В очередную поездку в Санкт-Петербург захотелось как-то выразить свою любовь к прекрасному роману "Зеленые берега" Геннадия Алексеева.
К сожалению, могилу писателя на Большеохтинском найти невозможно, поэтому все пути вели в Лавру - на Никольское кладбище.
Не знаю, сколько это рамка простоит у склепа Анастасии Вяльцевой, но если кто-то решит прогуляться по этому некрополю Лавры, то, пожалуйста, дойдите до склепа и потом сообщите нам, на месте ли фото Будем очень-очень благодарны.
п.с. Книги там не будет: она отправилась обратно домой

Аннотация:Признанный летописец Лондона Питер Акройд в своей новой книге изменяет обыкновению прогуливаться по городу. На этот раз он уводит нас в подземные глубины британской столицы. Автор открывает для своих читателей настоящий город-призрак со его улицами, реками, монастырями и канализацией. Вы сможете охватить взглядом весь исторический период развития Большого Лондона: от памятников Бронзового века, римских тротуаров и средневековых кладбищ до первых станций старейшего в мире метро. В главах о пресловутых городских трущобах мы увидим, помимо исторического анализа, искреннее сочувствие к обитавшим в них людям. Полный мистических преданий и исторических курьезов, этот вдохновенный рассказ о подземном Лондоне — долгожданный шедевр Питера Акройда.

Отрывки:
Когда сэр Кристофер Рен проводил раскопки на развалинах старого собора Святого Павла после Большого пожара Лондона (1666), сначала он обнаружил в меловых слоях могилы англосаксов. Тут же рядом покоились гробы саксов из такого же материала. Сразу под останками этой исчезнувшей цивилизации лежали бритты; их скелеты пересыпаны булавками из дерева и слоновой кости, это позволяет утверждать, что тела усопших в саванах укладывали рядами. Под бриттами шел слой с останками римлян и даже фрагментами древней мостовой. Еще глубже Рен обнаружил песок и ракушки. Выходит, Людгейт-хилл некогда представлял собой морское дно.
***
Впрочем, стихийные открытия подземных тайн Лондона осуществлялись на протяжении веков. Историк и антиквар Джон Стоу, живший в XVI веке, пишет об обнаружении большой берцовой кости человека-горы, чей рост оценивался в 10–12 футов. Ее нашли на кладбище собора Святого Павла среди прочих останков. Стоу, однако, утверждает, что существование на Земле расы гигантов — скорее несомненный факт, чем легенда. На самом деле нет сомнений, что эти великанские кости принадлежали мамонтам.
***
Крипты, склепы и места захоронений являются неотъемлемой часть городского пространства. Они невероятно древние. В многотомном издании по лондонской археологии есть фотографии, на которых экскаватор неловко склоняется над скрюченным скелетом — так техника невольно копирует то, что осталось от человека. Впрочем, значительная часть города построена буквально на костях усопших. «Я вдруг со всей серьезностью осознал, — пишет Чарльз Диккенс в эссе „Ночные прогулки“ (1861), — какое невообразимое количество мертвых лежит в недрах этого огромного города, и, если вообразить, что, пока спят жители, все они выйдут наружу, на улицах яблоку некуда было бы упасть, не говоря уж о том, чтобы вместить и всех ныне живущих. Мало того, гигантские толпы покойников заполнили бы все холмы и поля в окрестностях и много дальше». Лишь от римской эпохи должно было остаться около миллиона мертвых. Кладбище церкви Христа, что в Спиталфилдс, открылось в 1729 году и существовало до 1859-го; за этот период на его тесном пространстве было похоронено 68 000 человек. К моменту начала раскопок в 1993-м на некоторых телах сохранились мягкие ткани. Были опасения, что миазмы нанесут вред здоровью археологов, но все обошлось.
Раскопки на кладбищах позволяют изучать мертвых со всех сторон. Мы узнаём, какие социальные группы и семейные кланы обитали в городе; какими болезнями страдали люди и как городская жизнь в целом отражалась на здоровье отдельного человека. Сколько из похороненных на кладбище были местные жители, а сколько — приезжие? Под Кингсвей похоронен рядовой, Г. Помпоний Валенс, а под Людгейт-хилл лежит Вивий Марциан. Некто Цельс, легионер — под Блэкфрайерс, а Марк Аврелий Эвкарп, умерший 15 лет, — на Камомайл-стрит. В Саутворке под землей были найдены мавзолей и храм с видом на придорожное кладбище. Оба здания были выкрашены рыжей охрой, словно предсказав красно-кирпичную кладку будущих станций метро.
Собственное кладбище существовало почти при каждой лондонской церкви. До 1800 года насчитывалось более 200 мест захоронения, большая часть которых сейчас никому не известна. На одном из таких небольших кладбищ на углу Феттер-лейн и Бримз-билдинг есть надгробный камень, установленный, очевидно, на могиле ребенка, с вырезанным именем — Сеймвелл. Можно предположить, что в произношении времен Диккенса это Сэмюел, как Сэм Уэллер из «Посмертных записок Пиквикского клуба». А может, это лишь напоминание об «общем колодце» .
Наше знание о Лондоне благодаря захоронениям усопших становится полнее. Оказывается, до 1823 года городских самоубийц хоронили на перекрестке дорог, и это место — на пересечении Гросвенор-плейс и Хобарт-плейс — до сих пор доступно. Возможно, его следует обходить стороной.
Есть еще лондонские катакомбы — места для захоронений более поздних времен. Там гробы укладывались под землей в штабеля в стенных нишах вдоль коридоров; они сохранились в районах Бромптон и Норвуд, Кензал Грин и Хайгейт, Эбни-парк и Тауэр Хэмлетс.
Всего их 10, и построены они были в середине XIX века; викторианцы истово верили, что место мертвых — как можно глубже под землей. Они же создали культ мертвецов, суть которого — сочетание ужаса и сентиментальности; катакомбы стали храмами этого культа. Они не столь изысканны и роскошны, как парижский оссуарий, и не столь укромны и пугающе тесны, как римские катакомбы. Первые христиане Рима прятались в катакомбах бок о бок со своими мертвыми; это чувство священного ужаса чуждо лондонским подземельям. С парижскими у них тоже мало общего. Первые — городские, наполненные мифологией; а лондонские — загородные и вполне практического назначения. Сооружения в Бромптоне или в Норвуде не похожи на лабиринты: они имеют структуру правильной сетки с центральным крестом. Каждый, кто знаком с викторианской архитектурой, видел подобные кирпичные своды. Так и в подземных галереях гробы ставили в ниши влажных от воды сводов, индивидуальные или общие, тесными рядами. В 1869 году автор подробного путеводителя по кладбищу «Эбни-парк» в Стоук-Ньюингтоне описывает тамошние катакомбы как «хладное каменной кладки место Смерти… Здешняя прохлада отвратительна и ужасна».
Архитектура «места Смерти», как и путешествие под землей, осмысливалась и в языческом, и в классическом смысле. Некоторые катакомбы несут типичные следы египетских некрополей — архитектурные детали, проходы, обелиски; напротив, обилие статуй, колонн и святилищ в Хайгейте заимствованы у римлян. В часовне при кладбище «Кензел Грин» обнаружен катафалк с гидравлическим механизмом, опускавший гробы в катакомбы. Проникновение под землю воспринимается, с одной стороны, как наследие древности, а с другой — как театральное действо. Добро пожаловать в подземные глубины!

Новодевичье кладбище Санкт-Петербурга расположено при Воскресенском Новодевичьем монастыре. Захоронения охватывают период с 1850-х годов по настоящее время. Монастырское кладбище любило родовое дворянство и купечество, потому здесь было установлено множество богатых и высокохудожественных памятников. Имена многих из погребённых здесь упоминаются не только в отечественной истории, но и в русской художественной литературе.
После Октябрьской революции, особенно в период уничтожения церковных и монастырских кладбищ в СССР в 1920—1930-е годы, многие могилы были разорены, все находившиеся на кладбище церкви и часовни были снесены.

Но некрополь красив и ныне. Особенно впечатлили покрывшиеся мхом тропинки, есть в этом что-то... И, не смотря на некоторую запущенность, за кладбищем всё же ухаживают (скорее всего, монашенки), и потому некрополь все-таки не выглядит брошенным.
А выглядит очень красивым.





























































79 кадров в альбомена ЯФ.

В Мексике papel picado - это народное искусство, вырезание узоров на папиросной бумаге, используется на многих праздниках, особенно на День мертвых, как украшение.

Преображе́нское евре́йское кла́дбище— кладбище в Санкт-Петербурге.
Площадь — 27,4 га. Существует с 1875 года, когда было открыто как отдельный иноверческий участок Преображенского кладбища (позже — кладбище Памяти жертв 9 января). Оба кладбища разделены полотном бывшей Николаевской железной дороги, а с начала XX века были разделены и административно. Адрес кладбища: проспект Александровской Фермы, 66а.
История создания
В 1875 году на кладбище был открыт деревянный дом омовения, который в 1912 году сменил каменный, построенный по проекту архитектора Я. Г. Гервица (доработан С. Г. Гингером, 1908 год). В последующие годы велось благоустройство кладбища, проводились ежегодные воскресники по уборке. Был построен домик для раввина, где он жил постоянно. Вокруг кладбища поставили забор.
В постсоветское время кладбище неоднократно страдало от вандализма. С 2007 года проводится реконструкция и реставрация кладбища.
Похороненные на кладбище
Абугов, Семён Львович (1877—1950) — художник и педагог;
Альтман, Моисей Семёнович (1896—1986) — литературовед и писатель;
Амусин, Иосиф Давидович (1910—1984) — историк;
Антокольский, Марк Матвеевич (1843—1902) — скульптор;
Ашанский, Абель Аарон Ицкович (1825—1899) — фельдфебель Кавалергардского полка, ветеран российской армии, авторитетный представитель еврейского сообщества в Санкт-Петербурге;
Бак, Юлиан Борисович (1860—1908) — инженер путей сообщения, общественный деятель, основатель и издатель газеты «Речь»
Бен, Георгий Евсеевич (1934—2008) — переводчик поэзии и прозы;
Борок, Михаил Рувимович (1881—1951) — врач-фтизиатр;
Варшавский, Абрам Моисеевич (1821—1888) — железнодорожный концессионер, общественный деятель, филантроп
Вольф Адольф Маркович (1854—1920)-основатель первого в России журнала бухгалтерского учета «Счетоводство» (1888—1904), член Болонской финансовой академии (счетоводов), внедрил в России систему бухгалтерского учета методом двойной записи.
Гаркави, Авраам Яковлевич (1839—1919) — востоковед;
Гессен, Юлий Исидорович (1871—1939) — российский историк, литератор, автор научных работ по истории еврейского народа;
Гинцбург, Давид Горациевич (1857—1910) — востоковед, издатель и меценат;
Гиршович, Борис Ионович (1858—1911) — архитектор;
Глускин, Менахем Мендел (1878—1936) — главный раввин Ленинграда в 1934—1936 годах;
Гольденберг, Григорий Давыдович (1855—1880) — революционер, террорист, член партии «Народная воля», покончил с собой в тюрьме;
Каценеленбоген, Давид-Тевель Герцелевич (1850—1930) — раввин Санкт-Петербурга-Ленинграда 1908—1930 гг.
Кацнельсон, Лев Израилевич (1847—1917) — врач, литератор, гебраист, общественный деятель, редактор Еврейской энциклопедии, ректор курсов востоковедения
Клионский, Ефим Евсеевич (1894—1961) — врач, профессор, заведующий Еврейской богадельней, общественный деятель
Кобылянский, Александр Николаевич (1881—1942) — пианист;
Крайндель, Исаак Соломонович (1862—1935) — медик, доктор медицины;
Левидова, Лидия Савельевна (Войтинская; 1886—1965) — литератор
Лейбсон, Лев Германович (1900—1994) — известный советский физиолог, основатель эволюционной эндокринологии, зав. лаборатории эволюции эндокринных функций (1960—1979) Института эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова;
Лубанов, Абрам Рувимович (1888—1973) — еврейский религиозный деятель, главный раввин Ленинграда с 1943 года;
Поляков, Самуил Соломонович (1837—1888) — предприниматель;
Раскин, Александр Моисеевич (1922—1972) — врач-эндокринолог, профессор;
Рейнов, Наум Моисеевич (1897—1980) — физик, докт. физ.-мат. наук;
Скоморовский, Абрам Борисович (1887—1965) — скрипач;
Скоморовский, Яков Борисович (1889—1955) — композитор, джазовый музыкант;
Слуцкая, Вера Климентьевна (1874—1917) — революционерка;
Флакс, Ефрем Борисович (1909—1982) — выдающийся советский певец, бас;
Фридланд, Лев Файвелевич (1826—1899, при рождении получил имя Мойше Арье-Лейб Фридланд) — российский еврейский филантроп, меценат, общественный деятель и коллекционер еврейских книг, купец первой гильдии;
Хидекель, Мордух Аронович (1867—1932) — архитектор;
Цедербаум, Александр Осипович (1816—1893) — издатель, литератор, общественный деятель
Штернберг, Абрам Яковлевич (1873—1927) — основатель научно-методического центра по борьбе с туберкулезом, основоположник классификации хронического туберкулеза;
Штернберг, Лев Яковлевич (1861—1927) — этнограф;
Ягдфельд Григорий Борисович (1908—1992) — советский и российский драматург, сценарист и детский писатель[4] .
Дом омовения
Дом омовения был открыт на кладбище в 1912 году. Изначально молельня для отпевания усопших была на Волковском лютеранском кладбище, где с 1802 года распоряжением императора Александра I, разрешено было хоронить лиц иудейского вероисповедания.
В 1874 году было организовано Преображенское еврейское кладбище, на котором сначала была деревянная постройка, но через несколько лет она сгорела. После этого специальный совет принял решение о строительстве каменного здания.
Закладка дома омовения состоялась в сентябре 1908 года. Был объявлен конкурс, победителем которого стал Я. Г. Гервиц.
Построен Дом омовения был по распоряжению хозяйственного правления Санкт-Петербургской синагоги на средства еврейской общины при щедром пожертвовании М. А. Гинцбурга.

Освящение дома омовения состоялось 23 сентября 1912 года. Была выпущена брошюра в память этого события, в которой изложены торжественный ритуал с текстами молитв, исполнявшихся кантором и хором.

Еврейское кладбище в южной части Петербурга, близ железнодорожной платформы Обухово, существует с 1875 года, когда на большом Преображенском (ныне - памяти Жертв 9 января) кладбище по решению городских властей был открыт отдельный иноверческий участок. Оба кладбища – православное и иноверческое – разделялись полотном бывшей Николаевской железной дороги, а с начала XX века были разделены и административно. Ранее (с 1802 года) еврейский участок существовал только на Волковском лютеранском кладбище, где евреи купили участок для захоронений. Собственно говоря, именно с этого события, отмеченного в пинкасе (летописи), начинается формальная история петербургской еврейской общины.
В 1859 году, когда вся купленная земля в 160 кв. сажень на Волковском кладбище была заполнена могилами, пришлось приобрести новый участок в 500 кв. сажень на противоположном конце кладбища между двумя канавами и стеной, выходящей на Нобелевскую улицу (ныне ул. Самойловой). И сегодня здесь стоят полуразрушенные памятники с надписями по-еврейски, по-немецки и по-русски. Старейшая из сохранившихся могил - доктора Генриха Курицкого - датируется 1867 годом.
Осенью 1870 года руководство еврейской общины обратилось в Городскую думу с ходатайством об устройстве отдельного кладбища. Но только в 1874 году, в эпоху относительно либеральную, правлению общины удалось добиться нового участка для этой цели. Созданное в 1872 году новое кладбище с церковью Преображения Господня “по Николаевской железной дороге на 10-й версте от Петербурга” было разделено следующим образом – справа от железной дороги устроили православное кладбище, а слева – иноверческое, которое в 1874-1875 годах в свою очередь было разбито еще на пять участков: евангелическо-лютеранский, римско-католический, магометанский, иудейский и караимский. Кроме того, отдельный участок выделялся для военных.
Очень скоро Преображенское еврейское кладбище стало духовно-культурным центром петербургской еврейской общины. Уже к моменту торжественного открытия кладбища, 16 февраля 1875 года, был сооружен деревянный двухэтажный молитвенный дом омовения и отпевания по проекту архитектора И.И. Шапошникова. В начале XX века кладбищенская синагога была перестроена в камне. Об этом напоминают выбитые на двух мраморных досках надписи: "Заложена сентября 15 дня 1908 года. Освящена сентября 23 дня 1912 года. Построена под председательством комитета по сооружению здания: барон Д.Г. Гинцбург, М.А. Гинсбург; под наблюдением строительной комиссии: председатель - инженер Г.А. Бернштейн, члены - М.А. Варшавский, А.А. Каплун, Н.А. Котлер; по проекту и указанию архитектора-художника Я.Г. Гевирца. Сооружено распоряжением хозяйственного правления С.-Петербургской синагоги и на средства С.-Петербургской Еврейской общины при щедром пожертвовании Моисея Акимовича Гинсбурга".
К открытию синагоги (сентябрь 1912 года) в типографии “И.Лурье и К°” была отпечатана брошюра "Чин и обряд освящения дома отпевания на еврейском Преображенском кладбище в С.-Петербурге". На еврейском и русском языках она описывала торжественную процедуру освящения. Хозяйственное правление, раввинат, члены комитета и почетные гости собрались перед зданием. Председатель строительной комиссии вручил ключ от синагоги председателю комитета, который открыл парадную дверь. В арон кодеш внесли свитки Торы. Раввин произнес речь по случаю открытия, а затем обязательную тогда молитву за царя. Любопытно, что вместе со славословием Николаю II и его семье молитва содержала просьбу к Богу направить действия государя императора на пользу еврейскому народу. После заупокойной молитвы о бренности человеческой жизни официальные лица подписали акт об открытии синагоги. Впрочем, молельный дом на кладбище трудно назвать синагогой в общепринятом смысле. Здесь не учат Тору, не молятся в субботу и не веселятся в праздники. Дом для отпевания умерших - более точный термин. Поэтому и архитектура строгая, и украшений внутри нет. Однако в буквальном смысле слова это именно синагога, то есть место для собраний, хотя и по печальному поводу.
Захоронения здесь начались в марте 1875 года. Похороны проводились в соответствии со всеми еврейскими законами. Кладбище, хоть и считается источником ритуальной нечистоты, тем не менее, является святым местом, и все, что может толковаться как неуважение к усопшему, запрещено еврейским законом. В частности, на кладбище нельзя есть, пить, заниматься светскими делами. Участки под могилы отводились обычно всем одинаковые, как напоминание о том, что смерть уравнивает бедного и богатого, простолюдина и знатного. Исключение составляли знаменитые раввины, имевшие семейные склепы. Иногда такой чести удостаивались и особо уважаемые члены общины, щедрые благотворители. Самоубийц, вероотступников и людей с дурной репутацией хоронили вне кладбища или у его дальней стены.
Еврейское Преображенское кладбище С древности евреи очень заботились о порядке на кладбище. Недаром говорили: "Еврейские гробницы чище, чем королевские дворцы". В средние века грамоты, жалованные европейскими феодалами еврейским общинам и определявшие их юридический статус, всегда включали пункты об охране еврейских кладбищ. За осквернение могил часто полагалась смертная казнь.
На старых надгробиях прослеживается еврейская символика: магендавид, свитки Торы, благословляющие руки ааронидов, менора, Скрижали Завета, Древо Плача. Надгробные надписи здесь в большинстве своем выполнены на иврите. Наверху обычно высекали магендавид. Часто текст начинается с букв "п.н." - аббревиатура традиционного словосочетания [по никбар} - "здесь покоится". Так начинается любая надпись на еврейском памятнике. Далее, как правило, помещали имя покойного, отмечали его заслуги перед Богом и людьми. Около 10 процентов сохранившихся дореволюционных надгробий имеют надписи исключительно на иврите, встречаются также памятники только с русским или немецким текстом. В нижней части плиты часто можно прочесть слова заупокойной молитвы. Имя, возраст и дата смерти в большинстве случаев дублируются по-русски, часто указывается профессиональная или сословная принадлежность покойного. Впрочем, на еврейских памятниках не принято ставить дату рождения. Появление на свет - отнюдь не заслуга новорожденного. День рождения в религиозных семьях обычно не отмечали, ведь неизвестно, как сложится жизнь младенца. Вот когда человек проживет долгие годы и упокоится, можно будет сказать, стоит почтить его или предать забвению. Поэтому евреи отмечают именно день смерти своих близких. Что же касается даты смерти, то она обозначена буквами еврейского алфавита, которые, как и римские, имеют числовое значение. Еврейское летосчисление ведется "от сотворения мира".
Пытаясь воспрепятствовать размыванию национальной традиции, правление еврейской общины еще в 1882 году оговорило “право браковать памятники и надписи, нарушающие религиозное и нравственное чувство”. Эта проблема особенно усугубилась в начале ХХ века, когда на памятниках стали помещать портреты усопших. По закону, ни портрета, ни фотографии на надгробии не может быть. Нельзя нарушать заповедь соревноваться с Богом в творении. Известно, что такие изображения считались неэтичными и не допускались на старых еврейских кладбищах. В Петербурге подобный прецедент впервые возник в 1903 году в связи с установкой памятника П.Я. Левинсону с бронзовым портретным барельефом. После выступления раввина А.Н. Драбкина было принято решение убрать изображение, но, судя по всему, барельеф так и не был снят. На других надгробиях помещались фотографические изображения; некоторые из них сохранились до наших дней. А в 1909 году на кладбище открывается памятник М.М. Антокольскому со скульптурным портретом покойного (скульптор И.Я. Гинцбург), причем торжественная церемония проходила при участии раввина. Появление фотографий на памятниках в сравнительно недавние времена - безусловный отход от традиции.
До революции к еврейскому кладбищу с юго-востока примыкало кладбище караимов. Его история восходит к 1858 году, когда в Петербурге впервые умер, как тогда писали, “еврей-караим”, и похоронить его было негде. Сначала Лютеранская община церкви св. Петра выделила для караимов на Волковском кладбище небольшой участок земли в 35 кв. сажень, который через 20 лет был заполнен. В 1882 году городские власти предоставили караимской общине, насчитывающей несколько сот человек, участок в 3300 кв. сажень. Сегодня караимский участок включен в общую территорию еврейского кладбища и находится в его дальнем углу. Некоторые старые караимские надгробия представляют несомненный этнографический интерес.
Февральская революция неожиданным образом отразилась на буднях еврейской общины. Многие евреи, перешедшие в христианство по конъюнктурным соображениям, теперь, с отменой антиеврейского законодательства, пожелали возвратиться в лоно иудаизма. Несмотря на общую индифферентность петербургских евреев к религии, таких нашлось довольно много. Среди возвратившихся к вере был историк Соломон Яковлевич Лурье, автор книги "Антисемитизм в древнем мире", а также вторая жена А.Н. Толстого Софья Дымшиц. Но уже после октябрьской революции лишь немногие из богатых и знаменитых евреев остались в Петрограде, почти вся общинная верхушка (банкиры, промышленники, купцы, адвокаты) уехала. Стихия разрушения охватила и еврейское кладбище. Синагога пришла в упадок, главное здание не отапливалось и открывалось только изредка. Прихожан было немного, хотя число евреев в городе быстро росло. Многие надгробия были разрушены и разграблены, многие, утратив плиты с именами усопших, стали анонимными. Была разобрана окружающая кладбище ограда (сохранились лишь столбы ворот). Только во времена нэпа религиозная жизнь в городе оживилась. Духовный раввин Петрограда-Ленинграда Д.Г. Каценеленбоген, хотя формально и числился "бывшим служителем культа", фактически исполнял свои обязанности до самой смерти в 1930 году.
Еврейское Преображенское кладбище В годы блокады Ленинграда справа от старого кладбища появилось так называемое “хлебное захоронение” нескольких тысяч ленинградцев (оплатой похорон были карточки на хлеб), после войны превращенное в братскую могилу. В годы войны здесь же появилась братская могила моряков Балтийского флота, погибших в годы Великой Отечественной войны, отдельные захоронения справа от старого участка.
Среди знаменитостей, похороненных на Еврейском кладбище, скульптор Марк Антокольский, издатель и меценат барон Давид Гинцбург, художник Семен Абугов, революционерка Вера Слуцкая, востоковед Авраам Гаркави, литературовед и писатель Моисей Альтман, этнограф Лев Штернберг, пианист Александр Кобылянский, основатель туберкулезного института Абрам Штернберг, драматург и сценарист Григорий Ягдфельд и другие известные деятели науки и искусства. Среди утерянных захоронений – склеп государственного и общественного деятеля, известного благотворителя С.С. Полякова, а также могилы основоположника русско-еврейской беллетристики Л.О. Леванды (1835-1888), публициста и редактора А.Е. Ландау (1832-1902), поэта-гебраиста Л.О. Гордона (1830-1892) и других, чьи могилы не сохранились.
В конце 1968 года решением Ленгорисполкома Еврейское кладбище было закрыто для дальнейших захоронений, сейчас здесь возможны только подхоронения в могилы близких. В настоящее время кладбище занимает территорию в 27, 4 га.
В постсоветское время кладбище неоднократно страдало от вандализма. По данным представителей еврейской диаспоры, погромы здесь происходят регулярно - два раза в год. Сначала в период православной и еврейской Пасхи (а также в приходящийся примерно на этот период день рождения Гитлера), потом - в середине октября, когда евреи отмечают Новый год. С 2007 года проводится реконструкция и реставрация кладбища. По заявлению губернатора Петербурга Валентины Матвиенко “Петербургское еврейское кладбище должно быть лучшим в стране еврейским кладбищем с точки зрения эстетики и архитектуры”. О защите кладбища от погромов губернатор не говорила…

