело? Только редкий любитель отгадывать загадки, – такой всегда найдется, – зарвавшись, пытался давать объяснения, метя, как это водится, не в бровь, а в самый глаз: тут и игра физиономии, и искусная мимика, и необыкновенно смехотворный склад речи, и необыкновенно острый взгляд – ясно, явно, понятно. К счастью, все подобные, набившие оскомину объяснения шли куда-то в прорву: никто ничего не хотел спрашивать да и незачем было. Смешно, весело – чего еще?
Петр Николаевич нигде не служил и никакими общественными делами не занимался. Одно время выбрали его уездным предводителем. Это памятное Бородинское предводительство скоро всякому вот где стало! Не оттого, что бы там плохо было или неприятность какую от него видели, совсем напротив. Веселее года не запомнят: все дела были обращены в какую-то потеху, в один сплошной смех и умору, но в результате такая вышла путаница, такие всплыли несуразности и еще Бог знает что – не расхлебаешь. И не знай Петра Николаевича, чего доброго, могли бы в лучшем случае заподозрить, что он не в своем уме, да так, кажется, в Петербурге кто-то и выразился не то в гостиной, не то на докладе. Только счастьем все окончилось благополучно.
Живой человек не без странностей, у всякого своя повадка. Ну и Петр Николаевич не исключение.
Петр Николаевич до страсти любил все прибрать к месту, притом так все хитро делал, что после найти прибранную вещь чересчур мудрено было, а то и совсем невозможно: много вещей пропадало и очень нужных. Затем он любил наводить порядок, передвигая с места на место столы, стулья, этажерки, перевешивая картины, переставляя в библиотеке книги, в чем собственно и заключались его постоянные занятия с утра и до обеда ежедневно. За обедом, предпочитая кушанья сладкие, как потроха, мозги, ножки, и не зная меры, он частенько объедался и потому вечно жаловался на живот. Любил топить печи – все зяб – и с длинною кочергой расхаживал обыкновенно от печки до печки, помешивая жар. Любил он поговорить с прислугой и мужиками, и хотя разговор всегда начинался словно бы и о делах, но в конце концов выходила одна чепуха, что влекло за собою очень нежелательные для общего порядка грустные последствия: Петра Николаевича не только никто не боялся, но – что уж таить! – веры ему не было. Кроме того, дуря и чудя, он обещал прямо-таки неисполнимые вещи: всем и каждому он дарил свою землю, правда, меру не очень крупную – три шага в длину и шаг в ширину – такой шутовской кусок. Что еще?.. Да… у него была страсть резать кур и резал он кур не хуже заправского повара: птица у него с перерезанным горлом не хлопала крыльями и не бегала безголовая, как это часто бывает при нелегкой руке. И еще он любил посмотреть на покойника, и чем отвратительнее было лицо мертвого, чем сильнее чувствовалось разложение, тем находил он покойника привлекательнее. Всякий раз, когда на селе умирали, батюшка о. Иван давал знать Бородиным, тотчас закладывался экипаж и Петр Николаевич, все бросив, летел к тому месту или в тот дом, где случался покойник.
Такого рода страсти, как выражалась Александра Павловна, труня под веселую руку над своим избалованным мужем, в котором, кстати сказать, души не чаяла, страсти Петра Николаевича касались в действительности таких чисто домашних подробностей, что упоминать о них представлялось бы совсем излишним, если бы не припутался сюда один вздорный слух, задевающий честь и репутацию всего Благодатного.
Года два назад в Благодатное заехал один старый приятель Петра Николаевича, тоже бывший петербургский лицеист, не видавшийся с своим другом с самого Петербурга. Причина появления такого гостя так и осталась невыясненной: у него никто не спрашивал, а его камердинер толковал в лакейской очень сбивчиво, – не то генерал был послан усмирять, не то делить землю. Впрочем, все это не так уж важно: разве не мог старый приятель приехать просто из любопытства?
Гость был принят радушно. Встретила его Александра Павловна, сожалевшая, что в Благодатном не все в сборе – дети разъехались, и что ему будет скучно. Но гость был так весел, много рассказывал о Петре Николаевиче, о той тесной дружбе, какой они были связаны в Петербурге в ранней молодости, и кажется, ни в каком обществе не нуждался, с нетерпением ожидая своего друга. Петр Николаевич, как на грех, с утра пропадал где-то на деревне у какого-то покойника и только поздно вечером вернулся домой. Друзья встретились. И тут произошло что-то неладное. Видно было, что гость потрясен, испуган, что у него поджилки трясутся. Или не узнал он своего друга, – или и узнал, но нашел такую перемену, что голова пошла кругом, – или заметил в лице, в поступи и в речи что-то совсем для себя неожиданное, невероятное, невозможное – в чем же дело? – А кто ж его знает! – Гость отступил на шаг и, замахав руками, вдруг лишился чувств.
Молчаливый и печальный, подозрительно озираясь и поддакивая на все, что бы ни говорилось, и с той жалкою улыбкой, какою улыбаются люди, попавшие нечаянно-негаданно в самые обыкновенные житейские тиски, которые каждую минуту можут смять тебя в лепешку, гость прожил с неделю и в одно прекрасное утро, лопоча какую-то ерунду и показывая какие-то бумаги вверх ногами, остервенелый, чуть ли не в одном белье и без багажа, ускакал из Благодатного. А вскоре после его отъезда пошли суды и пересуды и в городе и среди соседей.
Говорилось, что ничего особенного в Благодатном нет, что Бородинский прославленный дом как дом, да, пожалуй, даже с изъяном – одна половина очень заметно заново переделана после пожара, ну и сад как сад, старый, тенистый – правда, но таких садов, если поездить по России, сколько хочешь; поля, лес – что говорить – поля просторны, лес хороший, да тоже не какая-нибудь невидаль; а люди – даже совсем дрянь: беднота, земли мало, то переселялись, то опять вернулись, а во время беспорядков, если дом не сожгли и лошадям глаза не повыкололи, как это сделали у соседа Бессонова, то все-таки поговаривали и о том, чтобы дом сжечь, добро истребить да отобрать Бородинскую землю. Что же касается Петра Николаевича, то, перечисляя все его странности, несли такую крещенскую белиберду, что просто повторять совестно. И в конце концов заказывалось другу и недругу даже в самой крайней нужде бывать в Благодатном: место нечисто.
Кто-то из добрых друзей советовал Александре Павловне жаловаться губернатору, но она и слышать не хотела. Во слухах, на ее взгляд, правды ни капли не было, да и не стоило историю подымать. В самом деле: мало ли что какой-нибудь подозрительный со своего подозрительного ума не сочинит и не выдумает – ему бы только валить с больной головы на здоровую! Да притом же и разговоры как-то само собою прекратились – все-таки люди не так глупы, как кажутся.
И у всех одно осталось в памяти: Благодатное – рай земной, семья Бородиных – примерная, Петр Николаевич – известный чудак и такой балагур, поискать да мало.
Глава семьи – Александра Павловна Бородина. Ее бдительному глазу приписывались порядок и обилие Благодатненского хозяйства. Твердого характера, скупая на слова, умела Александра Павловна держать всех в струнку и не потакать: Ее боялись и слову ее верили. Замуж она вышла рано, по любви, и с первого же года замужества пошли дети: сын и три дочери, все погодки. Жизнь Александры Павловны проходила в заботах и делах, которых с каждым годом, по мере того, как подрастали дети и отношения хозяйственные путались и усложнялись, все прибывало, и так получалось, что забот не оберешься и всех дел не переделаешь. Но она готова была взвалить себе на плечи какую угодно тяжесть, лишь бы хорошо было мужу и детям. И никто не жаловался – ни муж, ни дети.
Вечерами, счастливая и веселая, она садилась за рояль: сильные пальцы ее, уверенно касаясь клавишей, вызывали большой праздничный звук – силой и радостью наполнялись высокие комнаты.
И с какой завистью посмотрел бы отчаянный бродяга из тьмы своего бездомного белого света в освещенное окно на нее, довольную своим кровом, и каким проклятием проклял бы свою судьбу неудачник, случайно встретив ее счастливый взгляд, и с какой покорностью и верой, заслышав ее голос, пошел бы за ней тот, кто зовет себе поводыря!
Контр-адмирал Ахматов, чье суждение, по меткости своей, облетало все без исключения усадьбы и повторялось городскими щеголями, крестный отец младшей Сони, называл Александру Павловну обольстительной брюнеткой. И, как всегда, был прав. И кто бы мог поверить, что эта обольстительная брюнетка, сумевшая устроить дом и жизнь дома – тихий согласный очаг, почувствовала себя однажды самой несчастною из людей. Правда, с тех пор утекло много воды, удача и счастье стерли всякую память, а в душе ее осталась только радость, только уверенность в себе и в своих силах. Пятнадцать лет назад, в день рождения Сони, Благодатное вдруг очутилось на волоске от гибели – дом чуть было не сгорел, Петр Николаевич чуть было не умер, и всех спасла Александра Павловна.
Осенью и в зимние месяцы, когда разъезжались дети, Александра Павловна проводила время только с мужем. Она смотрела на него так, как двадцать лет назад, с тою же любовью и нежностью, и видела его таким, как был он двадцать лет назад, влюбленным, и складка, явственно означавшаяся между ее темных бровей, сглаживалась. А он, высохший, длинный, как жердь, седой, с мертвенно-бледным лицом, уставясь своими неподвижными в жутких блестках глазами, стоял перед нею, оскалив зубы.
– Я тоски не знаю, – повторял он в тысячный раз, – мне легко! – а в голосе слышалось: «мне все равно, мне ничего не надо».
Но она не слышала этих жутких слов, они звучали ей как те, тогда под первый поцелуй, и она, слепая от любви, отвечала ему страстью сохранившейся женщины.
Ой, как хохотал бы подглядевший в такие минуты через окно над этой уморительной, сумасбродной сценой. Но, кто знает, возможно, что и не пикнув, лишился бы чувств, как тот гость генерал – старый друг Петра Николаевича.

В Благодатном готовилось большое событие. На Матрену зимнюю назначена была свадьба старшей дочери Лизы, окончившей в прошлом году институт. Жених был известный крупный помещик Рамейков. Все ждали с нетерпением этой свадьбы. Рассказывали, что пир выйдет на славу и что Петр Николаевич перерезал чуть ли не всех кур!
Благодатное принимало торжественный вид. Гости съезжались загодя, и не мало очень почтенных лиц прямо обезживотели в обществе Петра Николаевича, который казался особенно в ударе на россказни и зубоскальство. Александра Павловна сбилась с ног. Все надо было приготовить. Рук не хватало.
Наконец собралась вся семья: из Петербурга приехал старший сын Миша – студент-первокурсник, из Киева вторая дочь, институтка Зина, и гимназистка Соня из губернского города. Наступала важная минута. И, надо отдать справедливость, свадьба вышла веселая. Конечно, не обошлось без шутовства. Благословляя образом перед венчаньем, Петр Николаевич, видимо, собирался сказать напутствие, но после довольно продолжительного молчания ограничился кратким и весьма непечатным пожеланием в одно слово и от этого крепкого слова жених едва поднялся на ноги – смех буквально душил всякого. В церкви Петр Николаевич шепнул батюшке, о. Ивану, что во сне яйца в яме видел, и хотя о. Иван не мог не знать дурного значения сна, но тогда показалось ему все в высшей степени несообразным. И так все были настроены, что о. Иван не выдержал и, оборвав молитву, фыркнул на всю церковь, а за ним дьячок, державший теплоту, заржал уж без всякого стеснения и – пошло; не то венчали, не то гоготали, как в балагане.
После свадебного ужина молодые уехали в Москву. Но в Благодатном веселье продолжалось. Весь пост прошел как-то не по-постному. А на Святках молодежь затеяла спектакль, рядились, ряженными ездили по соседям. На пруду сделан был каток и горка. Тут на катке устраивались отчаянные состязания.
Миша Бородин считался первым конькобежцем. И действительно, стройный и необыкновенно гибкий, с поразительной ловкостью и искусством он проделывал головоломные фигуры. Не отставала и Соня, девочка быстрая – огонек, а ее звонкий смех разливался заразительно звонко в Крещенские звездные ночи. Любо было смотреть на эту пару, когда об руку они бежали с горки до дальних верб. Этого нельзя сказать о Зине: она имела больше сходства с Лизой и, как Лиза, была сдержана и молчалива, пожалуй, даже застенчива, но не без характера. «В мать дети пошли», – отзывались тетушки и дядюшки и старые знакомые, хорошо знавшие Александру Павловну.
Подходило Крещение. Товарищи Миши и подруги девочек стали разъезжаться. И Бородиным уж пора была готовиться в путь, но в деревне было так хорошо, что об отъезде не хотелось и думать.
Под Крещенье Миша и Соня, когда зажглась Богоявленская звезда, выбежали на каток, где проводили они свои последние вечера. Ночь выдалась светлая, усыпалось звездами голубое поле и мороз ударял так, что лед трескал, морозами щипало щеки. Но они рады были хоть всю ночь бегать.
Набегавшись, решили прокатиться в поле, Миша взялся править. Но только что выехали они из ворот, лошади понесли. Миша, вылетев из саней, ударился головою о забор, Соня упала в снег. На крик сбежались. Мишу подняли и отнесли в дом. Бросились за докторами. К утру Миша помер. Вот было горе.
В день похорон вечером, когда в доме было особенно пусто и всех одолевало то тягостное утомление, от которого и дело из рук валится и места себе не находишь, в Благодатное с нарочным получилась телеграмма от Рамейковых: Александра Павловна вызывалась немедленно в Москву.
В ту же ночь Александра Павловна уехала.
Зина и Соня были в большой тревоге. Петр Николаевич напротив: он по-прежнему, как ни в чем не бывало, продолжал свой образ жизни. Разница была разве в том, что кур резалось больше. Но это объяснялось тем, что Зина, простудившись на похоронах, все недомогала и ее надо было держать на диете. Да еще – ну это чудачество! – к обеду велено было подавать большущий бычачий язык.
Наконец из Москвы пришло известие: Лиза повесилась. Вот было горе.
Второго покойника опустили в Бородинский склеп, а в доме стало уж так пусто и уж так тягостно, – Александра Павловна бродила, как тень.
Она не могла простить себе, что так легко согласилась на этот брак, когда знала всегда Рамейкова за человека легкомысленного и даже подлого, да, подлого, – почему не отговорила Лизу? Ведь Лиза ее послушала бы. Да, она сумела бы убедить, она знала много самых отвратительных, самых постыдных фактов, о которых шептались посторонние даже у них в доме в день свадьбы.
Но теперь было уж поздно: и простишь ты себе и не простишь – делу не помочь. Александра Павловна чуть не кричала.
Петр Николаевич выглядел несколько утомленным, но едва ли причиной был сам по себе факт смерти. Смерть сына, как и смерть дочери, вызывали в нем то обычное для него чувство любопытства, какое он испытывал вообще к покойникам и не к таким, а к совершенно ему неизвестным. Утомление сказывалось скорее от бессонной ночи. Гроб привезен был в Благодатное закрытым, но он настоял, чтобы гроб вскрыли, и, когда сняли крышку, он уж сам открыл лицо дочери и простоял над нею, не отрывая глаз, ночь.
Теперь в своем зеленом бутылочного цвета халате Петр Николаевич дремал в кресле.
Так прошла ночь после похорон.
Состояние Зины между тем ухудшилось. Она слегла. Вызванные доктора сказали, что у нее что-то вроде дифтерита. И все Благодатное затаилось, дожидаясь рокового кризиса. Кризис наступил. Созвали консилиум. Безнадежно.
В доме заведен был строгий порядок, и обычно, когда съезжались дети, этот порядок поддерживался ими с их раннего детства: так, Лиза ухаживала за цветами, Зина кормила попугая. Теперь за цветами ухаживал старый камердинер Михей, а попугай кричал от голода.
И видно было, Зина все помнила и ее это мучило и еще мучило ее то, что, больная, лежа уж неделю в кровати, она нарушает какой-то порядок и лучше было бы, если бы отвезли ее в город, но сказать об этом она не могла, ее душило.
Из последних сил знаками Зина попросила Соню дать ей бумагу и слабою рукой написала одно слово «попугай», – карандаш выпал из рук. И она умерла. Вот было горе.

Третий Бородинский гроб унесли из дому.
В церкви на отпевании, прощаясь с дочерью и в последний раз глянув на это покорное обреченное лицо с плотно сжатыми, как сталь, синими веками и запекшимися измученными губами, Александра Павловна вдруг все вспомнила и не то недавнее счастливое, а то прошлое тайное, что никогда не вспоминалось ей столько лет. И заплакала она крепко и уж старою старухой, сгорбившись, пошла прочь от гроба.
«Разве я думала, что придется таких хоронить?» – плакала она, тряся головою.
А вместо утешения, совесть, еще больше горбя и бороздя ей морщинами кожу, говорила ей, что некого винить, нет другого виновного, кроме нее, все сама, и одна, она одна виновата кругом.
Соня весь день не отходила от матери, жалась к ней и пробовала утешать, и плакала, и большими глазами смотрела – страшно становилось за перепуганную девочку.
– Мама, что ты говоришь? – спрашивала она, пугаясь своего голоса.
И мать ей рассказала о том, прошлом и тайном, что никогда не вспоминалось ей столько лет.
Пятнадцать лет назад, тогда Соне был год, Александра Павловна взяла детей и поехала к своей матери – первый раз выехала она из Благодатного, оставив дом и мужа. И вот приснился ей сон, будто муж ее в алтарь входит. Страшно ей стало: не заболел ли муж, не умер ли? На другую ночь опять сон снится: сломалось обручальное кольцо. И опять стало страшно: муж умрет. И стала она домой собираться.
– Собралась, еду, – рассказывала Александра Павловна, – а сама, не переставая, Богу молюсь, все молюсь Богу: если, говорю, уж суждено горю, так сделай так, пускай Миша умрет, Лиза умрет, Зина умрет, только бы он жив остался. Что ж, думала тогда, маленькие еще, ничего, только бы он жив остался. Про тебя я молчала, не могла. Приезжаю домой. Оказывается в доме пожар был, а Петр Николаевич при смерти лежал. Бог услышал молитву: спас и дом и отца. А теперь… Миша умер, Лиза умерла, Зина умерла. Разве я думала, что придется таких хоронить?
Александра Павловна мучилась, не отпускала от себя Соню.
Петр Николаевич казался озабоченным и растерянным. Какая-то мысль точила его и беспокоила. Делать то, что он делал изо дня в день, он уже не мог. Вечером он попробовал было передвинуть для порядка шкап в столовой, – отодвинуть-то отодвинул, но так и бросил его стоять на тычке. Схватился за кочергу, но и с печками дело не пошло. Несколько раз Петр Николаевич заходил в спальню к Александре Павловне и Соне, присаживался на кончик кровати и вдруг подымался, оставляя убитых горем жену и дочь.
– Все потерялись – Миша, Лиза, Зина и Соня, и все нашлись, одной Сони нет, – бессмысленно и жутко бормотал он, неизвестно к кому обращаясь, не то к Михею, не то к печнику Кузьме, не то к экономке Дарье Ивановне, заменявшей по хозяйству Александру Павловну.
Поздно ночью Петр Николаевич угомонился и ушел к себе в кабинет. Камердинер Михей, как старый дядька, не оставлял его ни на минуту.
Тревожно и жутко было в доме, все углы стали холодными. Куда все девалось? Где мир, смех и счастье? Три гроба – три смерти морозом заледенили теплый огонек Бородинского очага.

