Для создания таинственно-праздничного настроения хочется поделиться одним латышским мультфильмом, который в детстве даже немного пугал моментами.

Kaķīša Dzirnaviņas

Жил-был белый котик. У него была мельница, три дочери, помощники-гномы. Пришло время выдавать дочерей замуж. Для приданного нужны были деньги и он взял кредит под залог мельницы сроком на год. Кредит был взят через черного кота (который на самом деле мечтал отобрать мельницу себе) у самого дьявола.
В этом своеобразном мультфильме причудливо переплетаются сюжет "Короля Лира" Шекспира, народные песни, цитаты из стихов латышских поэтов и религиозные мотивы. По мотивам сказок Карлиса Скалбе.

А новогоднее настроение нам будут создавать творения двух фотографов.


Финский фотограф Янне Парвяйнен (Janne Parviainen) работал над серией Light Painting 4 года. Что примечательно, в своей работе Янне использовал только фотоаппарат и светодиодные фонари.


Американский дизайнер Даррен Пирсон (Darren Pearson) создает фотографии и гифки, на которых запечатлены световые граффити о жизни скелетов. Световыми рисунками, создаваемыми источниками света перед фотокамерой, сейчас уже никого не удивишь, но то, что делает Даррен Пирсон, заслуживает отдельного внимания. Особый интерес представляют его скелеты, жизнь которых он запечатлел в серии фотографий. Cветографика, лайтпейнтинг, люминография, светограффити - все эти термины обозначают технику рисования светом при фотосъемке. Фонарик, зажигалка или другой источник света - это кисти и краски художников света, а воздух - холст. Ну и конечно необходим фотоаппарат с настройкой длинной выдержки. При помощи камеры с длинной выдержкой и разноцветных лампочек получают удивительные картины, нарисованные светом. Даррен Пирсон запечатлел жизнь скелетов.

Sheela-na-gig - это барельеф или скульптура изображающий женщину, которая растягивает свою вагину. Такие барельефы можно найти на английских и ирландских церквях, относящихся к раннему средневековью. Считается, что традиция украшать церкви такими изображениями зародилась во Франции и Испании, а в Англию ее завезли норманы. Существует множество теорий, объясняющих происхождение такой не совсем обычной фигуры (по крайней мере, внутри церкви как-то не рассчитываешь ее встретить). Некоторые исследователи полагают, что таким образом проявилось влияние язычества на христианство, а sheela-na-gig - это древняя богиня или же символ плодородия. Другие же считают ее христианским предупреждением против похоти и прелюбодеяния. Мол, посмотрите, люди добрые, какая гадость этот ваш секс. Неужели вам еще хочется им заниматься? При этом интересно, что современные феминистические организации нередко берут sheela-na-gig на вооружение в качестве символа женской силы. Так же есть версия о том, что в этом изображении переплелись Эрос и Танатос. Растягивая вагину, женщина как бы призывает нас вернуться туда, как в могилу. Как бы то ни было, но барельеыф sheela-na-gig заставляют задуматься. Большую коллекцию можно посмотреть на этом сайте. Википедия



Кривляка в Средневековье размещался над дверьми и окнами, отпугивая от здания злых духов.


Б. Карран "Предания о лесном духе природы. Мифология кельтов":
Эта захватывающая книга посвящена древнему образу Зеленого Человека, который исстари почитался на Британских островах, - "тысячелетнем" очаге кельтской культуры. Боб Карран прослеживает трансформацию этого божества с древности до наших дней, изучает его значение в средневековом мире и развитие в современном. Автор также исследует психологический аспект образа и, используя различные источники, его влияние на мировые культуры.
Основное внимание Карран уделяет историческому и фольклорному материалу: рассказывает о праздничных церемониях и других формах почитания Зеленого человека в Европе. Кроме того, автор исследует аналогичные образы в неевропейских культурах. Он делает вывод о том, что в коллективном бессознательном человечества содержится мощный универсальный архетип животворящей природной силы.