Из Википедии:Конец якобинского террора 27 июля 1794 года и последовавшая днём позже казнь Максимилиана Робеспьера ознаменовали начало термидорианской реакции. Уже на следующий день после смерти Робеспьера на эшафоте на улицах Парижа вновь появились кареты с господами и слугами.
Молодые аристократы выходили на улицы элегантно одетыми и подчёркнуто роялистскими: во фраках зелёного цвета графа д`Артуа, младшего брата короля, с чёрным воротом, знаком траура по казнённому королю, и семью перламутровыми пуговицами в честь малолетнего узника Тампля, надушенные ароматом мускуса

Политическая ситуация в стране стабилизировалась, и столица возвращалась к привычной жизни социальной показухи и увеселительных сборищ. Стали организовываться особые танцевальные вечеринки, получившие название балов жертв, куда допускались только родственники дворян, казнённых в период революционной смены власти и диктатуры. Главной темой бала жертв была смертная казнь, могли танцевать в темноте или при свете луны, даже на кладбищах*, одевались подобающе: у мужчин появилась короткая стрижка, женщины имитировали причёской приговорённую к гильотине и повязывали на голую шею алую ленту, выглядевшую как кровавый след. Во время исполнения танцев они отчаянно мотали головой во все стороны, как будто она вот-вот скатится с плеч.
* Встречаются упоминания о балах Зефира и лип в Париже. Бал Зефира был проведен на церковном кладбище церкви St. Sulpice, а Бал лип - на монастырском кладбище кармелитов. Народные гуляния с танцами стали проводить и на кладбище Эрранси.
Многие историки же уверены, что балы жертв - это легенда более поздних веков.
После Французской революции родственники казненных регулярно собирались на «балы жертв» (Bals de victimes). Женщины стригли волосы так, как это делал палач, обнажая шею жертвы, и повязывали шею красной лентой – там, куда падал нож. Приглашая дам, мужчины не кивали головой, а дергали ею, подражая движению тела в момент удара гильотины. Танцуя и флиртуя, участники макабрических балов разделяли горе по погибшим.
Возможно, впрочем, что «балы жертв» – позднейшая легенда, созданная романтическими писателями эпохи Реставрации; потом многие авторы обращались к этой истории, как и я сейчас. Неизвестно, собирались ли французские аристократы постреволюционного поколения на «балы жертв»; но мы наверняка знаем, что они воображали их и передавали свои фантазии младшим поколениям, а те – следующим и так далее, вплоть до наших дней. Эта ситуация представляет прототипический случай того, что я называю «миметическим горем»: повторяющейся реакцией, которая символически воспроизводит потерю. Работа памяти и воображения обращается к вопросам, которые составляют сущность самого горя. Как это случилось? Где и когда? Почему все произошло именно так? Могло ли обернуться иначе? Мог ли я что-то сделать, чтобы предотвратить потерю? Скорбящий задает эти вопросы себе и другим, возможным свидетелям утраты, делая себя одним из рассказчиков, свидетельствующих об утрате. Независимо от того, есть ли у скорбящего факты, говорящие о том, что произошло, или свидетельства и воспоминания – плод одной фантазии, работа горя воспроизводит прошлое в воображении, тексте, социальном взаимодействии или спектакле. Воспроизводство прошлого делает его настоящим, хоть и в обезвреженной, сравнительно безопасной для субъекта форме: предки погибли на гильотине, а потомки, танцуя и дергаясь, лишь воспроизводят ослабленные, обезвреженные следы их участи. Работа горя возвращает мертвых к жизни, но это особенная жизнь.
Истории террора всегда состоят из двух частей, восходящей истории потерь и нисходящей истории горя. Первая повествует о массовых убийствах и одинокой смерти, вторая – о разделенном опыте и коллективном трауре. Странным образом поэзия, юмор и удовольствие важны для «балов жертв» и других траурных игрищ. Потомки тех, кто погиб в период террора, находили удовольствие в том, чтобы танцевать на «балах жертв», сочинять истории и о жертвах, и о балах, рассказывать их своим ровесникам и потомкам. В отличие от позднейших идей – таких, как фрейдовское «навязчивое повторение» и связанных с ним концепций травмы и посттравматического, – рассказы о «балах жертв» подразумевают, что их участники вполне осознают и свою личную утрату, и совместный траур. Общий опыт является источником наслаждения, и потому мы, пересказывая подобные истории, тоже испытываем некоторое остаточное удовольствие.
В «балах жертв», если они действительно были, участники сознательно участвовали в ритуале коллективного горя. Такое поведение, отвечающее на потребность физически собираться вместе и разделять груз прошлого, мы часто наблюдаем у переживших катастрофу и в первом поколении их потомков. Люди следующих поколений продолжают скорбеть и разделять это чувство с другими, но не ощущают необходимости связывать себя отношениями коллективного траура, входя в физический контакт с товарищами по несчастью.

Состоит из православного кладбища и лютеранского кладбища — двух больших участков, между которыми протекает река Волковка.
Современное Волковское кладбище было учреждено по указу императрицы Елизаветы Петровны в 1759 г. Свое название кладбище получило от деревни Волковка, существовавшей задолго до основания не только самого кладбища, но и Санкт-Петербурга. Упоминание об этой деревне встречается в писцовых книгах Ижорской земли 1640 г. Финское название деревни - Сутиила или Сютила - значит примерно то же самое, что русское название, и указывает на то, что в этой местности до строительства города было много волков. Согласно историческим документам, даже в XVIII в. стаи голодных волков нередко нападали зимой на скот и жителей деревни.
Волковское кладбище было бедным и доходов практически не приносило, но с каждым годом на нем хоронили все больше и больше людей, у родственников которых не было денег на дорогие погребальные обряды. Поскольку на содержание Волковского кладбища денег почти не выделялось, кладбищенские земли не осушали и не благоустраивали, а захоронения большей частью имели стихийный характер. Места для могил выбирали родственники, и поэтому копали могилы не рядами, по прямой линии, а без порядка, следуя принципу "там, где захотелось". Этим объясняется современный вид старинной части кладбища, которое больше напоминает дикий парк, чем упорядоченный некрополь.
В XVIII-XIX вв. Волковское кладбище было одним из крупнейших в Петербурге. По причине вечной сырости и грязи кладбищенские дорожки мостили досками - так называемыми "мостками". Во второй половине XIX в. северо-восточная часть кладбища стала традиционным местом погребения выдающихся деятелей литературы и искусства и потому была названа "Литераторскими мостками" (занимает площадь, равную 7 га).
К началу ХХ в. Волковскому православному кладбищу принадлежало пять каменных церквей, шесть каменных и восемь деревянных жилых домов, богадельня для вдов и сирот придворного духовенства, начальная школа, многочисленные мастерские, конюшни - общей стоимостью в миллион двести пятьдесят тысяч рублей. В 1920-1930 гг. территория кладбища значительно сократилась. Были уничтожены многие надгробия и памятники, часть захоронений, представляющих определенный исторический и художественный интерес, (захоронения И.С. Тургенева, М.Е. Салтыкова-Щедрина) была перенесена на Литераторские мостки.

На лютеранском кладбище я погулять не успела, а вот по православному походила. Много интересных старых надгробий, сохранившихся (увы, далеко не все - идеально) между новыми захоронениями. Много интересных эпитафий, я нигде кажется столько не встречала, причем этим отличаются и надгробия последних лет.













Ангел прекрасен





Конструктор первых атомных подводных лодок в России



Очень понравились строки, выбитые с другой стороны:



Чуть дальше увидела еще бОльшую часть стиха. На могиле подводника.



Нашла потом - песня!..



















Литераторские мостки - отделенная от основного часть, где сохранилось немного старых надгробий. Но основную часть некрополя, конечно, составляют захоронения известных людей. У входа обнаружилось предупреждение о возможности фотосъемки только с разрешения администрации - я, как законопослушная, разрешение спросила, и фотографировала легально)))

























Сбоку этого памятника - изречение:

















135 кадров в альбомена ЯФ

Церковь Св. Недели (Света Неделя) – ныне недействующий православный храм, который превращен в музей.
Строительство церкви было завершено в 1813 году, а продолжалось оно в течение 75 дней и в качестве мастеров выступили жители Батака.
В ходе Апрельского восстания последней твердыней баташских повстанцев оказалась именно церковь Святой Недели. С 1878 года, с момента освобождения Болгарии от власти Оттоманской империи, церковь больше не используется для богослужений. В нее были помещены останки погибших в Баташковской резне 1876 года, когда янычары убили почти 5000 мирных горожан. (с) votpusk.ru

Пишет Паучишко:
Памятник утопленнице появился в Иматре в 1972 году не случайно.
Кто-то говорит, что это - самая первая девушка, покончившая жизнь самоубийством в этом маленьком городке, кто-то - что скульптор Taisto Martiskainen изваял саму Деву Иматры, дух озера, злобный и не прощающий ошибок. Кстати, спустя ровно 10 лет после создания памятника скульптор трагически погиб - утонул.



Тем не менее, факт остается фактом: Иматра печально известна как место, привлекавшее самоубийц со всей Европы в XIX веке. И, конечно, больше всего их было из Питера. Одно время на Финляндском вокзале даже продавали билеты на поезд лишь туда-и-обратно, и никак иначе. По специальному императорскому указу. И только после 1917 года "мода" себя изжила.
А так - более ста лет в водах бурного водопада Иматранкоски, усмиренного плотиной в 1929 году, погибали люди. Екатерина II, приехав полюбоваться на водопад в 1772 году, положила начало известности места в качестве курорта, и потянулись курортники, но что случилось потом?.. Говорили, что Дева Иматры завораживает, заманивает людей на скалы и неотступно преследует, пока те не бросятся вниз.
И уж Иматранкоски не упускает свою жертву. Вот так водопад выглядел в 1819 году (автор - Матвеев Федор).



Погибших было так много, что местные жители даже просили у императора каких-то отчислений - чтобы можно было захоранивать жертв жестокой Девы. Конечно, - тех, кого удалось извлечь из воды. И в память о тех, кто погибли, появилась традиция писать их имена на камнях вдоль русла реки Вуоксы, в которой все они заканчивали свой путь. Кто выбивал эти надписи - не понятно: в одних источниках пишут, что сами самоубийцы, перед роковым прыжком. В других - их друзья и родные. Гид нам рассказывала, что это делали всё те же местные жители, и лишь в тех случаях, когда личность погибшего удавалось идентифицировать - например, по гостевой книге отеля. Поэтому камней, конечно, не сотни, - как жертв водопада.
А нынче эти надписи аккуратно подправляются.
И тропа, по которой ты идешь - полна таких надписей. Особенно "урожайным", судя по всему, был 1874 год.



















Не обошлось и без курьеза. Посетил как-то Иматру бразильский правитель, некий дон Педро. Увидел камни с надписями и загорелся - хочу, мол, тоже выбить свое имя. Уж ему объясняли, объясняли, что имена-то - с трагической историей, но правитель есть правитель. Не захотел никого слушать. Ну, и выбил:



Рядом даже повесили памятную табличку, вспомнив заодно и о Екатерине II:

Кладбище Борелла - это центральное кладбище города Коломбо (Шри-Ланка). Примечательно оно тем, что его территория условно поделена на части, согласно религиозным убеждениям похороненных людей. Отдельные места выделены под захоронения христиан, буддистов и индуистов. Иногда здесь можно увидеть ритуалы по кремации умершего, осуществляемые символически (без тела). Для настоящих кремаций используется большой крематорий.
Кладбище возникло на этом месте в 1840 году и самые ранние захоронения датируются этим периодом.
Здесь находится могила известного писателя-фантаста Артура Кларка.

Джордж Фредерик Уоттс (англ. George Frederic Watts, 23 февраля 1817, Мэрилебон — 1 июля 1904, Комптон) — популярный английский художник-символист и скульптор Викторианской эпохи.
В 1887-м художник написал открытое письмо в «Таймс», в котором предлагал отметить 50-летие восшествия Виктории возведением в Гайд-парке мемориала в виде крытой галерея и мраморной стены с именами незаметных героев повседневности – людей, расставшихся с жизнью в попытке спасти других людей. С Гайд-парком не срослось. Зато срослось, через десять с лишним лет, с парком Почтальонов. В 1900 году Памятник героическому самопожертвованию был торжественно открыт (83-летний на тот момент Уоттс присутствовать не смог).




Эвелин де Морган - английская художница, последовательница прерафаэлитов.
Урождённая Эвелин Пикеринг (Evelyn Pickering). Происходила из состоятельной семьи среднего класса. С 15 лет брала уроки рисования. В 1873 году поступила в Школу изящных искусств Слэйда (Slade School of Fine Art), где стала самой молодой студенткой. После окончания она уехала во Флоренцию к своему дяде, художнику-прерафаэлиту Джону Спенсеру Стэнхоупу (John Roddam Spencer Stanhope). По возвращении в Англию Эвелин написала свою первую имевшую большой успех картину «Ариадна на Наксосе». Она писала главным образом произведения на литературные и мифологические сюжеты («Маленькая морская русалка», «Фосфор и Геспер»).


Ричард Теннант Купер (1885-1957) - малоизвестный при жизни британский художник, чьи метафорические картины показывают негативные последствия болезни и медицинских лекарств на организм человека.


Свою "Пляску смерти" художник и график Перси Смит создавал в окопах и на полях Первой Мировой войны. За что был даже дважды арестован по подозрению в шпионаже.


На гравюрах Ричарда Дагли (1765-1841) мы можем увидеть "деяния" Смерти. Созданные в 1807 году, они были изданы спустя почти 20 лет (где-то пишут о 1827г., а где-то - о 1822г.). О жизни художника известно очень мало. И только из некролога мы узнаем от близкой подруги художника, что "Деяния" были вариацией на тему "Плясок смерти" от Гольбейна (1538).


Уильям Блейк — английский поэт, художник и гравер. Почти непризнанный при жизни, Блейк в настоящее время считается важной фигурой в истории поэзии и изобразительного искусства романтической эпохи.
Последние годы Блейк прожил на Фаунтан Коурт недалеко от Стрэнда (дом где он жил был разрушен при постройке отеля «Савой». В день своей смерти Блейк неустанно работал над иллюстрациями к Данте. Считается, что, в конце концов, он отложил работу и повернулся к жене, которая всё это время сидела на кровати рядом с ним, не в состоянии сдержать своих слёз. Посмотрев на неё, он воскликнул: «О, Кейт, прошу, оставайся недвижима, я сейчас нарисую твой портрет, ибо ты всегда была ангелом для меня». Завершив портрет (ныне утерянный и до нас не дошедший), Блейк отложил все свои кисти и принадлежности и стал петь гимны и стихи. В 6 часов вечера того же дня, пообещав жене, что будет с ней вечно, Блейк отошёл в другой мир. Гилкрист говорил, что женщина, которая жила в этом же доме и присутствовала при смерти Блейка, сказала: «Я видела смерть не человека, но блаженного ангела».
В своём письме Сэмюэлю Палмеру Джордж Ричмонд так описывает смерть Блейка:
«Он почил с честью. Он отправился в страну, увидеть которую мечтал всю жизнь, говоря о том, что обретёт там самое большое счастье. Он надеялся на спасение через Иисуса Христа. Перед самой смертью его лицо стало ясным, глаза посветлели, и он стал петь о тех вещах, которые он видел в раю».
Кэтрин заплатила за похороны мужа деньгами, одолженными у Линнелла. Через 5 дней после смерти — в канун 45-й годовщины их с Кэтрин свадьбы, Блейк был предан земле на кладбище для диссентеров (Dissenter’s burial ground) в местечке Банхилл Филдс (Bunhill Fields), где были похоронены и его родители. На похоронах присутствовали Кэтрин, Эдвард Калверт, Джордж Ричмонд, Фредерик Тейтэм, и Джон Линнелл. После смерти мужа Кэтрин переехала в дом Тейтэма, где жила и работала в качестве экономки. В это время, как она утверждала, её часто посещал призрак мужа. Она продолжала распродавать его иллюстрации и картины, но не бралась за ведение его дел без того, чтобы сперва «обсудить это с мистером Блейком». В день собственной смерти, в октябре 1831 года, она была такой же спокойной, такой же радостной, как её муж, и звала его так, «словно он находился в соседней комнате, чтобы сказать, что она уже идёт к нему и очень скоро они будут вместе».
После её смерти рукописи Блейка перешли Фредерику Тейтему, который сжёг некоторые из тех, что посчитал еретическими или слишком политически радикальными. Тейтэм был ирвингианом, членом одного из многочисленных в XIX веке движений христианских фундаменталистов и поэтому без раздумий отвергал всё, что «попахивало богохульством». Элементы сексуального характера в некоторых картинах Блейка были также неприемлемы, что и стало причиной их уничтожения другим другом поэта, Джоном Линеллом.
С 1965 года точное местонахождение могилы Уильяма Блейка было утеряно и забыто, надгробная плита снесена, чтобы разбить на этом месте лужайку. Позже память поэта была увековечена стелой с надписью «Вблизи этого самого места покоятся останки поэта и художника Уильяма Блейка (1757—1827) и его супруги Кэтрин Софии (1762—1831)». Этот мемориальный камень был установлен приблизительно в 20 метрах от действительного места захоронения Блейка, которое на сегодняшний день ничем не напоминает могилу. Однако группе поклонников живописи Блейка всё же удалось вычислить то место, где на самом деле покоится тело художника, и в настоящее время они собираются поставить на этом месте памятник.
Блейк также был причислен к лику святых Ecclesia Gnostica Catholica (отделением организации Орден восточных тамплиеров). В 1949 году в Австралии была учреждена Награда имени Уильяма Блейка за вклад в религиозное искусство. А в 1957 году в Вестминстерском Аббатстве был сооружён мемориал памяти Блейка и его жены.