Совершившиеся за какой-то месяц события – это Бородинская история со смертями – тотчас была поднята на язык.
– Тут положительно дело нечисто! – так заговорили не только в соседней Чернянке и не в соседней Костомаровке, но и в Британах и даже в Мотовиловке и, конечно, повсюду в городе.
Как, что, почему? – И давай – и пошло.
Всю жизнь Благодатненскую вверх дном перевернули, по косточкам перебрали и бабушек и тетушек Бородинских и то, чего никогда не было, и то, что было, но совсем не с Бородиными, а скажем, ну с Муромцевыми. Все на свет Божий вывели – глядите, господа, и судите, нам-то все уж давно известно!
Ухватились почему-то за того таинственного гостя-генерала – друга Петра Николаевича, который Бог знает отчего сбежал тогда из Благодатного. И сразу же все решили, что этот самый генерал все знает и стоит только допросить его и станет все ясно, как на ладони. Но где его достанешь? Туда-сюда. Руки опускаются.
Кто-то сказал:
– Перевердеева весь Петербург знает.
– Стало быть, он в Петербурге?
– Конечно!
Срочно был послан от губернатора запрос в Петербург. Чуть ли не в тот же самый день получилась справка. Доносилось, что генералов в Петербурге сколько угодно и есть с такими фамилиями, что даже не совсем ловко в дамском обществе представляться, но Перевердеева никакого нет. Может быть, Переверзев?
И пока наводили справки о каком-то Переверзеве, судили и рядили вкривь и вкось, кто-то железный, не спрашиваясь, никому не отдавая отчета, уверенно совершал свое верное дело, кто-то беспощадный семимильными шагами из дальне-далека шел творить суд и расправу по-своему.
Без Александры Павловны ничего не клеилось, и она через силу, отрываясь от своих тяжелых дум, входила в мелочи жизни. Она считала себя не вправе бросить на произвол судьбы дом, мужа и дочь, – мужа, из любви к которому она принесла такую огромную жертву, дочь, из любви к которой она пожертвовала бы сейчас всем своим покоем.
Да не ошиблась ли она, когда, молясь, отдавала в жертву троих старших, а Соню забыла? И не забыла, а нарочно не помянула? Зачем она тогда не помянула Соню? Все бы уцелели. А что если бы все четверо умерли? Но этого не могло быть; ведь она все отдала, а кто отдаст все… Зачем тогда не отдала всех? Вот вопрос, который сверлил ее и не отпускал.
А ну, как и Соня умрет? Она же вот сказала сейчас, что отдает все, а стало быть и Соню? Вот вопрос, от которого, как помешанная, металась она, боясь думать.
– Соня, Соня, где ты? – спохватывалась Александра Павловна, ища дочь, которая не отходила от матери.
К мукам за себя, за свой поступок, к мукам за единственную дочь присоединялось беспокойство о любимом муже, жизнь которого держалась на трех дорогих смертях. Петр Николаевич еле двигался, он уж не выходил из кабинета, он посинел весь, волосы примазались и блеклая мертвая кожа, точно отделившаяся от тела, висела на нем мешком.
По дому, по всем комнатам пошел тяжелый дух.
Дом был старый, под полом водилось множество крыс – их было целое поколение, и нередко случалось, что какая-нибудь древняя крыса дохла. Вот, должно быть, почему шел невыносимый запах. В другое время Петр Николаевич непременно нашел бы то место, где валялась падаль, пол подняли бы и падаль убрали бы, но теперь не до того было.
Все, кому случалось в это время быть в Благодатном, чувствовали, что так жизнь продолжаться не может, что рано или поздно – какой, все равно, – а должен отыскаться выход. И ждали. А ждать еще положено было три дня и три ночи. И два дня и две ночи уже прошли.
В субботу вечером батюшка о. Иван служил в доме всенощную и накадил изрядно – ладана не пожалел. После закуски уехал, и все не без угара разошлись спать.
– Ночью, – так после рассказывал Михей, – слышу я, барин меня кличет. – «Михей, говорит, голубчик, принеси мне петушка, Христа ради, я тебя никогда не забуду». – «А зачем, говорю, вам, барин, петух в такую пору? Ночь на дворе». – А он только глазом подмигнул: понимай, значит, зачем. Пошел я в курятник, поймал петуха пожирнее, принес петуха и нож подаю. Взял барин петуха, резать стал, а сил-то уж нет – петух все трепыхается. Ну, кое-как с петухом покончил. Крови целая лужа и на полу и на себе. Будто и лучше стало. – «Хорошо бы, говорит, Михей, покойничка посмотреть!» – «Господь с вами, говорю, какой теперь покойник, эка невидаль!» – А у самого по спине мороз подирает – вижу с барином что-то неладно, ровно что его душит, так зуб о зуб и колотит. – «А где Соня?» Да на меня как посмотрит – умирать придет час, не забуду, – так посмотрел. – «В барыниной спальне, говорю, с барыней». Тут барин, видно, успокоился, а я отошел да и прилег.
– Проснулась я ночью, – рассказывала после экономка Дарья Ивановна, – слышу, будто кот мяучит. А откуда, думаю, коту взяться? Помяукала – не отзывается, шипит.
– Петух, действительно, пел, – показывали другие.
Но, видно, и петух не помог. А какой петушок был славный! Сил у старика больше нет, сейчас задохнется. Петр Николаевич вдруг привстал на кровати:
– Все потерялись – Миша, Лиза, Зина и Соня, и все нашлись, одной Сони нет!
И одна заволакивающая мысль найти Соню сейчас же, сию секунду, подняла его на ноги и повела. Не выпуская ножа из рук, он пополз из кабинета в спальню.
Дверь в спальню оказалась полуоткрыта. В спальне было светло от лампадки. Соня лежала с матерью на кровати лицом к двери.
– Курочка, куронька моя! – шептал старик, подползая к кровати.
Соня открыла глаза. Села на кровать. И, глядя на отца, скрюченного, измазанного кровью, в ужасе вытягивала свою лебяжью шейку.
– Куронька, куряточка! – шептал он, силясь подняться на ноги.
И – поднялся.
Лебяжья шейка в луче лампадки еще больше вытянулась под сверкнувшим ножом. – Один миг – и вишневым ожерельем сдавило бы лебедь. Но уж не мог, силы оставили, ему нет спасения! Нож выскользнул из рук и вместе со склизлою кожей, отделившейся от его пальцев, упал на ковер.
Старик, дрогнув, присел на корточки, весь осунулся. Все в нем – нос, рот, уши, все собралось в жирные складки и, пуфнув, поплыло.
И плыла липкая кашица, чисто очищая от дряни белые кости.
Голый, безглазый череп, такой смешливый, ощериваясь, белый, как сахар, череп стал в луче лампадки.
И в ту же минуту огонь, распахнув пламенем дверь спальни, красным глазом кольнул мать, и обомлевшую дочь, и мертвую голову мертвого отца и, бросившись языками под потолок, развеялся красным петухом.
Дом Бородиных горел.
1908

Алексей Михайлович Ремизов (24 июня (6 июля) 1877, Москва — 26 ноября 1957, Париж) — русский писатель. Один из наиболее ярких стилистов в русской литературе.
Ремизову принесли известность его сказки и символистские романы, — прежде всего, сборники «Посолонь» (1907), «Докука и балагурье» (1914), романы и повести «Пруд» (1905), «Часы» (1908), «Пятая язва» (1912), «Крестовые сёстры» (1910). В эмиграции Ремизов в основном писал беллетризованные мемуары, самые известные из которых «Взвихренная Русь» (1927). Ремизову также принадлежит ряд драматургических произведений («Бесовское действо», «О Иуде, принце Искариотском»).
Собрание сочинений Ремизова (1910—1912) показало целостность художественного мира писателя, парадоксально соединившего в себе балагура и сказочника, изобретателя кошмара и ужаса повседневной действительности.
+Сайт с рассказами+

Похоронная часовня в неовизантийском стиле была построена на местном кладбище по заказу сенатора Жерара де Берни. Архитектором выступил Pierre Ansart, а автором мозаики - его сын - Жерар. Это не единичный пример их сотрудничества. В 1924-1925 гг. они возводят погребальную часовню-склеп в неоклассическом стиле для семьи Bellemère. Здешняя Пляска смерти исполнена в более спокойных тонах.

На стенах мы читаем:
Нет целого в плоти моей от негодования Твоего, нет мира в моих костях из-за моего греха. (Псалом 38, стих 4)
Сердце мое трепещет; оставила меня сила моя, и свет очей моих, - и того нет у меня. (Псалом 38, стих 11)

Над деревушкой Тинтерн (Уэльс) возвышается заброшенная церковь св. Марии. Хотя нынешнее здание датируется только 1866 годом, упоминания о церкви восходят к XII веку.
Здание сильно пострадало от пожара 1977 года и не было восстановлено. А вот кладбищу повезло больше: за ним ухаживают родственники тех, кто здесь похоронен.
Местным жителям очень повезло с живописными местами. В долине находятся величественные руины аббатства Тинтерн.

Аббатство было основано в 1131 году цистерцианскими монахами. Когда-то это был богатый монастырь и важный учебный центр. Сегодня можно увидеть лишь руины готического монастыря. Монастырь был уничтожен в 1536 году по приказу короля Генриха VIII.
Чтобы насладиться панорамой местности, нужно подняться на смотровую площадку - Площадь дьявола, с которой открывается шикарный вид на монастырь. Ходят слухи, что в этом месте дьявол ловил монахов и заставлял отречься от веры.

Гости и участники Олимпиады в Сочи с удивлением замечали и замечают в самом центре олимпийского городка странную территорию, окруженную рядом ровно высаженных высоких деревьев, а сбоку защищенную высокими красными щитами, чтобы не было видно со стороны цветного олимпийского моста. За этими ширмами скрывается старообрядческое кладбище поселка, который был основан казаками-некрасовцами в 1911 г. Он называется Нижнеимеретинская бухта. Казаки были все старообрядцами родом из низовьев Дона.
Когда в 17 в. началась старообрядческая эмиграция из России, вызванная религиозными гонениями, казаки-старообрядцы под предводительством атамана Игната Некрасова (их стали называть некрасовцами) приняли решение уходить от неправославной власти в изгнание. Одни ушли на Кубань, другие - в Турцию. В Турции были большие поселения некрасовцев, они имели свои церкви, соблюдали старообрядческие обычаи и строго хранили веру. В 1909г. от каждого поселка из Турции были направлены по 3 -5 ходока в Россию, к царю. Он помог им вернуться в Россию, были предоставлены корабли для переезда старообрядцев в Новороссийский порт.
На сегодняшний день поселок Нижнеимеретинская бухта - единственное поселение старообрядцев на побережье Кавказа.
В советское время старообрядцы создали свой «Колхоз имени седьмого съезда Советов» и полностью вошли в него. Колхоз был лучшим в Адлерском районе, он выставлял свои достижения в животноводстве, в овощеводстве на выставке ВДНХ.
Осталось только кладбище, на котором похоронены предки нынешних жителей Бухты. Оно действует и по сей день, на нем хоронят людей, уже не только староверов, но и жителей окрестных сел.
Когда было принято решение о начале олимпийского строительства, застройщики первоначально попытались попросту выселить староверов из поселка и снести кладбище. В результате долгих переговоров старообрядцы согласились переехать в поселок Морлинский на километр выше от моря, а кладбище решили сравнять с землей. Однако старообрядцы грудью перекрыли дорогу бульдозерам, защищая свои могилы. Решение о сохранении погоста принимали на самом высоком уровне.
Текст

В самом центре Москвы притаилась небольшая современная костница.
Здесь покоятся останки с уничтоженного монастырского кладбища.
Стоит сказать, что еще одна костница находится в Даниловском монастыре. Но ее посещение под большим вопросом, а вот в зачатьевскую костницу можно попасть, если постараться.

Зача́тьевский монасты́рь в Москве— православный женский монастырь Русской православной церкви в районе Хамовники, между улицей Остоженка и рекой Москвой.

Основан в 1360-е годы. Был закрыт в 1918 году и возобновлён в 1995 году в статусе ставропигиального.
Надвратная церковь Спаса Нерукотворного - здание 1696 года постройки является самым древним из сохранившихся на территории монастыря строением. В подклете — фамильная усыпальница Римских-Корсаковых и часовня святителя Алексия Московского.

Чтобы материалы сообщества не потерялись, мы создали архив сообщества. Ссылка всегда будет висеть в эпиграфе.