Зелёный человек (англ. Green Man) — мотив в искусстве раннего Средневековья, скульптура, рисунок или иное изображение человекоподобного лица в окружении из листьев или как будто сделанного из них. Ветви или лозы могут прорастать в нос, рот, ноздри или другие части лица, и эти побеги могут нести на себе цветы или фрукты. Обычно используется как декоративный архитектурный орнамент. Зелёные люди часто встречаются на резьбе в церквях и другие зданиях (как светских, так и церковных). «Зелёный человек» также является популярным названием английских пабов; также это название часто используется в гостиницах, в которых зачастую имеются изображения зелёного человека в полный рост (а не только лицо, как обычно).
Мотив «зелёного человека» имеет множество вариаций. Будучи найден во многих культурах по всему миру, зелёный человек часто отождествляется с вегетативным божеством природы, появляющимся в разных культурах на протяжении веков. В первую очередь это интерпретируется как символ возрождения, означающий начало очередного цикла роста растений каждой весной. Некоторые учёные полагают, что мифологический образ зелёного человека развивался независимо в отдельных традициях древних культур и превратился в широкий спектр примеров, найденных на протяжении всей истории в разных местах земного шара.
Типы
Фитцрой Реглан ввёл термин «Зелёный человек» в своей статье 1939 года «Зелёный человек в церковной архитектуре» в The Folklore Journal. До этого момента некоторые исследователи объединяли или связывали его с фольклорным персонажем «Джек в зелёном».
Как правило, упомянутые в работах по архитектуре резные изображения зелёного человека в виде лиственных голов или лиственных масок могут иметь различные формы — как натуралистические, так и декоративные. Самый часто встречающийся мотив — изображение лица человека, выглядывающего из плотной листвы. Некоторые головы могут иметь листья на волосах, иногда также зелёные бороду и усы. Часто листья или побеги листьев показаны растущими из открытого рта, а иногда даже из носа и глаз. В наиболее абстрактных вариантах резьба, на первый взгляд кажется просто стилизованными листьями, лицевой элемент же становится видимым только при ближайшем рассмотрении. Лицо почти всегда мужское, «зелёные женщины» редки. Тем не менее, найдены изображения «зелёных» кошек, львов и демонов. На надгробиях и другие памятниках человеческие черепа иногда изображены с прорастающими на них виноградными лозами или другими растениями — по-видимому, как символ воскресения (пример такого надгробия есть в Шеббере, графство Девон, Англия).
Образ зелёного человека появляется в изображениях во многих формах, однако есть три наиболее распространённых типа:
the Foliate Head — голова, полностью покрытая зелеными листьями.
the Disgorging Head — растительность растёт изо рта.
the Bloodsucker Head — ростки растительности произрастают изо всех отверстий лица.
Зелёный человек в церковной архитектуре[править | править вики-текст]
Внешне зелёный человек кажется языческим символом, возможно — духом рождаемости или природы, похожим на так называемого вудвуза (дикого лесного человека, персонажа средневекового фольклора), и всё же его изображение, вырезанное из дерева или камня, часто создавалось в церквях, часовнях, монастырях и соборах — примеры подобного можно обнаружить до начала XX века. Самый ранний пример изображения зелёного человека (с листьями, растущими изо рта) обнаружен в Сент-Абре, Сент-Хиллари-ле-Гран, и датирован 400 годом нашей эры.
Для современного наблюдателя старинная (романская и средневековая) резьба часто предстаёт в жутком или сверхъестественном образе. Это аргумент иногда приводится для указания жизнеспособности зелёного человека, который сумел «выжить», будучи символом из дохристианских традиций, несмотря ни на что, и в то же время может отражать политику христианства того времени: чтобы не отчуждать новообращённых, ранние христианские миссионеры часто принимали и адаптировали местных богов, иногда превращая их в святых.
Поздние вариации на тему зелёного человека
В эпоху Возрождения сложные вариации на тему зелёного человека, часто с головами животных, а не человеческими лицами, появляются во многих произведениях искусства, кроме резьбы (в том числе манускриптах, металлообработке, экслибрисах и витражах). Они, скорее всего, использовались для исключительно декоративного эффекта, а не отражали какие-либо глубоко укоренившиеся убеждения. Швейцарский гравёр Нума Гийо создал экслибрис, изображающий зелёного человека в мельчайших деталях. Он был закончен около 1887 года.