Роберт Блэйр родился в Эдинбурге в 1699 году. Он был старшим сыном преподобного Роберта Блэйра, одного из священников шотландского короля. В 1731 году будущий поэт, получив образование в университете Эдинбурга и в Нидерландах, переехал в Ательстанфорд (Восточный Лотиан). В 1738 году он женился на Изабелле, дочери профессора Уильяма Лоу. В этом браке родилось шестеро детей. Богатство семьи позволило Блэйру заниматься любимыми увлечениями: садоводством, а также изучением английской поэзии и поэтов.
За всю свою жизнь Блэйр опубликовал лишь три поэмы. Одна из них была посвящена его тестю, другая являлась переводом, а наибольшую славу и популярность принесла Блэйру третья поэма («Могила», 1743).
Поэма Роберта Блэйра «Могила» (англ. The Grave) состоит из 767 строчек, написанных белым стихом на тему смерти и кладбища. Текст поэмы весьма неоднороден: некоторые строки по-настоящему возвышенны и величественны, но иногда автор впадает в банальность. Религиозные мотивы произведения, несомненно, благоприятствовали его популярности. Особенно большим успехом поэма пользовалась в Шотландии, где она положила начало так называемой «школе кладбищенской поэзии».
Известности поэмы в наши дни в немалой степени способствовали иллюстрации, сделанные английским художником и поэтом Уильямом Блейком по заказу Роберта Кромека. Рисунки Блейка были выгравированы Луиджи Скьявонетти и опубликованы в 1808 году. (с) dic.academic.ru
+Анализ поэмы+



«Beata Beatrix» (Блаженная Беатриса) — картина английского художника-прерафаэлита Данте Габриэля Россетти, созданная в 1864—1870 годах.
Тяжело переживая смерть жены, Россетти оставил дом на Чэтэм-плейс, где жил вместе с Элизабет. Он поселился в Тюдор-хаусе (Челси). Здесь в течение нескольких лет, снова обратившисть к технике масляной живописи, он создавал памятник Элизабет — картину, в которой представил её в образе Беатриче из «Новой жизни» (La Vita Nuova) Данте. Беатриче изображена в момент смерти. Сам же Россетти ассоциирует себя с оплакивающим свою утрату Данте.
Этот образ кардинально отличался от чувственных женщин, характерных для творчества Россетти со времени создания «Bocca Baciata».
«Глядя на эту картину, важно помнить о том, что она призвана не изображать смерть, но заменять её формой транса, в состоянии которого Беатриче, словно парящая на балконе над городом. неожиданно оказывается вознесённой с Земли на Небо». (Из письма Россетти У. Моррису)
Солнечные часы обозначают проходящее время, две фигуры на заднем плане — ангел любви с пылающим сердцем в руке и сам Россетти. На ладонь героини птица (вестник смерти) кладёт цветок мака (Сиддал умерла от передозировки настойки опия).
Состояние, пограничное между жизнью и смертью, между земным и духовным станет позднее одной из важных тем, исследуемых художниками-символистами. Фигуры с неопределёнными контурами напоминают работы Джулии Маргарет Камерон — они восхищали Россетти. Сама же картина по композиции и настроению повторяет фотографию Камерон «Can, I follow», посвящённую стихотворению Альфреда Тэннисона.
"На самом деле, Россетти таким символическим образом стремился запечатлеть момент смерти Лиззи и указать на то, каким образом умерла его возлюбленная. Руки Лиззи-Беатриче открыты и готовятся принять из клюва красного голубя (красный цвет традиционно считался цветом любви) цветок мака. Мак служил источником опиума, без которого невозможно было изготовить ландаум, большая доза которого привела Лиззи к преждевременной смерти. Спор о том, было ли это трагической случайностью или же самоубийством, до сих пор остается открытым.
На заднем фоне картины мы видим аллегорические фигуры Любви и Смерти и солнечные часы, указывающие цифру девять.
Также есть вторая трактовка заднего плана, по которой две фигуры олицетворяют Данте и Беатриче на фоне моста Понте Веккьо и башни Дуомо, которые находятся во Флоренции.
Через несколько лет Россетти написал второй вариант “Beata Beatrx”, более детально прорисовав задний план и изменив лицо Лиззи-Беатриче, сделав его более отстраненным и безжизненным. Также с красной на белую изменил он окраску голубя и убрал нимб над его головой. Зато цветок мака стал красным".

Сегодня мы будем искать образ смерти на ратушных и астрономических часах.
Астрономические часыне отличаются ни по своему назначению, ни по устройству от обыкновенных часов. От них только требуется чрезвычайно правильный ход, для достижения которого астрономические часы снабжаются приспособлениями, слишком дорогими для применения их к обыкновенным часам.
Иногда под названием астрономических часов понимают также сложные инструменты, которые, указывая время дня, кроме того, указывают течение планет и Луны, приливы и отливы, подвижные праздники, различные явления неба, в особенности затмения Солнца и Луны, високосные года и т. п., посредством особых механических приспособлений.


Первые астрономические часы, установленные в соборе в 1408 году, были уничтожены анабаптистами в 1534 году. Новые часы создавались в 1540—1542 годах. Расчёт часов выполнил математик Дитрих Цвивель и францисканский монах Иоганн фон Аахен. Часовой механизм изготовил слесарь Николаус Виндемакер, а художественное оформление выполнил Людгер том Ринг Старший.
В связи с тем, что в результате календарной реформы в католических странах, когда взамен старого юлианского календаря был введён папой Григорием XIII новый Григорианский календарь, следующим днём после четверга 4 октября 1582 года стала пятница 15 октября. Также было изменено правило високосного года (по-прежнему високосным оставался год, номер которого кратен четырём, но исключение делалось для тех, которые были кратны 100, отныне такие годы были високосными только тогда, когда делились ещё и на 400). Это привело к тому, что теперь Пасхалия, определяемая с помощью астрономических часов собора Святого Павла стала неточной.
В 1696 году был обновлён часовой механизм, добавлены фигуры бога Хроноса и Смерти. В 1818 году в часах был установлен новый 4-х метровый маятник, что привело к увеличению шумности механизма и привело к постоянным жалобам верующих.
В 1927 году часы демонтировали для капитального ремонта. Расчёты для нового часового механизма выполнили Эрнста Шульца и Эриха Хюттенхайна. Работы выполнялись на часовом заводе Генриха Эггерингхауза в 1929—1932 годах.
Во время второй мировой войны часы были эвакуированы и запущены снова 21 декабря 1951 года. В настоящее время часы показывают не только время, но и фазы Луны, положение планет, имеют вечный календарь до 2071 года. Каждый час на трубе играет механический человечек, женская фигура бьёт в колокол. Смерть отбивает каждые четверть часа, при этом Хронос переворачивает песочные часы. Ежедневно в полдень фигуры трёх волхвов окружают фигуры Девы Марии с Младенцем на коленях.


Одной из особых примечательностей являются астрономические часы. До них были часы, построенные в 1353 и 1574 годах, последние из которых работали до 1789 года и уже имели астрономические функции. В 1832 году был сконструирован уникальный механизм, показывающий орбиты Земли, Луны и известных тогда планет (от Меркурия до Сатурна). Особенностью часов является механизм, завершающий один полный оборот в новогоднюю ночь и вычисляющий точку отсчёта для тех праздников, даты которых меняются из года в год. Но самая медленно вращающаяся часть часов показывает прецессию земной оси — один оборот занимает 25.800 лет.
Каждые 15 минут часы «оживают»: перед зрителями проплывает одна из четырех фигурок, символизирующих четыре человеческих возраста: младенец, молодой человек, человек зрелый (воин) и старик. Всех их поджидает фигура Смерти.
Каждый час Ангел переворачивает песочные часы и на верхнем ярусе происходит следующая сцена: перед появляющимся Иисусом склоняются двенадцать апостолов, а об отречении Петра кукарекая и хлопая крыльями, возвещает петух.
Иисус трижды благословляет фигурки апостолов, а затем, повернувшись, благословляет прихожан и под звон больших колоколов на башне прогоняет скелетообразную Смерть.
Завершают действие античные боги на колесницах - символы дней недели. Диана символизирует понедельник, Марс - вторник, Меркурий - среду, Юпитер - четверг, Венера - пятницу, Сатурн - субботу и Аполлон - воскресенье.
Для пения петуха использовались воздуходувные меха и свирели. Часы были снабжены набором небольших гонгов, исполнявших гимны. Имя строителя часов осталось неизвестным.


Башня — одно из старейших зданий города, сохранившихся до нашего времени. Основание башни возведено в XII веке, верхняя часть — в XV столетии.
В 1545 г. на башне были установлены астрономические часы. Частью часового механизма являются декоративные фигуры Рыцаря, Смерти и Шута, которые в установленное время появляются на свет и совершают небольшое шествие.


Кафедральный собор Протометрополитана (Basilica Cattedrale Protometropolitana), посвященный Санта Мария Ассунта, собор был возведен в XII веке. Но был практически полностью разрушен землетрясением в 1908 г.
На колокольни собора находятся самые большие в мире астрономические часы. Колокольня около 90 метров высотой (вторая по величине колокольня (после колокольни Сан Пьетро в Риме), украшена золотистыми фигурками. Когда часы бьют 12 фигурки совершают танец-представление.






В 1999 году Эдуард Берсудский и Тим Стэд осуществили, наконец, совместный проект, о котором мечтали много лет - построили “Часы Миллениум” для Королевского Музея в Эдинбурге. Это огромная 11-ти метровая башня похожа одновременно и на готический собор, и на дерево, обгоревшее во всех пожарах 20-го века. Несколько раз в день в ней разыгрывается механический спектакль на темы века минувшего – внизу дрессированная обезьянка крутит тяжелые колеса государственной машины и сторожит заключенного - вырезанный из дуба древний дух, в нефе люди, как вы и я, заняты своими любимыми играми – и маятник-зеркало включает зрителей в число действующих лиц, между тем как троица диктаторов увлеченно работает пилой, перерабатывая чьи-то жизни в опилки, а наверху кружится бесконечный круг отлетевших душ их жертв - тут и посаженный на кол интеллигент, и инвалид войны, и еврей, придавленный огромной шестиконечной звездой, и обнаженная женщина, опутанная колючей проволокой, и другая, обнимающая скелет давно погибшего возлюбленного... “Часы Милленниум”, первоначально построенные как временный объект, стали одним из самых популярных экспонатов музея и вошли в его постоянную коллекцию. Наталия Казимировская




Собор Святого Николая (нем. Lübecker Dom) — собор, расположенный в центральной части немецкого города Любека, одно из первых крупных сооружений кирпичной готики в Балтийском регионе. Астрономические часы в южной части леттнера датируются 1628 г.

Церковь святой Марии. Легенды места.

Астрономически часы XVI-го века были полностью разрушены во время бомбёжки Любека. Их заменило современное творение, созданное Паулем Беренс в послевоенные годы. Сложный механизм часов показывает день и месяц, положение солнца и луны, знаков зодиака, а также день, на который выпадает Пасха. Ровно в полдень бьют куранты и начинается маленькое представление: восемь представителей разных рас и народов земли проходят перед скульптурой Иисуса Христа, как бы приветствуя его.


Музыкальные часы «Анкерур» расположены на древней площади Hoher Markt («Высокий рынок») в центре Вены.
Именно здесь археологами под мостовой были обнаружены остатки сооружений лагеря древних римлян Виндбонна.
«Якорные часы» уникальны в своем роде. Они были созданы в 1911 году по проекту художника Франца фон Матша для страхового общества «Анкер» и с тех пор являются не только ее символом и фирменным знаком, но и подлинным украшением австрийской столицы. Танцующие часы «Анкерур» размещены на арке, соединяющей Ankerhof и Bauernmarkt.
Опорная конструкция часов поддерживается с одной стороны скульптурами Адама и Евы, с другой – Дьявола и Ангела. По бокам от часов мы можем видеть символы Жизни (ребенок, держащий в руках бабочку) и Смерти (с песочными часы), напоминающие о быстротечности времени и бренности всего сущего.
Мозаика из мрамора, стекла и металла украшает задний план часов, с ее помощью выполнены изображения аллегоричных фигур, а также гербы Австрии и ее столицы – Вены.
Внизу под «Анкерур» расположена памятная доска с имена двенадцати выдающихся исторических личностей, оставивших неизгладимый след в истории Австрии.
Ежедневно в полдень начинается театрализованное музыкальное представление. В течение 15 минут исторические фигуры в одиночку либо парами проходят в сопровождении музыки, характерной для каждой из эпох. Фактически за небольшой промежуток времени на площади Hoher Markt благодаря часам «Анкерур» перед зрителями предстает многовековая славная история Вены.
Выдающиеся персонажи проходят в следующей последовательности:
1. Император Древнего Рима Марк Аврелий, при котором на территории нынешней Вены была создана первая римская колония – в сопровождении мелодии «Pythische Siegesode» («Ода победы»).
2. Император карл Великий, основатель Австрийского государства – под композицию «Hildebrandlied».
3. Герцог Леопольд VI Бабенберг и Теодора Византийская – под «Nibelungenlied» («Песнь Нибелунгов»).
4. Вальтер фон Фогельвайде – под мелодию «Kreuzfahrrerlied».
5. Рудольфом Габсбург и Анна фон Хоенберг – под композицию «Lied eines MinnesКngers».
6. Ханс Пухбаум, построивший великолепный Штефансдом – под народную мелодию «Es liegt ein Schloss in Еsterreich», которая повествует о старинном австрийском замке.
7. Император Максимилиан I – в сопровождении грустной «Innsbruck, ich muss dich lassen» («Инсбрук, я должен тебя покинуть»).
8. Бургомистр Вены Йоханн Андреас фон Либенберг, который руководил Веной во время осады города турецкой армией – под хорошо известную веселую мелодию «O, du lieber Augustin» («Мой милый Августин»).
9. Аристократ Эрнст Руедигер фон Штархемберг, герой обороны Вены в период второй осады войсками Османской империи – под звуки военной песни 17 века «Kriegslied».
10. Принц Евгений Савойский, руководивший войсками, которые отстояли Вену и спасли Австрию от порабощения турками – под сложенную народом песню «Prinz Eugen, der Edle Ritte» («Принц Евгений, благородный рыцарь»).
11. Императрица Мария Терезия и ее супруг герцог Франц I Лотарингский – в сопровождении «Менуэта», написанного великим австрийцем Моцартом.
12. Композитор Йозеф Гайдн – под музыку лично написанного произведения «Die Schpfung» («Творение»).

Троицкая суббота (вселенская, родительская, духовская, клечальная, троицкая субботка, "троицкие родители") - один из четырех общерусских календарных дней поминовения умерших; входит в праздничный цикл Семик-Троица.
В церковном календаре предшествующий Троице день именуется Вселенской, а также родительской субботой. Во время вселенской панихиды, которая служится только 2 раза в год - в Мясопустную субботу перед Масленицей и в субботу перед Троицей, церковь поминает всех от века умерших православных христиан, независимо от того, как они отошли в мир иной; каждый прихожанин поминает в основном только своих умерших родственников - "родителей", а также родных, умерших "не-своей смертью" (см. Семик).
В мифологических представлениях славян, период Семик-Троица относился к тем календарным вехам, когда предки временно покидали "тот свет" и появлялись на земле; местом их пребывания была свежая зелень - деревья, травы, цветы (см. Троицкая зелень). Главная задача живых - встретить и проводить их должным образом, т.е. помянуть.
В одном из постановлений Стоглавого собора 1557 года, на который собрались представители духовенства со всей России, так описывалось троицкое поминовение: "В троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробам умерших с великим воплем. И егда скоморохи учнут играти во всякие бесовские игры, и они, от плача преставше, начнут скакати и плясати, и в долони бити, и песни сотонинские пети, на тех же жальниках обманьщики и мошенники" (Соколова В.К. 1979. С. 213).
В некоторых местах троицкая суббота считалась самым большим и почитаемым днем поминовения умерших. Именно поэтому у русского старообрядческого населения Забайкалья на "троицких родителей", в отличие от других поминальных праздников, в церкви или в молельном доме служилась "всенощная". На службу крестьяне приносили яйца, кутью, лепешки, подавали деньги на престол. Ритуальные блюда непременно освящали. Так, в туесок с кутьей на время всенощного молебствия ставили горящую свечку (Болонев Ф.Ф. 1975. С. 63).
Поминовение осмыслялось как ритуальное общение живых и умерших родственников, сопровождавшееся определенными действиями. Кроме церкви, в этот день обязательно ходили на кладбище, "чтобы навестить могилы и поклониться умершим родным и знакомым" (АРЭМ. Ф.7. Оп. 1. № 495). С собой приносили обычно поминальную еду, троицкие березовые ветки, цветы, венки, веники. В Калужской губ. кладбище посещали только девушки и молодые женщины; они собирались вместе и приходили обычно после обеда.
Центральным ритуальным действием на кладбищах в некоторых местах (новгородск., псковск., петербургск., тульск.) было "опахивание могил", или "обделывание могил". Пришедшие на кладбище обметали могилы родных березовые веточками, троицкими цветами или вениками (петербургск., новгородск., южнорусск.), после этого веточки и, иногда цветы, "торкали" в могильную землю. Крестьяне Псковской губ. считали, что они таким образом, "мертвым глаза открывают", "глаза у родителей прочищают"; в Новгородской и южнорусских губерниях опахивали вениками могилы для того, чтобы "родителей попарить" (Некрылова А.Ф. 1989. С. 479; Соколова В.К. 1979. С. 227; Зеленин Д.К. 1991. С. 357); при этом верили, что "душеньки их радоваться будут".
Опахивание в Петербургской губ. сопровождалось громкими причитаниями по умершим: "Несколько сот женщин и девок воют, плачут, кричат, рыдаюти. Это продолжается в течение нескольких часов до того, что голосящие часто падают в обморок". (Обрядовая поэзия. 1989. № 388). Перед уходом могилку "запахивают", чтобы закрыть глаза родителям. На могильный холмик, помимо веток и цветов, клали венки (см. Троицкий венок).
Повсеместно на кладбище устраивали ритуальную трапезу, основные блюда которой - кутья, блины, яйца, покрашенные свежей зеленой листвой берез. На могилу стелили скатерть, раскладывали кушанья; для "родителей" на перекрестье или в подножие креста крошили яйца, сыпали зерно и кутью; нередко это делали крестообразным движением руки. Умершего приглашали к трапезе словами: "Приди (называли имя) и поешь" (псковск.), "Выходи и угощайся" (костромск.). По представлениям костромичан, "когда живые дают есть умершим", то думают о том, что "тем самым души свои очищают" (АРЭМ. Ф. 10. Оп. 1. № 72). В ряде мест трапеза, устраиваемая на могилах, была более обильной и зачастую сопровождалась распитием хмельных напитков.
СРЕДИ ПСКОВСКИХ КРЕСТЬЯН СУЩЕСТВОВАЛ ОБЫЧАЙ ДЕРЖАТЬСЯ ЗА МОГИЛЬНЫЙ КРЕСТ РУКАМИ, ЧТОБЫ "РОДИТЕЛИ ПОЧУВСТВОВАЛИ, ЧТО ТЫ БЫЛ НА МОГИЛЕ".
(АРЭМ. Ф.10. Оп.1. Д. № 90. Л. 92); согласно местным поверьям, покойники выходят в этот день из могил, также держась за крест. В Костромской обл. был распространен обычай "кликать родителей" (взывать к ним).
Посещение могил родственников нередко заканчивалась веселым гулянием, которое устраивали здесь же на кладбище.
Поминовение продолжалось и в поселении - крестьяне ждали "родителей" в гости. С этой целью у домов устанавливали березки, - "На березу прилетит кукушка, кукушка - это почти то же самое, что родители", - говорили псковичи. Под березу ставили ковшик с водой, чтобы "родители мылись". Дорогу в дом предкам также указывали березы, стоявшие с двух сторон крыльца. "Родители" могли войти в дом и по полотенцу, специально для этого вывешенному на стену или окно (псковск.).
В домах устраивали поминальные трапезы. Так, у семейских - русских старообрядцев Забайкалья, после всенощной службы вся семья собиралась за столом, читалась молитва, а затем каждый должен был съесть три ложки кутьи, освященной в церкви.
В исповедных вопросах упоминается обычай топить на Троицу баню для умерших: "В Великую субботу и пятидесятнию егда памят творим оу сопших бани не вел ли ели топити" (Славянская мифология. 1995. С. 375). Крестьяне считали в этот день необходимо растопить баню, а после помывки в ней всех членов семьи оставить воду и веник для "родителей".
Раздача милостыни нуждающимся, осуществляемая для поминовения умерших, в родительские дни, в частности в троицкую субботу, получала особое оформление. Зажиточные крестьяне Жиздринского у. Калужской губ. долгое время соблюдали старинный обычай, согласно которому они в троицкую субботу резали барана или годовалого поросенка, кормили бедных крестьян и делали обед для соседей.
У семейских Забайкалья в троицкую субботу "делали чертежи". Каждый крестьянин выбирал в лесу участок для будущей пашни и отмечал его - ошкуривал кору деревьев. Считалось, что "зачерченный" в день поминовения предков лес будет находится под их защитой.