Этот пост давно нуждался в переработке, которая в свою очередь привела к наведению порядка в постах по соответствующему тэгу. Поэтому местами материал опять уплотнился.
Ссылка в названии книги ведет на файл с ней.
Некоторые книги у меня имеются, поэтому взял на себя смелость прокомментировать каждую, отмечая достоинства и недостатки.
1. Сергей Рязанцев "Танатология — наука о смерти"
Книга средняя. Многие факты известны (встречались в разных источниках) и почти не раскрыты.
Танатология (от др.-греч. θάνατος — смерть и λόγος — учение) — раздел теоретической и практической медицины, изучающий состояние организма в конечной стадии патологического процесса, динамику и механизмы умирания, непосредственные причины смерти, клинические, биохимические и морфологические проявления постепенного прекращения жизнедеятельности организма. Термин «танатология» в обиход медицинской и биологической науки был введен по предложению И. И. Мечникова. У истоков танатологии стояли выдающиеся учёные М. Ф. Л. Биша, Клод Бернар, Р. Вирхов, И. И. Мечников и другие, положившие начало изучению смерти как закономерного завершения жизни.
В начале нынешнего века танатологию было принято делить на общую, которая изучала статику и динамику смерти, морфологические и патофункциональные изменения, постмортальные явления, взаимодействие трупа с окружающей средой, технику судебно-медицинского или патологоанатомического исследования трупа, и частную, которая рассматривала виды смерти, основные и непосредственные причины смерти при конкретных заболеваниях или состояниях и их диагностику на трупе, а также трупные явления их сопровождающие. В 1961 году на Международном конгрессе травматологов в Будапеште получила своё название новая медицинская дисциплина — реаниматология, которая по многим своим аспектам тесно соприкасается с танатологией. Областью научных интересов реаниматологии являются патофункциональные процессы, происходящие во время умирания, терминальные состояния и восстановление жизненных функций. В то время как область интересов танатологии в большей степени смещена в сторону патоморфологических аспектов умирания и постмортальных изменений, наблюдающихся в трупе в различные сроки после наступления смерти при различных внешних условиях, особенности исследования трупа, а также диагностика причин смерти.
Различают общую и специальную танатологию.
Первая изучает общие закономерности умирания;
Вторая — особенности терминальных состояний при различных заболеваниях и разных причинах смерти.
В специальной танатологии применяется последовательный анализ комплекса данных (история заболевания, наследственно-конституционное предрасположение, клинические и морфологические проявления болезни), на основании которых составляется клинико-анатомический эпикриз («танатологическое мышление», «танатологическое заключение»). Значение эпикриза особенно велико в судебно-медицинской практике (судебно-медицинская танатология).
В связи с развитием реаниматологии возникла экспериментальная танатология , позволяющая изучать закономерности угасания жизненных функций и их восстановления в терминальном периоде. Клинико-экспериментальными исследованиями установлено, что основным конечным патогенетическим фактором при всех видах умирания является гипоксия (с которой связано накопление недоокисленных продуктов в клетках и тканях), и показано значение нарушений функций нервной системы, гормонального, ферментного и ионного равновесия в процессе умирания.
На протяжении всей человеческой истории, идея смерти являла собой сокровенную тайну, лежащую в основе многих религиозных и философских систем.
Однако, за исключением немногочисленных попыток, вплоть до середины XX в. место смерти в психологии оставалось практически terra incognita.
Причина, по которой психология медлила заняться изучением идеи смерти, состояла в том, что ей необходимо было обрести независимость от философии и этики. Научная респектабельность требовала занятий измеряемыми стимулами и повторяемыми и доступными внешнему наблюдению реакциями.
Результатом явилось ограничение исследований в области сознания и пренебрежение проблемами личности. Потрясения Второй мировой войны и последующие неотложные социальные проблемы заставили психологию выйти за пределы своего традиционного позитивизма. Эмпирические и клинические данные.
Важно понять, что психологическое влияние смерти распространяется не только на умирающих, старых, самоубийц или солдат, участвующих в войне. Уже маленькие дети проводят различие между "бытием" и "небытием". Ограждение детей от реалий смерти препятствует их эмоциональному росту.
На другом конце хронологического континуума находятся старые люди, которые хотят поделиться с кем-либо своими мыслями и чувствами, связанными со смертью и умиранием, но часто наталкиваются на всеобщее отвращение к разговорам о смерти.
Вследствие этого многие пожилые люди обращаются к регрессивным и неадекватным паттернам поведения в своих отношениях со смертью.
Несмотря на то что смысл смерти может изменяться с возрастом и жизненным опытом, эта тема остается одной из основополагающих на протяжении всей жизни. Смерть имеет для людей различное значение. Страх смерти тоже далек от того, чтобы считаться единой и монолитной переменной. Очевидны различные субкомпоненты страха смерти - страх попасть в ад, страх неизвестного, потеря идентичности и боль, причиняемая оставшимся в живых. Далее, у множества людей существуют значительные различия между сознательным и бессознательным страхом смерти.
Работникам помогающих профессий следует проявлять предельную осторожность в принятии на веру той степени страха, которая выражается людьми на сознательном уровне. Предчувствия и страхи в отношении умирания и смерти могут скрываться под различными масками и проявляться в таких симптомах, как бессонница и подавленное настроение, как и во всякого рода психосоматических и эмоциональных расстройствах.
Продление процесса умирания, явившееся результатом прогресса в области медицины, привело к обострению проблемы сохранения у пациентов чувства собственного достоинства и контроля над собой. Результаты клинических наблюдений и эмпирических исследований. свидетельствуют о том, что умирание является не только биологическим, но и психосоциальным процессом. Коммуникация с умирающими пациентами должна вызывать их на открытый и честный диалог с врачом и семьей и отвечать их потребности в заботе и внимании.
Влиятельная модель, рассматривающая пять "стадий умирания", была предложена Кюблер-Росс: отрицание и изоляция, ярость, попытка торговаться, депрессия и принятие. Эта модель оказалась полезной для достижения понимания того, что переживает умирающий. Обнаружилось, в частности, что эти стадии могут объединяться, идти в др. порядке или даже отсутствовать. К сожалению, распространена такая ситуация, когда профессионалы теряют мотивацию и интерес к уходу за умирающим и направляют свои усилия в другое русло, поскольку их усилия по его спасению не приводят к успеху.
2. Филипп Арьес. Человек перед лицом смерти
Написанная современным французским историком и психологом, она представляет собой фундаментальную монографию об отношении человека к смерти в период времени от раннего средневековья и до наших дней. Автор приводит обширные исторические сведения о формах и архитектурных особенностях надгробий, о возникновении и развитии искусства macabre, о том, как в течение этого отрезка времени менялось отношение церкви к смерти и погребальным обрядам. Однако основной акцент сделан не на исторический, а на психологический аспект. В центре внимания Арьеса находится весь спектр эмоций и чувств, которые человек испытывает по отношению к смерти: от чувства возвышенного умиротворения до панического страха и либидо. Вот почему столь значительное место в монографии занимают различные перверсии, связанные со смертью: некрофилия, танатофилия, асфиксофилия и пр. Именно через призму личностных восприятий индивида по отношению к смерти Арьес рассматривает искусство, религиозные культы и особенности массового сознания как некие результаты проекции самоощущения человека вовне. Книга содержит большое количество цитат: от богословов раннего Средневековья и рыцарских романов до маркиза де Сада и Льва Толстого. Некоторые вопросы, затронутые в монографии, представляют не только чисто познавательный интерес: например, неприятие современным цивилизованным обществом смерти, бегство и попытка дистанцироваться от неё порождает огромное число личностных трагедий, решить которые современному человеку не под силу.
Была в свое время настольной книгой. Однако, подход автора очень субъективен. И разбирается, в основном, тема смерти на территории Франции. Есть и другие претензии, но все же подобной литературы слишком мало, чтобы я сейчас тут придирался.
3. Неподкосов "Символ "мертвая голова"
4. Б. Акунин "Кладбищенские истории".
Слишком известная книга, чтобы я о ней говорил. Без сомнения, жемчужина литературы на тему некрополей мира. Найти в сети очень легко.
5. Рябинин "Жизнь московских кладбищ"
Вот с этой книгой в обнимку было пройдено не мало некрополей столицы. Более того, чтение этой книги дало очарование тем кладбищам, которые до нее я не воспринимал. Очень интересная история происхождения слова "кладбища". И чем кладбище отличается от некрополя.
Книга имеет несколько переизданий. Ю. Рябинин "Мистика московских кладбищ"
6. А. Моршин, В. Лобачев "Мертвым - покой, живым - забота".
Книга будет интересна тем, кто увлекается вопросом смерти в контексте православия. Описание всех церковных обрядов и поверий, связанных с темой похорон.
7. Кобак. Пирютко "Исторические кладбища Санкт-Петербурга".
Книга написана канцелярским языком. Иллюстрации встречаются лишь в первых главах и совершенно отсутствуют там,где должны быть, а именно в главах о конкретных кладбищах. Зато есть подробные списки захоронений известных людей (до 20 века).
Стоит дорого. И покупать советую лишь тем, кто собирает такие книги. А всем остальным, скачать советую.
8. Дельнов А. А. Новодевичий некрополь и монастырь
Книга А.Дельнова — не просто путеводитель по одному из самых известных мемориальных кладбищ Российской столицы. Это еще и любопытные размышления о русской культуре и архитектуре, русском народе и русской истории, рассказы о своих предках-москвичах и о себе - о том, как возникает "любовь к отеческим гробам". Большое место уделено истории самого монастыря, его знаменитым насельницам — русским царицам.
Есть, конечно, в книге и подробное описание самых известных захоронений: политиков и полководцев, артистов и писателей и просто интересных, порой незаслуженно забытых людей. Самое ценное то, что читатель может ознакомиться с биографией отошедших в вечность великих мира сего.
Без сомнения, даже тот, кто уже не раз бывал в Новодевичьем, найдет для себя в этой книге немало нового.
У автора приятный язык повествования. Непосредственно кладбищу выделены последние главы, в остальном - это экскурс в историю России и самого монастыря. Но почитать советую.
9. Матюшин С. "Священное Ваганьково"
Иллюстрированная книга об одном из известнейших некрополей Москвы - Ваганьковском кладбище. Это первый большой труд по изучению истории кладбища, его церковного некрополя и расположенных на его территории храмов. Приводятся также биографические сведения о наиболее известных деятелях церкви, погребенных на Ваганьковском кладбище.
10. Татьяна Жесткова "Московский некрополь, или Где похоронены самые известные люди в истории Москвы"
Очень подробно описывается, как найти могилу какого-либо знаменитого человека на московских погостах. И много биографии. Литература скорее для туриста или для тех, кого интересует лишь место упокоения какой-либо знаменитости.
11. Кристиаан Л. Харт Ниббриг "Эстетика смерти"
Книга Кристиаана Л. Харт Ниббрига (р. 1944), профессора Лозаннского университета (Швейцария), обращена к "последним вопросам бытия" и к непрекращающимся усилиям искусства изобразить конец жизни, воспроизвести и повторить "невероятный фокус умирания". Мировая литература, живопись, скульптура и музыка участвуют в "пляске смерти", пронизывающей текст своими ритмами и одновременно танцующей под дудку ироничного и стилистически изощренного исследователя.
Подборка тем в книге очень интересная, но язык повествования очень тяжел - нечто философское и требующее вдумчивого прочтения. Большой минус - заявленная тема главы плохо раскрывается и перескакивает на следующую.
12. А. Лаврин "Хроники Харона. Энциклопедия смерти"
Это здание - уникальный труд, в котором человеческая смерть рассматривается со всех сторон - от приключенческо-авантюрной до строго научной.
Среди центральных глав книги - "История смертных казней", "Что такое смерть", "Знаменитые уголовные убийцы", "Смерть на выбор", "Ритуальные убийства".
13. Мириманов "Четвертый всадник Апокалипсиса"
Появление первых погребений - поворотный период в становлении homo sapiens. Погребальные инсталляции палеолита принадлежат к ряду первичных форм художественной изобразительной деятельности. С этого момента смерть становится фундаментальным сюжетом мифологического, религиозного, философского сознания. Отношение к смерти определяет облик и характер культур древнего мира. На протяжении тысячелетий в разных формах искусство отражает представления о смерти как о жизни в ином мире. Образ смерти-распада и смерти-уничтожения входит в западноевропейское искусство. "Пляска смерти", стиль макабр - специфически западный феномен, порождающий массу вторичных явлений. В работе исследуются формы, в которых выражает себя тема смерти, делается попытка выявить морфологемы, определяющие стилистику этого сюжета.
Для искусствоведов и широкого круга читателей.
Чем-то похоже на Арьеса. Язык лучше, чем у Ниббрига. Очень похоже на пособие к учебнику (или на методичку для преподавателя, коими автор и является, что импонирует).
14. Энрико Де Паскале "Смерть и воскресение в произведениях изобразительного искусства"
Данный том энциклопедии посвящен теме смерти - одной из самых древних и распространенных в истории искусства. Иконография смерти и ее символической противоположности - воскресения и возрождения - показана через восемь отдельных тем: насильственная смерть как результат войны и убийства; образы и символы, распространенные в религиозной и в светской традициях; конфликт любви и смерти, Эроса и Танатоса; отношения между живыми и покойными, а также церемониалы, разработанные людьми для изъявления скорби; изображения смерти во всех ее видах и обличьях; культ мертвых и памятники, создаваемые живыми; путешествия в потусторонний мир и в загробное царство. В последней главе собрана иконография, воспевающая победу жизни над разрушительной властью смерти. Увлекательный текст подробно иллюстрируется великолепным изобразительным рядом, включая творения современных художников.
Что сказать? Оформление замечательное. Энциклопедическая разбивка помогает запомнить термины. Но информация достаточно куцая и не передает всей полноты рассматриваемого предмета.
15. Составитель Джекоб Ньюзнер "Смерть и жизнь после смерти в мировых религиях"
Книга представляет собой популярный обзор представлений о загробной жизни в крупнейших мировых религиях - христианстве, иудаизме, исламе и индуизме.
Издание адресовано широкому кругу читателей.
15. Детские книги о смерти
16. Анатоль Ле Бра "Легенда о смерти"/Сборник исландского фольклора "Корабль призраков"
17. Смирнов Ю.А. Лабиринт: Морфология преднамеренного погребения: Исследования, тексты, словарь
Жизнь и Смерть (Биос и Танатос) - первое вечное, действительное и мнимое противостояние Сущего в Природе; к этой изначальной оппозиции присоединяется и третий член "Жизнь после Смерти". Это троичное противопоставление проявляется в социально-идеоллгической сфере человеческой деятельности - прежде всего в способах обращения с умершими и в представлениях о потустороннем мире.
Проблемам некрологии и посвящена книга, в которой дается систематизация и классификация обширного тафологического материала от древности до наших дней.
18. Ионина "100 великих некрополей"
Человеческая жизнь коротка, и даже великие мудрецы не всегда могли понять, что же скрывается за вратами вечности: тайна Божественного замысла, райские кущи или адские муки? Простым смертным и вовсе не под силу было разгадать эту загадку. Однако во все времена одним из мерил духовности и нравственности народов служило их отношение к умершим. Некрополи — мемориальные сооружения прошлых эпох — занимают одно из важнейших мест среди памятников материальной культуры. Некоторые из них — это не только выдающиеся произведения архитектуры и искусства, но и важные для исследователей исторические источники.
Новая книга из серии «100 великих» содержит сведения о наиболее выдающихся некрополях всех времен и народов от египетских пирамид и зороастрийских «башен молчания» до Александро-Невской лавры, Сент-Женевьев-дю-Буа и мавзолея Мао Цзэдуна.
19. Патриция Лайсафт. Татьяна Михайлова "Банши: фольклор и мифология Ирландии"
20. Русское средневековое надгробие XIII-XVIII века
Книга является непосредственным продолжением исследования Л.А. Беляева "Русское средневековое надгробие" (М., 1966). Надгробия в ней рассматриваются под новым углом, в меньшей степени ориентируясь на археологический контекст, а также на морфологию и средневековую иконографию. Плиты теперь изучаются традиционно, как самодовлеющие объекты, прежде всего - с точки зрения их исторической информативности. Общий объем вводимого в научный оборот материала составляет около нескольких сотен новых памятников. Достоинством свода является его ориентация на древнерусскую традицию в целом, а не какое-то одно направление в ней, благодаря чему картина исследования материалов Московской Руси обогащается сведениями по Северу и Северо-Востоку. Особую ценность представляет пополненный продолжающийся каталог имен.
21. Фигуры Танатоса
В философском альманахе представлены материалы семинаров и конференций, проведенных Ассоциацией танатологов Санкт-Петербурга при содействии философского факультета С.-Петербургского университета и Института человека Российской академии наук в 1993-95 гг.
Сборник посвящен интерпретациям темы смерти в различных жанрах философского и художественного творчества. Большое место уделено в нем современным техникам работы с «текстом смерти». Особое место занимает раздел, посвященный осмыслению темы смерти в отечественном культурно-историческом пространстве.
Книга предназначена для широкого круга специалистов, интересующихся закономерностями становления и развития современной культуры.
22. Simon Marsden (+Потрясающая книга о вампирах)
23. Isolde Ohlbaum
24. Б. Карран "Предания о лесном духе природы. Мифология кельтов"
25. Ars Moriendi. Путь к смерти
26. Gerald Axelrod
27. Умереть не встать! или Карманная книга смерти
Как известно, мир уцелел, потому что смеялся. Смеяться можно (и нужно) над чем угодно. Даже над смертью.
Смешные похоронные ритуалы, забавные последние слова, веселые эпитафии, необычные факты и обычные вымыслы, прискорбные мифы и скорбная реальность - все это и многое другое собрано в небольшой книжке, читать которую смешно и одновременно грустно, легко и вместе с тем печально.
Но смех не обидный, а печаль - светла.
28. Т. Д. Панова "Царство смерти. Погребальный обряд средневековой Руси XI-XVI веков"
В монографии рассматриваются изменения в ритуале захоронения, связанные с принятием христианства на Руси, формирование городских грунтовых кладбищ и храмов-усыпальниц. Автором разработана типология погребальных сооружений и намогильных памятников, уточнена их терминология, проанализированы эпитафии и христианская символика, а также погребальный инвентарь средневековых захоронений.
Исследование построено на материалах археологических раскопок, натурных наблюдений автора, разнообразных письменных источников - летописей, лицевых рукописей и т. п.
- Панова "Некрополи Московского Кремля"
Книга представляет собой очень редкое издание, в котором приводятся данные обо всех погребениях на территории Московского Кремля, начиная с XIV в.
Издание состоит из нескольких глав:
посвященных краткому археологическому очерку о Кремлевских некрополях,
результатам многолетних раскопок, найденным надмогильным плитам и прочим артефактам.
Значительная часть книги отведена описанию захоронений в храмах-усыпальницах Московского Кремля с использованием схем расположения погребений.
Заключительная часть книги посвящена указателю имен погребенных, их социальному статусу и времени смерти.
Книга ценна тем, что большая часть записей из указателя имен относится к утраченным могилам. Особенно большие потери были понесены в 20-30-е гг. прошлого века, при "разорении" Вознесенского собора Московского Кремля, в издании приводится место первоначального захоронения и место нынешнего расположения останков. Чаще всего это подвальная палата Архангельского собора.
- Шокарев: "Русский средневековый некрополь: обряды, представления, повседневность (на материалах Москвы XIV—XVII вв.)
29. Два Льва, два анатома – Лев Львович Колесников, профессор, академик РАМН, заведующий кафедрой анатомии человека Московского государственного медико-стоматологического университета, и Лев Ефимович Этинген, профессор кафедры анатомии человека Московской медицинской академии им. И.М.Сеченова, подготовили книгу, до сих пор не имевшую аналогов на русском языке. По крайней мере в таком концентрированном виде и для непрофессиональной публики.
Древний грек Эпиктет так определил – что такое Человек: душонка, обремененная трупом. Что происходит с человеком, когда он лишается первой из этих двух составляющих, душонки, – об этом книга двух Львов. А происходит вот что…
Первая глава книги «Анатомия – нужна ли она?» – это фактически гимн профессии анатома. Пафос здесь вполне уместен. Невероятное количество интереснейшей фактуры! Авторов, что называется, буквально распирает – чувствуется, что им хочется рассказать, упомянуть, отметить все, что известно об анатомах и предмете анатомических исследований. А известно им, судя по всему, неисчерпаемое количество фактов.
«Труп, т.е. мертвое тело, по латыни cadaver. От «ca» – падать, гибнуть, «da» – от dare – давать и «ver» – от vermis – червь. Вот и получается: падший, отданный червям». Отсюда понятно, насколько специфическое место в этой «трофической» цепочке занимает анатом. Авторы приводят поразительный исторический факт. В 1919 году заведующий кафедрой в Пекинском объединенном медицинском колледже Дэвидсон Блэк жаловался, что ему катастрофически не хватает для занятий со студентами трупов. Мало того, те трупы, которые поступают из местной тюрьмы, зачастую привозят уже обезглавленными. Начальник тюрьмы вошел в положение: «отправил в колледж приговоренных к смерти со следующей запиской анатомам: «Убейте их, как вам будет удобнее»…
Очень легко соскочить в иронию, в стеб, в стилистику черного юмора. Ничего подобного в книге нет. Абсолютно достойный разговор о человеке, лишенном души, то есть о трупе. Тут – этика в своем исходном, незамутненном виде, если можно так сказать. «…Лежащее в анатомическом театре человеческое тело отнюдь не является бесполезным материальным остатком прежде существовавшей одухотворенной личности, а представляется как персона, вынужденная представить свое тело кафедре для целей преподавания».
Кстати, отметим, что вскрывать трупы – это долгое время оставалось привилегией избранных: в Вене первое вскрытие было произведено в 1404 году; в Париже – в 1497-м; врачи в Кембридже добились для себя этого права в 1564 году. Обязательное же вскрытие трупов при обучении медицине было введено лишь в середине XVII века.
Похоронным обрядам посвящена глава «Смерть – явление всеобщее и окончательное». В ней помимо всего прочего мы узнаем, откуда, собственно, пошло само название – «анатомический театр». Оказывается, работавший в Болонье анатом Мондино да Люцци (1775–1827) начал производить вскрытия под музыку. Отсюда и название – анатомический театр. Приглашались только избранные VIP, в том числе – дамы. А уж вывески (или, если угодно, девизы) в этих «театрах», которые встречали живых посетителей, как будто специально готовились для высоких греческих трагедий: Anatomia clavis et clavus medicinal – «Анатомия есть ключ и руль медицины»; Hic locus est ubi mors Daudet succurrere vitae – «Это место, где смерть рада помочь жизни»; Motui vivos dociunt – «Мертвые учат живых»; Mors ultima linea rerum – «Смерть есть предел живого».
Третья глава дала название всей книге – «Мертвые учат живых». Посвящена она мумиям и мумификации. Тут – и про знаменитые филиппинские мумии; и про В.Л.Груббера, бальзамировавшего тело царя Николая I (Груббер опубликовал протокол бальзамирования в Германии, за что был немедленно посажен в Петропавловскую крепость, и только через некоторое время его удалось вытащить с нар – друзья убедили правительство, что в данном случае имели место «простота сердечная и отсутствие всякой задней мысли»).
В каком-то смысле мумии – это граница фазового перехода между жизнью и смертью. Вернее, модель такой границы. Не случайно с середины XVIII столетия в Европе начинают создаваться объединения, нацеленные на спасение мнимоумерших от преждевременного погребения (в 1767 году – в Амстердаме, в 1771-м – в Париже, в 1774-м – в Лондоне). Вот и авторы отмечают: «Анатомия и ее объект – все-таки не жизнь, а наиболее приближенное к реальности отображение того, что было реальным».
Отдельная глава – об анатомических музеях и коллекциях и о тератологии (науке о врожденных уродствах): «Обычное в повседневности».
И заключает это необычное исследование глава, не требующая специального комментария, – «Органы человека: загадки и проблемы». Заинтересованному читателю могу порекомендовать интереснейшие монографии одного из соавторов – Льва Этингена: «Как же вы устроены, господин Тело?» (М., 1997); «Нормальная морфология человека старческого возраста» (М., 2003); «Мифологическая анатомия» (2006).
А закончить хочу еще одной цитатой из книги двух Львов. «Анатомия – не идиллия. Как и всякая иная наука, она требует страстности, отдачи, просто большого труда и обыкновенных человеческих чувств. Она требует, во всяком случае, мы так считаем, психологических чувств, психологической совместимости (это не игра словами) с трупом».
30. Мэри Роуч "Кадавр. Как тело после смерти служит науке"/"Жизнь после смерти"
31. Коути "Суеверия викторианской Англии"
32. Логунова "Печальные ритуалы императорской России"
В государственной культуре символы и церемониалы всегда играют важную роль. За деталями этикета встают вопросы политики государства, его идеологии и престижа верховной власти… Сегодня наблюдается закономерный процесс возвращения интереса к вопросам этикета, подготовки и проведения различных церемоний в Российской империи, и связано это с необходимостью возвращения к традиционным для нашей страны ценностям, нашедшим отражение в менталитете русского народа. Только опираясь на глубокие знания, можно создавать новые традиции и ритуалы, вбирая опыт предков и привнося в них реалии своего времени, поэтому изучение отработанного строя проведения государственных мероприятий, к которым в первую очередь относятся императорские похороны, настоятельно продиктовано современностью. Траурный ритуал является отражением культурных, религиозных, политических, эстетических и этических норм, принятых конкретным обществом в определенную историческую эпоху. До настоящего времени не было предпринято комплексного анализа похорон членов императорской семьи в России в XVIII-XIX вв. Впервые подробно и на протяжении продолжительного периода истории изучены и проанализированы все элементы государственного мероприятия такой значимости, как траурный ритуал в Российской империи. Уникальная книга Марины Логуновой позволяет заполнить существующий в исторической науке пробел и способствует отработке современных государственных мероприятий высокого уровня.
Серьезная книга и действительно уникальная в своем роде.
33. Й. Хейзинга, Осень средневековья
34. Акунин/Чхартишвили "Писатель и самоубийство"
«Писатель и самоубийство» — книга Григория Чхартишвили, впервые опубликованная в 1999 году, состоящая из двух томов: I часть — «Человек и самоубийство»; II часть — «Писатель и самоубийство».
Книга представляет собой исследование о самоубийстве как явлении, а также рассматривает его через писательские судьбы. Автор проанализировал судьбы более трёхсот литераторов, покончивших собой. Причины самоубийств рассматриваются с религиозных, социологических, философских, географических и профессиональных аспектов. Писательство как таковое признаётся автором опасной профессией. Обобщив философские и искусствоведческие и литературоведческие изыскания Ф. Ницше, Н. Бердяева, В. Даля, Ф. Кафки, М. Бланшо и других, Чхартишвили выделяет несколько феноменов творчества, которые так или иначе могут объяснить причины самоубийства.
35. Keith R.Lindsay "And in the End: A Guide to the World's Weirdest Funerals"
Начиная с каменного века, в связи с кончиной человека разрабатывались церемонии, похоронные обряды и службы. И в то время как одни из них носят официальный и торжественный характер, другие выглядят откровенно странно. Например, прах Джина Родденберри, создателя сериала «Star Track/Звездный путь», был рассеян в космосе, а в Викторианскую эпоху люди так боялись быть похороненными заживо, что были изобретены гробы с крышками на пружинах и дверцами, дающими возможность выбраться. Кейт Р.Линдси сравнивает погребальные практики со всего мира – начиная с гробов, разрушающихся в процессе биохимического разложения, и заканчивая пугающей похоронной музыкой, и дает остроумные и полезные советы в отношении того, как организовать отправку в последний путь. Но, в конце концов, уж лучше быть готовым к тому, что на поминках твоя бывшая произнесет надгробную речь, а подружка включит на магнитофоне “Candle in the Wind”, не так ли? Создавая книгу, полную уморительно смешных историй и незабываемых шуток, Кейт Р.Линдси вносит немного юмора в понимание похорон.
36. Зачарованный мир 1985 - 1996: Привидения/Сказания ужасов/Призраки ночи
37. Оболенский "Легенды московских кладбищ"
38. Волков "Из жизни английских привидений" / Ужасы французской Бретани
39. Зеленин "Очерки русской мифологии: Умершие неестественною смертью и русалки"
40. Русская мемориальная скульптура
41. Моника Блэк "Смерть в Берлине"
42. Уайльд "Легенды, заговоры и суеверия Ирландии"
43. Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд
44. Петрухин "Загробный мир. Мифы разных народов"
45. Жан Делюмо "Ужасы на Западе"
46. Trevor May "The Victorian undertaker" (eng)
47. Томский "Литературный некрополь"
48. "В стране троллей. Кто есть кто в норвежском фольклоре"
49. Фрезер "Золотая ветвь. Исследование магии и религии"
50. «Егорьевские диковины. Сокровища, курьезы и прочие замечательные вещи из коллекции М.Н. Бардыгина, ныне собрания Егорьевского историко-художественного музея»
51. Кузнецов "Предания русского народа"
52. Владислав Петров "Древняя история смерти"
Как возникла смерть? Кто создал ее и зачем? Кто управляет ею и можно ли ее одолеть? И если можно - то как? И что вообще такое смерть - нелепая оплошность судьбы, которую можно исправить, или кара за прегрешения и вины человеческие, которые не искупить никак и никогда? Все эти вопросы мучили людей с того самого момента, когда они осознали себя людьми. Кого только они не винили в появлении смерти: божественных творцов, которые создали человека недостаточно прочным, злые силы, которые коварно мешали процессу творения, солнце и луну, капризно препятствующих бессмертию, всевозможных животных, желавших единолично владеть земными и водными угодьями...
Писатель и историк Владислав Петров просеял сотни мифов самых разных народов - от американских индейцев до австралийских аборигенов, от коренных народов Крайнего Севера до бушменов на юге Африки. В итоге получилась книга, посвященная, с одной стороны, представлениям о смерти, которые существовали на заре человеческой цивилизации, а с другой - самой человеческой природе, которая с тех пор, похоже, не очень изменилась.
53. Славянский и балканский фольклор: от погребальных обрядов до народной демонологии
54. Живая смерть: Рассказы о мертвецах и призраках
В книгу включены «Поразительные случаи явления умерших» Д. Булгаковского (1896), готическая новелла «Живая смерть» и сказки о мертвецах лубочного писателя Ив. Рубакина (1865). Все вошедшие в книгу произведения переиздаются впервые.
55. Павлинская "Мифология смерти: структура, функция и семантика погребального обряда народов Сибири: этнографические очерки"
Предлагаемый сборник знакомит читателя с малоизвестным материалом по традиционным культурам Сибири, связанным с идеей «смерти» как перехода к иной форме существования, ставшей парадигмой для всех обрядов жизненного цикла. Представленные в нем статьи существенно дополняют наши знания о мировоззренческих системах традиционных обществ северного региона Евразии и являются основой для нового уровня обобщения материала, связанного с архаическими представлениями о диалектике жизни и смерти.
56. Сибирский сборник: Погребальный обряд народов Сибири и сопредельных территорий:Том 1и Том 2
57. От бытия к инобытию: фольклор и погребальный ритуал в традиционных культурах Сибири и Америки.
58. Саладин "Очерки истории московских кладбищ"