Ритуальная растительность, которой русские люди украшали церкви, дома и дворы в троицко-семитские праздники. Травам, листьям и цветам в это время приписывалась особая магическая сила.
Троицкая зелень - ритуальная растительность - свежие травы, цветы, деревья, ветки деревьев и кустов, традиционно используемая у русских в качестве украшения внутреннего и внешнего пространства поселения в праздничный цикл Семик-Троица. Употребление зелени в весенне-летних ритуалах связано с представлением об особой магической силе растений в период их наивысшего роста и созревания, приобщение к которой должно было способствовать получению урожая и благополучию человеческого мира в целом. В свежей зелени видели также души умерших (см. Троицкая суббота). Поэтому в ряде мест бытовал запрет косить траву и рубить деревья, исключения делались только для деревьев, использовавшихся в обрядовых действиях Семика-Троицы (см. Троицкая березка). Считалось также, что прикосновение железных режущих предметов, обладающих символикой защитного средства против нечистой силы, может нарушить магическую силу растений.
В КАЧЕСТВЕ ТРОИЦКОЙ ЗЕЛЕНИ ИСПОЛЬЗОВАЛИ БЕРЕЗУ (ПОВСЕМЕСТНО), ЕЛЬ (РУССКИЕ ЯКУТИИ - ПРИЛЕНЬЕ), КЛЕН (ЮЖНОРУССК., ПОВОЛЖСК.), ЛИПУ, РЯБИНУ (ЮЖНОРУССК.).
Некоторые породы деревьев предпочитали не выставлять на троицкие праздники в поселениях. В Калужской губ. такой запрет распространялся на осину, т.к., по поверью, на ней повесился Иуда, крушину, - она находилась при кресте, и орешник - "его цветом земля отплёвывается" (АРЭМ. Ф.7. Оп.1. Д. 522). Для украшения поселений выбирали исключительно молодые и кудрявые деревья.
Заготавливали троицкую зелень накануне праздника, перед Семиком, троицкой субботой, Троицей. С этой целью молодежь отправлялась в лес: парни вырубали деревья, девушки отламывали ветки, рвали траву и цветы. Иногда девушки обособлялись от парней и, объединившись в группы, уходили в лес на целую ночь или посвящали этому занятию весь день (белгородск.). В заготовке троицкой зелени принимали участие некоторые богомольные крестьяне. Местами к сбору трав готовились заранее. Специально для церковной службы в садах выращивали цветы, с которыми затем шли в храм.
Срубленными деревьями украшали прежде всего приходскую церкви. Березки ставили около иконостаса: по одной у каждого образа, в алтаре, с двух сторон алтаря (костромск.). Снаружи деревья высаживали по внешнему контуру здания, с двух сторон ведущей к нему дорожки. Деревья, стоявшие внутри храма, освящались; крестьяне Вохомского р-на Костромской обл. говорили, что в церкви на Троицу "березку отпевают" (Денисова И.М. 1995. С. 32).
Повсеместно срубленные березы, клены, рябины и липы высаживали вдоль деревенских улиц так, что они образовывали целые аллеи. Каждый крестьянский двор также был украшен ими; в локальных традициях места установления деревьев и их количество разнились. Обычно ими полностью окружали жилой дом, ставили у калитки, крыльца и окон - от одного до трех, по углам дома - по одному, березку прибивали также над входной дверью (костромск.). В Приленье принесенную из леса ель устанавливали под одним из окон избы. В Архангельской губ. березки, поставленные с двух сторон крыльца, связывали вершинами в виде воротец.
В Дмитровском крае Московской губ. нижние ветки срубленных берез, стоявших у дома, где были маленькие дети, переплетали в виде гнезда. В этом гнезде хозяйка после троицкой обедни оставляла ребятам яичницу, которую они тут же и съедали. Срубленные деревья березы заносили в дом и ставили в сенях или в святом углу, напротив икон (псковск.).
Ветками деревьев, реже букетами трав, украшали внутренние и внешние стены церквей, домов, дворов, бань, хозяйственных построек. Для этого использовали чаще всего ветки берез, в Солигаличском р-не Костромской обл. их называли "дубчики" или "дубье", и ветки клена с плодами-крылатками - "садки" (белгородск.). Местами особенно ценились ветки, на листьях которых есть красные пупырышки, появившиеся в результате болезни дерева; эти пупырышки называли "кукушкиными", или "кошкиными" слезами. В некоторых случаях, наоборот, существовал запрет на использование этих веток в качестве троицкой зелени. Ветви обычно втыкали в расщелины углов, косяки дверей и окон, ставни, крыльцо, ворота, заборы, ставили к иконам.
Благовонной травой устилали пол в храмах и часовнях, в жилых домах; в Можайском у. Московской губ. травами посыпали также землю около дома. Наиболее популярными из троицких трав были мята, чабрец (чабер, чубарики (белгородск.)), зоря, калуфер, любисток, ковыль, подорожник, пастушья сумка, малошник, плакун, багульник, полевые цветы. С пучками веток и букетами, собранными из садовых цветов или "из лучших трав", принесенных из леса домой, крестьяне ходили в церковь. В Рязанской губ. существовал обычай, согласно которому девушки, идущие к троицкой службе с цветами в руках, должны были уронить на них несколько слезинок.
В Можайском у. Московской губ. букет цветов заменял пучок березовых веток, на которые девушки роняли слезы во время троицкого молебна, стоя непременно слева от алтаря. Этот пучок обязательно сохраняли, он считался залогом того, что летом не будет засухи. Священник "давал травам молитву", вследствие чего укреплялась приписываемая им чудодейственная сила.
ТРОИЦКУЮ ЗЕЛЕНЬ УПОТРЕБЛЯЛИ И В КАЧЕСТВЕ ЭЛЕМЕНТА РЯЖЕНЬЯ, СВОЙСТВЕННОГО ОБРЯДОВЫМ ДЕЙСТВИЯМ СЕМИКА И ТРОИЦЫ.
Так, в Астраханской обл. зеленью убирали девушку, которая руководила всеми действиями в обряде с троицкой березкой. Нередко деревья, ветки деревьев использовали для изготовления обрядовых кукол - "березки" (Троицкая березка), "кукушки" (см. Крещение и похороны кукушки), Семика, Костромы (см. Похороны Костромы) и т.д.
Ветви, травы и цветы, которые находились в храме в Троицын день (Троица), наделялись в представлении крестьян особой магической силой. При выходе из церкви верующие старались захватить из-под ног горсть зелени, покрывавшей пол, чтобы отнести ее домой. В Енисейской губ. богомольцы- "доброходы" собирали траву по окончании службы и раздавали всем молящимся. В Духов день прихожане несли домой святые веточки, которые отламывали от березок, украшавших в праздник церковь или освященных/ "отпетых" во время молебна на улице.
В домах веточки втыкали за икону, клали на божницу. В Верхневажском р-не Вологодской обл. их ставили на стол под иконы, при этом украшая ленточками, бусинками, сделанными из бумаги птичками. В том же районе существовал обычай украшать икону тремя веточками - от молодой, постарше и старой берез; считали, что они будут охранять дом от гроз. Освященные ветки втыкали также в стены домов, под "застреху" - на крышу под главное коневое бревно, ставили в изголовье кровати, привязывали по прутику к койкам родителей и в коридоре к периллам.
Принесенную из храма траву тут же давали скотине, чтобы уберечь ее от болезней. В Солигаличском р-не Костромской обл. и в Пудожском р-не Карелии "дубчиками" в течение года гоняли в поле скотину.
Освященными пучками цветов, трав, веток, принесенных из церкви, обметали могилы родственников.
Свежую троицкую зелень использовали для гаданий: вместо венков ее кидали в воду.
В Можайском у. Московской губ. троицкие цветы и травы использовали с магическими целями при вывозе навоза на поле, который обычно происходил вскоре после троицких праздников. Крестьяне клали их на первый воз навоза; по окончании работ каждый двор перепахивали сохой крест-накрест, в точке пересечения борозд зарывали троицкие цветы; им предавали значение оберега (Зернова А.Б. 1932. С. 39).
Через три дня после праздника травы выметали из домов; зелень обычно украшала поселение в течение 3-7 дней. По листьям воткнутых в землю берез крестьяне судили о погоде: если листья на деревьях завянут, то лето грядет сухое, и крестьяне успеют высушить сено, если нет, - то лето будет дождливое и сено не высохнет.
Затем деревья и ветви собирали, сжигали в печке или за деревней, или использовали в качестве оберега: клали под сено в сарае, чтобы сено в гурте не портилось, или, чтоб его не ели мыши, бросали в подвал, чтобы защититься от крыс (псковск.). В Дмитровском крае (московск.) засохшие ветки втыкали над воротами во дворе для охраны скота, клали в сусек, под снопы хлеба, сена, в картофельные ямы для охраны от мышей. Засушенные троицкие травы и цветы также клали под свежее сено и в житницу, "чтоб не водились мыши; в норы на грядках - от землероек, на чердак - от пожаров" (Максимов С.В. 1993. С. 465).
Повсеместно троицкая зелень в засушенном виде хранилась обычно на божнице, у "боженьки". Считалось, что оставленные за иконой березовые ветки охраняют дом от грозы и пожаров, а под "застрехой" - от грозы и ветра. Сохраненную веточку троицкой березки клали обычно умершему в гроб под подушку (костромск.).
Впоследствии зелень употреблялась и в качестве лечебного средства. Для этого цветы иногда растирали в ступе и хранили в виде порошка. Травы и цветы кипятили с водой и пили как целебный настой; считали, что с их помощью можно изгонять бесов из людей, т.е. лечить душевнобольных, например, кликуш. Дымом трав и травяного порошка окуривали больных животных и людей; во время эпидемий - падежа скота - окуривали все стадо (смоленск.). В случае наведения на скотину порчи, калужские крестьянки спрыскивали ее до трех раз водой, трижды спущенной с "троицкого веничка", т.е. сохраненных у икон трав и цветов; при этом следовало сказать: "От лихого глаза хвороба (худоба), как с буренушки вода" (АРЭМ. Ф.7. Оп. 1. Д. 554).
Обычно веточки стояли в доме около года, а веточки "отпетой" березы находились у иконы 5-6 месяцев, потом их несли на поветь. По прошествии года оставшиеся троицкие веточки сжигали, так как "выбрасывать святыню грешно".

Ритуальный девичий венок из свежей зелени и цветов, атрибут участников Троицких обрядов и гуляний. Их носили на голове, или вешали на шею, по ним девушки гадали о будущем замужестве. Троицкие венки хранили и использовали как обереги и лекарственные средства.
Троицкий венок - ритуальный предмет, используемый в обрядах весенне-летнего цикла (Семик, Троица), атрибут праздничного убранства участников обряда, оберег. Изготовляется из свежей зелени и цветов. По традиционным представлениям, обладает особыми свойствами, присущими растениям, из которых он сделан. В период наивысшего расцвета природы возникает возможность посредством венка приобщиться к продуцирующей, оплодотворяющей силе растительности. Представление о венке, как о символе девичества, характерное для свадебной обрядности, также находит отражение и в весенне-летних ритуалах.
В РУССКОЙ ТРАДИЦИИ ИЗВЕСТНЫ ВЕНКИ ДВУХ ВИДОВ: ОБЫЧНЫЕ (ТРАВЯНЫЕ, ЦВЕТОЧНЫЕ И Т.П.) И ЗАКРУЧЕННЫЕ НА ВЕТКАХ РАСТУЩИХ И РЕЖЕ СРУБЛЕННЫХ БЕРЕЗ. В РЯДЕ МЕСТ "ВЕНКОМ" НАЗЫВАЛИ ТРОИЦКУЮ БЕРЕЗКУ (МОСКОВСК., ЗАБАЙКАЛЬСК.).
Венки на деревьях делали чаще всего в Семик (см. Завивание берез). Для этого участницы обряда - девушки и молодые женщины - собирались в лесу и выбирали молодую березу, реже - ракиту (орловск.), ветви которой заплетали в виде кольца. Также венок изготавливали из ветвей растущих рядом молодых деревьев: березы, липы, дуба, клена (калужск.), или, что отмечалось чаще, только берез. Обычно их украшали и скрепляли живыми цветами и травами, лентами (красными и розовыми) и полотенцами. Термин "венок" нередко использовался в целом для обозначения переплетенных ветвей берез.
Венок девушки завивали сообща один на всех или парами, а также индивидуально: каждая для себя. Общий венок в некоторых местах отличался большими размерами (владимирск., смоленск., калужск.); в Переславль-Залесском (владимирск.) такой венок, завитый из вершин 2-4 деревьев, называли "мирским кольцом". Венки, изготовленные каждой парой девушек или каждой девушкой в отдельности, располагались на одной, выбранной всеми, большой и ветвистой березе, или их завивали в укромном месте, на отдельно стоящем дереве, нередко тайком от подруг.
Венок использовался в обрядах кумления, крещения и похорон кукушки, вокруг него водили хороводы. Через венки девушки попарно целовались, обменивались подарками. В Смоленской губ. каждая кумящаяся пара должна была трижды пройти через большой венок, сплетенный из 2-х берез (см. Кумление). В Тульской губ. девушки сажали на венок "кукушку", с которой и кумились (см. Крещение и похороны кукушки). В Жиздринском у. Калужской губ. участницы обряда завивания берез водили хоровод вокруг сплетенного ими большого венка, переставляя по нему завернутые в платок руки; руководили обрядом две девушки, ряженые в "деда" и "бабку", одна из которых обводила венок крестом, а другая - серьгой.
Заплетая венки (парные и личные) девушки задумывали желание или загадывали на будущее:
"Мы завьем венок
Мы на все святки,
Мы на все святки,
На все празднички
На все празднички
На Духовые,
На Духовые,
На венковые".
(смоленск.; Некрылова А.Ф. 1989. С. 476).
"Пойдем, девочки,
Завивать веночки!
Завьем веночки,
Завьем зеленые!
Стой, мой веночек,
Всю недельку зелен,
А я, молодешенька,
Увесь год веселешенька!"
(Некрылова А. Ф. 1989. С. 476)
В некоторых местах девушка делала несколько венков: на себя и на своих родственников, на своего жениха; при плетении припевала:
"Вью, вью колечко
На батюшка,
Другое колечко
На матушку,
Третье колечко
Сама на себя,
Четвертое колечко
На своего старика".
(костромск.; Некрылова А.Ф. 1989. С. 478).
В течение недели, или более, венки не трогали, старались даже не подходить к ним и не смотреть на них. По прошествии определенного срока (в Калужской губ. венок висел на березе чуть менее года) девушки возвращались к завитым на березах венкам и внимательно осматривали их: увядший, развившийся венок сулил смерть или девичество (в некоторых местах, наоборот, счастливое и скорое замужество). После гадания, венки обязательно расплетали. Иногда (костромск., сибирск.) участницы обряда обламывали венки, в течение праздника носили их на головах, а затем бросали в реку; русские Карелии обламывали и использовали при гадании только те венки, на которых за это время (с Егорьева дня до Троицы) распустились листочки.
В это же время плели венки из древесных веток, трав, садовых и луговых цветов (в Приленье (Якутии), например, из одуванчиков), из разноцветных лоскутов (рязанск.). У южнорусских особенно ценились венки, сделанные из украшавшей церковь зелени. В Орловской губ. их называли "святыми венками" и носили все - и девушки, и парни, и женщины, и мужчины, и старики, и дети; здесь без венков в Троицын день (Троица) старались не появляться на улице.
Изготавливали венки обычно девушки (в Тверской губ. пастухи); плели их дома, в лесу, в церкви, на кладбище, при этом пели особые песни. В Белгородской обл. девушки плели венки во время службы в церкви (во время первой коленопреклоненной молитвы): разделив принесенный букет трав на две части, они перекрестным движением рук соединяли их таким образом, что соцветия одной части переплетались с корневищем другой; образовавшееся кольцо перевязывали травой; после этого венки одевали на голову. В Калужской губ. венки делали, выходя из церкви; они состояли из веток березы, липы, клена, с которыми стояли во время службы. В Саратовской губ., распустив завитые на деревьях венки, девушки снова выбирали березы, с которых специально приглашенные для этой цели мальчики обламывали ветки. Из веток каждая девушка вила для себя венок и, одевая его на голову, пела:
"Я в веночке, я в зеленом
Хожу, гуляю по городочку".
(Обрядовая поэзия.1989. № 383).
В Смоленской губ. венки делали женщины - руководительницы троицкого обряда изготовления ритуального чучела из березы (Троицкая березка). Выбирая березу, они в то же время плели венки и, повесив их на руку, затем надевали на голову каждому из присутствовавших на обрядовом действии.
Во многих местах России венки из березовых веток, трав, цветов носили в лес и с песнями вешали на березы, украшая их лентами, полотенцами и т.д. Обычные венки в данном случае заменяли венки, сплетенные непосредственно на березах, и использовались в тех же обрядах (см. Кумление, Крещение и похороны кукушки). Нередко сама "кукушка" представляла собой семицкий (троицкий) венок или венок из цветов кукушкины слезы. В Рязанской губ. в кумишное воскресенье (3-е воскресенье после Пасхи) девушки приносили в лес свитые из лоскутов венки и вешали их на выбранную березу, после чего кумились под ней (см. Кумление). В Троицу, раскумляясь, их снимали с дерева и вешали на срубленную березовую ветвь, украшенную лентами - "красоту", с которой обходили деревню. В Дмитровском у. Московской губ. при кумлении один и тот же венок по очереди одевали на голову все девушки, участвовавшие в обряде. В Симбирской губ. кумящиеся обменивались своими венками.
Сплетенные пастухами из 3 веток березы венки использовали в качестве оберега для скота; их могли изготавливать также из 3 веток деревьев разных пород: березы, рябины, ярги (вид ивы). Одним венком "венчали коров", т.е. одевали его на рога (тверск., псковск.), через другой, который после выпаса пастух давал хозяйкам, женщины доили коров в Троицу (тверск.).
Повсеместно венки являлись основным головным украшением молодых девушек в Троицу и в Духов день. Помимо обычных они одевали на голову и венки, обломанные с берез. В венках водили хороводы, кумились, молились в церкви, гуляли, совершали различные обряды с троицкой березкой, а также обрядовую трапезу. Иногда их носили в руках или вешали на шею. Венок был непременным атрибутом молодежных игр и хороводов, ряженья, нередко единственным его знаком. В Белгородской обл. участницы хоровода плясали, повесив венки на запястья рук. В Орловской губ. хороводы водили вокруг ритуального каравая, который девушки украшали венками. В г. Чухлома Костромской губ. в троицкой игре под пение "Александровской березы" каждая девушка по очереди после слов "красна девица-душа, выбирай молодца", протягивала понравившемуся парню свой венок. В Саратовской губ. девушка надевала венок на голову парня, победившего в каком-либо состязании. Венок украшал также главных действующих лиц некоторых троицких обрядов и игр. Так, во владимирской обрядовой игре венок обозначал девушку, называемую "оленем". Его также непременно надевали на ритуальных кукол Семика и Семичиху (см. Семик).
По окончании праздника девушки шли к реке (или к другому близлежащему водоему) и бросали венки в воду. В Зарайском у. Рязанской губ. девушки, слегка наклонясь, скидывали венки с головы, стараясь не дотрагиваться до них руками; при этом становились к реке спиной. Там же прежде, чем бросить венок на середину реки, клали его на воду и поочередно умывались из него. В Симбирской губ. венки бросали в воду с зажмуренными глазами. Пуская венки по реке, девушки загадывали о будущем: утонет - к смерти, или милый изменит, куда поплывет - в той стороне жених будет, сойдется с другим - замуж выйдешь.
"Венок мой березовый,
Плыви - не утони,
Счастье, несчастье
На год покажи".
(Денисова И.М.1995. С. 33)
В Калужской губ. бытовал обычай, согласно которому, парень, желавший жениться, должен был вытащить из воды венок полюбившейся ему девушки. В некоторых местах сохранилась более архаичная интерпретация движения венков - утонувший венок предвещал скорое замужество:
"Пойду на Дунай на реку,
Стану на крутом берегу,
Брошу венок на воду;
Отойду подале, погляжу:
Тонет ли, тонет ли
Венок мой на воде?
Мой веночек потонул -
Меня милый вспомянул:
О свет моя ласковая,
О свет моя приветливая".
(саратовск.; Обрядовая поэзия. 1989. № 383).
В народе говорили, что тонет тот венок, в который было вплетено больше цветов, и который стало быть обладал большей продуцирующей силой (рязанск.).
При троицком поминовении (см. Троицкая суббота) венки оставляли на могилах умерших родственников (архангельск., поволжск.).
В некоторых местах России троицкие венки хранили у икон, используя их в качестве оберега и лечебного средства. В Калужской губ. троицкие "венчики" (венки) опускали в воду, которой затем мыли детей, чтобы они не хворали. В Белгородской обл. венки приносили домой и вешали их "где-нибудь. Он высохня, а потом… может какая-то боль приключится, заболит. Это у нас такой обычай, - его кидают в воду, закипятят, откипятят ето все что у него ето есть, какие цветы, какая трава. Она ш самая святошная, и купаются (в ней)" (Конухова А.Б. 1996. С. 53). В Тверской губ. хранят коровьи венки, которые в случае болезни скармливали скоту. В Дмитровском у. Орловской губ. венок, принесенный из церкви в Троицын день (Троица), использовали при посадке капусты. Один из посаженных кочешков закрывали горшком, который обвивали сбереженным троицким венком. Также венки клали на падельник под сено или под ржаные снопы, чтобы их не съели мыши.