Мы долго ждали, что эта редкая книга появится на просторах Интернета, но в итоге решили сделать скан сами.
О книге:Скромно изданное, затерявшееся среди книг с цветными иллюстрациями, неброское чтиво для любителей прогулок по московским кладбищам. На обложке стилизованная оградка да одинокое деревце. Автор собирался опубликовать свой опус у Сабашниковых еще в 1916 г., но труд его оказался несвоевременным, а скоро и сам он скончался от истощения после желанной его разночинскому сердцу революции. Сомневаюсь, что его могила сохранилась, во всяком случае в послесловии академика РАО С.О.Шмидта и комментариях С.Шокарева на это нет указаний. Однако благодаря их работе сохранилась ценность книги, которая т.о. остается вероятно единственным памятником А.Т.Саладину.
Московский некрополь претерпел за последние 85 лет весьма существенные (и крайне неблагоприятные) изменения. Из 26 кладбищ описанных автором сохранилось 12, причем и они испытали на себе все превратности судьбы. Уничтожены были Лазаревское, Старое Лютеранское, кладбища Алексеевского, Скорбященского, Покровского, Симонова и Данилова монстырей, а также Еврейское, Братское, кладбище Новоспасского монастыря и так далее. Впрочем, очень немногие могилы, заслуги жителей которых в той или иной степени признавались Советским правительством были перенесены на Новодевичье или Донское кладбища, так с Еврейского кладбища были перезахоронены останки Исаака Левитана. Т.о. можно констатировать, что большая часть могил о которых рассказывает Саладин ныне не существует, несмотря на величие их владельцев.
Книга представляет описание кладбищ (в достаточно лирическом стиле) и наиболее интересных захоронений. Очень часто даются достаточно обширные биографии и эпитафии деятелям былых времен. Автор вообще использует много стихов. Описания кладбищ появившихся в годы Первой мировой особенно уникальны, скоро после 1917 г. они были уничтожены. После каждой главы следуют фотографии могил того или иного кладбища. Как было отмечено, актуальность книге придают комментарии С.Ю.Шокарева, который освидетельствовал фонд московского некрополя в нынешнем виде и указал состояние каждой могилы из указанных Саладиным в настоящее время..
"Кладбище - это особый мир, полный воспоминаний, полных острых или тихих примеренных сожалений о тех, которые жили и которых уже нет. Родные, друзья, ушедшие «по ту сторону добра и зла», какими-то невидимыми нитями призывают живых к своим могилам.
Великий химический процесс превращает тело человека в ничто, и ничего уже не остается в могиле, что составляло «я» человека. Но как-то невольно у могилы близких встает их образ, оживают воспоминания о них. Как будто они где-то рядом, и только какая-то легкая завеса скрывает их от мира живых..."
59. "Сент-Женевьев-де-Буа"
На знаменитом русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа близ Парижа упокоились священники и царедворцы, бывшие министры и красавицы-балерины, великие князья и террористы, художники и белые генералы, прославленные герои войн и агенты ГПУ, фрейлины двора и портнихи, звезды кино и режиссеры театра, бывшие закадычные друзья и смертельные враги…
Одни из них встретили приход XX века в расцвете своей русской славы, другие тогда еще не родились на свет. Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Иван Бунин, Матильда Кшесинская, Шереметевы и Юсуповы, генерал Кутепов, отец Сергий Булгаков, Алексей Ремизов, Тэффи, Борис Зайцев, Серж Лифарь, Зинаида Серебрякова, Александр Галич, Андрей Тарковский, Владимир Максимов, Зинаида Шаховская, Рудольф Нуриев…
Судьба свела их вместе под березами этого островка ушедшей России во Франции, на погосте минувшего века. На страницах увлекательной книги Бориса Носика оживают многие имена великих и неизвестных с их горестями и радостями, хитросплетениями судеб…
***
КНИГИ О СМЕРТИ (ТАНАТОЛОГИЯ):
Вагин, Игорь. Психология жизни и смерти. - СПб., 2001.
Гнездилов А.В., Губачев Ю.М. Терминальные состояния и паллиативная терапия: Учебно-методическое пособие. - СПб., 1997.
Гроф, Станислав. Хэлифакс, Джоан. Человек перед лицом смерти. - М., 1996.
Карандашев, Виктор. Жить без страха смерти. - М., 1999.
Книги мертвых: Антология. - СПб., 2001.
Кублер-Росс, Элизабет. О смерти и умирании. - К., 2001.
Левин, Стивен. Кто умирает?: Исследование проблем осознанной жизни и осознанного умирания. - К., 1996.
Налчаджян, Альберт. Загадка смерти: Очерки психологической танатологии. - Ереван, 2000.
Некрополь: Кладбища Санкт-Петербурга (Справочник). - СПб., 1992.
Орофино, Джакомелла. Практики смерти и умирания: Тайные учения Тибета. - М., 2001.
Русский православный обряд погребения. - М., 1996.
Шенкао, Мухамед. Смерть как социокультурный феномен. - М., 2003.
КНИГИ О ЖИЗНИ ПОСЛЕ СМЕРТИ:
Баркер, Эльза. Письма живого усопшего. - Мн, 2001. (Лучшая книга о жизни после смерти, которые я читала. Очень рекомендую).
Баркер, Эльза. Письма живого усопшего, или Послания с того света. - СПб. (Самиздат).
Бейли, Алиса А. Проблема смерти: Выдержки из произведений Алисы А. Бейли и Тибетского Учителя Джуала Кхула. - М., 1999. (Описание смерти в эзотерическом контексте. Рекомендую к прочтению).
Бернхэм, Софи. Книга об ангелах: Размышления об ангелах от прошлого до нынешних дней, и как они касаются нашей жизни. - М., 2001.
Гонзалес-Виплер, Мигьене. Что происходит после смерти: Научные и субъективные свидетельства жизни после смерти. - СПб., 1997.
Ди, Лора. Диксон, Олард. Тайны загробного мира. - М., 2003.
Запорожец В.М. Контуры мироздания. Тайна смерти: жизнь продолжается! - М., 1994.
Жизнь за гранью жизни. - СПб., 1997. (Собрание представлений о жизни после смерти. Рекомендую для начинающих).
Кравчук Ю.А. Хроники с того света. - СПб., 2000.
Клемен, Карл Христиан. Жизнь мертвых в религиях человечества. - М., 2002. (Эволюция представлений о жизни после смерти в религиях мира. Рекомендую для интересующихся).
Коротков, Константин. Свет после жизни: На пороге тонкого мира. - СПб., 2003.
Лагранд, Луис Е. Общение после смерти: Необычный опыт тех, кто оплакивает смерть своих любимых. - СПб, 1997. (Эту книгу с тем же успехом можно было бы отнести в раздел «Книги о переживании тяжелой утраты (смерти близких)». Паранормальный, а, на мой взгляд, вполне нормальный опыт контактов скорбящих с умершими. Книга написана очень интересно и живо. Очень рекомендую к прочтению).
Льюис, Джеймс Р. Энциклопедия представлений о жизни после смерти. - Ростов-на-Дону, 1996. (Представления о жизни после смерти, изложенные в форме энциклопедии. Настольная книга танатолога. Очень рекомендую).
Майер, Рудольф. О судьбе умерших. - М., 2001.
Мамфорд, Джон (Свами Анандакапила Сарасвати). Смерть: начало или конец? - М., 2002.
Моуди, Реймонд. Все о встречах после смерти: Как встретиться с умершими близкими. - М., 1998. (Классическая книга о встречах после смерти популярного автора. Рекомендую для начинающих).
Моуди, Реймонд. Жизнь после жизни. - М., 1999. (Снова классика жанра. Рекомендую для начинающих).
Ньютон, Майкл. Путешествия души: Жизнь между жизнями. - СПб., 2002. (Очень популярная книга о жизни после смерти. Рекомендована многими читателями к прочтению).
Пайк, Джеймс А., Кеннеди Диана. Диалог с потусторонним миром. - М., 1998.
Сатпрем. Мать, или Новый вид (Мать: трилогия, том II). - СПб., 1997.
Сатпрем. Мать, или Мутация смерти (Мать: трилогия, том III). - СПб., 1997.
Сатпрем. Разум клеток. - СПб., 1995.
Сведенборг, Эмануэль. О небесах, о мире духов и об аде. - М., 1993. (Классическое произведение о жизни после смерти. Многие моменты о жизни «духов», записанные в XVIII веке, полностью совпадают с исследованиями современных авторов и медиумов. Мои рекомендации).
Тибетская книга мертвых. - М., 1998.
Тихоплав В.Ю., Тихоплав Т.С. Великий переход. - СПб., 2002.
Тихоплав В.Ю., Тихоплав Т.С. Жизнь напрокат. - СПб., 2002.
Фламмарион, Камиль. После смерти. - М., 1999.
Форд, Артур. Жизнь после смерти. (Самиздат. Одна из лучших книг на тему жизни после смерти, которые мне встречались. В свое время эта книга меня просто потрясла! Очень рекомендую).
Хайат, Дэвид. Жизнь и любовь после смерти. - Киев, 1997.
Шефер, Хильдегард. Диалог с Клавдием: Послания человечеству из потусторонних миров. - М., 1998.
Шри Ауробиндо. В поисках души нетленной: Фрагменты из работ. - СПб., 1997.
Шуванова, Людмила. Люди, вы нас слышите?!! - СПб., 2002.
Эндрюс, Тэд. Как общаться с ангелами и астральными духами. - М., 2000.
КНИГИ О ПЕРЕЖИВАНИИ ТЯЖЕЛОЙ УТРАТЫ (СМЕРТИ БЛИЗКИХ):
Василюк, Федор. Психология переживания. - М., 1984.
Дейтс, Боб. Жизнь после потери. - М., 1999. (В поздних изданиях книга называется «Наутро после потери». Лучшая книга о переживании тяжелой утраты (смерти близких) с описанием процесса горевания и специальных упражнений для работы над горем среди тех, которые мне встречались. Очень рекомендую всем горюющим).
Литвак Михаил, Мирович Михаил. Как преодолеть острое горе. - Ростов-на-Дону, 2000.
Моуди, Раймонд. Жизнь после утраты: Как справиться с несчастьем и обрести надежду. - М., 2003.
Норвуд, Робин. Как принимать удары судьбы (Почему Я? Почему Это? Почему Сейчас?). - М., 1995. (Эзотерический взгляд на процесс и смысл переживания сложных жизненных ситуаций, в том числе тяжелых утрат. Книга способна полностью изменить ваш взгляд на происходящие сложные события в вашей жизни. Очень рекомендую).
СУИЦИДОЛОГИЯ:
Дюркгейм, Эмиль. Самоубийство: социологический этюд. – М., 1994.
Лукас Кристофер, Сейден Генри. Молчаливое горе. Жизнь в тени самоубийства. - М., 2000.
Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблемы самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах. - М., 2001.
Шнейдман, Эдвин. Душа самоубийцы. - М., 2001.
*
кто в курсе нашумевшей книги Филиппа Арьеса - вот её критика:
* Гуревич А. Я. Смерть, как проблема исторической антропологии : о новом направлении в зарубежной историографии // Одиссей. Человек в истории. – М. : Наука, 1989. – С. 114–135.
* Федорова М.М. Образ смерти в западноевропейской культуре (Психология смерти и умирания. Культурология смерти) - читать
Роганов С.В. Критерий "смерти мозга" и трансформация феномена смерти в современной культуре - читатьеще на форуме
The Encyclopedia of Death and Dying

Самое старое здание Сан-Франциско было построено в 1776-м году и перестроено в 1782-м, став одним из целой цепочки христианских миссий, возведенных испанцами по всему побережью. Непосредственно к строительству пришедшие испанские колонисты, твердо решившие заняться «просвещением дикарей», привлекали индейцев местных племен олони и мивоки. Официально миссия носит имя тезки города, святого Франциска Ассизского, но большинству она известна как миссия Долорес, Божией матери скорбящей. Название это она получила от протекавшего рядом ручья Долорес, но указание на скорби оказалось весьма подходящим. Жившие на территории миссии индейцы, из которых испанцы пытались сделать настоящих христиан, сотнями умирали здесь из-за плохих условий содержания и европейских болезней, завезенных колонистами. Их останки хоронили тут же, у стен миссии. Впоследствии на старом кладбище в честь погибших индейцев был поставлен мемориал.
На кладбище миссии вообще отражена почти вся ее история — рядом с индейскими захоронениями располагаются и могилы следующих здешних обитателей, в том числе мексиканского губернатора, когда-то управлявшего Сан-Франциско, и жертв золотой лихорадки, охватившей Калифорнию.(с) ozon.travel

Считается, что в этой церкви крестилась Мария Кончита Аргуэлло, невеста Николая Резанова, чья история любви нашла воплощение в музыкальном произведении «Юнона и Авось». Здесь же состоялась их с графом помолвка.

Пишет Bellena
В официальных путеводителях по Трентино-Альто-Адидже озеро Резия (нем. Решен), из которого поднимается старинная колокольня, - самая главная достопримечательность региона.

Озеро Резиянаходится на высоте 1498 м недалеко от границ Швейцарии и Австрии и является самым большим в Южном Тироле. Мимо проходит старинный путь из Италии в Германию, который в античности был известен как Via Claudia Augusta, в средние века как Швабский путь. То, здесь произошло совсем недавно и из-за чего о целой деревне напоминает только старинная колокольня, называют трагедиейна озере Резия.

Когда-то на перевале Резия было три естественных озера: Резия, Курон (которое также называли Средним озером) и Сан-Валентино алла Мута. В 1950 году первые два были объединены в большое водохранилище, и только колокольня деревни Курон возвышается из него как немой свидетель тех событий, оставивших без дома, земель и без прошлого множество семей Южного Тироля.

О старинной деревне Курон (Граун) впервые упоминается в источниках, датируемых 1140-60 (как Curun, от Curuna - скачки), к 1414 году название трансформировалось в Граун. Водохранилище для производства электроэнергии здесь планировалось построить, еще когда эти земли принадлежали Австро-Венгерской империи. После Первой мировой войны в 1919 году Южный Тироль был аннексирован Италией. Правительство одобрило проект повышения уровня воды в озере Резия на 5 метров, что не угрожало находившимся в непосредственной близости деревням Курон и Резия.

Но затем тендер выиграла большая промышленная группа Монтекатини, и по их планам уровень озера должен быть поднят на 22 метров, в результате чего Курон должен был быть затоплен. Строительство плотины вызвало недовольство местных жителей, которые, чтобы прекратить работы, пытались привлечь на свою сторону даже Папу Римского. Консорциум Монтекатини задавил выступления и незаконно получил разрешение Рима на строительные работы, которые начались в 1939. Тогда на каждом из озер планировали организовать гидроэнергоблоки.

Во время немецкой оккупации северной Италии работы были приостановлены, и местные жители надеялись, что с водохранилищем покончено. Но в 1946, несмотря на экономические трудности послевоенного периода и отсутствие материалов, строительство было продолжено. Благодаря швейцарским инвестициям удалось импортировать необходимое из Аргентины, из Калабрии и других регионов Северной Италии. На стройке трудилось около 7000 работников, на проект было потрачено около 25 млрд лир.

К сожалению, все старания местных жителей сохранить свои дома были напрасными, и воды трех озер скрыли 163 дома и 523 гектара сельскохозяйственных угодий. Несмотря на международные протесты, научные экспертизы, аудиенции у Папы, надежды жителей Курона смыло в буквальном смысле. Все, что осталось от деревни - колокольня, что до сих пор высится посреди из вод озера Резия.



В восемь часов вечера 16 июля колокола Святого Петра звонили в последний раз. Через три дня жители Курона спустили вниз по лестнице башни старый колокол, который находился там с 1505 года. Все здания в поселении были подорваны. 23 июля, в воскресенье, пытались взорвать и церковь с колокольней, но удалось это лишь частично. Тихая и пустая, башня все еще возвышается над озером как напоминание о случившемся здесь. Разрушенный поселок был отстроен на восточной стороне долины, туда были переселены все жители.



Старая романская колокольня датируется 1357 годом, церковь была перестроена в 1832-38. Зимой, когда озеро замерзает, до колокольни можно дойти пешком и даже забраться внутрь. Говорят, что холодными зимними ночами можно слышать колокольный звон, но, как мы помним, колокол сняли еще до того, как вода скрыла деревню.

Арки Скалигеров (итал. Arche Scaligere; гробницы Скалигеров) — готические надгробия трёх представителей рода Скалигеров, управлявшего Вероной в XIII - XIV веках. Расположены рядом с церковью Санта Мария Антика. Предшественником арок Скалигеров считается висячий саркофаг Гульельмо ди Кастельбарко, созданный в 1320 году и находящийся у церкви Санта Анастазия.


Арка Кангранде I делла Скала

Расположена над входом в церковь в Санта Мария Антика и выполнена в форме табернакля. Является одним из самых выдающихся образцов веронской скульптуры XIV века. Скульптор неизвестен, авторство ряд исследователей приписывает Джованни Риджино, но традиционно автора называют «мастер арок Скалигеров». Кангранде I дважды изображён на ней: лежащий, объятый вечным сном и на вершине надгробия сидящим на лошади как участник турнира. В настоящее время оригинал гробницы находится в музее Кастельвеккио, а над входом в церковь установлена копия.

Арка Мастино II

Мастино II делла Скала, скончавшийся в 1351 году, начал строительство надгробия ещё при жизни. Саркофаг украшен фигурами ангелов и святых, сам правитель, одетый в доспехи, изображён на коне.

Арка Кансиньорио

Выполнена в 1375 году мастерами болонской школы Гаспаре Броаспини и Бонино да Кампионе. Надгробие шестиугольной формы поддерживается витыми колоннами. Грани украшены скульптурой, рельефами. На вершине установлена конная статуя Кансиньорио.

Рядом с этим монументами расположены скромные захоронения остальных представителей рода Скалигеров: Мастино I, Альбоино, Бартоломео, Альберто I и Кангранде II.

Симплициссимус (нем. Simplicissimus) — сатирический еженедельник в Германии, издававшийся с 4 апреля 1896 года по 13 сентября 1944 года в Мюнхене. Эмблемой журнала был созданный художником Томасом Т. Гейне красный бульдог на чёрном фоне.
Журнал был основан издателем Альбертом Лангеном и художником Т. Т. Гейне.
Среди авторов и сотрудников журнала следует назвать следующие фамилии: Герман Гессе, Томас Манн, Генрих Манн, Эрих Кестнер, Людвиг Тома, Густав Майринк, Карл Арнольд, Франк Ведекинд, Якоб Вассерман, Альфред Кубин, Бруно Пауль, Генрих Цилле, Гуго фон Гофмансталь, Георг Гросс, Олаф Гульбранссон, Кете Кольвиц, Курт Тухольский, Вильгельм Шульц.
Целью сатирических опусов журнала были церковь, мелкобуржуазная, мещанская мораль, внешняя политика кайзеровской Германии, чиновничество и бюрократия, реакционная военщина и проч. В Австро-Венгрии «Симплициссимус» был запрещён, а Гейне и Ведекинд подвергались арестам в связи с обвинениями в оскорблении императорского величества.
С 1909 по 1914 год толщина журнала увеличилась вдвое, с 8 до 16 страниц. Во время Первой мировой войны «Симплициссимус» утратил сатирическую тональность, начал печатать патриотические и пропагандистские материалы, а мишенью его критики стали державы — противники Германии. Такой резкий разворот на 180° шокировал многих бывших поклонников «Симплициссимуса» из рядов левой интеллигенции. В то же время некоторые деятели культуры журнал поддержали, в том числе Т. Манн. После окончания войны редакция долго не могла определиться в своей политике. В 1919—24 годах, с одной стороны, она позволяла себе иногда довольно острую критику ситуации в Германии, с другой — продолжала держаться крайне враждебной позиции по отношению к её бывшим военным противникам, в особенности к Франции и России. Постепенно «Симплициссимус» утрачивает свою довоенную остроту и общегерманское значение, чему способствует также становление Берлина как культурного центра страны.
Положение издания начало улучшаться с 1924 года, когда редактором его становится Герман Зинсхеймер и в журнал начинают возвращаться некоторые талантливые авторы — К. Тухольский, К. Кольвиц, И. Рингельнац и другие. В 1929 году «Симплициссимус» возглавляет придерживающийся радикально-революционных взглядов журналист Франц Шёнбернер, и до 1933 года журнал вновь является одним из популярнейших изданий Германии. В то же время, благодаря политической отточенности статей, он очень скоро вступает в конфликт с набирающим в стране силу нацизмом.
В феврале 1933 года редакция «Симплициссимуса» была разгромлена штурмовиками СА. Редакция журнала после этого сразу приостановила любую политическую критику. Т. Гейне, как еврей, был изгнан из редакции и иммигрировал в Чехословакию. О. Гульбранссон, К. Арнольд и ряд других художников и журналистов остались на своих местах. Эрих Шиллинг, например, прежде активный критик нацизма, с 1933 года становится его восторженным пропагандистом. Эта «позиция хамелеона» прежде уважаемого издания вызвала волну возмущения среди эмигрантов-антифашистов. Так, Клаус Манн писал: «Из всех печатаемых в Третьем Рейхе гадостей для меня т. н. „сатирический“ еженедельник „Симплициссимус“ наиболее отвратителен…» (в «Новом дневнике», 1937).



История, собственно, такая: после череды поражений в войне с японцами и "кровавого воскресенья" 1905 года появилась целая куча подпольных газет и журнальцев, в которых, типа, глас народа клеймил власть. Под народом тут подразумеваются нигилисты, анархисты, социалисты, меньшевики, большевики и прочие группировки, которые тогда были чем-то вроде нынешних субкультурных тусовок, такие же неорганизованные, но ярко-выраженные, и объединяла их одинаковая жажда реформ. И кинулись они писать и рисовать всякую "сатиру" — тогда это было не про "хохмить", это была такая жёсткая политическая тематика, способ в открытую возводить в гротеск то, о чём все думали, но молчали. Многие эти газеты и журнальцы только в одном экземпляре увидели свет, другие были популярны...
Взято тут


Случайная смерть — убитый гробом.
Генри Тейлор умер нелепой смертью. Он нес гроб во время траурной церемонии, проходившей на лондонском кладбище Кенсал-Грин, но вдруг споткнулся и упал на землю. Те, кто нес гроб вместе с ним, выпустили его из рук, а он в свою очередь опрокинулся на лежащего беднягу Генри, сломав ему челюсти и ребра
Газета Illustrated Police News от 1872 года сообщила о жуткой неразберихе, возникшей среди присутствующих на похоронах после неожиданного инцидента, в результате которого покойников стало двое. А вдова покойного (которого собирались хоронить), впала в истерику.
Церемония прощания все же была продолжена не смотря на то что раненого Генри Тейлора доставили в отделение хирургии ближайшей больницы. Генри не удалось спасти, он истек кровью в течение суток. Причина — случайная смерть.
После данного инцидента специалисты советовали хоронить покойных в гробах с круглым основанием для предотвращения подобных ситуаций.
*
The Illustrated Police News (1864-1938) - один из первых английских таблоидов, освещающих в том числе и криминальную жизнь туманного Лондона.
Ньюсмейкеры ещё тогда уяснили, что половину информации их читатели воспринимают визуально и весьма пресную статейку можно усилить эмоциональной иллюстрацией.

Что характерно, там печатали ещё и вести с иностранных полей, видимо, чтобы подданные Виктории не думали, что только у них чад кутежа такой. Вот заметка про случай зомбоапокалипсиса в России:
The funeral was in full swing when the lid of the coffin lifted, and the corpse began to climb out.
This was, needless to say, an unexpected turn of events. White-faced with fear, the priest and the mourners alike ran from the church of their Russian village and scattered to their homes, bolting their doors. The ghoul lurched after them, bursting into the house of an old woman who had not been quite so nimble with her lock.
As the priest collected his senses, he realised the rampaging corpse was actually a coma patient who'd regained consciousness. Too late. The peasants in his parish had plucked up their nerve, armed themselves with guns and stakes and set off for an exorcism. By the time the priest arrived on the scene, the zombie had been successfully returned to the other side, and the body thrown into a marsh.
Перевод:
"Похороны были в полном разгаре, когда крышка гроба поднялась и труп начал вылезать.
Излишне говорить, что такое развитие событий было непредвиденным. Побелев от страха, священник и скорбящие вместе убежали из церкви в их русской деревне и рассыпались по домам, задвигая засовы на дверях. Упырь пошатываясь, кинулся за ними и ворвался в дом старушки, которая не смогла достаточно быстро запереться.
Когда священник взял себя в руки, он понял, что лютующий покойник на самом деле был коматозником, внезапно пришедшим в себя. Слишком поздно. Крестьяне его прихода набрались духу, вооружились ружьями и кольями, и отправились на экзорцизм. К моменту прибытия священника на место событий зомби был успешно возвращён в потусторонний мир, а тело сброшено в болото."
Эх, жаль, картинки к этой заметке я так и не нашла. Отсюда

Пишет Паучишко:

Ознобишино - маленькое село под Подольском, что в Московской области. Не смотря на его небольшие размеры, первое упоминание села датировано началом XVII века. В селе расположена церковь Троицы Живоначальной. Храм был построен в 1863—1873 годах по проекту архитектора Н. И. Финисова, в 1908—1911 году по проекту Н. Н. Благовещенского была сооружена колокольня. Но церковь на этом месте, сначала деревянная, находилась как раз с начала XVII века, и потому на кладбище этого вроде бы непримечательного села сохранилось несколько старинных надгробий - увы, почти полностью истертых временем.





















В остальном - ничем не примечательное сельское кладбище. Однако на его территории неожиданно находится курган вятичей. Вокруг в полях есть еще курганы, но мы уже не пошли их искать. А в сети есть информация, что эти курганы (XI - XIII вв.!!) демонстрируют длительную приверженность вятичей дохристианским традициям, не смотря на непосредственную близость светского и духовного центра - города Перемышль Московский.

Церковь де-ла-Викторияполучила название в память о победе над маврами, предсказанной Католическим королям основателем Ордена Минимов – Франциском из Паолы.
О первоначальном виде церкви, которая строилась в XVI в., сведений сохранилось мало. Известно, что она действовала до конца XVII в. Когда храм пришёл в аварийное состояние, его снесли, а в 1693 г. начали строительство новой церкви, открывшейся спустя 7 лет.
Отличительной особенностью здания является архитектурный ансамбль, который создаёт крипта, ризница и заалтарная капелла. Наиболее интересным элементом этого ансамбля выступает башня-ризница. Её построили в числе первых по всей Испании.

В башне три разных по форме этажа. Нижний, сделанный квадратом этаж имитирует пантеон графов Буэнависта. Это весьма мрачное место, благодаря необычному художественному оформлению: чёрный фон разбавлен скелетами и фигурами из белого алебастра, которые изображают различные стадии смерти. Данный пантеон является своеобразным символом избавления от смерти, которое несёт людям Христос. Это также подчёркивает структура главного алтаря, в которой стоит крест, как символ триумфа над смертью.

Базилика Нотр-Дам-де-Фурвьер (XIX) — церковь на вершине холма Фурвьер, возвышающегося над Лионом. Верхний храм освящён в честь Девы Марии; находящаяся под ним крипта освящена в честь святого Иосифа.
Именно в крипте можно найти знаменитые напольные мозаики семи смертных грехов и платы за них.

Больше видовбазилики.

Пишет Морион*:
Всё началось с того, что неподалеку от нашего жилища обнаружилось старинное кладбище. Поросшие плющом могилы, скульптуры и всё такое, красота, короче. Мы пошли туда погулять, потом пошли туда пофотографировать, потом пошли туда на вечер летучих мышей, потом снова на ещё один вечер летучих мышей и ну в общем понеслось. Мы стали друзбями кладбища, ходили на волонтерский день, когда добровольцы собирались и разгребали заросшие участки кладбища, потом ходили на интереснейшую экскурсию про могильные камни с геологической точки зрения - откуда их привозили, в какие века какие использовали, как разные камни себя ведут со временем, какие лучше поддаются обработке, - ну и короче, всё закончилось тем, что мы теперь такие волонтеры, у которых есть доступ к садовым инструментам в любое удобное время и разрешение разгребать заросли в любом сильно заросшем участке кладбища! А я хотела показать ещё несколько фотографий, чтобы вы осознали всю мощь, так сказать, ситуации.
Так что вот.
Захоронения на этом месте проводили ещё в 16 веке, но массовое кладбище открыли в 1837, так что большинство надгробий этого периода. Примерно в то же время были построенны административные здания у входа и кладбищенская часовня в стиле, кажется, неоклассицизма, если я не ошибаюсь. Выглядит это довольно романтично, особенно в сочетании с раскидистыми деревьями.




Йорк был в те времена довольно богатым городом ( да и остается), поэтому люди имели деньги на какие-нибудь особенно красивые надгробия и дорогие скульптуры. Благодаря им гулять по кладбищу интересно.


Почему-то я не особенно люблю фоткать всяких ангелов и скульптуры, поэтому их изображений у меня не особенно много.
Вот милые:


И вот ещё:

Ещё в Йорке на могилах любили ставить каких-нибудь птичек, зайчиков, белочек и что-то такое подобное, но я их как-то совсем пропустила на фото.

Зато есть такие вот красивые штуки ( фото зимнее, потому, что летом через заросли не очень видно это шикарное строение)


И вот такое вот роскошество:






Ну и милота ещё, куда ж без совушек:


Ну а теперь немного о том, почему мы волонтёрим на кладбище.
Вот почему!

Да да, во всех этих зарослях старинные захоронения с украшениями, мозайками, скульптурками и забытыми личными историями! И плющ цепляется за камни, разедая их, увеличивая трещинки и уничтожая историю и красоту.



Ну, кроме деревьев, плюща и всяких других трав, которые я не знаю, уничтожением кладбища занимается ещё и ежевика.


Хотя те места, которые мы расчищаем сейчас, не выглядят так безнадежно. Но мы только начали! Туда, где совсем безнадежно тоже когда-нибудь доберемсяВот соседний ряд, который планируем отчищать от плюща, лишних растений и кустов ежевики:


А вот всякие милые местные жители:


паук-эстет, сидит прям звездой в середине надгробия


а улиток там очень много и им почему-то очень нравится заползать на только что отчищенные от плюща плиты. Жрут они там что-то, что ли...
Но только осторожно отдерёшь все побеги растений, отвернёшься на минуту, на плите уже пара улиток


Ну и вот это вот место, куда мне очень хочется попасть, и думаю мы туда ближе к осени - зиме полезем, сейчас пипец так как все заросло, зеленеет и не пройти. (Это на фото всё довольно мирно, в реале трава и кусты по пояс).


Такая вот история.

Старое кладбище Таганрогаофициально открыто в 1809 году, хотя там уже имелись более старые захоронения. Место для кладбища в соответствии с указом Сената от 1 ноября 1771 года было выбрано далеко за городом, там, где по генеральному плану 1810 года должна была пройти граница Таганрога. Территория была обнесена деревянной оградой с каменной стеной. Над воротами была надпись: «Грядет час, в он же вси сущие во гробех, услышат Глас Сына Божия». Все аллеи кладбища сходятся у заложенной в 1810 году Церкви Всех Святых. Недалеко от Церкви Всех Святых находится часовня с могилой Святого Павла Таганрогского.
На Христианском кладбище в период с 1820 по 1970 год сделано свыше 150 тысяч захоронений. Это в пересчете на единицу площади превышало все санитарные нормы. Официально кладбище было закрыто для захоронений 25 июля 1971 года в связи с несоответствием принятым нормам «плотности захоронений».
Старое городское кладбище упоминается в произведениях А. П. Чехова «Огни», «Ионыч», «Недоброе дело».
Особо ценные скульптуры кладбища были перенесены в городской музей.

У кладбища есть информативный краеведческий сайт.
В 1884 году А.П. Чехов писал сестре Марии: «Кладбище красиво, но обкрадено...». Состояние на 2007 год описано в статье Г. Тимофеевой (АиФ): «Большинство склепов и надмогильных памятников разрушено. Головы некогда изящных скульптур отбиты. И это несмотря на то, что 27 памятников некрополя находятся на учёте в городском Управлении культуры. На дверях склепа градоначальника Таганрога, известного врача и общественного деятеля конца XIX века, немало сделавшего для города, — Николая Анастасьевича Лицина уродливые надписи, нецензурщина. Многие склепы усыпаны мусором, пустыми бутылками… А ведь это кладбище — подлинная история города: могилы с надписями на русском, греческом, украинском, латинском языках… Здесь покоятся многие выдающиеся люди двух прошлых столетий: градоначальники, врачи, инженеры, капитаны, военные, купцы, артисты, послы разных государств…».
В 2000-х годах при кладбище числились бригада рабочих и сторожа, которые поддерживали на территории кладбища минимальный порядок.
На апрель 2012 года Старое кладбище не было оформлено как городской объект, поэтому на его содержание не выделялись средства из городского бюджета. При этом управление жилищно-коммунального хозяйства Таганрога за три года потратило три миллиона рублей на уходные работы на Старом кладбище: на спил и вывоз старых деревьев, отсыпку щебнем и т. д.
В 2012 году кладбище было передано на баланс МУП «Ритуал». Согласно заявлению администрации города, на приведение в порядок всей территории Старого кладбища требуется порядка 13 миллионов рублей. В 2013 году началась совместная работа с Таганрогским Благочинием по инвентаризации захоронений, поскольку не всегда известно, кто покоится в той или иной могиле.
Несмотря на обещания в 2013 году управления жилищно-коммунального хозяйства Таганрога провести работы по благоустройству территории Старого кладбища, восстановить забор и ворота, поставить урны и контейнеры для мусора, внешний вид некрополя за истекший год не изменился.
В августе 2015 года стало известно, что на старом кладбище при Церкви Всех Святых будет открыт приходской музей. Экспонатами будущего музея будут иконы и предметы культа. Подобный музей станет первым в Ростовской области. Его создадут по программе Русской православной церкви по сохранению духовного наследия. В сентябре 2015 года на Старом кладбище состоялось выездное заседание рабочей группы городской Думы по организации музейной экспозиции на его территории. Выяснилось, что около 25 лет назад специалистами по заказу городских властей уже проводилось детальное исследование кладбища на предмет возможного проведения восстановительных работ.
В июне 2016 года — после жалобы таганрожцев на плачевное состояние кладбища в одном из прямых телеэфиров — кладбище посетил губернатор Ростовской области Василий Голубев. Губернатор смотрел места захоронения Котопули, Андреевых-Туркиных, Лакиеров, побывал в храме во имя Всех святых, в часовне Святого Павла Таганрогского. Губернатор заявил, что «мы будем делать всё возможное, чтобы сохранить этот уникальный памятник истории».


Памятник представляет собой склеп с четырьмя арками, покоящимися на угловых рустованных колоннах. Верх главной арки (над входом) украшен медальономa, углы колонн — растительным орнаментом. Все сооружение покрыто куполом с башенкой прямоугольной формы, служащей пьедесталом для ангела. Во всем облике склепа чувствуется тихая грусть, затаенная печаль. Фигура ангела Скорби вносит в общую композицию мотив сентиментальности. Высота склепа со скульптурой — около 7 метров. Все сооружение облицовано белым мрамором. Лицо ангела Скорби поражает выразительностью. Ангел поддерживает крест, посаженный на пьедестал, диаметром 30 сантиметров.
Построен в 1872 год. До наших дней сооружение дошло с утратами: крест в руках ангела частично разрушен, медальон не сохранился, как и большинство облицовки из белого мрамора. Небольшой барельеф с ликом Христа, располагавшийся в центре креста, сейчас в нескольких метрах от склепа установлен на другом захоронении. Вход в усыпальницу заблокирован массивной металлической дверью, над ней еще сохранилась надпись: "ФИЛИППЪ ДМИТРIЕВИЧЪ КОТОПУЛИ РОДИЛСЯ 23 ДЕКАБРЯ 1814, СКОНЧАЛСЯ 13 IЮЛЯ 1867 ГОДА". Окна усыпальницы заложены.
Принято считать, что склеп описан А. П. Чеховым в рассказе "Ионыч" как усыпальница итальянской оперной певицы по фамилии Диметти. Вероятно, именно художественная связь с именем знаменитого соотечественника позволила памятнику стать объектом культурного наследия регионального значения (по решению Малого совета Ростовского областного совета народных депутатов № 301 от 18.11.1992 г.). Кстати, на официальном портале Правительства Ростовской области в списке ОКН регионального значения склеп долгое время так и значился: "Памятник на могиле Диметта, который описан в рассказе А.П. Чехова "Ионыч"". Однако в 2016 году ошибка была исправлена, уточненное наименование объекта культурного наследия «Мавзолей с ангелом на захоронении Ф.Д.Котопули, который описан в рассказе А.П. Чехова «Ионыч» как «памятник Диметти» .

Она остановилась, как бы желая что-то сказать, потом неловко сунула ему в руку записку и побежала в дом, и там опять села за рояль. «Сегодня, в одиннадцать часов вечера, — прочел Старцев, — будьте на кладбище возле памятника Деметти». «Ну, уж это совсем не умно, — подумал он, придя в себя. — При чем тут кладбище? Для чего?» Было ясно: Котик дурачилась. Кому, в самом деле, придет серьезно в голову назначать свидание ночью, далеко за городом, на кладбище, когда это легко можно устроить на улице, в городском саду? И к лицу ли ему, земскому доктору, умному, солидному человеку, вздыхать, получать записочки, таскаться по кладбищам, делать глупости, над которыми смеются теперь даже гимназисты? К чему поведет этот роман? Что скажут товарищи, когда узнают? Так думал Старцев, бродя в клубе около столов, а в половине одиннадцатого вдруг взял и поехал на кладбище. У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Светила луна. Было тихо, тепло, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли собаки. Старцев оставил лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошел на кладбище пешком. «У всякого свои странности, — думал он. — Котик тоже странная и — кто знает? — быть может, она не шутит, придет», — и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его. С полверсты он прошел полем. Кладбище обозначалось вдали темной полосой, как лес или большой сад. Показалась ограда из белого камня, ворота... При лунном свете на воротах можно было прочесть: «Грядет час в онь же...» Старцев вошел в калитку, и первое, что он увидел, это белые кресты и памятники по обе стороны широкой аллеи и черные тени от них и от тополей; и кругом далеко было видно белое и черное, и сонные деревья склоняли свои ветви над белым. Казалось, что здесь было светлей, чем в поле; листья кленов, похожие на лапы, резко выделялись на желтом песке аллей и на плитах, и надписи на памятниках были ясны. На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем. Кругом безмолвие; в глубоком смирении с неба смотрели звезды, и шаги Старцева раздавались так резко и некстати. И только когда в церкви стали бить часы и он вообразил самого себя мертвым, зарытым здесь навеки, то ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние... Памятник Деметти в виде часовни, с ангелом наверху; когда-то в С. была проездом итальянская опера, одна из певиц умерла, ее похоронили и поставили этот памятник. В городе уже никто не помнил о ней, но лампадка над входом отражала лунный свет и, казалось, горела. Никого не было. Да и кто пойдет сюда в полночь? Но Старцев ждал, и, точно лунный свет подогревал в нем страсть, ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия. Он посидел около памятника с полчаса, потом прошелся по боковым аллеям, со шляпой в руке, поджидая и думая о том, сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь ласке. Как в сущности нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это! Старцев думал так, и в то же время ему хотелось закричать, что он хочет, что он ждет любви во что бы то ни стало; перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела, он видел формы, которые стыдливо прятались в тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным... И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и вдруг всё потемнело кругом. Старцев едва нашел ворота, — уже было темно, как в осеннюю ночь, — потом часа полтора бродил, отыскивая переулок, где оставил своих лошадей.