Срубленное березовое дерево, главный атрибут троицко-семитских обрядов. Ее вырубали, завивали и украшали, ставили в домах, оставляли в полях. Эти действия должны были повлиять на будущий урожай, а молодых женщин наделить потомством.
Троицкая (семицкая) березка (кума, гостейка, венок, столб, семик, сад, весна, баба, девичья красота, лиль, цветок, "обыгранная березка") - ритуальное дерево - срубленная береза, главный атрибут троицко-семицких обрядов; служила центром молодежных гуляний праздников Семик-Троица.
Употребление березы в весенне-летних ритуалах обусловлено значимостью ее образа в традиционном мировоззрении русских: она считалась одним из наиболее почитаемых деревьев. В мифопоэтическом творчестве русского народа береза выступает как Мировое древо, которое является центром мироздания, универсальной моделью Вселенной. Вершина древа достигает небес и связана с Богом, Солнцем, птицами; корни уходят глубоко в землю, соприкасаются с преисподней, где обитает нечистая сила; средняя часть отождествляется с земным пространством. В троицко-семицком цикле в обрядовом деревце-березке также просматривается образ Мирового древа, древа жизни, в нем видят воплощение плодородия живой природы, нить, связывающую мир живых и мир умерших, временное вместилище для душ умерших и мифологических персонажей, мифический родовой центр, слившийся в глубокой древности с женским божеством-предком.
ПО НАРОДНЫМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ, БЕРЕЗА И ЕЕ ВЕТВИ ОБЛАДАЮТ ОСОБОЙ РАСТИТЕЛЬНОЙ СИЛОЙ, ЧТО СВЯЗАНО КАК С ОСОБЕННОСТЯМИ ДЕРЕВА ВООБЩЕ - СПОСОБНОСТЬЮ К ПЛОДОНОШЕНИЮ, ПОСТОЯННОМУ ОБНОВЛЕНИЮ И Т.Д., ТАК И С ПРИРОДНЫМИ СВОЙСТВАМИ РАСТЕНИЯ: НА БЕРЕЗЕ ЛИСТЬЯ ПОЯВЛЯЮТСЯ РАНЬШЕ, ЧЕМ НА ДРУГИХ ДЕРЕВЬЯХ.
В период начала расцвета природы дерево тщательно оберегалось: повсеместно существовал запрет "колошить"/ломать березу. Он соблюдался до праздников Семик-Троица, которые в народном сознании связаны с моментом наиболее бурного роста растительности, когда возникала возможность передать продуцирующую силу дерева земле (полям), что является жизненно необходимым для земледельца, и людям. С этой целью совершали ряд обрядовых действий с березой: ее выбирали, завивали (см. Завивание берез), вырубали, украшали, обносили вокруг полей, деревень, домов, вносили и устанавливали в поселениях и домах (см. Троицкая зелень), оставляли в полях, бросали в водоемы. Действия с березой должны были обеспечить поля рождающей силой и влагой (дождем), необходимой для всхода и роста посевов. Песни, исполняемые при этом, носили характер магического заклинания на урожай, получение которого ставилось в непосредственную зависимость от березы:
"Ай, густо-густо на березе листьё,
Ой-ли, ой люли, на березе листье.
Гуще нету того во ржи, пашеницы.
Господа бояре, мужики крестьяне!
Не могу стояти, колоса держати,
Буен колос клонит".
(Пропп В.Я. 1995. С. 72).
Повсеместно пространство, освоенное человеком, украшалось березами и березовыми ветками (Троицкая зелень). К продуцирующей, живительной силе березы приобщались и через березовые венки: в Троицу их носили в основном девушки и молодые женщины, в некоторых местах их надевали на животных (Троицкий венок).
В период троицких праздников (Семик-Троица) береза, по представлениям русских крестьян, была связана с миром предков (Троицкая суббота). По поверьям жителей Дмитровского края Московской губ. на Троицу в ветви берез, украшавших избы, вселяются души умерших родственников. В Псковской губ. считают, что "у березок (установленных около домов) родители стоят". В связи с этим интересно и выражение, бытовавшее в Калужской губ., здесь об умирающем человеке говорили - "в березки собирается".
Береза считалась и излюбленным деревом русалок (умерших девушек и некрещеных детей), которые появлялись только на русальной неделе:
"У варот бяреза
Зилина стыяла
Ветьтикым махала;
На той на бярезе
Русалка сядела…"
(смоленск.; Зеленин Д.К. 1916. С. 163).
Крестьяне Тульской губ. полагали, что пока русалки пребывают на земле, они живут на плакучих березах, качаются на их ветвях или сидят под деревом; в Смоленской губ. для качания русалок предназначались специально переплетенные ветви берез (Завивание берез). Около завитых берез в Троицу появляются и другие мифологические персонажи, например, шишиги (владимирск.).
В весенне-летних обрядах, также как в поверьях, фольклорных текстах, береза является символом женского начала. В это время девушки и женщины относились к ней, как к своей покровительнице. С березой кумились (Кумление), просили у нее доли, кормили ее, посвящали в свои тайны, обращались к ней с пожеланиями, умывались ее соком для красоты и здоровья. В Костромской губ. верили, что, если сесть в тень троицкой березки, загадав желание, - оно обязательно исполнится, а если сесть первой в тень завитой березы, то выйдешь замуж в текущем году. Существует предположение, что в образе березы женщины и девушки обращаются к божеству-прародительнице, которое и наделяет их потомством. Некоторые исследователи в образе женского божества, представленного в троицко-семицких обрядах в облике ритуального дерева - березы, видят черты Богородицы (Денисова И.М. 1985. С. 162).
Ритуальные действия с троицкой березкой, составлявшие непременный элемент празднования Семика-Троицы, были распространены в основном в центральных, поволжских, сибирских губерниях России. Традиционно основная обрядовая функция закреплялась за женской частью населения - девушками и молодыми замужними женщинами. В ряде мест в обрядах с троицкой березкой принимали участие и парни, а также представители других половозрастных групп.
Для изготовления троицкой березки дерево обычно выбирали заранее. Девушки шли в лес и присматривали молодую, сочную, кудрявую березу с длинными ветками или с двумя вершинами. Иногда ее отмечали каким-либо знаком, например, "заламывали" верхушку, т.е. надламывали. В ряде мест около нее водили хороводы. В назначенный день отмеченное дерево срубали или выкапывали с корнем, в некоторых случаях отламывали/отрубали самую густую и красивую ветвь (рязанск., симбирск.). Объектом вырубания нередко становилось то же дерево, ветви которого заплетали в Семик или предшествующий ему период (см. Завивание берез). Так, во Владимирской губ., вырубали завитую березу (в Троицу), а в Нижегородской - только что развитую (в Духов день). В Сибири для троицкой березки выбирали исключительно свежее и нетронутое дерево. По обычаю омских крестьян рубкой обрядового деревца занимались парни, а девушки только присутствовали при этом.
Срубленную березку тут же в лесу, в роще, на близлежащих полянах и лужайках, или, после перенесения в поселение, на улице или в чьем-нибудь доме украшали. В ряде мест деревце сначала наряжали, а затем вырубали. Украшениями служили предметы девичьего костюма: ленты, платки, пояса, бисер, бусы, косники, венки, снятые иногда непосредственно с участниц, а также заготовленные заранее нитки, лоскуты, травы, цветы, конфеты и козули - ритуальная выпечка в виде веночка. Все это девушки вешали на дерево или привязывали к его ветвям и к стволу. У русского населения Забайкалья было принято укреплять пояса на вершине дерева.
В Костромской губ. поясом охватывали ствол березы у самого корня, а к вершине привязывались ленты. Количество лент определялось числом девушек, собравшихся около деревца, или числом их родственников, привязывая ленту девушка загадывала на будущее: на свое или близких людей. В Ростовском у. Ярославской губ. существовал обычай "убанчивать" березку так же, как и свадебное деревце "девичью красоту", в котором видели символ девичества. В южной Сибири березку следовало нарядить так, чтоб ни одного листочка не было видно.
Троицкая березка могла представлять собой антропоморфную фигуру. В Енисейской и Иркутской губ. срубленное дерево наряжали "в самолучшо девичье платье, приплетали … из кудели косу, украшали "королькам" (бусами); при этом девушки припевали:
"Елья, елья-березонька,
Елья кудревата!
Задумал пан женитися
На душе на красной девице,
На березе, на сестрице".
(Макаренко А.А. 1993. С. 110).
В Тюменском у. Тобольской губ. две вершины березы свивали венком и на образовавшуюся "голову" надевали кокошник или платок; две ветви отводили в качестве рук, надевали кофту, юбку и фартук, наряд дополнялся лентами, бусами и полевыми цветами. В ряде локальных традиций в основе троицкую березку изготавливали из двух или более деревьев. В некоторых местах Сибири наряжали две березки: одну девкой, другую - парнем.
С украшенным деревцем - троицкой березкой - девушки и молодые женщины совершали хождения вокруг полей или по полям, в рощи, вокруг деревень, по улицам поселений, около домов. Во многих местах соблюдался обычай при обходе заходить в дома участниц обряда; крестьяне Тобольской губ. говорили, что "березка" к девушкам в гости ходит (очередь устанавливалась заранее).
В Сибири девушки на время обходов разделялись на группы по 10-15 человек - "вьюны", каждая из которых имела свое ритуальное дерево, или даже два. Как правило, березку носила одна из участниц обхода. В Костромской и Рязанской губ. это была девушка-подкумок/подкумыш, которой не хватило пары при кумлении. В Тобольской губ. выбирали девочку 10-12 лет, славившуюся веселым характером и умением плясать. Она подлезала березке "под юбку, брала ее за ствол и двигалась впереди хоровода: получалось впечатление, что березка идет и пляшет сама" (Соколова В.К. 1979. С. 193). В ходе шествия девочку с березкой поддерживали под руки две взрослые девушки.
У русских поселенцев Забайкалья деревце сначала держала девушка, затем молодка, живущая первый год замужем, и, наконец, девочка-подросток. Троицкую березку могли носить девушка и парень вместе. В ряде мест для ношения березки приглашали парня или мальчика, а в Барнауле - пожилую женщину. В Нижегородской губ. девушку или парня, шествующих с березкой рядили в "шутовской наряд барабанщика". Участники шествия двигались парами или хороводом, окружая березку со всех сторон. В Костромской губ. каждая участница хоровода должна была держаться за свою ленту, привязанную к вершине дерева; при этом они кружились вокруг березки, вращая таким образом и ее.
Во время обходов исполнялись песни магического характера. Шествия по полям сопровождались песнями-заклинаниями на урожай; в них подчеркивалась продуцирующая роль девушек и молодых женщин, совершавших хождения.
"Ой, где девки шли, там и рожь густа,
Ой, где вдовы шли, там трава росла,
Что трава росла высока, зелена;
Где молодушки шли, там цветы цветут,
Ну цветут цветы по всей улице да по бережку,
Что по бережку, под кусточкам".
(смоленск.; Некрылова А.Ф. 1989. С. 473).
Обходы домов сопровождались, как правило, пением песен колядного типа. "Вьюны" девушек подходили к каждому дому и пели под его окнами:
"Дай нам шильцо да мыльцо
Белое белильцо
Да зеркало,
Копейку да денежку -
За красную девушку!
Ой, дид - ладо!
Семика честного яичницу!"
(Земцовский И.И. 1973. С. 42).
Парни, как правило, сопровождали шествия девушек в том случае, когда они принимали характер молодежного гулянья.
Повсеместно троицкая березка символизировала центр праздничного гулянья. Около обрядового деревца собиралась молодежь, пели песни, водили хороводы, устраивали пляски и игры. Нередко в них принимали участие и люди старшего возраста; в большинстве случаев они наблюдали за молодежью со стороны.
На время троицких гуляний березку обычно устанавливали в лесу, в ржаном поле, на поляне, в центре поселения, во дворе, в огороде, в жилом доме, у реки, - нередко там, где проходили традиционные весенне-летние собрания молодежи. Время установления варьирует по местностям: ставили в Семик или в Троицу, сразу после срубания, после украшения, после обходов, непосредственно перед ритуальным уничтожением. Иногда игровые песни, пляски и хороводы сопровождали шествия с троицкой березкой. В репертуар входили песни, посвященные березе; ее чествовали наряду с девушками, т.к. Троица считалась праздником и березки и девушек:
"Не радуйся клен
Да ясення:
Не к цебе идуць
Дзевки красныя…
Ты радуйся, белая береза:
К цебе идуць
Дзевки красныя,
Цебе несуць
Яешни смащные,
Горилку горькую
Скрипку звонкую".
(смоленск.; Зеленин Д.К. 1916. С. 263-264).
"Березонька белая,
Березонька кудрявая
На чем приехала?
На ковре, на золоте,
На атласе, на бархате.
У кого же ты гостила?
У отца, у матери,
У роду, у племени,
У красных девушек.
Хотят березоньку срубить,
И ее в речке утопить".
(Обрядовая поэзия. 1989. С. 253. № 391).
"Березынька кудрявая,
Кудрявая, моложавая.
Под тобой, березынька,
Все не мак цветет,
Под тобой, березынька,
Не огонь горит,
Не мак цветет -
Красны девушки
В хороводе стоят,
Про тебя, березынька,
Все песни поют".
(московск.; Обрядовая поэзия 1989. С. 258. № 398).
В летописных записях за 1432 год говорится о неистовых плясках, устраиваемых около берез; их участницы, по словам летописца, были превращены "в камни молнией из налетевшей тучи". Такой характер увеселений сохранялся на протяжении веков. В Тюменском у. Тобольской губ. во время хороводного шествия из леса в деревню "березка" под пение "проголосных" (протяжных) песен медленно ходила по кругу, потом, когда переходили к плясовым песням, стиль хоровода резко менялся: "в круг влетают в бешенной пляске пары, а с ними пляшет и неистово вертится "березка"".
В Чухломском у. Костромской губ. хождения с троицкой березкой сопровождались молодежными играми. С последними словами песни "Александровская береза", исполняемой обыкновенно шествующими, - "выбирай молодца" - каждая из участниц по очереди протягивала руку или венок плясавшему рядом парню и обходила с ним в пляске вокруг украшенной березки (см. Троицкий венок).
Главные действующие лица хороводов и игр нередко находились под установленной троицкой березкой: у русских Забайкалья это девушка-"столб", во Владимирской губ. -девушка-"олень", обозначенная венком.
Около троицких березок устраивали и ритуальную трапезу, основным блюдом которой были яйца и яичница. Продукты собирались в складчину или по домам односельчан. Так, требование яиц или яичницы звучало в песнях, которые исполнялись девушками во время обхода домов; по традиции хозяева обязательно отдаривали их яйцами.
Обрядовую трапезу устраивали обычно под установленной березой в роще, в озимых полях, на улице поселений, а также в домах. В некоторых районах Сибири около березки девушки раскладывали печеные яйца, лепешки и пироги, а яичницу готовили тут же из принесенных сырых яиц. Близ Углича во время трапезы части яичницы и варенные яйца кидали в рожь, "чтобы она кормилица лучше уродилася". К установленной на улице березке ставили столы, приносили самовар и различные угощения. В Гороховецком у. Владимирской губ. в застолье участвовали только замужние женщины, поэтому день носил название бабьего праздника.
В Саратовской губ. изготовленные кушанья - яичницу, пироги, лепешки, лапшу, курник, пшенники, похлебку из домашней птицы - во время ритуальных действий со срубленной березкой держали в руках специально приглашенные мальчики, стоявшие в стороне; сама трапеза происходила в лесу, куда отправлялись позднее.
Об обычае ритуального кормления троицкого деревца упоминается в челобитной нижегородских священников: "жены и девицы приносили в жертву березам пироги, каши и яичницы". Традиционно он включался в девичью трапезу. В Шарьинском р-не Костромской обл. первую ложку каши давали березе, а потом ели сами, также поступали с яичницей и пирогами. Кроме этого на земле около березки оставляли также "куличики", "козули" - ритуальную выпечку, в центре которой часто запекались яйца. Обычай кормления березы соблюдался и в поселениях, расположенных на реке Тавде.
Здесь хозяева, приглашая обходчиков в избу, обращались сначала к березке: "Белая Березынька, милости просим к нам в гости (с поклоном), не побрезгуй нашим хлебом-солью". Потом ко всем остальным: "Красны девушки, добры молодцы, заходите". Березку ставили в передний угол перед накрытым столом, на котором было расставлено угощение для нее - по кусочку от всех блюд, стакан пива или рюмка вина; девушка-хозяйка приглашала сначала березку, а потом и всех присутствующих попить-поесть, чем Бог послал. Оставляя березку на время одну в доме, перед ней снова ставили накрытый стол с кушаньями.
В некоторых местах троицкую березку принято было оставлять на ночь, или на какое-нибудь время в одном из жилых или хозяйственных помещений. В Кежемской и Пичугской вол. Енисейского у. после гуляний в Семик, березку-"гостейку" ставили в "подклеть" или в "анбар", принадлежащий одной из девушек, и снова выносили на улицу в Троицу. В течение этих дней девушки и парни приходили проведывать березку, устраивали рядом хороводы и пели песни. В Тюменском у. Тобольской губ. троицкую березку оставляли в доме, который оказывался последним при обходе, или относили на сохранение к бобылке.
По окончании праздника, в Троицу или в Духов день, троицкую березку относили к месту ритуального уничтожения: в лес, в ржаное поле, к реке. Обряд проводов был описан в протоколе Святейшего Синода 1741 года: "а оные безчинники в толь великий и святой день (Духов день) вместо подобающего благоговения вышеупомянутые березки износя из домов своих, аки бы некую вещь честную, с немалым людства собранием провожают по подобию елинских пиршеств … в леса…с великой скачкою и пляскою… и с нелепым криком" (Цит. по: Живая Старина, 1890. Отд. 2. С. 34). В Саратовской губ. с троицкой березкой прощались в Семик, перед завиванием берез. Одна из девиц подходила к деревцу, установленному посреди двора, опрокидывала горшок с водой, поставленный под ним, затем выдергивала березку, бросала её на землю и запевала:
"Разыгрался Никин конь,
Сломил тычину серебряную
Бранской староста, отворяй ворота,
Пускай девушек гулять во луга!"
(Обрядовая поэзия. 1989. С. №.).
Предварительно троицкую березку, как правило, разряжали: снимали с нее все украшения, иногда оставляя одну красную ленту (костромск.). Во Владимирской губ. с разряженной березы каждый из участников отламывал по прутику. В Костромской губ. с дерева обламывали веточки с ленточками. По описанию очевидцев во время проводов березку "тащили к реке, как преступника"; молодежь шествовала "по улице целой толпой", и каждый участник старался ухватится за какой-нибудь сучок.
В локальных традициях существовали разные варианты уничтожения троицкой березки: её оставляли в лесу или в ржаном поле, топили в реке, сжигали в печке (ярославск.) или на улице (калужск.). В Тюменском у. Тобольской губ. обряд потопления носил название "отпевания" березки. Поклонившись деревцу, молодежь выносила его из дома и отправлялась к реке, исполняя "проголосные" песни, которые по мере продвижения становились все печальнее и печальнее; под жалобное пение подруг девочка, носившая березку в течение праздника, бросала её в воду.
Во Владимирской губ. провожающие кричали в этот момент: "Тони, Семик, топи сердитых мужей!". На Смоленщине бросание в реку осмыслялось как возрождение березы, оно сопровождалось словами песни: "Стань, береза, по-старому, как стояла!". В Барнауле, когда шествие достигало реки, молодежь толкала женщину с березкой в воду на неглубокое место. Через некоторое время женщина выходила из воды, ей подносили вина, и все вместе с плясками и песнями возвращались обратно.
Ритуальное уничтожение троицкого деревца имело магическое значение: березка оставленная во ржи должна была охранять поле от града, заморозков и червей; а березка, брошенная в воду должна была обеспечить достаточное количество влаги на все лето.
Ритуал потопления троицкой березки связан в некоторых местах с гаданиями. По движению деревца судили о судьбе девушки, бросившей его в воду. Если береза сразу начинала погружаться, то полагали, что эта девушка не проживет и года. Местами вслед за троицкой березой пускали по реке веточки с ленточками, завязанными на родственников, или венки и гадали по ним: плывет - к добру, тонет - к беде (см. Троицкий венок, Троицкая зелень).

Среди всех макабрических фресок церквей и склепов выделяется сюжет, отсылающий нас к легенде о Благодарных мертвецах. Первое упоминание мы встречаем в работах Цезария Гейстербахского XIII века.
Один человек, каждый раз проходя мимо церковного кладбища, молился о душах усопших.
Однажды на него напали разбойники. Единственным местом, где он мог укрыться, оказался тот самый церковный погост. В отчаянии человек стал молиться. И свершилось чудо: разверзлись могилы и поднялись из них мертвецы. Вооружившись инвентарем могильщика (косы и лопаты), они встали на защиту того, кто молился за них и их души.