В книгах и очерках, посвященных таганрогскому некрополю, рассказывается история о том, как надгробие (в предназначении нет сомнений) выловил из моря рыбак. Некоторое время статуя украшала его двор, а затем, то ли после кончины рыбака, то ли после скоропостижной смерти его дочери (тут данные расходятся), каменная девушка перекочевала на кладбище, украсив могилу усопшего(-ей).
Что же, история вполне правдоподобная, только сразу напрашивается вопрос о том, как скульптура оказалась в море. Можно предположить, что ее вымыло при очередном обвале береговой линии с более старого кладбища. А может, ее потеряли или намеренно выбросили за борт с корабля (море-то у нас мелкое, сесть на мель очень просто.
Впрочем, из уст таганрожцев мне доводилось слышать более романтичную историю об этой загадочной могиле. Говорят, вовсе никакой здесь не рыбак похоронен, а утопленница (!) из богатой дворянской семьи. Молодая знатная особа, как водится, влюбилась в простолюдина, а богатые родители, стараясь спасти семью от позора, всячески препятствовали этим отношениям. В конце концов, не мысля свою жизнь без любимого, девушка наложила на себя руки. Самоубийство — тяжкий грех, христиане хоронят тела содеявших его за кладбищенской оградой. Использовав свои связи и деньги, родня всеми правдами и неправдами добились, чтобы их чадо все же похоронили как достойного человека, а на могилу водрузили скульптуру, привезенную из Италии.
Не стоит также сбрасывать со счетов и тот факт, что скульптура могла перекочевать сюда как остаток другого богатого надгробия (известны такие прецеденты). Архивные снимки и описательные рассказы разных периодов позволяют ознакомиться лишь с небольшой частью красивейших скульптур и композиций некрополя, из которых до нас практически ничего не дошло, и к сожалению, среди них пока ничего похожего не было замечено. Быть может, время что-нибудь нам покажет. (с) сайт кладбища




— Кто идет?
Ответа нет. Сторож не видит ничего, но сквозь шум ветра и деревьев ясно слышит, что кто-то идет впереди него по аллее. Мартовская ночь, облачная и туманная, окутала землю, и сторожу кажется, что земля, небо и он сам со своими мыслями слились во что-то одно громадное, непроницаемо-черное. Идти можно только ощупью.
— Кто идет? — повторяет сторож, и ему начинает казаться, что он слышит и шёпот и сдержанный смех. — Кто тут?
— Я, батюшка... — отвечает старческий голос.
— Да кто ты?
— Я... прохожий.
— Какой такой прохожий? — сердито кричит сторож, желая замаскировать криком свой страх. — Носит тебя здесь нелегкая! Таскаешься, леший, ночью по кладбищу!
— Нешто тут кладбище?
— А то что же? Стало быть, кладбище! Не видишь?
— О-хо-хо-хх... Царица небесная! — слышится старческий вздох. — Ничего не вижу, батюшка, ничего... Ишь, темень-то какая, темень. Зги не видать, темень-то, батюшка! Ох-хо-хо-ххх...
— Да ты кто такой?
— Я — странник, батюшка, странный человек.
— Черти этакие, полунощники... Странники тоже! Пьяницы... — бормочет сторож, успокоенный тоном и вздохами прохожего. — Согрешишь с вами! День-деньской пьют, а ночью носит их нелегкая. А словно как будто я слыхал, что тут ты не один, а словно вас двое-трое.
— Один, батюшка, один. Как есть один... О-хо-хо-х, грехи наши...
Сторож натыкается на человека и останавливается.
— Как же ты сюда попал? — спрашивает он.
— Заблудился, человек хороший. Шел на Митриевскую мельницу и заблудился.
— Эва! Нешто тут дорога на Митриевскую мельницу? Голова ты баранья! На Митриевскую мельницу надо идтить много левей, прямо из города по казенной дороге. Ты спьяна-то лишних версты три сделал. Надо быть, нализался в городе?
— Был грех, батюшка, был... Истинно, был, не стану греха таить. А как же мне теперь-то идтить?
— А иди всё прямо и прямо по этой аллее, пока в тупик не упрешься, а там сейчас бери влево и иди, покеда всё кладбище пройдешь, до самой калитки. Там калитка будет... Отопри и ступай с богом. Гляди, в ров не упади. А там за кладбищем иди всё полем, полем, полем, пока не выйдешь на казенную дорогу.
— Дай бог здоровья, батюшка. Спаси, царица небесная, и помилуй. А то проводил бы, добрый человек! Будь милостив, проводи до калитки!
— Ну, есть мне время! Иди сам!
— Будь милостив, заставь бога молить. Не вижу ничего, не видать зги, ни синь-пороха, батюшка... Темень-то, темень! Проводи, сударик!
— Да, есть мне время провожаться! Ежели с каждым нянчиться, то этак не напровожаешься.
— Христа ради проводи. И не вижу, и боюсь один кладбищем идтить. Жутко, батюшка, жутко, боюсь, жутко, добрый человек.
— Навязался ты на мою голову, — вздыхает сторож. — Ну, ладно, пойдем!
Сторож и прохожий трогаются с места. Они идут рядом, плечо о плечо и молчат. Сырой, пронзительный ветер бьет им прямо в лица, и невидимые деревья, шумя и потрескивая, сыплют на них крупные брызги... Аллея почти всплошную покрыта лужами.
— Одно мне невдомек, — говорит сторож после долгого молчания, — как ты сюда попал? Ведь ворота на замок заперты. Через ограду перелез, что ли? Ежели через ограду, то старому человеку этакое занятие — последнее дело!
— Не знаю, батюшка, не знаю. Как сюда попал, и сам не знаю. Наваждение. Наказал господь. Истинно, наваждение, лукавый попутал. А ты, батюшка, стало быть, тут в сторожах?
— В сторожах.
— Один на всё кладбище?
Напор ветра так силен, что оба на минуту останавливаются. Сторож, выждав, когда ослабеет порыв ветра, отвечает:
— Нас тут трое, да один в горячке лежит, а другой спит. Мы с ним чередуемся.
— Так, так, батюшка, так. Ветер-то, ветер какой! Чай, покойники слышат! Гудёт, словно зверь лютой... О-хо-хо-х...
— А ты сам откуда?
— Издалече, батюшка. Вологодский я, дальний. По святым местам хожу и за добрых людей молюсь. Спаси и помилуй, господи.
Сторож ненадолго останавливается, чтобы закурить трубку. Он приседает за спиной прохожего и сожигает несколько спичек. Свет первой спички, мелькнув, освещает на одно мгновение кусок аллеи справа, белый памятник с ангелом и темный крест; свет второй спички, сильно вспыхнувшей и потухшей от ветра, скользит, как молния, по левой стороне, и из потемок выделяется только угловая часть какой-то решетки; третья спичка освещает и справа и слева белый памятник, темный крест и решетку вокруг детской могилки.
— Спят покойнички, спят родимые! — бормочет прохожий, громко вздыхая. — Спят и богатые, и бедные, и мудрые, и глупые, и добрые, и лютые. Всем им одна цена. И будут спать до гласа трубного. Царство им небесное, вечный покой.
— Теперь вот идем, а будет время, когда и сами лежать будем, — говорит сторож.
— Так, так. Все, все будем. Нет того человека, который не помрет. О-хо-хо-х. Дела наши лютые, помышления лукавые! Грехи, грехи! Душа моя окаянная, ненасытная, утроба чревоугодная! Прогневал господа, и не будет мне спасения ни на этом, ни на том свете. Завяз в грехи, как червяк в землю.
— Да, а умирать надо.
— То-то что надо.
— Страннику, чай, легче помирать, чем нашему брату... — говорит сторож.
— Странники разные бывают. Есть и настоящие, которые богоугодные, блюдут свою душу, а есть и такие, что по кладбищу ночью путаются, чертей тешат... да-а! Иной, который странник, ежели пожелает, хватит тебя по башке топорищем, а из тебя и дух вон.
— Зачем ты такие слова?
— А так... Ну вот, кажись, и калитка. Она и есть. Отвори-ка, любезный!
Сторож ощупью отворяет калитку, выводит странника за рукав и говорит:
— Тут и конец кладбищу. Теперь иди всё полем и полем, покеда не упрешься в казенную дорогу. Только сейчас тут межевой ров будет, не упади... А выйдешь на дорогу, возьми вправо и так до самой мельницы...
— О-хо-хо-х-х... — вздыхает странник, помолчав. — А я теперь так рассуждаю, что мне незачем на Митриевскую мельницу идтить... За каким лешим я туда пойду? Я лучше, сударик, здесь с тобой постою...
— Зачем тебе со мной стоять?
— А так... с тобой веселей...
— Тоже, нашел себе весельщика! Странник ты, а вижу, любишь шутки шутить...
— Известно, люблю! — говорит прохожий, сипло хихикая. — Ах ты, милый мой, любезный! Чай, долго теперь будешь вспоминать странника!
— Зачем мне тебя вспоминать?
— Да так, обошел я тебя ловко... Нешто я странник? Я вовсе не странник.
— Кто же ты?
— Покойник... Из гроба только что встал... Помнишь слесаря Губарева, что на масленой завесился? Так вот я самый и есть Губарев...
— Ври больше!
Сторож не верит, но чувствует во всем теле такой тяжелый и холодный страх, что срывается с места и начинает быстро нащупывать калитку.
— Постой, куда ты? — говорит прохожий, хватая его за руку. — Э-э-э... ишь ты какой! На кого же ты меня покидаешь?
— Пусти! — кричит сторож, стараясь вырвать руку.
— Сто-ой! Велю стоять и стой... Не рвись, пес поганый! Хочешь в живых быть, так стой и молчи, покеда велю... Не хочется только кровь проливать, а то давно бы ты у меня издох, паршивый... Стой!
У сторожа подгибаются колена. Он в страхе закрывает глаза и, дрожа всем телом, прижимается к ограде. Он хотел бы закричать, но знает, что его крик не долетит до жилья... Возле стоит прохожий и держит его за руку... Минуты три проходит в молчании.
— Один в горячке, другой спит, а третий странников провожает, — бормочет прохожий. — Хорошие сторожа, можно жалованье платить! Не-ет, брат, воры завсегда проворней сторожов были! Стой, стой, не шевелись...
Проходит в молчании пять, десять минут. Вдруг ветер доносит свист.
— Ну, теперь ступай, — говорит прохожий, отпуская руку. — Иди и бога моли, что жив остался.
Прохожий тоже свистит, отбегает от калитки, и слышно, как он прыгает через ров. Предчувствуя что-то очень недоброе и всё еще дрожа от страха, сторож нерешительно отворяет калитку и, закрыв глаза, бежит назад. У поворота на большую аллею он слышит чьи-то торопливые шаги, и кто-то спрашивает его шипящим голосом:
— Это ты, Тимофей? А где Митька?
А пробежав всю большую аллею, он замечает в потемках маленький тусклый огонек. Чем ближе к огоньку, тем страшнее делается и тем сильнее предчувствие чего-то недоброго.
«Огонь, кажись, в церкви, — думает он. — Откуда ему быть там? Спаси и помилуй, владычица! Так оно и есть!»
Минуту сторож стоит перед выбитым окном и с ужасом глядит в алтарь... Маленькая восковая свечка, которую забыли потушить воры, мелькает от врывающегося в окно ветра и бросает тусклые красные пятна на разбросанные ризы, поваленный шкапчик, на многочисленные следы ног около престола и жертвенника...
Проходит еще немного времени, и воющий ветер разносит по кладбищу торопливые, неровные звуки набата...

Dead Man’s Bones — музыкальная группа, созданная актёром Райаном Гослингом и Заком Шилдсом. В основу легло общее увлечение страшилками, привидениями и другими монстрами, что делает пока единственный их альбом отличным саундтреком для осени и праздника Хэллоуин.
Особенно хороша следующая песня...




"Кости мертвеца"
Вырой яму
Прямо посреди улицы.
Копай глубже,
На глубину шести футов.
Тебе следует знать,
Что на самом деле происходит там, внизу.
Одетые в свои лучшие наряды,
Там лежат ряды, ряды, ряды
Костей мертвецов!
Да, я говорю о костях мертвецов!
Куда бы ты ни пошел,
Смотри себе под ноги,
И внизу, на глубине шести футов
Лежат кости мертвецов.
Кости! Кости! Кости, кости, кости, кости!
Выкопай их (Выкопай их).
Забери их домой (Забери их домой).
Они живут (Они живут)
На глубине шести футов.
Тебе следует знать,
Что там внизу, куда ты направляешься (там внизу, куда ты направляешься)
Одетые в свои лучшие наряды
Лежат ряды, ряды, ряды!
В подвале! (В подвале)
В здании школы!
На мостовой!
В воде!
Это звук (из-под земли!)
Доносится звук (из-под земли!)
С глубины шести футов!
Тебе следует знать,
Что весь мир построен на костях.
Куда бы ты ни пошел,
Смотри себе под ноги,
Внизу, на глубине шести футов
Лежат кости мертвецов.
Кости! Кости! Кости, кости, кости, кости!
***
Сердце оборотня
[Зак Шилдс:]
Ты будешь прекрасно смотреться в могиле.
Я улыбаюсь луне; мое лицо покрыто мраком смерти.
И, если ты будешь ждать слишком долго,
Ты уже никогда больше не увидишь рассвет.
[Женщина:]
Мой череп полон затонувших кораблей,
Моё сердце томится в плену грудной клетки,
По одиночке мы просто мешки с костями,
Но объединившись, мы будем жить вечно.
[Зак Шилдс:]
В моем сердце спрятано настоящее сокровище,
А ветра ведут мой парус сквозь мрак.
И, если ты будешь ждать слишком долго,
Ты уже никогда больше не увидишь рассвет.
[Женщина:]
Он заполнил мое сердце, я сделала все возможное,
Но без солнечного света я просто тень в платье.
Потому что, если взойдет полная луна, нашей любви придет конец.
Так что мы будем вечно воскресать во тьме.

"Утопленник" – стихотворение А. С. Пушкина, написанное им в 1825 году.
Александр Сергеевич был воспитан няней Ариной Родионовной, знавшей большое количество фольклорных сказок и преданий, некоторым из которых Пушкин впоследствии дал новую жизнь в своих сочинениях. В основу стихотворения легло поверье о том, что людей, погибших в воде, необходимо хоронить по-христиански. Если этого не сделать, то призраки будут постоянно беспокоить живых, напоминая им о тяжком грехе. Именно это и произошло с одной крестьянской семьей, которая однажды обнаружила, что в их невод вместо рыбы попался утопленник. Когда об этом узнал глава семейства, то он попросту решил столкнуть труп обратно в реку, чтобы не утруждать себя ненужными хлопотами. «И мертвец вниз поплыл снова за могилой и крестом», — отмечает поэт. Исправить то, что произошло, крестьянин уже не смог, и поэтому обречен до конца жизни с ужасом ждать в гости мертвеца, который, являясь, напоминает ему о бесчестном поступке.



Трусоват был Ваня бедный: Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный, Чрез кладбище шел домой
Бедный Ваня еле дышит, Спотыкаясь, чуть бредёт
По могилам; вдруг он слышит, -Кто то кость, ворча, грызет
Ваня стал; - шагнуть не может. "Боже! - думает бедняк, -
Это верно кости гложет Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный; Cъест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной Я с молитвою не съем."
Что же? Вместо вурдалака - (Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака На могиле гложет кость.

Стою печален на кладбище.
Гляжу кругом - обнажено
Святое смерти пепелище
И степью лишь окружено.
И мимо вечного ночлега
Дорога сельская лежит,
По ней рабочая телега
. . . . . . . . изредка стучит.
Одна равнина справа, слева.
Ни речки, ни холма, ни древа.
Кой-где чуть видятся кусты.
Немые камни и могилы
И деревянные кресты
Однообразны и унылы.
1834

Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом,
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи,
Над ними надписи и в прозе и в стихах
О добродетелях, о службе и чинах;
По старом рогаче вдовицы плач амурный,
Ворами со столбов отвинченные урны,
Могилы склизкие, которы также тут
Зеваючи жильцов к себе на утро ждут,-
Такие смутные мне мысли всё наводит,
Что злое на меня уныние находит.
Хоть плюнуть да бежать...
Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Там неукрашенным могилам есть простор;
К ним ночью темною не лезет бледный вор;
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя...
1836

Прими сей череп, Дельвиг, он
Принадлежит тебе по праву.
Тебе поведаю, барон,
Его готическую славу.

Почтенный череп сей не раз
Парами Вакха нагревался;
Литовский меч в недобрый час
По нем со звоном ударялся;
Сквозь эту кость не проходил
Луч животворный Аполлона;
Ну словом, череп сей хранил
Тяжеловесный мозг барона,
Барона Дельвига. Барон
Конечно был охотник славный,
Наездник, чаши друг исправный,
Гроза вассалов и их жен.
Мой друг, таков был век суровый,
И предок твой крепкоголовый
Смутился б рыцарской душой,
Когда б тебя перед собой
Увидел без одежды бранной,
С главою, миртами венчанной,
В очках и с лирой золотой.

Покойником в церковной книге
Уж был давно записан он,
И с предками своими в Риге
Вкушал непробудимый сон.
Барон в обители печальной
Доволен, впрочем, был судьбой,
Пастора лестью погребальной,
Гербом гробницы феодальной
И эпитафией плохой.
Но в наши беспокойны годы
Покойникам покоя нет.
Косматый баловень природы,
И математик, и поэт,
Буян задумчивый и важный,
Хирург, юрист, физиолог,
Идеолог и филолог,
Короче вам – студент присяжный,
С витою трубкою в зубах,
В плаще, с дубиной и в усах
Явился в Риге. Там спесиво
В трактирах стал он пенить пиво,
В дыму табачных облаков;
Бродить над берегами моря,
Мечтать об Лотхен, или с горя
Стихи писать да бить жидов.
Студент под лестницей трактира
В каморке темной жил один;
Там, в виде зеркал и картин,
Короткий плащ, картуз, рапира
Висели на стене рядком.
Полуизмаранный альбом,
Творенья Фихте и Платона
Да два восточных лексикона
Под паутиною в углу
Лежали грудой на полу,–
Предмет занятий разнородных
Ученого да крыс голодных.
Мы знаем: роскоши пустой
Почтенный мыслитель не ищет;
Смеясь над глупой суетой,
В чулане он беспечно свищет.
Умеренность, вещал мудрец,
Сердец высоких отпечаток.
Студент однако ж наконец
Заметил важный недостаток
В своем быту: ему предмет
Необходимый был... скелет,
Предмет, философам любезный,
Предмет приятный и полезный
Для глаз и сердца, слова нет;
Но где достанет он скелет?
Вот он однажды в воскресенье
Сошелся с кистером градским
И, тотчас взяв в соображенье
Его характер и служенье,
Решился подружиться с ним.
За кружкой пива мой мечтатель
Открылся кистеру душой
И говорит: "Нельзя ль, приятель,
Тебе досужною порой
Свести меня в подвал могильный,
Костями праздными обильный,
И между тем один скелет
Помочь мне вынести на свет?
Клянусь тебе айдесским богом:
Он будет дружбы мне залогом
И до моих последних дней
Красой обители моей".
Смутился кистер изумленный.
"Что за желанье? что за страсть?
Идти в подвал уединенный,
Встревожить мертвых сонм почтенный
И одного из них украсть!
И кто же?.. Он, гробов хранитель!
Что скажут мертвые потом?"
Но пиво, страха усыпитель
И гневной совести смиритель,
Сомненья разрешило в нем.
Ну, так и быть! Дает он слово,
Что к ночи будет все готово,
И другу назначает час.
Они расстались.
День угас;
Настала ночь. Плащом покрытый,
Стоит герой наш знаменитый
У галереи гробовой,
И с ним преступный кистер мой,
Держа в руке фонарь разбитый,
Готов на подвиг роковой.
И вот визжит замок заржавый,
Визжит предательская дверь –
И сходят витязи теперь
Во мрак подвала величавый;
Сияньем тощим фонаря
Глухие своды озаря,
Идут – и эхо гробовое,
Смущенное в своем покое,
Протяжно вторит звук шагов.
Пред ними длинный ряд гробов;
Везде щиты, гербы, короны;
В тщеславном тлении кругом
Почиют непробудным сном
Высокородные бароны...

Я бы никак не осмелился оставить рифмы в эту поэтическую минуту, если бы твой прадед, коего гроб попался под руку студента, вздумал за себя вступиться, ухватя его за ворот, или погрозив ему костяным кулаком, или как-нибудь иначе оказав свое неудовольствие; к несчастию, похищенье совершилось благополучно. Студент по частям разобрал всего барона и набил карманы костями его. Возвратясь домой, он очень искусно связал их проволокою и таким образом составил себе скелет очень порядочный. Но вскоре молва о перенесении бароновых костей из погреба в трактирный чулан разнеслася по городу. Преступный кистер лишился места, а студент принужден был бежать из Риги, и как обстоятельства не позволяли ему брать с собою будущего, то, разобрав опять барона, раздарил он его своим друзьям. Большая часть высокородных костей досталась аптекарю. Мой приятель Вульф получил в подарок череп и держал в нем табак. Он рассказал мне его историю и, зная, сколько я тебя люблю, уступил мне череп одного из тех, которым обязан я твоим существованием.

Прими ж сей череп, Дельвиг, он
Принадлежит тебе по праву.
Обделай ты его, барон,
В благопристойную оправу.
Изделье гроба преврати
В увеселительную чашу,
Вином кипящим освяти
Да запивай уху да кашу.
Певцу Корсара подражай
И скандинавов рай воинский
В пирах домашних воскрешай,
Или как Гамлет-Баратынский
Над ним задумчиво мечтай:
О жизни мертвый проповедник,
Вином ли полный иль пустой,
Для мудреца, как собеседник,
Он стоит головы живой.
1827

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы -
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как легкой звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно, сюда! сюда!..

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь... но тоскуя
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!
1830

1
ВИДЕНИЕ КОРОЛЯ

Король ходит большими шагами
Взад и вперед по палатам;
Люди спят — королю лишь не спится:
Короля султан осаждает,
Голову отсечь ему грозится
И в Стамбул отослать ее хочет.
Часто он подходит к окошку;
Не услышит ли какого шума?
Слышит, воет ночная птица,
Она чует беду неминучу,
Скоро ей искать новой кровли
Для своих птенцов горемычных.
Не сова воет в Ключе-граде,
Не луна Ключ-город озаряет,
В церкви божией гремят барабаны,
Вся свечами озарена церковь.
Но никто барабанов не слышит,
Никто света в церкви божией не видит,
Лишь король то слышал и видел;
Из палат своих он выходит
И идет один в божию церковь.
Стал на паперти, дверь отворяет...
Ужасом в нем замерло сердце,
Но великую творит он молитву
И спокойно в церковь божию входит.
Тут он видит чудное виденье:
На помосте валяются трупы,
Между ими хлещет кровь ручьями,
Как потоки осени дождливой.
Он идет, шагая через трупы,
Кровь по щиколку ему досягает...
Горе! в церкви турки и татары
И предатели, враги богумилы.
На амвоне сам султан безбожный,
Держит он наголо саблю,
Кровь по сабле свежая струится
С вострия до самой рукояти.
Короля незапный обнял холод:
Тут же видит он отца и брата.
Пред султаном старик бедный справа,
Униженно стоя на коленах,
Подает ему свою корону;
Слева, также стоя на коленах,
Его сын, Радивой окаянный,
Басурманскою чалмою покрытый
(С тою самою веревкою, которой
Удавил он несчастного старца),
Край полы у султана целует,
Как холоп, наказанный фалангой.
И султан безбожный, усмехаясь,
Взял корону, растоптал ногами
И промолвил потом Радивою:
«Будь над Боснией моей ты властелином,
Для гяур-христиан беглербеем».
И отступник бил челом султану,
Трижды пол окровавленный целуя.
И султан прислужников кликнул
И сказал: «Дать кафтан Радивою!
Не бархатный кафтан, не парчовый,
А содрать на кафтан Радивоя
Кожу с брата его родного».
Бусурмане на короля наскочили,
Донага всего его раздели,
Атаганом ему кожу вспороли,
Стали драть руками и зубами,
Обнажили мясо и жилы,
И до самых костей ободрали,
И одели кожею Радивоя.
Громко мученик господу взмолился:
«Прав ты, боже, меня наказуя!
Плоть мою предай на растерзанье,
Лишь помилуй мне душу, Иисусе!»
При сем имени церковь задрожала,
Все внезапно утихнуло, померкло, —
Все исчезло — будто не бывало.
И король ощупью в потемках
Коё-как до двери добрался
И с молитвою на улицу вышел.
Было тихо. С высокого неба
Город белый луна озаряла.
Вдруг взвилась из-за города бомба,
И пошли бусурмане на приступ.

2
ЯНКО МАРНАВИЧ

Что в разъездах бей Янко Марнавич?
Что ему дома не сидится?
Отчего двух ночей он сряду
Под одною кровлей не ночует?
Али недруги его могучи?
Аль боится он кровомщенья?
Не боится бей Янко Марнавич
Ни врагов своих, ни кровомщенья.
Но он бродит, как гайдук бездомный,
С той поры, как Кирила умер.
В церкви Спаса они братовались, 8
И были по богу братья;
Но Кирила несчастливый умер
От руки им избранного брата.
Весело́е было пированье,
Много пили меду и горелки;
Охмелели, обезумели гости,
Два могучие беи побранились.
Янко выстрелил из своего пистоля,
Но рука его пьяная дрожала.
В супротивника своего не попал он,
А попал он в своего друга.
С того времени он, тоскуя, бродит,
Словно вол, ужаленный змиею.
Наконец он на родину воротился
И вошел в церковь святого Спаса.
Там день целый он молился богу,
Горько плача и жалостно рыдая.
Ночью он пришел к себе на дом
И отужинал со своей семьею,
Потом лег и жене своей молвил:
«Посмотри, жена, ты в окошко.
Видишь ли церковь Спаса отселе?»
Жена встала, в окошко поглядела
И сказала: «На дворе полночь,
За рекою густые туманы,
За туманом ничего не видно».
Повернулся Янко Марнавич
И тихонько стал читать молитву.
Помолившись, он опять ей молвил:
«Посмотри, что ты видишь в окошко?»
И жена, поглядев, отвечала:
«Вижу, вон, малый огонечек
Чуть-чуть брезжит в темноте за рекою».
Улыбнулся Янко Марнавич
И опять стал тихонько молиться.
Помолясь, он опять жене молвил:
«Отвори-ка, женка, ты окошко:
Посмотри, что там еще видно?»
И жена, поглядев, отвечала:
«Вижу я на реке сиянье,
Близится оно к нашему дому».
Бей вздохнул и с постели свалился.
Тут и смерть ему приключилась.

4
ФЕОДОР И ЕЛЕНА
Стамати был стар и бессилен,
А Елена молода и проворна;
Она так-то его оттолкнула,
Что ушел он охая да хромая.
Поделом тебе, старый бесстыдник!
Ай да баба! отделалась славно!
Вот Стамати стал думать думу:
Как ему погубить бы Елену?
Он к жиду лиходею приходит,
От него он требует совета.
Жид сказал: «Ступай на кладбище,
Отыщи под каменьями жабу
И в горшке сюда принеси мне».
На кладбище приходит Стамати,
Отыскал под каменьями жабу
И в горшке жиду ее приносит.
Жид на жабу проливает воду,
Нарекает жабу Иваном
(Грех велик христианское имя
Нарещи такой поганой твари!).
Они жабу всю потом искололи,
И ее — ее ж кровью напоили;
Напоивши, заставили жабу
Облизать поспелую сливу.
И Стамати мальчику молвил:
«Отнеси ты Елене эту сливу
От моей племянницы в подарок».
Принес мальчик Елене сливу,
А Елена тотчас ее съела.
Только съела поганую сливу,
Показалось бедной молодице,
Что змия у ней в животе шевелится.
Испугалась молодая Елена;
Она кликнула сестру свою меньшую.
Та ее молоком напоила,
Но змия в животе все шевелилась.
Стала пухнуть прекрасная Елена,
Стали баить: Елена брюхата.
Каково-то будет ей от мужа,
Как воротится он из-за моря!
И Елена стыдится и плачет,
И на улицу выйти не смеет,
День сидит, ночью ей не спится,
Поминутно сестрице повторяет:
«Что скажу я милому мужу?»
Круглый год проходит, и — Феодор
Воротился на свою сторонку.
Вся деревня бежит к нему навстречу,
Все его приветно поздравляют;
Но в толпе не видит он Елены,
Как ни ищет он ее глазами.
«Где ж Елена?» — наконец он молвил;
Кто смутился, а кто усмехнулся,
Но никто не отвечал ни слова.
Пришел он в дом свой, — и видит,
На постеле сидит его Елена.
«Встань, Елена», — говорит Феодор.
Она встала, — он взглянул сурово.
«Господин ты мой, клянусь богом
И пречистым именем Марии,
Пред тобою я не виновата,
Испортили меня злые люди».
Но Феодор жене не поверил:
Он отсек ей голову по плечи.
Отсекши, он сам себе молвил:
«Не сгублю я невинного младенца,
Из нее выну его живого,
При себе воспитывать буду.
Я увижу, на кого он походит,
Так наверно отца его узнаю
И убью своего злодея».
Распорол он мертвое тело.
Что ж! — на место милого дитяти,
Он черную жабу находит.
Взвыл Феодор: «Горе мне, убийце!
Я сгубил Елену понапрасну:
Предо мной она была невинна,
А испортили ее злые люди».
Поднял он голову Елены,
Стал ее целовать умиленно,
И мертвые уста отворились,
Голова Елены провещала:
«Я невинна. Жид и старый Стамати
Черной жабой меня окормили».
Тут опять уста ее сомкнулись,
И язык перестал шевелиться.
И Феодор Стамати зарезал,
А жида убил, как собаку,
И отпел по жене панихиду.

6
ГАЙДУК ХРИЗИЧ

В пещере, на острых каменьях
Притаился храбрый гайдук Хризич.
С ним жена его Катерина,
С ним его два милые сына,
Им нельзя из пещеры выйти.
Стерегут их недруги злые.
Коли чуть они голову подымут,
В них прицелятся тотчас сорок ружей.
Они три дня, три ночи не ели,
Пили только воду дождевую,
Накопленную во впадине камня.
На четвертый взошло красно солнце,
И вода во впадине иссякла.
Тогда молвила, вздохнувши, Катерина:
«Господь бог! помилуй наши души!» —
И упала мертвая на землю.
Хризич, глядя на нее, не заплакал,
Сыновья плакать при нем не смели;
Они только очи отирали,
Как от них отворачивался Хризич.
В пятый день старший сын обезумел,
Стал глядеть он на мертвую матерь,
Будто волк на спящую ко́зу.
Его брат, видя то, испугался.
Закричал он старшему брату:
«Милый брат! не губи свою душу;
Ты напейся горячей моей крови,
А умрем мы голодною смертью,
Станем мы выходить из могилы
Кровь сосать наших недругов спящих».
Хризич встал и промолвил; «Полно!
Лучше пуля, чем голод и жажда».
И все трое со скалы в долину
Сбежали, как бешеные волки.
Семерых убил из них каждый,
Семью пулями каждый из них прострелен;
Головы враги у них отсекли
И на копья свои насадили, —
А и тут глядеть на них не смели.
Так им страшен был Хризич с сыновьями.

7
ПОХОРОННАЯ ПЕСНЯ
Иакинфа Маглановича

С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
Пуля легче лихорадки;
Волен умер ты, как жил.
Враг твой мчался без оглядки;
Но твой сын его убил.
Вспоминай нас за могилой,
Коль сойдетесь как-нибудь;
От меня отцу, брат милый,
Поклониться не забудь!
Ты скажи ему, что рана
У меня уж зажила;
Я здоров, — и сына Яна
Мне хозяйка родила.
Деду в честь он назвав Яном;
Умный мальчик у меня;
Уж владеет атаганом
И стреляет из ружья.
Дочь моя живет в Лизгоре;
С мужем ей не скучно там.
Тварк ушел давно уж в море;
Жив иль нет, — узнаешь сам.
С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу.
Светит месяц; ночь ясна;
Чарка выпита до дна.

8
МАРКО ЯКУБОВИЧ

У ворот сидел Марко Якубович;
Перед ним сидела его Зоя,
А мальчишка их играл у порогу.
По дороге к ним идет незнакомец,
Бледен он и чуть ноги волочит,
Просит он напиться, ради бога.
Зоя встала и пошла за водою,
И прохожему вынесла ковшик,
И прохожий до дна его выпил.
Вот, напившись, говорит он Марке:
«Это что под горою там видно?»
Отвечает Марко Якубович:
«То кладбище наше родовое».
Говорит незнакомый прохожий:
«Отдыхать мне на вашем кладбище,
Потому что мне жить уж не долго».
Тут широкий розвил он пояс,
Кажет Марке кровавую рану.
«Три дня, молвил, ношу я под сердцем
Бусурмана свинцовую пулю.
Как умру, ты зарой мое тело
За горой, под зеленою ивой.
И со мной положи мою саблю,
Потому что я славный был воин».
Поддержала Зоя незнакомца,
А Марко стал осматривать рану.
Вдруг сказала молодая Зоя:
«Помоги мне, Марко, я не в силах
Поддержать гостя нашего доле».
Тут увидел Марко Якубович,
Что прохожий на руках ее умер.
Марко сел на коня вороного,
Взял с собою мертвое тело
И поехал с ним на кладбище.
Там глубокую вырыли могилу
И с молитвой мертвеца схоронили.
Вот проходит неделя, другая,
Стал худеть сыночек у Марка;
Перестал он бегать и резвиться,
Все лежал на рогоже да охал.
К Якубовичу калуер приходит, —
Посмотрел на ребенка и молвил:
«Сын твой болен опасною болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака, поверь мне».
Вся деревня за старцем калуером
Отправилась тотчас на кладбище;
Там могилу прохожего разрыли,
Видят, — труп румяный и свежий, —
Ногти выросли, как вороньи когти,
А лицо обросло бородою,
Алой кровью вымазаны губы, —
Полна крови глубокая могила.
Бедный Марко колом замахнулся,
Но мертвец завизжал и проворно
Из могилы в лес бегом пустился.
Он бежал быстрее, чем лошадь,
Стременами острыми язвима;
И кусточки под ним так и гнулись,
А суки дерев так и трещали,
Ломаясь, как замерзлые прутья.
Калуер могильною землею
Ребенка больного всего вытер,
И весь день творил над ним молитвы.
На закате красного солнца
Зоя мужу своему сказала:
«Помнишь? ровно тому две недели,
В эту пору умер злой прохожий».
Вдруг собака громко завыла,
Отворилась дверь сама собою,
И вошел великан, наклонившись,
Сел он, ноги под себя поджавши,
Потолка головою касаясь.
Он на Марка глядел неподвижно,
Неподвижно глядел на него Марко,
Очарован ужасным его взором;
Но старик, молитвенник раскрывши,
Запалил кипарисную ветку,
И подул дым на великана.
И затрясся вурдалак проклятый,
В двери бросился и бежать пустился,
Будто волк, охотником гонимый.
На другие сутки в ту же пору
Лес залаял, дверь отворилась,
И вошел человек незнакомый.
Был он ростом, как цесарский рекрут.
Сел он молча и стал глядеть на Марка;
Но старик молитвой его про́гнал.
В третий день вошел карлик малый, —
Мог бы он верхом сидеть на крысе,
Но сверкали у него злые глазки.
И старик в третий раз его про́гнал,
И с тех пор уж он не возвращался.

10
СОЛОВЕЙ
Соловей мой, соловейко,
Птица малая лесная!
У тебя ль, у малой птицы,
Незаменные три песни,
У меня ли, у молодца,
Три великие заботы!
Как уж первая забота —
Рано молодца женили;
А вторая-то забота —
Ворон конь мой притомился;
Как уж третья-то забота —
Красну-девицу со мною
Разлучили злые люди.
Вы копайте мне могилу
Во поле, поле широком,
В головах мне посадите
Алы цветики-цветочки,
А в ногах мне проведите
Чисту воду ключевую.
Пройдут мимо красны девки,
Так сплетут себе веночки.
Пойдут мимо стары люди,
Так воды себе зачерпнут.

«Гробовщик» — повесть Александра Сергеевича Пушкина из цикла «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», написанная в 1830 и изданная в 1831 году.