Истоки:
Легенда связана со сложным понятием о святой земле окружавшей церковь: согласно закону принятому в Римской империи в 313 году при императорах Константине Первом (Западной) и Лициниусе (Восточной) и провозглашавшем «спокойствие вероисповедания» и дошедшему до севера Европы в начале 13 века в виде Права ярла Биргера: право сильного не распространялось на территорию огражденную церковной оградой и любой укрывшийся за ней получал право требовать суда, а преследователи не могли вершить расправу; нарушение Права каралось в том числе лишением всех прав на всей подвластной ярлу территории, а если преступника ловили то смертью или штрафом.(с) affresco.livejournal

Сегодня мы познакомимся с интересными местами автономной области на севере Италии - Зюдтироль или Трентино — Альто-Адидже.
Здесь в церквях Смерть устраивает пляски, а виды кладбищ отсылают к австрийскому прошлому местности.



Эпицентрами распространения плясок смерти в XV в. были Франция и Германия, но образцы жанра документированы также в Испании, Англии и многих других странах Европы. Что касается Апеннинского полуострова, то здесь пляски смерти получили меньшее распространение. Все итальянские образцы жанра достаточно поздние (конец XV – начало XVI вв.: речь идет об отголосках средневековой традиции в эпоху, когда, cтрого говоря, Средневековье уже закончилось) и носят ярко выраженный заимствованный характер (но существует и исконно итальянский смежный жанр триумфов смерти); интересно также, что визуальные изображения количественно преобладают над текстами. Большинство итальянских плясок локализованы в северных областях (современные Пьемонт, Ломбардия, Трентино); пьемонтские образцы жанра восходят к французской традиции, а ломбардские и трентинские, как правило, ориентируются на германские образцы.
На южном фасаде римско-католической церкви Святого Вигилия (La Chiesa di San Vigilio), покровителя региона Трентино, расположенной в итальянском городе Пинцоло (Pinzolo), изображена фреска "Пляска смерти" (La Danza Macabra), символизирующая бренность человеческого бытия.
На фреске изображена длинная процессия людей, состоящая из 18 пар, схваченных скелетами - представителями загробного мира. В частности, здесь можно увидеть священника и кардинала, епископа и монаха, богатого и бедняка, старика и ребенка, короля и купца, врача и воина. Социальные различия символизируют равенство всех людей перед роковым исходом, а образ танцующих скелетов - неотвратимость судьбы.
Фреска "Пляска смерти" была создана в 1539 году. Изображенные на ней скелеты будто бы танцуют, сопровождая своих жертв в могилу. Эмоциональные позы выходцев с того света контрастируют с покорным положением мирян и духовенства. Замыкает процессию образ вооруженной луком Смерти, которая скачет на лошади в поисках новых жертв.
Автор фресок — странствующий художник Симоне Баскенис (ок. 1495 – 1555). Текст пляски анонимен и написан на итальянском языке того периода, с рядом северных региональных характеристик (например, falze ‘коса, серп’ вместо falce, или форма конъюнктива entri – 3 л. ед.ч. в значении 3 л. мн.ч.). Текст довольно длинный, но здесь нам будет достаточно привести вступительный монолог Смерти:
Io sont la Morte che porto corona,
Sonte signora de ognia persona,
Et cossì son fiera forte et dura
Che trapaso le porte et ultra le mura.
Et son quela che fa tremare el mondo,
Revolgendo mia falze atondo atondo.
O vero l’archo, col mio strale
Sapienza, beleza, forteza niente vale,
Non è Signor, madona né vassallo –
Bisogna che lor entri in questo ballo.
Mia figura, o peccator contemplerai:
Simile a mi tu vegnirai.
No offendere a Dio per tal sorte
Che al transire no temi la Morte,
Ché più oltre no me impazo in be’ né male
Ché l’anima lasso al judicio eternale,
E come tu averai lavorato
Cossì bene sarai pagato.

Мне имя Смерть, и я ношу корону,
Для всех людей я создала законы,
Я так сильна, надменна и сурова,
Что не страшны мне стены и засовы.
И я дрожать весь мир заставлю вдруг,
Своим серпом описывая круг.
Отступит доблесть пред моей стрелою,
Богатство, сила меркнут предо мною.
И господин, и дама, и вассал
Должны в свой час прийти на этот бал.
Взгляни же на меня, пока живешь:
Ты, грешник, станешь на меня похож.
Иcполнись, смертный, ты богоусердья –
Тогда ты сможешь не бояться Смерти,
Ведь не судья в делах добра и зла я –
На Страшный Суд я душу посылаю,
И как успеешь в жизни потрудиться,
Такой наградой сможешь насладиться.
(Перевод А. Звонаревой, 2008, 2016)
Именно эта Пляска смерти вдохновила барда Анджело Брандуарди на написание песни "Ballo in fa diesis minore" 1977.


В соседней с Пинцоло коммуне Каризоло мы находим почти близняшку Святого Вигилия - церковь Сан Стефано.
Крест и Распятый, помещенные в центр композиции или с краю, указывают верующим, что грех и смерть были побеждены искуплением. Такое образное напоминание о Голгофе, характерное для францисканских плясок севера Германии, обнаруживается и в Италии: в Пинцоло (1519) и Каризоло (1539).




В лесу около итальянского городка Брунико сохранилось уникальное интернациональное военное кладбище.
На кладбище в Брунико похоронено 103 русских солдата и офицера (стоит отметить, что цифры разнятся: от 140 до 123). Деревянные кресты не повторяются, ставили их русские же военнопленные. Уход за кладбищем осуществляет Женский комитет города Брунико. Их стараниями кресты постоянно обновляются, в точности повторяя те первые, такие непохожие друг на друга.
Кладбище было открыто в 1915 году, а Женский комитет во главе с женой мэра ведет свою историю с 1921 года.
Погост служит последним домом для 792 павших в Первой мировой (669 австро-венгерских солдат, 103 русских, 13 сербов и 7 румын) и 19 немецких и австрийских солдат Второй мировой войны.
Есть еврейский и мусульманский участки.


Сесто – это маленький городок, расположенный на территории Альта Пустерия — горнолыжного курорта, население городка примерно две тысяч человек.
В начале двадцатого века художник-самоучка Рудольф Штольц (1874-1960) являлся одним из самых знаменитых артистов Тироля. Его самую известную работу под названием «Танец мертвецов» мы можем посмотреть на кладбище Сесто.

Мексиканское концепт-бюро Cadena+Acociados оформило интерьер нового ресторана в Гвадалахаре, плотно завесив беленые стены костями и черепами давно умерших животных.
Мечта палеонтолога, концептуальный ресторан Hueso, название которого переводится с испанского как "кость", открылся в заброшенном доме 1940 года постройки площадью 240 квадратных метров в центре Гвадалахары и принадлежит одному из основателей бюро Альфонсо Кадене.
На первом этаже небольшую кухню от главного зала с единственным, но очень длинным деревянным столом, отделяет лишь барная стойка, тоже из светлого дерева. Стол, кстати, вытянули настолько, что одной своей стороной он оказался в открытом внутреннем дворике ресторана и упирается в ствол погибшего дерева, которое дизайнеры не стали вырубать, а обработали и оставили в поддержку общей концепции ресторана.
Кроме настоящих костей в ресторане много рисунков по теме, стеклянных витрин с интересными артефактами, белой керамики и алюминиевых костей, которые, как символ ресторана, висят тут и там и лежат на столах.
Кроме интерьера и экстерьера нового ресторана дизайнеры разработали для него все, что называется фирменным стилем, начиная от формы для поваров и официантов, до визиток, столовых приборов и посуды с рисунками, какие оставляют на полях своих блокнотов палеонтологи.
Удивительно, но в ресторане не возникает неприятных ассоциаций, и посетители, несмотря на вызывающий антураж, не ощущают себя ни на кладбище домашних животных, ни в музее. Напротив, не успев открыться, ресторан стал одним из самых популярных заведений в городе, в котором всегда полно местных жителей и туристов.
*
(с) interiorscafe.ru
Основатель и главный руководитель Ignacio Cadena мексиканской проектной студии Cadena + Asociados в сотрудничестве со своими специалистами преобразовал здание в оживлённом квартале города Гвадалахара на улице Jalisco state, чтобы создать уникальное заведение общей площадью 70 квадратных метров. Клиентом для создания Hueso Restaurant — что переводится как «Ресторан Скелет» — стал брат Игнасио, шеф-повар Alfonso Cadena.
Для облицовки внутренних поверхностей помещения использовалась керамическая плитка оттенка кости с чёрными штриховыми рисунками в стиле modern art, светлая фактурная древесина и множество стилизованных скелетов животных. Скелетный декор интерьера перекликается с меню ресторанчика, которое включает в себя необычные мясные обрезки, а также костный мозг.
По словам сотрудников Cadena + Asociados, дизайнерский подход начинается с создания двойной оболочки. Снаружи чистая керамическая плитка ручной работы с графическим рисунком защищает внутреннюю обшивку, которая становится более органичной и наполненной текстурой. Одиночные кости, подвешенные на металлической цепи над входом, дают посетителям намёк на то, что лежит внутри ошеломляющего пространства. Вдохновлённая дарвинистским подходом к эволюции, внутренняя отделка покрывает почти каждый квадратный сантиметр дизайна интерьера более чем 10 000 элементами собранных костей.
Голые кирпичные стены покрыты неоднородным слоем белой краски и увешаны от потолка до пола разнообразными черепами животных, фрагментами костей, анатомическими рисунками и белой посудой. Мрачный орнамент в приглушённых белых и серых цветах встречается здесь повсюду. В стеклянной витрине у подножия светлой лестницы разместилась коллекция керамики, словно экспозиция в музее естественной истории.
Кости ног сложены как дрова под сервантом, а некоторые расставлены в белых ведёрках на столах вместо традиционных цветочных композиций и зелёных насаждений в горшках. Деревянные венские стулья выстроились вдоль стола из светлой древесины, за которым посетители ресторанчика могут поужинать или насладиться светской беседой. Белые стержни с маленькими лампочками поднимаются через отверстия в столешнице. На другом конце помещения расположилась маленькая грядка, где «растёт» сухое дерево.
Бетонные стены в туалетной комнате частично покрыты глянцевой белой плиткой и украшены рогатыми черепами животных, словно охотничьими трофеями.
Отличительная черта интерьера – цветовая гамма, представленная оттенками белого, молочного и кремового. Она оптически расширяет помещение и становится прекрасным фоном для демонстрации посетителям необычного и фантастического дизайнерского наполнения салона. Гармонично сочетается с такой монохромной стилистикой дизайна светлая фактурная древесина, которая привносит в салон ощущение естественности и особой непринуждённости.
Оформление стен было осуществлено уникальным керамическим покрытием, создающим невероятно креативный визуальный эффект. Дополняют специфическую обстановку многочисленные кости, которые присутствуют в интерьере буквально везде.
Такое нестандартное и специфическое оформление пространства замечательно передаёт концептуальную специфику компании, позволяет гостям отдохнуть от семейных проблем и рабочих вопросов, погрузиться в невероятную феерию чувств и эмоций, а также насладиться вкусом уникальных лакомств, приготовленных лучшим шеф-поваром страны.
Напольная поверхность покрыта простой и незамысловатой белой плиткой небольших размеров. Она лаконично дополняет общую стилистику интерьера, не бросается в глаза и расширяет оптический метраж помещения. Креативная мебель была изготовлена специально для этого творческого проекта, своим естественным и непринуждённым внешним обликом она наполняет атмосферу чувственностью и особой эстетикой.
Оформление интерьера креативного ресторанчика Hueso в мексиканском городе Гвадалахаре является восхитительным вариантом того, как можно спроектировать и перевоплотить стандартное общественное заведение в невероятный уголок, наполненный стилем и изысканностью, что привлекает внимание клиентов и постоянных гостей.

В 1971 году в издательстве «Наука» вышел из печати не предполагавший какого бы то ни было продолжения небольшой по объему сборник статей «Славянский и балканский фольклор», ответственным редактором которого был И. М. Шептунов, специалист в области южнославянского хайдуцкого фольклора, возглавлявший в то время Группу по изучению фольклора народов Центральной и Юго-Восточной Европы при Институте славяноведения АН СССР. В составе авторов этого первого сборника «Славянского и балканского фольклора» были фольклористы: Б. Н. Путилов, С. Н. Азбелев, Ю. И. Смирнов, Л. Н. Виноградова, Л. Г. Бараг и др. И только в 1978 г., уже как первый выпуск будущей серии, был опубликован том под названием «Славянский и балканский фольклор: Генезис. Архаика. Традиции», ответственным редактором которого вновь был И. М. Шептунов, успевший до своей кончины (случившейся в этом же году) привлечь к участию в этом издании замечательный коллектив известных и только начинающих ученых, таких как Э. В. Померанцева В. К. Соколова, Н. И. Толстой, С. М. Толстая, А. Ф. Журавлев, Ю. И. Смирнов, В. В. Усачева, А. В. Гура, Л. Н. Виноградова.
С 1981 по 1995 гг. главным редактором и одним из ведущих авторов всех выпусков этой серии становится известный славист, основатель Московской этнолингвистической школы академик РАН Никита Ильич Толстой. За этот период было опубликовано шесть томов «Славянского и балканского фольклора», получивших широкое признание у специалистов — фольклористов, этнолингвистов и этнологов. В центре внимания сложившегося коллектива авторов — задачи комплексного изучения духовной культуры славян и прежде всего таких ее форм, которые сохраняют общеславянские мифопоэтические традиции, по-разному проявляющиеся в языке, обрядах, верованиях и фольклоре. По инициативе Н. И. и С. М. Толстых два выпуска серии (1986, 1995) были специально посвящены проблемам этнолингвистического изучения Полесья. В них представлены результаты картографирования отдельных фрагментов традиционной культуры этого уникального региона: народной терминологии, обрядов, фольклорных мотивов, демонологических верований.
После кончины Н. И. Толстого в 1996 г. редакционную коллегию серии возглавила С. М. Толстая.
Славянский и балканский фольклор / Отв. ред. И. М. Шептунов. М.: "Наука", 1971.
Южнославянский эпос и проблемы сербского средневековья (Е. Л. Наумов)
Мотивы убиения вражеского царя в былинах и в косовских песнях (С. Н. Азбелев)
Сюжетная замкнутость и второй сюжетный план в славян­ском эпосе (Б. Н. Путилов)
Сходные описания в славянских эпических песнях и их зна­чение (Ю. И. Смирнов)
Композиционный анализ польских колядных обрядовых песен (Л. Н. Виноградова)
О музыкальных параллелях в песнях Южной России и Юго-Западной Болгарии (С. Н. Кондратьева)
О значении славянского фольклора для исследования бал­канской эпической общности (Ю. И. Смирнов)
Сюжеты и мотивы белорусских волшебных сказок. (Систематический указатель) (Л. Г. Бараг)
Сходство славянских пословиц (А. М. Жигулев)

Славянский и балканский фольклор: Генезис. Архаика. Традиции / Отв. ред. И. М. Шептунов. М.: «Наука», 1978.
Л. Н. Виноградова. Заклинательные формулы в календарной поэзии славян и их обрядовые истоки
В. В. Усачева. Обряд «полазник» и его фольклорные элементы в ареале сербскохорватского языка
В. К. Соколова. Масленица (ее состав, развитие и специфика)
А. Ф. Журавлев. Охранительные обряды, связанные с падежом скота, и их географическое распространение.
Н. И. и С. М. Толстые. Заметки по славянскому язычеству. 2. Вызывание дождя в Полесье
С. М. Толстая. Материалы к описанию полесского купальского обряда
Э. В. Померанцева. Межэтническая общность поверий и быличек о полуднице
А. В. Гура. Символика зайца в славянском обрядовом и песенном фольклоре
Ф. Д. Климчук. Песенная традиция западнополесского села Симоновичи
Ю. И. Смирнов. Эпика Полесья

Славянский и балканский фольклор: Обряд. Текст / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: «Наука», 1981.
Ю. И. Смирнов. Направленность сравнительных исследований по фольклору
Л. Н. Виноградова. Девичьи гадания о замужестве в цикле славянской календарной обрядности (западно-восточнославянские параллели)
Н. И. и С. М. Толстые. Заметки по славянскому язычеству. 5. Защита от града в Драгачеве и других сербских зонах
А. В. Гура. Ласка (Mustela nivalis) в славянских народных представлениях
О. А. Терновская. К описанию некоторых славянских представлений, связанных с насекомыми. Одна система ритуалов изведения домашних насекомых
Л. Г. Бараг. Сюжет о змееборстве на мосту в сказках восточнославянских и других народов
Н. Л. Ручкина. Генетические связи акритского эпоса и клефтских песен
Ю. И. Смирнов. Эпика Полесья (по записям 1975 г.)

Славянский и балканский фольклор: Этногенетическая общность и типологические параллели / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: "Наука", 1984.
Н. И. Толстой. Фрагмент славянского язычества: архаический ри­туал-диалог
Л. Н. Виноградова. Типы колядных рефренов и их ареальная характери­стика
Т. В. Цивьян. К мифологической интерпретации восточнороманского колядного текста «Плугушор»
О. А. Терновская. Пережины в Костромском крае. (По материалам ан­кеты «Культ и народное сельское хозяйство» 1922—1923 гг.)
А. В. Гура. Ласка (Mustela nivalis) в славянских народных представлениях. 2
Е. Н. Разумовская. Плач с «кукушкой». Традиционное необрядовое голошение русско-белорусского пограничья
Ю. И. Смирнов. Эпика Полесья по записям 1976 г.
Ф. Д. Климчук. Песни из юго-восточного Загородья
Н. Л. Ручкина. Греческие акритские песни о герое, убивающем дра­кона
И. А. Дзендзелевский. Запреты в практике карпатских овцеводов


Славянский и балканский фольклор: Духовная культура Полесья на общеславянском фоне / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: «Наука», 1986.
Солнце играет (С. М. Толстая)
Ритуальные бесчинства молодёжи (С. М. Толстая)
Троицкая зелень (Н. И. Толстой)
Пахание реки, дороги (С. М. Толстая)
Лягушка, уж и другие животные в обрядах вызывания и остановки дождя (С. М. Толстая)
Сретенская и четверговая свеча (С. М. Толстая)
Дождь во время свадьбы (А. В. Гура)
Закликание весны (Т. А. Агапкина)
Невестка стала в поле тополем (Н. И. Толстой)
О. А. Пашина. Календарные песни весенне-летнего цикла юго-восточной Белоруссии
В. И. Харитонова. Полесская традиция причитания в Полесье на восточнославянском фоне
В. Е. Гусев. Вождение «стрелы» («сулы») в Восточном Полесье
Т. А. Агапкина, А. Л. Топорков. К проблеме этнографического контекста календарных песен
Л. Н. Виноградова. Мифологический аспект полесской «русальной» традиции
Н. И. Толстой. Из наблюдений над полесскими заговорами
А. В. Гура. Из полесской свадебной терминологии. Свадебные чины. Словарь: Н – Свашка
С. М. Толстая. Полесский народный календарь.

Славянский и балканский фольклор: Реконструкция древней славянской духовной культуры: Источники и методы / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: «Наука», 1989.
Н. И. Толстой. Некоторые соображения о реконструкции славянской духовной культуры
В. Н. Топоров. Об иранском элементе в русской духовной культуре
В. В. Мартынов. Сакральный мир "Слова о полку Игореве"
В. В. Иванов. Ритуальное сожжение конского черепа и колеса в Полесье и его индоевропейские параллели
М. Матичетов. О мифических существах у словенцев и специально о Куренте
Л. Н. Виноградова. Фольклор как источник для реконструкции древней славянской духовной культуры
Л. Раденкович. Символика цвета в славянских заговорах
С. Е. Никитина. О взаимотношении устных и письменных форм в народной культуре
Э. Хорватова. Традиционные юношеские союзы и инициационные обряды у западных славян
З. Михаил. Этнолингвистические методы в изучении народной духовной культуры
Т. В. Цивьян. О лингвистических основах модели мира (на материале балканских языков и традиций)
М. Войтыла-Свежовска. Терминология аграрной обрядности как источник изучения древней славянской духовной культуры
С. М. Толстая. Терминология обрядов и верований как источник реконструкции древней духовной культуры
Т. А. Агапкина, А. Л. Топорков. Воробьиная (рябиновая) ночь в языке и поверьях восточных славян
А. А. Потебня. О происхождении названий некоторых славянских языческих божеств (Подготовка текста В. Ю. Франчук.

Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: «Наука», 1994.
Н. И. Толстой. Еще раз о теме «тучи – говяда, дождь – молоко»
Л. Н. Виноградова, С. М. Толстая. К проблеме идентификации и сравнения персонажей славянской мифологии
О. В. Санникова. Польская мифологическая лексика в структуре фольклорного текста
Т. А. Агапкина. Южнославянские поверья и обряды, связанные с плодовыми деревьями, в общеславянской перспективе
С. М. Толстая. Зеркало в традиционных славянских верованиях и обрядах
И. А. Седакова. Хлеб в традиционной обрядности болгар: родины и основные этапы развития ребенка
Н. И. Толстой. Vita herbae et vita rei в славянской народной традиции
Т. А. Агапкина, Л. Н. Виноградова. Благопожелание: ритуал и текст
Г. И. Кабакова. Структура и география легенды о мартовской старухе
В. В. Усачева. Вокативные формулы в народной медицине славян
Н. А. Ипатова. Оборотничество как свойство сказочных персонажей
Е. Е. Левкиевская. Материалы по карпатской демонологии
Корректурные дополнения к статье Н. И. Толстого «Vita herbae et vita rei в славянской народной традиции»

Славянский и балканский фольклор: Этнолингвистическое изучение Полесья / Отв. ред. Н. И. Толстой. М.: «Индрик», 1995.
Н. И. Толстой. Этнокультурное и лингвистическое изучение Полесья (1984–1994)
I. Полесский этнолингвистический атлас: исследования и материалы
Т. А. Агапкина. Очерки весенней обрядности Полесья
А. А. Плотникова. Первый выгон скота в Полесье
Л. Н. Виноградова. Региональные особенности полесских поверий о домовом
Е. Е. Левкиевская, В. В. Усачева. Полесский водяной на общеславянском фоне
Л. Н. Виноградова. Откуда дети берутся? Полесские формулы о происхождении детей
В. Л. Свительская. Опыт картографирования полесской погребальной обрядности
М. М. Валенцова. Материалы для картографирования типов полесских святочных гаданий
М. Никончук, О. Никончук, Г. Орленко. Деякi термiни матерiальной культури в говiрках правобережного Полiсся
О. А. Паршина. Календарный цикл в северо-западных селах Сумщины
С. М. Толстая. Полесский народный календарь.
А. В. Гура. Из полесской свадебной терминологии. Свадебные чины. Словарь (Свеночельники – Ш)
Ф. Д. Климчук. Духовная культура полесского села Симоновичи

Славянский и балканский фольклор: Народная демонология / Отв. ред. С. М. Толстая. М.: «Индрик», 2000.
Н. И. Толстой. «Без четырех углов изба не строится» (Заметки по славянскому язычеству. 6)
Л. Н. Виноградова. новые представления о происхождении нечистой силы: демонологизация умершего
С. М. Толстая. Славянские мифологические представления о душе
Е. Е. Левкиевская. Мифологические персонажи в славянской традиции. I. Восточнославянский домовой
Дагмар Климова (Прага). Hospodářík в поверьях чешского народа
Т. В. Цивьян. Об одном классе персонажей низшей мифологии: «профессионалы»
Н. А. Михайлов. К одной балто-южнославянской фольклорно-ритуальной формуле: лит. laimė lėmė, лтш. laima nolemj, слвн. sojenice sodijo
Л. Р. Хафизова. Бука как персонаж детского фольклора
Т. А. Агапкина. Демоны как персонажи календарной мифологии
А. А. Плотникова. Мифология атмосферных и небесных явлений у балканских славян
В. В. Усачева. Мифологические представления славян о происхождении растений
А. В. Гура. Демонологические свойства животных в славянских мифологических представлениях
В. Я. Петрухин. «Боги и бесы» русского Средневековья: род, рожаницы и проблема русского двоеверия
О. В. Белова. Иуда Искариот: от евангельского образа к мифологическому персонажу
М. М. Валенцова. Святые-демоны Люция и Барбара в западнославянской календарной мифологии
Полесские и западнорусские материалы о домовом

Славянский и балаканский фольклор: Семантика и прагматика текста / Отв. ред. С. М. Толстая. М.: «Индрик», 2006.
Т. А. Агапкина. Сюжетика восточнославянских заговоров в сопоставительном аспекте
О. В. Белова. Славянские библейские легенды: вербальный текст в контексте обряда
Е. Е. Левкиевская. Прагматика мифологического текста
Л. Н. Виноградова. Социорегулятивная функция суеверных рассказов о нарушителях запретов и обычаев
С. М. Толстая. Мотив посмертного хождения в верованиях и ритуале
А. В. Гура. Соотношение и взаимодействие акционального и вербального кодов свадебного обряда
В. В. Усачева. Вербальная магия в аграрных обрядах славян
А. А. Плотникова. Весенние заклинательные формулы «изгнания» гадов у южных славян (в ареальной перспективе)
М. М. Валенцова. Календарные паремии западных славян
Е. Л. Березович, К. В. Пьянкова. Пищевой код в тексте игры: каша и квас
А. В. Гура. Лунные пятна: способы конструирования мифологического текста
О. В. Чёха. Языковой и культурный образ лунного времени в полесской традиции (молодой и старый месяц)
Е. С. Узенёва. Соотношение хрононима и легенды (праздник св. Трифона в ареальной перспективе)
Несколько народных христианских легенд из Закарпатья (публикация М. Н. Толстой)

Славянский и балаканский фольклор: Виноградье. К юбилею Людмилы Николаевны Виноградовой / Отв. ред. А. В. Гура. М.: «Индрик», 2011. – 376 с.
Одиннадцатый выпуск серии "Славянский и балканский фольклор" посвящен юбилею Людмилы Николаевны Виноградовой.
Помещенные в сборнике статьи сгруппированы в пять разделов, которые связаны с широким кругом тем, интересующих Людмилу Николаевну. Первый раздел посвящен общим вопросам этнолингвистики, семантическим категориям языка культуры, культурной семантике и функции лексики и фразеологии. Второй раздел содержит работы по славянской народной демонологии – области, наиболее близкой юбиляру. В третьем разделе публикуются статьи, анализирующие фольклорные тексты магического характера (заговоры, проклятия) и духовные стихи. В четвертом разделе рассматриваются обряды (свадебный, календарные, окказиональные) и обрядовый фольклор в контексте верований и мифологии. Наконец, в статьях пятого раздела анализируются мифологические мотивы в литературных произведениях и искусстве. Несколько публикаций посвящено народной культуре Закарпатья, с которым связаны юные годы Людмилы Николаевны – в Мукачеве она окончила среднюю школу, в Ужгороде – филологический факультет университета.
Завершает сборник список научных трудов юбиляра.
Толстая С. М. Предметные оппозиции, их семантическая структура и символические функции
Антропов Н. П. Аксиологические мотивы этнолингвистической аттракции
Березович Е. Л., Казакова Е. Д. Ситуация "языкового испытания" в народной культуре
Кабакова Г. И. Приглашение к застолью
Гура А. В. О конфликтных ситуациях в традиционной крестьянской культуре
Морозов И. А., Фролова О. Е. Живое/неживое в культурных и языковых контекстах
Раденкович Л. Опасные места в славянской народной демонологии
Колосова В. Б. Демонология в славянской этноботанике
Андрюнина М. А. "Заложные" покойники – локусы тела и локусы души
Ясинская М. В. Визуализация невидимого: способы контакта с иным миром
Мороз А. Б. "Старичок". Опыт описания мифологического персонажа
Добровольская В. Е. Икота в традиционной культуре (на материалах Владимирской области)
Плотникова А. А. Народная мифология в закарпатской Верховине
Толстая М. Н. Потинка и баяние в закарпатском селе Синевир
Валенцова М. М. Демонологические представления Оравы
Никитина С. Е. Огонь, вода и (медные) трубы (на материале фольклорных религиозных песенных текстов)
Небжеговска-Бартминьска С. "Posłuchajcie, grzesznicy, o straszlisym sądzie..." Wykonawca, narrator i bohater ludowych piesni dziadowśkich
Неклюдов С. Ю. Голая невеста на дереве
Агапкина Т. А. О некоторых особенностях передачи и функционирования восточнославянской заговорной традиции
Юдин А. В. Бабушка Соломония в восточнославянских заговорах и источники ее образа
Седакова И. А. Проклятие в народных болгарских песнях: Этнолингвистика и фольклорная поэтика
Пашина О. А. О критериях выделения видов и версий свадьбы-веселья (на примере смоленской свадьбы)
Курочкин А. В. Элементы греко-католического синкретизма в календарной обрядности украинцев
Белова О. В. "Тюти-тюти, Мошке, погуляемо трошки..." (современное святочное ряжение в Галиции)
Чёха О. В. Святочное ряженье в западной Македонии: ρογκατσάρια и μπουμπουτσιάρια
Бондарь Н. И. Магия луны (из окказиональной обрядности восточнославянского населения Северного Кавказа: XIX – нач. XXI в.)
Узенёва Е. С. Запреты и предписания в традиционной культуре Закарпатья
Петрухин В. Я. Пожиратели материнского молока у Псевдо-Кесария: демонологический мотив или "религиозный навет"?
Топорков А. Л. Мифологический образ дерева, растущего из женского тела
Софронова Л. А. "Некто" и "нечто" в ранних повестях Гоголя
Айдачич Д. Чернокнижник пан Твардовский и договор с дьяволом в литературе XIX в.

Восточнославянский этнолингвистический сборник. Исследования и материалы. М., 2001.
Л. Н. Виноградова. Полесская народная демонология на фоне восточнославянских данных
Г. И. Кабакова. Полесская народная антропология: женский текст
Н. В. Богатырь. Крестильные обычаи и обряды восточнославянского населения Кубани в конце XIX – первой половине XX вв.
А. В. Гура. Материалы к описанию народных представлений, связанных с ткачеством, в зоне полесско-подлясского пограничья
О. В. Белова. Библейские сюжеты в восточнославянских народных легендах
С. М.Толстая. Полесские поверья о ходячих покойниках
Ж. В. Кормина, С. А. Штырков. Мир живых и мир мертвых: способы контактов (два варианта северорусской традиции)
А. Б. Мороз. Севернорусские пастушеские отпуска и магия первого выгона скота у славян
Е. Е. Левкиевская, А. А. Плотникова. Этнолингвистическое описание севернорусского села Тихманьги
Материалы к словарю полесской этнокультурной лексики (опыт компьютерной обработки восточнославянской диалектной лексики)
Введение (А. А. Плотникова)
Родины (М. М. Валенцова)
Похороны (А. А. Плотникова)
Хлеб (Т. А. Агапкина)
Астрономия. Метеорология. Время (М. М. Валенцова)
Демонология (Е. Е. Левкиевская)
Е. Е. Левкиевская. Демонология севернорусского села Тихманьги
М. Н.Толстая. Из материалов карпатских экспедиций

Ольга Седакова "Поэтика обряда; Погребальная обрядность восточных и южных славян"
Похороны - одна из немногих, до сих пор табуированных тем. Табуированных даже не столько в культуре и литературе, сколько в нашем сознании. Смерть как инобытие стала предметом "законсервировавшихся" религиозных и эзотерических спекуляций. В результате мы утратили то, что можно парадоксальным образом назвать "живой смертью". Народные мифологические представления говорят о смерти как об ином живом мире. В этом мире свои законы, свои пространственно-временные и причинно-следственные-отношения. Смерть как инобытие - это зыбкий и в то же время огромный текст, поэтику которого можно реконструировать через явленную в слове и действиях поэтику погребальных обрядов. Этому и посвящена монография Ольги Седаковой, замечательного поэта и талантливого исследователя-этнолингвиста.
Ольга Седакова опровергает традиционную мысль о неразделимости жизни и смерти у древних славян. Область смерти - практически всегда посторонняя, хоть и имеющая множество тропинок, дорог, мостов в мир живых. Несмотря на то, что "умершие всегда существуют вместе с нами" (например: "Треск и гудение в печи - души родных или просят о помощи, или, вместо ада, мучатся в домашней печи" - из материалов этнографической экспедиции), для погребального обряда характерно представление о твердой разграниченности областей жизни и смерти. Причем, больше подходят здесь оппозиции мир видимый/невидимый и ведомый/неведомый, нежели здешний/потусторонний. Невидимость загробной сферы может быть нарушена или преодолена: например, неисполнением определенных предписаний или особым магическим способом.
Поведение живых и умерших во время смерти и похорон - особая регламентированная система, подразумевающая самое жестокое наказание за ее нарушение. Покойники, которых "не принял" тот свет, по гипотезе Седаковой, могут быть приравнены к мальчикам, не прошедшим инициацию и вынужденным навечно оставаться незрелыми. Оказывается, вся привычная нам нечисть: домовые, водяные, баенники, вампиры и прочие насмешники над родом человеческим - родственна душам усопшим и есть не что иное, как "формализованный" и развернутый текст смерти. Формализованный - потому что все эти домовые описываются только с точки зрения их функций. Соответственно, им почти никогда не дается внятных характеристик. И именно поэтому лешие с домовыми так и не стали героями мифологии, как это обычно происходило в развитых языческих культурах.
Ольга Седакова подробно описывает славянские модели путешествия души после смерти (путь - мост - водная стихия, путь - вода - мост - огонь, путь - лестница - гора, дорога - дерево), рассказывает о составе, структуре и функциях погребального обряда, приводит огромное количество фактического материала и завершает монографию исследованием православной традиции церковного поминовения усопших.

Толстая "Полесский народный календарь"
В данной книге на основе материалов Полесского архива Института славяноведения РАН и собственных полевых записей автора исследуется традиционный народный календарь Полесья - календарная терминология (названия праздников, дат и периодов года, почитаемых и "опасных" дней), обрядовое содержание календаря, обычаи, запреты, предписания, относящиеся к праздникам, мифологические верования, связанные с ними. Полесский календарь рассматривается в широком этнокультурном контексте, в его типологических и ареальных связях с календарными традициями других славянских регионов.

Толстой "Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике"
Сборник статей одного из крупнейших современных славистов академика Никиты Ильича Толстого включает в себя работы в области славянской этнолингвистики языковедческой дисциплины, тесно связанной с историей культуры, мифологией, фольклористикой, этнографией, этнической психологией, теорией этногенеза. Структура сборника выявляет проблематику этнолингвистики во всей полноте и объеме: здесь и теоретические статьи, посвященные общедисциплинарным вопросам; исследования по архаическим ритуалам, символике предметов и действий; заметки по славянской демонологии; работы, посвященные слову в контексте культуры, славянской фразеологии, семиотике фольклора.

- Сафронова "Категории жизни и смерти в славянской культуре"
- Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд
- Леквиевская "Мифы русского народа"
Власова "Энциклопедия русских суеверий"


Книга содержит обширный корпус мифологических текстов, записанных в 80—90-е гг. XX в. Полесской этнолингвистической экспедицией. Представленные материалы снабжены подробным научным комментарием и справочным аппаратом. Во второй том издания вошли тексты, содержащие представления о мифологизированных посмертных ипостасях человека (душа, покойник, души предков), а также о мифологических персонажах, происходящих из «нечистых» покойников, к которым относятся дети, умершие некрещеными, самоубийцы, «ходячие» покойники и русалки.

Пожалуй, любимое замечание обитателей поместья Кукс: «Если вы приехали посмотреть на замок, то вы опоздали лет на 115». Грандиозная постройка, раскинувшаяся в прекрасных далях – не что иное, как госпиталь Кукс, наилучший вид на который открывается со старинной лестницы, и эта лестница – единственное, что осталось от замка.
Некогда стоявший в этих местах замок Кукс был частью курортного ареала с одноименным названием. Этот курорт в период своего расцвета был настолько известен, что по популярности обгонял даже Карловы Вары! Но, не будем забегать вперед, а пройдемся по следам истории этих мест. Итак, своей былой славе Кукс обязан роду Шпорков. Первым известным человеком в этом роду стал Ян Шпорк, родившийся в бедной крестьянской семье.

Такая судьба его не слишком устраивала, поэтому в период Тридцатилетней войны он поступает на службу в армию – сначала в Баварии, а затем к австрийскому императору. Начав карьеру простым барабанщиком, со временем он дослуживается до генеральского звания, при этом он так никогда и не научился читать и писать. Он воевал во многих сражениях, но больше всего Ян Шпорк прославился в боях с турками, за что был прозван «убийцей турок». В 1663 году в Битве при Сентготтхарде генерал Шпорк собственноручно отрубил голову одному турку. Это событие нашло отражение в фамильном гербе семьи Шпорк – его украшают два имперских орла, два чешских льва, а в самом центре – голова турка.
«После этой битвы Яну Шпорку был присвоен титул наследного имперского графа. К этому времени у него уже скопилось значительное состояние, поэтому он занялся приобретением владений. Особенно его интересовали чешские земли, где он скупил их в общей сложности девять, включая Хоустниково Градиште, к которому относился и Кукс. Чтобы не скучать, в свои 65 лет он решил жениться. В браке у него родилось четверо детей. О его дочерях история умалчивает, а нас больше всего интересует его старший сын Франтишек Антонин Шпорк. Он прославился своим безумным поведением, и в свое время был самым известным аристократом в Чехии. Например, о неординарности его действий повествует череп, хранящийся в специальном ящичке в одной из комнат госпиталя Кукс. Он принадлежит матери Франтишека Антонина, которая умерла во Франции в 1674 году, сопровождая супруга в военном походе, где и была похоронена. Во время своего путешествия по Европе Франтишек Антонин заехал во Францию и там выкопал череп своей матери. Поместив его в специальный ящичек, он всегда возил его с собой»,
- рассказывает экскурсовод Войтех Краткий. Имение переходит к Франтишеку Антонину Шпорку, когда он достигает возраста 22 лет.
В те времена поместье Кукс было известно лишь своим исключительным расположением – через живописную долину и сегодня протекает река Эльба (Лабе – на чешский манер). Вскоре выяснилось, что эти места не только красивы, здесь были обнаружены целебные источники.
В 1694 году Франтишек Антонин Шпорк попросил ученых из Карлова Университета описать целебные свойства здешних вод. Проведенные исследования подтвердили – вода действительно обладает лечебным эффектом. Лишь много лет спустя выяснилось, что в ней всего лишь повышенное содержание железа, но в те времена Франтишеку Антонину Шпорку это вовсе не помешало сделать свой курорт самым популярным в кругах чешской аристократии. Замок Кукс был летней резиденцией Шпорка, зимой он жил в Лысе-над-Лабем.
«Первой постройкой, появившейся в долине Кукса, стала часовенка Вознесения Девы Марии. За ней был построен деревянный сарай – в нем нагревалась вода, которая затем поступала в купальни, находящиеся на первом этаже замка Шпорка. Они были разделены на мужские и женские. От замка к реке вела каскадом лестница, по ложбинкам в ее балюстрадах текла вода, а по праздникам – вино. В 1702 году был построен театр, а в 1707-1716 годах – костел Святейшей Троицы и госпиталь Ордена госпиталистов, или бонифратров с садом. От реки к госпиталю вела липовая аллея. Какое-то время там росли клены, но ныне они были вырублены, а на их место вновь посадили липы. Поднимаясь по ступеням, посетитель упирается в семейный склеп семьи Шпорк. Перед костелом стояло восемь аллегорических статуй благословения, а перед крыльями госпиталя – статуи-аллегории добродетелей и пороков. За госпиталем находились сады, в которых выращивались различные травы и овощи. Ныне, благодаря новому проекту «Гранат» эти сады вновь возродили. За ними находится кладбище.
Так что, если посмотреть на весь этот ареал, то выстраивается прекрасная синхронизация: замок – рассвет жизни, где люди веселились и наслаждались, далее следует жизненный путь, область госпиталя иллюстрирует старость, и заканчивается жизненный путь на кладбище», - продолжает рассказ Войтех Краткий.
Слава курорта продолжалась не столь продолжительное время – немного более тридцати лет. После смерти Франтишека Антонина Шпорка в 1738 году курорт относительно быстро приходит в упадок. В 1740 году в Куксе случается сильнейшее наводнение, которое буквально стирает курорт с лица земли. Тогда стали говорить, что именно это наводнение лишило местную воду в источниках лечебных свойств. Но мы-то с вами уже знаем, в чем тут было дело. Дочь Франтишека Антонина Анна Катержина курортом совершенно не интересовалась, свое внимание она сосредоточила на госпитале. Сам замок сгорел в 1896 году, а в 1901 году его полностью снесли.
Издалека строение госпиталя с костелом представляет очень эффектное зрелище. Не разочаровывает оно и при ближайшем рассмотрении. Несмотря на то, что сегодня старинные статуи работы известнейшего скульптора эпохи барокко Матиаша Бернарда Брауна, находятся в лапидарии в заднем крыле госпиталя, перед зданием находятся их не менее впечатляющие копии. Костел Святейшей Троицы был построен в 1707-1712 годах по проекту итальянского архитектора Джованни Батисты Аллипранди. В крипте костела находится семейный склеп семьи Шпорк, куда после обряда прощания в храме опускались гробы с усопшими.

«В гробнице находится в общей сложности 20 гробов, подавляющее большинство из которых – семнадцать – оловянные. Интерес представляет гроб, стоящий слева отдельно от остальных. Его возраст насчитывает порядка трехсот лет. Во всех гробах, кроме этого, покоятся останки. Этот же гроб рассыпается. Долго не могли понять, что с ним происходит. Его возили на исследования в Прагу и за рубеж, и, наконец, выяснили, что он «поражен» «оловянной чумой». Это процесс, когда металлическое олово превращается в серое, то есть металл рассыпается в серый порошок. Интересен светильник, освещающий это помещение. Это – вечный свет. Раньше он был подвешен на цепях к потолку, а затем его переместили на пол. Если вы посмотрите в сторону входа, откуда мы вошли, то увидите, что через решетку дверей прекрасно видно лестницу на другом берегу реки, то есть место, где стоял замок Франтишека Антонина Шпорка. Это не случайно. Франтишек Антонин Шпорк был очень набожным человеком. Так что после всех увеселений, которым он предавался, он приходил в свою спальню, расположенную прямо напротив этого места, выходил на балкон, смотрел на этот свет и молился. В это время здесь уже покоился его отец и его супруга».
Барочный госпиталь Кукс...
Внутри в гробнице также находится значительных размеров деревянное распятие работы Матиаша Бернарда Брауна, выполненное в 1726 году. Это единственная созданная им в Куксе деревянная скульптура. Все остальные были сделаны из камня. В склепе похоронен весь род Шпорков, начиная от Яна Шпорка. Нашел здесь свое пристанище и последний прямой наследник этого рода – Густав Адольф Свеертс-Шпорк, который умер в 1933 году. Он отличается от остальных, поскольку его тело было набальзамировано. Говорят, что если открыть его гроб, то выглядит он, словно только вчера умер. Справа есть еще одна «достопримечательность» - замурованная в стену женщина. Ее звали Регина.
В период Австрийско-прусской войны в 1866 году в госпитале вспыхнула эпидемия тифа. Регина заразилась тифом, когда ухаживала за ранеными, поэтому ее были вынуждены замуровать. В 1994 году решили посмотреть, не является ли это лишь легендой, и пришли к выводу, что замурована она действительно была. Когда ее замуровывали обратно, один рабочий сказал, что видел ее приведение. (с) radio.cz
*
Познакомившись с историей госпиталя Кукс, можно отправиться на его детальный осмотр. Не удивительно, что на территории госпиталя располагалась, например, аптека. Удивительно другое – барочная аптека в госпитале Кукс сохранилась до наших дней практически в первозданном виде, а больничные коридоры по-прежнему украшают старинные фрески. Однако, так было не всегда, но не будем забегать вперед.
Каждый посетитель, оказавшись в барочном госпитале Кукс, не сразу поверит, что когда-то это была больница. О том, что это действительно так, сегодня напоминают лишь старинные фотографии на стенах. Но и не только фотографии. Стены главного корпуса строения госпиталя украшены старинными фресками. Сюжеты на них повествуют об одном – перед смертью все равны.