Последние пожитки гробовщика Адриана Прохорова были взвалены на похоронные дроги, и тощая пара в четвертый раз потащилась с Басманной на Никитскую, куда гробовщик переселялся всем своим домом. Заперев лавку, прибил он к воротам объявление о том, что дом продается и отдается внаймы, и пешком отправился на новоселье. Приближаясь к желтому домику, так давно соблазнявшему его воображение и наконец купленному им за порядочную сумму, старый гробовщик чувствовал с удивлением, что сердце его не радовалось. Переступив за незнакомый порог и нашед в новом своем жилище суматоху, он вздохнул о ветхой лачужке, где в течение осьмнадцати лет всё было заведено самым строгим порядком; стал бранить обеих своих дочерей и работницу за их медленность и сам принялся им помогать. Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определенные углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкапы с траурными шляпами, мантиями и факелами. Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые». Девушки ушли в свою светлицу. Адриан обошел свое жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар.
Просвещенный читатель ведает, что Шекспир и Вальтер Скотт оба представили своих гробокопателей людьми веселыми и шутливыми, дабы сей противоположностию сильнее поразить наше воображение. Из уважения к истине мы не можем следовать их примеру и принуждены признаться, что нрав нашего гробовщика совершенно соответствовал мрачному его ремеслу. Адриан Прохоров обыкновенно был угрюм и задумчив. Он разрешал молчание разве только для того, чтоб журить своих дочерей, когда заставал их без дела глазеющих в окно на прохожих, или чтоб запрашивать за свои произведения преувеличенную цену у тех, которые имели несчастие (а иногда и удовольствие) в них нуждаться. Итак, Адриан, сидя под окном и выпивая седьмую чашку чаю, по своему обыкновению был погружен в печальные размышления. Он думал о проливном дожде, который, за неделю тому назад, встретил у самой заставы похороны отставного бригадира. Многие мантии от того сузились, многие шляпы покоробились. Он предвидел неминуемые расходы, ибо давний запас гробовых нарядов приходил у него в жалкое состояние. Он надеялся выместить убыток на старой купчихе Трюхиной, которая уже около года находилась при смерти. Но Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее наследники, несмотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую даль и не сторговались бы с ближайшим подрядчиком.
Сии размышления были прерваны нечаянно тремя франмасонскими ударами в дверь. «Кто там?» — спросил гробовщик. Дверь отворилась, и человек, в котором с первого взгляду можно было узнать немца ремесленника, вошел в комнату и с веселым видом приближился к гробовщику. «Извините, любезный сосед,— сказал он тем русским наречием, которое мы без смеха доныне слышать не можем,— извините, что я вам помешал... я желал поскорее с вами познакомиться. Я сапожник, имя мое Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек. Завтра праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски». Приглашение было благосклонно принято. Гробовщик просил сапожника садиться и выкушать чашку чаю, и, благодаря открытому нраву Готлиба Шульца, вскоре они разговорились дружелюбно. «Каково торгует ваша милость?» — спросил Адриан. «Э-хе-хе,— отвечал Шульц,— и так и сяк. Пожаловаться не могу. Хоть, конечно, мой товар не то, что ваш: живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет».— «Сущая правда,— заметил Адриан;— однако ж, если живому не на что купить сапог, то, не прогневайся, ходит он и босой; а нищий мертвец и даром берет себе гроб». Таким образом беседа продолжалась у них еще несколько времени; наконец сапожник встал и простился с гробовщиком, возобновляя свое приглашение.
На другой день, ровно в двенадцать часов, гробовщик и его дочери вышли из калитки новокупленного дома и отправились к соседу. Не стану описывать ни русского кафтана Адриана Прохорова, ни европейского наряда Акулины и Дарьи, отступая в сем случае от обычая, принятого нынешними романистами. Полагаю, однако ж, не излишним заметить, что обе девицы надели желтые шляпки и красные башмаки, что бывало у них только в торжественные случаи.
Тесная квартирка сапожника была наполнена гостями, большею частию немцами ремесленниками, с их женами и подмастерьями. Из русских чиновников был один будочник, чухонец Юрко, умевший приобрести, несмотря на свое смиренное звание, особенную благосклонность хозяина. Лет двадцать пять служил он в сем звании верой и правдою, как почталион Погорельского. Пожар двенадцатого года, уничтожив первопрестольную столицу, истребил и его желтую будку. Но тотчас, по изгнании врага, на ее месте явилась новая, серенькая с белыми колонками дорического ордена, и Юрко стал опять расхаживать около нее с секирой и в броне сермяжной. Он был знаком большей части немцев, живущих около Никитских ворот: иным из них случалось даже ночевать у Юрки с воскресенья на понедельник. Адриан тотчас познакомился с ним, как с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли за стол, то они сели вместе. Господин и госпожа Шульц и дочка их, семнадцатилетняя Лотхен, обедая с гостями, всё вместе угощали и помогали кухарке служить. Пиво лилось. Юрко ел за четверых; Адриан ему не уступал; дочери его чинились; разговор на немецком языке час от часу делался шумнее. Вдруг хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: «За здоровье моей доброй Луизы!» Полушампанское запенилось. Хозяин нежно поцеловал свежее лицо сорокалетней своей подруги, и гости шумно выпили здоровье доброй Луизы. «За здоровье любезных гостей моих!» — провозгласил хозяин, откупоривая вторую бутылку — и гости благодарили его, осушая вновь свои рюмки. Тут начали здоровья следовать одно за другим: пили здоровье каждого гостя особливо, пили здоровье Москвы и целой дюжины германских городков, пили здоровье всех цехов вообще и каждого в особенности, пили здоровье мастеров и подмастерьев. Адриан пил с усердием и до того развеселился, что сам предложил какой-то шутливый тост. Вдруг один из гостей, толстый булочник, поднял рюмку и воскликнул: «За здоровье тех, на которых мы работаем, unserer Kundleute! <см. перевод>» Предложение, как и все, было принято радостно и единодушно. Гости начали друг другу кланяться, портной сапожнику, сапожник портному, булочник им обоим, все булочнику и так далее. Юрко, посреди сих взаимных поклонов, закричал, обратясь к своему соседу: «Что же? пей, батюшка, за здоровье своих мертвецов». Все захохотали, но гробовщик почел себя обиженным и нахмурился. Никто того не заметил, гости продолжали пить, и уже благовестили к вечерне, когда встали из-за стола.
Гости разошлись поздно, и по большей части навеселе. Толстый булочник и переплетчик, коего лицо казалось в красненьком сафьянном переплете, под руки отвели Юрку в его будку, наблюдая в сем случае русскую пословицу: долг платежом красен. Гробовщик пришел домой пьян и сердит. «Что ж это, в самом деле,— рассуждал он вслух,— чем ремесло мое нечестнее прочих? разве гробовщик брат палачу? чему смеются басурмане? разве гробовщик гаер святочный? Хотелось было мне позвать их на новоселье, задать им пир горой: ин не бывать же тому! А созову я тех, на которых работаю: мертвецов православных».— «Что ты, батюшка? — сказала работница, которая в это время разувала его,— что ты это городишь? Перекрестись! Созывать мертвых на новоселье! Экая страсть!» — «Ей-богу, созову,— продолжал Адриан,— и на завтрашний же день. Милости просим, мои благодетели, завтра вечером у меня попировать; угощу, чем бог послал». С этим словом гробовщик отправился на кровать и вскоре захрапел.

На дворе было еще темно, как Адриана разбудили. Купчиха Трюхина скончалась в эту самую ночь, и нарочный от ее приказчика прискакал к Адриану верхом с этим известием. Гробовщик дал ему за то гривенник на водку, оделся наскоро, взял извозчика и поехал на Разгуляй. У ворот покойницы уже стояла полиция и расхаживали купцы, как вороны, почуя мертвое тело. Покойница лежала на столе, желтая как воск, но еще не обезображенная тлением. Около ее теснились родственники, соседи и домашние. Все окна были открыты; свечи горели; священники читали молитвы. Адриан подошел к племяннику Трюхиной, молодому купчику в модном сертуке, объявляя ему, что гроб, свечи, покров и другие похоронные принадлежности тотчас будут ему доставлены во всей исправности. Наследник благодарил его рассеянно, сказав, что о цене он не торгуется, а во всем полагается на его совесть. Гробовщик, по обыкновению своему, побожился, что лишнего не возьмет; значительным взглядом обменялся с приказчиком и поехал хлопотать. Целый день разъезжал с Разгуляя к Никитским воротам и обратно; к вечеру всё сладил и пошел домой пешком, отпустив своего извозчика. Ночь была лунная.
Гробовщик благополучно дошел до Никитских ворот. У Вознесения окликал его знакомец наш Юрко и, узнав гробовщика, пожелал ему доброй ночи. Было поздно. Гробовщик подходил уже к своему дому, как вдруг показалось ему, что кто-то подошел к его воротам, отворил калитку и в нее скрылся. «Что бы это значило?— подумал Адриан.— Кому опять до меня нужда? Уж не вор ли ко мне забрался? Не ходят ли любовники к моим дурам? Чего доброго!» И гробовщик думал уже кликнуть себе на помощь приятеля своего Юрку. В эту минуту кто-то еще приближился к калитке и собирался войти, но, увидя бегущего хозяина, остановился и снял треугольную шляпу. Адриану лицо его показалось знакомо, но второпях не успел он порядочно его разглядеть. «Вы пожаловали ко мне,— сказал запыхавшись Адриан,— войдите же, сделайте милость».— «Не церемонься, батюшка,— отвечал тот глухо,— ступай себе вперед; указывай гостям дорогу!» Адриану и некогда было церемониться. Калитка была отперта, он пошел на лестницу, и тот за ним. Адриану показалось, что по комнатам его ходят люди. «Что за дьявольщина!» — подумал он и спешил войти... тут ноги его подкосились. Комната полна была мертвецами. Луна сквозь окна освещала их желтые и синие лица, ввалившиеся рты, мутные, полузакрытые глаза и высунувшиеся носы... Адриан с ужасом узнал в них людей, погребенных его стараниями, и в госте, с ним вместе вошедшем, бригадира, похороненного во время проливного дождя. Все они, дамы и мужчины, окружили гробовщика с поклонами и приветствиями, кроме одного бедняка, недавно даром похороненного, который, совестясь и стыдясь своего рубища, не приближался и стоял смиренно в углу. Прочие все одеты были благопристойно: покойницы в чепцах и лентах, мертвецы чиновные в мундирах, но с бородами небритыми, купцы в праздничных кафтанах. «Видишь ли, Прохоров,— сказал бригадир от имени всей честной компании,— все мы поднялись на твое приглашение; остались дома только те, которым уже невмочь, которые совсем развалились, да у кого остались одни кости без кожи, но и тут один не утерпел — так хотелось ему побывать у тебя...» В эту минуту маленький скелет продрался сквозь толпу и приближился к Адриану. Череп его ласково улыбался гробовщику. Клочки светло-зеленого и красного сукна и ветхой холстины кой-где висели на нем, как на шесте, а кости ног бились в больших ботфортах, как пестики в ступах. «Ты не узнал меня, Прохоров,— сказал скелет.— Помнишь ли отставного сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина, того самого, которому, в 1799 году, ты продал первый свой гроб — и еще сосновый за дубовый?» С сим словом мертвец простер ему костяные объятия — но Адриан, собравшись с силами, закричал и оттолкнул его. Петр Петрович пошатнулся, упал и весь рассыпался. Между мертвецами поднялся ропот негодования; все вступились за честь своего товарища, пристали к Адриану с бранью и угрозами, и бедный хозяин, оглушенный их криком и почти задавленный, потерял присутствие духа, сам упал на кости отставного сержанта гвардии и лишился чувств.
Солнце давно уже освещало постелю, на которой лежал гробовщик. Наконец открыл он глаза и увидел перед собою работницу, раздувающую самовар. С ужасом вспомнил Адриан все вчерашние происшествия. Трюхина, бригадир и сержант Курилкин смутно представились его воображению. Он молча ожидал, чтоб работница начала с ним разговор и объявила о последствиях ночных приключений.
— Как ты заспался, батюшка, Адриан Прохорович,— сказала Аксинья, подавая ему халат.— К тебе заходил сосед портной, и здешний будочник забегал с объявлением, что сегодня частный именинник, да ты изволил почивать, и мы не хотели тебя разбудить.
— А приходили ко мне от покойницы Трюхиной?
— Покойницы? Да разве она умерла?
— Эка дура! Да не ты ли пособляла мне вчера улаживать ее похороны?
— Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел? Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца, воротился пьян, завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили.
— Ой ли! — сказал обрадованный гробовщик.
— Вестимо так,— отвечала работница.
— Ну коли так, давай скорее чаю, да позови дочерей.


Примечания
Прототипом главного лица этой повести Пушкин избрал гробовщика Адриана, жившего около дома Гончаровых в Москве. См. письмо Н.Н.Гончаровой из Болдина от 4 ноября 1830 г. (т. X). Избрав для повести живое лицо, Пушкин очень точен и в топографии повести. Гончаровы жили на Никитской (ныне ул. Герцена, д. 50). Здесь и происходят все события. Недалеко отсюда и церковь Вознесения, упоминаемая в повести (у Никитских ворот). Отсюда около пяти километров до Басманной и площади Разгуляя.
Эпиграф — из стихотворения Державина «Водопад» (1794).
Шекспир и Вальтер Скотт. — Шекспиром гробовщики изображены в трагедии «Гамлет» (действие 5), а В. Скоттом в романе «Ламермурская невеста» (глава 16).
Бригадир — военный чин 5-го класса, соответствовавший гражданскому чину статского советника, выше полковника и ниже генерал-майора. Упразднен в царствование Павла I,— ко времени действия настоящей повести (1817) были только отставные бригадиры.
Почталион Погорельского — «отставной почталион Онуфрич» из повести «Лафертовская маковница» (1825, вошла в цикл «Двойник», вечер пятый): «Онуфрич, будучи еще молодым человеком, лот двадцать прослужил в поле и дослужился до ефрейторского чина; потом столько же лет верою и правдою продолжал службу в Московском почтамте».
«...с секирой и в броне сермяжной» — стих из сказки А. Е. Измайлова «Дура Пахомовна».
«Казалось в красненьком сафьянном переплете» — измененный стих из комедии Я. Княжнина «Хвастун» (1786), действие 3, явл. 6, слова Верхолета. У Княжнина:
Лицо широкое его как уложенье
Одето в красненький сафьянный переплет.
Сержант гвардии — Сержант — унтер-офицерский чин в XVIII веке. Чин этот уничтожен в 1798 г.
В повести несколько раз встречаются иронические ссылки на масонские обычаи.
Объявление «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые» саркастически намекает на масонские ритуалы, во время которых человеческие черепа, кости, скелеты и гробы использовались как аллегорические предметы для изъяснения тайного смысла масонского учения. Так, во время посвящения в мастера ложи посвящаемый повергался в гроб тремя символическими ударами молота. Гроб, череп и кости символизировали презрение к смерти и печаль об исчезновении истины. Для ритуальных целей такого рода подержанные гробы, видимо, можно было «починять» или брать новые «напрокат».
И далее «…тремя франмасонскими ударами в дверь…». Число три у масонов в целом имеет мистическое значение. Троекратный стук в дверь, в частности, символизировал «три слова евангельских»: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам».

Автоматон (или просто автомат) — заводной механизм, внешне напоминающий человекообразного робота либо животное. Некоторые из них могли выполнять вполне комплексные движения, например: писать, играть на музыкальных инструментах.
Автоматон «Гробовщик», 1900-х годов, мастер Джон Деннисон. Если бросить в автомат монету, за гробом появится череп, покойник поднимется и повернет голову к зрителю, а в конце вылезет дьявол. Гробовщик в это время будет двигать руками.







Дьявол — старинный итальянский автоматон, вырезанный из дерева в районе XV — XVI веков. Судя по описанию, он способен «закатывать глаза, высовывать язык, издавать неприятный шум и пускать дым изо рта».

Тигр Типу — механическая игрушка XVIII века, созданная для Типу Султана, правителя княжества Майсур в Индии. Вырезанный из дерева и расписанный корпус представляет собой изображение тигра, напавшего на британского солдата, выполненного в почти натуральную величину. Механизмы внутри тел тигра и человека позволяют одной руке человека двигаться, имитируют звуки воплей изо рта человека и рычания из пасти тигра. Кроме того, откидная створка на боковой стороне тигра содержит клавишную панель небольшого духового органа с 18-ю нотами.
Тигр был создан для Типу на основе его личного герба в виде тигра и выражал его ненависть к своему врагу, британцам из Британской Ост-Индской компании. Тигр был обнаружен в его летней резиденции после того, как войска Ост-Индской компании штурмовали столицу в Типу в 1799 году. Генерал-губернатор, лорд Морнингтон, направил тигра в Великобританию, первоначально намереваясь сделать его экспонатом в лондонском Тауэре. Впервые выставленный для публики Лондона в 1808 году в Ост-Индском доме, затем в здании Ост-Индской компании в Лондоне, после тигр был перемещён в Музей Виктории и Альберта в 1880 году. В настоящее время игрушка является частью постоянной экспозиции в «императорских судах Южной Индии». С момента прибытия в Лондон и по сей день тигр Типу является популярной достопримечательностью для общественности.


Во многих странах есть традиция класть на детские могилы игрушки. Сегодня мы увидим ряд уникальных надгробных памятников с вариацией на эту тему.


Кукольный дом отец начал строить до смерти своей дочери. После ее смерти было решено закончить строительство и сделать его памятником на могиле.




Надин хотела кукольный домик на Рождество, но умерла перед праздником. Родители построили на ее могиле дом, куда перенесли все игрушки дочери и ее личные вещи.


Этот дом безутешный отец посвятил своим двум дочерям и племяннице, умершим во младенчестве.
На другой стороне памятника выбиты такие строки: “One by one the leaves are falling, fading day by day. And silence heaven is calling, one by one our lambs away.”


Семья Дороти в поисках работы держала путь на Север. На остановке в Медине девочка заболела корью и умерла. У родителей не было средств должным образом организовать похороны. На выручку пришел городской совет, который на собранные деньги установил на могиле девочки памятник.
По местным легендам, иногда Дороти можно увидеть в окнах ее домика.
***

На кладбище Fairview Cemetery в Канзасе есть странное надгробие - кукла, которую часто называют просто "дитя в стекле"
Никто не знает, что это за могила и кто в ней похоронен. Когда Schoenberger, сторож кладбища, обнаружил надгробие в 1989, стекло было разбито, и осколки разбросаны вокруг. Еще он утверждал, что в странной капсуле для куклы были какие-то провода. Schoenberger часами собирал осколки стекла, чтобы восстановить его и прочитать надпись. И ему это удалось. Сложив все стекла, он прочел "дочь Ф. Л. Скотта". День рождения и день смерти оба указаны одинаково: 26 июля 1925 года.
Странно, что надпись была сделана изнутри капсулы. К тому же, архивные данные не подтверждают, что в июне 1925 года в городе умерла девочка из семьи Скоттов.
Дальше городской фольклор развернулся по полной.
Но это не все странности "дитя в стекле". Говорят, что после торнадо в 2007 году стекло снова было разбито, и освободившаяся кукла ушла. Она пошла в Гринcбург, купила в лавке сладостей и игрушек и вернулась обратно к моменту, когда реставрация надгробия заканчивалось.
А если вы будете в Гринcбурге, берегитесь! Ни в коем случае не ходите в полночь в полнолуние к этой таинственной могиле! Если, все-таки, пойдете, ни за что не произносите перед ней "Кукла! Кукла! Кукла!", - ибо тогда кукла выйдет к вам...
Возможно, она подарит вам что-то из накупленных в 2007 сувениров, но скорее всего, вас сожрут страшные дети прерий... (с) mysea.livejournal


Замороженная Шарлотта (Frozen Charlotte) — название, которое используется для определения фарфоровых (реже керамических) кукол определённой формы, изготовлявшихся в 1850–1920 гг. Название происходит от американской народной баллады «Ярмарка Шарлотты», в которой рассказывается о молодой девушке Шарлотте, отказавшейся тепло укутаться перед поездкой на санях. Она не захотела прятать своё красивое платье под теплой одеждой и замерзла во время путешествия.
Замороженные Шарлотты были популярны в конце 19 и начале 20 веков в Соединенных Штатах. Меньшие версии кукол также известны как Пенни-куклы, потому что они часто продавались за копейки. Большинство из них были сделаны в Германии.
Технические характеристики:
Обнаженная фигурка Замороженных Шарлотт, в основном, цельная — с литыми ручками, плотно прилегающими к телу, и ножками, неотделимыми от тела и одна от другой. Таких кукол можно описать также как китайские куклы или фигурки купающихся малышей (пупсики). Размер куклы колеблется от 1 дюйма (2,5 см), или меньше, до 18 дюймов (46 см) и больше. Самые маленькие Замороженные Шарлотты иногда использовались в качестве амулетов в рождественских пудингах. Куколки небольших размеров были очень популярны в качестве малышей, помещаемых в кукольные домики.
Иногда встречаются фарфоровые версии со спинкой из неглазурованной керамики, и такая форма изготовления позволяла куколке, помещённой в ванну, плавать на спине.
Мужской тип Замороженной Шарлотты, явно отличающийся из-за мальчишеской стрижки, называют Frozen Charlie (Замороженный Чарли). Замороженный Чарли, как и Шарлотта, мог быть полностью керамическим, а не только фарфоровым.
По цвету различают белые, розовые, тонированные и самые редкие — черные. Некоторые, довольно редкие куколки, имеют молдированные (литые) рубашки. © kuklopedia.ru


Кроме Замерзшей Шарлотты в Германии и Франции 1860-ых годов существовал еще один вид печальных кукол - траурная или могильная. Восковая кукла была воплощением умершего младенца, поэтому при её создании использовали волосы покойного, а одеждой служила крестильная рубашка. Кукле обязательно делали плоский затылок, чтобы голова красивее лежала на подушке.
Обычно кукла находилась в доме до похорон, а после них отправлялась на кладбище. Иногда родители оставляли ее себе на память, что позволило некоторым образцам дожить до наших дней.

В конце 1850-х годов власти города подыскали площадку для постройки нового кладбища на улице Огродовой. Город стремительно увеличивался: не хватало не только жилых домов для прибывающих в Лодзь в поисках заработка, но и существующее кладбище становилось слишком тесным.
Новый некрополь состоял из трех частей: католической, протестантской и православной, причем последняя занимала наименьшую площадь. Ныне это кладбище называют "старым" не только из-за того, что оно является старейшим в городе, но и благодаря тому, что здесь покоятся люди, создавшие лодзинскую текстильную империю.
Величественные семейные гробницы на протестантской части некрополя приняли несколько поколений фабрикантов, которые не только сколотили огромные состояния, но и жертвовали немалые средства на социальные и культурные цели.
От православной части и поныне действующего кладбища веет забвением. Это не поддающееся логике ощущение особенно сильно зимой из-за режущей ухо кладбищенской тишины, пустоты и снега, надежно засыпавшего ограду, могилы и кресты.

При входе на кладбище находится мавзолей семьи Гойжевских: православный муж был высокопоставленным полицейским чиновником, жена была католического вероисповедания. Супруги не хотели разлучаться даже после смерти, поэтому они решили построить семейную усыпальницу на границе разделенных каменной оградой православной и католической частей. Для посещения обоих супругов и ухода за могилами в ограде кладбища соорудили калиточку, существующую по сей день. (с) Русский курьер Варшавы