«Известно, что эти фрески здесь были уже в начале 18 века, то есть еще при жизни графа Шпорка. Этот цикл фресок получил название «Танец смерти». Первое письменное упоминание о нем относится к 1729 году, когда произошла инквизиционная конфискация книг из местного Дома философов. Отсюда становится известно, что четыре фрески к этому времени были уже закрашены. Речь идет, например, о «Любовнике», «Священнике», «Аббате». Весь цикл состоит из пятидесяти произведений, где можно наблюдать последовательность отдельных сцен. На одной мы видим, как смерть забирает Папу, на другой – священника. На противоположной стене мы видим, как смерть приходит за императором, но и за сумасшедшим, негодяем и пьяницей. Также мы видим, что она забирает людей разного возраста – ребенка, а напротив – старика. Так что смерть, в кавычках, «справедлива» ко всем», - рассказывает смотритель госпиталя Кукс Либор Швец.
В середине госпитального коридора находится барочная аптека «У граната» - одно из самых красивых помещений, сохранившихся в госпитале практически в первозданном виде. Это одна из самых старых барочных аптек в Европе, появление которой относится к 1743 году. Конечно, возникает вопрос: почему «У граната»? Эта аптека, впрочем, как и весь госпиталь, находилась под присмотром Ордена госпиталистов, или Бонифратров. В гербе этого ордена находился плод граната, отсюда и название этой старинной аптеки, услугами которой могли пользоваться как пациенты госпиталя, так и простые люди.
«Пациенты получали лекарства бесплатно, но в аптеку могли обратиться и простые люди. Если вы, к примеру, принесли в госпиталь свои травы, монахи ордена могли приготовить вам из них в своих лабораториях лекарства, которые вы также получали совершенно бесплатно. Тем не менее, первые доходы этой аптеки относятся уже к 1744 году, когда в Кукс поступают первые пациенты», - продолжает Либор Швец.
Аптека «У граната» очаровывает входящего буквально у самого входа. Как только ключ поворачивается в замке, и распахивается увесистая дверь, вас окутывает запах аптеки. Но не современный, а доносящийся словно из глубины веков – травы, настойки и что-то, чему не найти определения в современности.
«Примечательно то, что здесь сохранилось первоначальное оборудование. Вы можете видеть старинные склянки, в которых хранились лекарства в твердой форме. Вот эти красные – это оригинальные баночки из Кукса. В фаянсовых склянках хранились вязкие лекарства, типа мазей. Ну, и были там, конечно, лекарства нетипичные для современного человека. Например, на одной баночке вы можете видеть обозначения «косточка из сердца оленя» или «порошок из черепа висельника», «волчья печень» или «змеиный позвоночник». Это были так называемые териаки, то есть, мнимые универсальные противоядия, которым также приписывались свойства всесильного профилактического средства. Употребляя его, владелец наделялся долгой и здоровой жизнью. Эти средства применялись для лечения всего».
Если, войдя в аптеку, вы посмотрите наверх, то увидите прямо над входом голову единорога с бивнем нарвала. Это довольно распространенный элемент в барочных аптеках. Подобный бивень можно видеть, например, в аптеке «У Белого Единорога» в городе Клатовы в Пльзеньском крае. Сейчас посетители аптеки «У граната» могут видеть этот бивень целым, но в старинные времена он обтачивался, а порошок использовался в качестве индикатора яда, или же, как противоядие при укусах змей.
Во время прошедшей в помещении госпиталя реконструкции реставрировалась потолочная фреска в аптеке. На ней изображены монахи ордена, приближающиеся к Христу-аптекарю и надпись Charitas – «благотворительность». Это говорит о том, что Орден госпиталистов был, скорее, аптекарским, фармацевтическим, в нем состояло много лечителей, которые ухаживали за старыми, слабыми и больными.
«Госпиталь был рассчитан на 100 человек – больных, неспособных работать, главным образом, из рядов бывших военных. Но сюда практически до начала Второй Мировой войны поступали мужчины, преимущественно, из населенного пункта Хоустниково Градиште, о которых было некому заботиться. Здесь они в спокойной старости доживали свой век. Они получали еду, одежду, и даже целый литр пива ежедневно. Единственной их «рабочей обязанностью» было регулярно ходить в костел и молиться. Те из них, кто имел больше сил, заботился о других. Но работать им больше не было нужды», - рассказывает смотритель госпиталя Кукс.
Госпиталь Кукс обеспечивал себя сам, помимо сада, где выращивались растения, травы и овощи, и куда мы сейчас с вами отправимся, здесь были и хлева с домашними животными, пекарня, кухня. Работал в этой хозяйственной части и светский персонал. В таком виде госпиталь просуществовал практически до середины 20 века. Как рассказал нам Либор Швец, проект по реконструкции ареала госпиталя не случайно получил название «Кукс – плод граната». Гранат в христианстве означает символ воскрешения из мертвых. Так и в рамках этого проекта некоторые помещения и пространства вновь ожили, благодаря реконструкции. Так что в этом, определенно, можно усматривать символику. А теперь давайте отправимся в сад, где в далекие времена монахи выращивали овощи, фрукты и лекарственные травы.
«Сад, который в настоящее время вновь стал местом, где выращиваются разные полезные вещи, находится в южной части ареала. Теперь у нас здесь 144 грядки, где будут традиционным способом выращиваться овощи, фрукты, травы. Во вновь возрожденных садах мы будем выращивать традиционные сорта яблонь, мушмулы, черешни, груши и так далее. Так что у гостей, посещающих Кукс, возможно, появится повод возвращаться сюда чаще, потому что этот сад – это живой организм, который весной зацветает, летом плодоносит, осенью сбрасывает листву. Ну, а вот и сами грядки. Сейчас после реконструкции их только засеяли, а летом, полагаю, на них уже будут произрастать самые разные виды растений. Вон там, неподалеку находится маленький домик. Это помещение бывшей сушилки, где в старые времена сушились фрукты. Мы бы очень хотели в будущем показать посетителям, как можно традиционным способом обрабатывать травы, фрукты, поскольку там сохранились различные решетки, сита. А затем мы бы хотели предлагать эти продукты нашим гостям в новом отреставрированном крыле в виде сувениров. Так что, надеемся, что через год или даже уже в этом году посетители смогут купить все это прямо у нас в Куксе», - заключает смотритель Либор Швец.
*

Еще издалека приближаясь к барочному госпиталю Кукс, странник увидит застывшие в грандиозном движении, словно в минуту окаменевшие в стремительном порыве, изваяния, украшающие обе стороны просторной террасы. Эти скульптуры появились здесь не случайно, а по задумке владельца местного имения графа Франтишека Антонина Шпорка.
Одной из главных достопримечательностей, привлекающих многочисленных гостей в госпиталь Кукс, является живописный пейзаж. Еще издалека внимание путешественников притягивают величественные скульптуры, грандиозно возвышающиеся над балюстрадой по обеим сторонам. Как и все скульптуры барочной эпохи, они поражают своей эмоциональностью и даже некоторым надрывом – ощущение, словно вы оказались в окаменевшем царстве. Кукс, который многие считают замком, а на самом деле – это бывший госпиталь – место само по себе странное. Позаботился об этом его не менее странный владелец – Франтишек Антонин Шпорк. Франтишек Антонин любил жить на широкую ногу. При этом после обильных возлияний и шумных празднеств он любил предаваться уединению, и подолгу в ночи, сидя в своей резиденции – некогда стоявшем напротив госпиталя замке Кукс – молился, глядя на огонь лампады, горящей в костеле Святейшей Троицы. Именно этот странный человек и решил обратиться к тирольскому скульптору Матиашу, или по-немецки – Маттиасу Бернарду Брауну.
В то время Матиаш Бернард Браун, родившийся в 1684 году в небольшой деревеньке в центральном Тироле, уже несколько лет проживал в Чехии и постепенно достиг вершин барочного мастерства. Разные историки искусства расходятся в определении времени и причинах его прихода в чешские земли. Наиболее вероятной версией на сегодняшний день считается совместный интерес к его деятельности, проявленный цистерцианским монастырем в Пласах неподалеку от Пльзени и графом Франтишеком Антонином Шпорком, который познакомился с Брауном, по всей вероятности, еще в 1704 году во время путешествия графа Шпорка в Италию. Италия в тот период была колыбелью и главным центром барочной скульптуры, и многие скульпторы ездили туда учиться мастерству. Не был исключением и молодой Матиаш Браун.
По прибытии в чешские земли популярность скульптора быстро распространилась, причем его мастерство стало востребовано не только среди заказчиков со стороны церкви, но и среди светских феодалов. В 1708 году Браун начинает творить по заказу Плаского цистерцианского монастыря. В это же время начинается украшение скульптурами пражского Карлова моста. И на нем Браун представил свои работы – скульптурную группу Святой Лютгарды с Христом и скульптуру святого Иво. Скульптор открывает в Праге свою мастерскую, где, помимо него, работает шестеро его подмастерьев.
С 1710 по 1712 годы Матиаш Бернард Браун вместе со своими помощниками работает в чешской провинции. Одним из объектов его творчества стало поместье Кукс, принадлежавшее Франтишеку Антонину Шпорку. Шпорк пригласил Брауна для создания сначала шести, но затем было создано восемь – аллегорических фигур к скульптурной группе Заповедей блаженства для украшения террасы перед костелом Наисвятейшей Троицы. Вероятно, с того времени граф Шпорк стал исповедовать идеалы христианской веры. Но, одновременно, он стал посредством эскизов к скульптурам создавать карикатуры на негативные свойства человеческого характера. Этот факт хорошо заметен по количеству таких скульптур, которые заказал Шпорк еще до прихода Брауна для своих имений. Для него была важна не только художественная сторона процесса, но продвижение собственных идей, собственной правды. В лице Матиаша Брауна граф Шпорк нашел отличного воплотителя своих абстрактных представлений. Скульптуры заповедей блаженства появились во временном отрезке с 1712 по 1715 годы при участии местных каменщиков, которые вытачивали скульптуры по эскизам мастера. О них говорят, что они не отличаются высоким мастерством. За ними следовала скульптура «Религия», появившаяся в 1717 году, которая, напротив, относится к ключевым произведениям Брауна. Но настоящей жемчужиной, влекущей в наши дни в Кукс, стали аллегорические фигуры двенадцати Добродетелей и Пороков, появившиеся за довольно короткий период с 1719 по 1720 годы.
«Сейчас мы с вами находимся в помещении бывшей больницы, где раньше стояло 34 постели для пациентов. Но сегодня вы здесь можете видеть коллекцию, состоящую из 24 скульптур Добродетелей и Пороков, кроме одной не сохранившейся скульптуры порока, а именно – Обмана. Каждая из этих скульптур изображает свойство человеческого характера. Эта коллекция уникальна в европейском масштабе. Как правило, пороки и добродетели изображались по две-три отдельные скульптуры. Благодаря тому, что ныне они здесь в лапидарии, собраны все вместе в небольшом пространстве, то выглядят они невероятно импозантно. Тем не менее, первоначально эта группа скульптур находилась перед госпиталем, где ныне с каждой стороны – на восток и на запад от костела Наисвятейшей Троицы размещены копии скульптур Добродетелей и Пороков. В центре лапидария стоит одна из красивейших барочных скульптур в Чехии – изображение «Религии». Если представить себе, что она создавалась из массива песчаника весом пять тонн, то вы будете поражены, что способны создать человеческие руки. Это поистине апогей барочного искусства в Чехии», - рассказывает смотритель госпиталя Кукс Либор Швец.

Как мы уже отмечали, группа скульптур Добродетелей и Пороков появилась в 1719-20 годах, и возникновение их в столь краткий период дает основания полагать, что в их создании принимали активное участие все подмастерья из мастерской Брауна. Ряд, представляющий человеческие добродетели представляет Веру, надежду, Любовь, Терпение, Мудрость, Мужество, Целомудрие, Усердие, Щедрость, Искренность и Справедливость. С другой стороны, перед правым крылом госпиталя Кукс, начиная от Ангела Смерти в западном направлении стоят скульптуры пороков: Гордость, Жадность, Похоть, Зависть, Обжорство, Гнев, Лень, Отчаяние, Легкомыслие, Клевета и Хитрость.
«Здесь мы видим скульптуры уже серого цвета – естественного цвета песчаника. Тем не менее, ранее они были полихромными, то есть раскрашенными. Так что гости курорта, посещавшие его ранее, становились частью своеобразного барочного театра. Морализация человеческого поведения начиналась фигурами Ангелов блаженной и жалостной смерти. Фигурой Ангела жалостной смерти начинался ряд Пороков. Она изображает Ангела, плачущего над человеческими пороками, существующими на свете. У каждой скульптуры имеются атрибуты, символизирующие конкретный порок или добродетель. Например, около фигуры Обжорства мы видим поросенка. У фигуры Усердия мы видим петуха, что символизирует ранние утренние подъемы, а, как известно, кто рано встает, тому Бог дает. Так что у любой скульптуры можно найти характерные атрибуты», - продолжает Либор Швец.
Скульптуры возникали таким образом, что Матиаш Бернард Браун создавал небольшую модель скульптуры из дерева, а на ее основе подмастерья вытесывали из песчаника статуи. О том, что скульптуры создавались различными людьми, свидетельствуют незначительные различия в манере исполнения. Это дает право представлять Брауна в данном грандиозном проекте как успешного скульптора-предпринимателя, способного удержать коллектив подмастерьев и создать столь грандиозное произведение в гармоничной стилевой линии. (с) Ольга Васинкевич


Кроме костницы и мумий в Брно есть и свой Триумф (или все же Пляска?) смерти.
Костел Святой Троицы находится в Брно в местечке Кралово поле и входит в комплекс зданий, где первоначально размещался картезианский монастырь, а теперь на территории бывшего монастыря находится факультет информационных технологий Технического университета Брно.
Костел Святой Троицы и монастырь были основаны в 1375 году моравским маркграфом Яном Индржихом за три месяца до его смерти. Строительство костела Святой Троицы и монастыря началось примерно в 1387 году. Первоначально готическая церковь во 2-й половине XVIII века, была перестроена в стиле барокко. Внутри костела в стиле барокко оформлена и часовня, стены которой были расписаны в 1766-1779 годах художником Францом Антоном Маульбертшем.
Как и другие церкви Брно, костел Святой Троицы был серьезно поврежден во времена многочисленных войн, проходивших через Брно в разное время. На протяжении более четырех веков своего существования монастырь горел два раза (в первый раз спустя пятнадцать лет после завершения строительства первого здания), три раза разграблен и подожжен гуситами, горел в огне после нашествия венгерской армии, когда-то был разграблен шведскими и прусскими войсками. В 1782 году монастырь при императоре Иосифе II был превращен в казарму. (с) turizm.ru
Возможно, именно после нападения гуситов появился столько специфический Триумф смерти.


Над маленьким городком Крыштофово Удоль, что под столицей северной Богемии - Либерецом, возвышается темная деревянная церковь святого Кристофера (1683-1684). Здесь мы можем найти барочную пляску смерти середины XVI века. Правда, только копию. Оригинал хранится в Музее Северной Богемии.

Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? Я сказал: Господи Боже! Ты знаешь это. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: "кости сухие! слушайте слово Господне!" Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь. Я изрек пророчество, как повелено было мне; и когда я пророчествовал, произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости, кость с костью своею. И видел я: и вот, жилы были на них, и плоть выросла, и кожа покрыла их сверху, а духа не было в них.
Тогда сказал Он мне: изреки пророчество духу, изреки пророчество, сын человеческий, и скажи духу: так говорит Господь Бог: от четырех ветров приди, дух, и дохни на этих убитых, и они оживут.
И я изрек пророчество, как Он повелел мне, и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои - весьма, весьма великое полчище.
И сказал Он мне: сын человеческий! кости сии - весь дом Израилев. Вот, они говорят: "иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня".
Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву.
И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших,
и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что Я, Господь, сказал это - и сделал, говорит Господь.

Гринлинг Гиббонс (1648-1721) — английский резчик по дереву. Считается одним из наиболее выдающихся английских резчиков-декораторов.



Тэм О'Шентер (англ. Tam o' Shanter) - поэма (с подзаголовком «повесть в стихах») шотландского поэта Роберта Бёрнса, написанная им в 1790 году и вышедшая из печати в 1791 году. Относящееся к готичекому жанру поэтическое произведение пронизано юмором и присущим произведениям шотландского классика неиссякаемым жизнелюбием.
Повествование описывает историю, случившуюся с фермером Тэмом О'Шентером из окрестностей старинного городка Эйр. Это женатый мужчина средних лет, имеющий слабости. Наиболее нетерпимой из них - с точки зрения сварливой супруги, его «мудрой Кэтти» - является склонность к алкогольным напиткам. «Бездельник, шут, пропойца старый, не пропускаешь ты базара, Чтобы не плюхнуться под стол. Ты пропил с мельником помол...Смотри же: в полночь ненароком Утонешь в омуте глубоком Иль попадёшь в гнездо чертей У старой церкви Аллоуэй!».
Как и в другие вечера, в этот Тэм заседал в трактире вместо со своим верным другом, сапожником Джоном Ячменное Зерно за кружками пенистого эля. За окнами завывал ветер, сыпался град, а в гостиной пылал очаг, звучала музыка и песни. Будучи в отличном состоянии духа, Тэм даже завёл роман с трактирщицей. Но всему свой черёд. Пора и домой. Тэм выходит в бурю, седлает свою старушку-кобылу Мэг и отправляется в путь. Дождь хлещет, грязь хлюпает под копытами, а путь не близок. Тьма кругом, и за каждым кустом - кажется ему - путника подстерегает Дьявол собственной персоной. Тэм хоть и пьян, но трусит. Вот за поворотом видит он ту самую церковь, которой пугала его Кэтти - руины церкви Аллоуэй. Благоразумная кобыла Мэг отказывается приближаться к проклятому месту, но Тэма притягивают зловещие огни внутри, хохот, свист и стоны нечистых духов, справляющих там свой шабаш.
В церкви открывает он зрелище, от которого леденеет кровь в жилах. Распахиваются гробы, и из них выходят скелеты со звенящими кандалами на руках и ногах. Это трупы казнённых разбойников и отцеубийц, с обрывками верёвок на шеях и окровавленными кинжалами в скрюченных пальцах, вышли повеселиться при лунном свете. Вдоль разрушенных стен, в отсветах лунных лучей и под звуки дудок, в которые изо всех сил дуют черти, несутся в пляске сонмища ведьм, уродов и чудовищ. Их бешеный танец не из современных, а похож на те танцы древней Шотландии, о которых помнят только старики. Ведьмы дряхлы и костлявы, одеты в накидки, схожие с саванами, и лишь одна из них ещё молода и хороша собой. На юной колдунье тоже одна ночная, коротенькая рубашка (по-шотландски: катти-сарк). Увидев её, Тэма охватывает пьяное чувство к этой чертовке-красавице, и он кричит на всю церковь «Ах ты, Короткая рубашка!».
Мгновенно воцаряется полная тишина, и всё адское сборище озирает нарушителя их празднества, а затем нечистая сила с воем кидается на несчастного. В ужасе бедная кобылка Мэг мчалась от этого дьявольского преследования с такой бешеной скоростью, какую не показывала никогда даже в свои лучшие юные годы. Вот за поворотом уже виднеется спасительный мост через реку Дун, и если Тэм и Мэг его беспрепятственно минуют - то они будут в безопасности. Ведь фермер знает - как Нечистая сила ни могущественна, но пересечь текучую воду она не в силах. И вот уже лошадь на мосту, но в эту самую секунду из кустов выныривает та самая ведьма-красотка и хватает бедную Мэг за хвост! Из последних сил перепуганная кобыла рвётся вперёд и оказывается на другом берегу, оставив клок своего хвоста как добычу в руках у зловредной колдуньи.
Заканчивается повествование поучением читателю: «...Но если кто-нибудь из вас Прельстится полною баклажкой Или Короткою Рубашкой, - Пусть вспомнит ночь, и дождь, и снег, И старую кобылу Мэг» (везде указан перевод С.Я.Маршака).

Мост и руины церкви действительно существуют.