В Британии образ зелёного человека возродился в XIX веке, став популярным среди архитекторов неоготического направления и времён движения искусств и ремёсел, когда он создавался в качестве декоративного мотива в и на многих зданиях, как религиозных, так и светских. Американские архитекторы подхватили этот мотив примерно в то же время. Зелёный человек также «путешествовал» с европейцами, которые колонизировали мир. Многие его вариации могут быть найдены в неоготической викторианской архитектуре. Он был очень популярным среди австралийских каменщиков, ввиду чего его можно найти на многих светских и религиозных зданиях в этой стране.
Современные изображения
Образ зелёного человека возрождён в наше время и используется художниками всего мира в самых разных направлениях и вариациях. Среди них английский художник Пол Сивелл, который создал уайтфилдского зелёного человека — резьбу по дереву на мёртвом участке живого дуба, изображающую голову; Дэвид Эвелей, английский садовый дизайнер, который создал пенпортский «тысячелетний лабиринт» зелёного человека в Повисе, Уэльс (крупнейшее изображение зелёного человека в мире); замбийский скульптор Тоин Адамс (Тоуни Грей), которая создала скульптуру из дерева зелёного человека 12 м высотой в Бирмингеме, Великобритания (крупнейшая свободно стоящая скульптура зелёного человека в мире), а также скульптор М. Дж. Андерсон, который создал мраморную скульптуру под названием Зелёный Человек.
Среди других — Джейн Брайдсон, австралийский художник Марджори Басси, американский художник Моника Ричардс и английский фэнтези-художник Петер Праковник, чья работа появилась в ряде СМИ.
Американский художник Роб Джузак развивает в своём творчестве тему зелёного человека как духовного покровителя Земли и изобразио его качающим планету в колыбели; художница Дороти Боуэн создала картину в виде шёлкового кимоно под названием Greenwoman («Зелёная женщина») — как выражение женского аспекта легенды.
Зелёный человек и различные вариации на его тему часто встречаются в современной литературе направлений фэнтези и научной фантастики.
Символы
Предпринимались попытки провести параллели между образами зелёного человека и различных божеств, таких как британское кельтское божество Луд, также известное как Ноденс. Многие считают его образ связанным с месопотамским Таммузом, который считается символом торжества жизни над зимой и смертью, Осирисом, Одином и даже Иисусом, а также с более поздними фольклорными и литературными персонажами, такими как короли Дуб и Падуб.
Изображение, внешне похожее на зелёного человека, в виде частично лиственной маски в окружении вакхические фигур, находится в центре серебряного подноса IV века из милденхалльских сокровищ, найденных на римской вилле в Саффолке, Англия; маска, скорее всего, представляет Нептуна или Океана, а растения являются водорослями.
Мифические фигуры, такие как Илия в иудаизме и Хизр, мистический пророк вечной жизни, в исламе, Цернунна, Сильван, Derg Corra, Зелёный Георгий, Джек в зелёном, Джон Ячменное Зерно, Робин Гудфеллоу, Зелёный Рыцарь, как иногда утверждается имеют общее происхождение от образа зелёного человека; также есть предположения, что история Робина Гуда была рождена из того же самого мифического образа. Более современное воплощение можно найти в Питере Пэне, который входит в цивилизованный мир из «Нетландии» одетым в зелёные листья. Даже Пер Ноэль («Отец-Рождество»), который часто изображался облачённым в одежды из плюща на ранних изображениях, может выступать в качестве духа леса.
Зелёный рыцарь из поэмы Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь является монстром, но при этом и наставником сэра Гавейна, принадлежащим дохристианскому миру, который кажется антагонистом, но в конце концов оказывается в гармонии с философией христианства.
В германских странах, таких как Германия, Исландия и Англия, изображения зелёного человека могут быть вдохновлены божествами, такими как Фрейр или Один, так как оба они имеют многие атрибуты, позже воплощённые в образе зелёного человека, распространившегося по всей Европе.
Этимологические исследования Университета Уэльса, предметом которых были имена кельтских богов и богинь, показывают, что кельтское божество Виридиос имеет имя, означающее «Зелёный человек» как в кельтском языке, так и в латинском.
Зелёный человек за пределами Европы[править | править вики-текст]
В своей книге The Green Man Майк Хардинг приводит примеры подобных фигур на Борнео, в Непале и в Индии; самой ранней из них является лиственная голова, датируемая VIII веком, в джайнистском храме в штате Раджастхан. Также отмечается, что головы из Ливана и Ирака можно датировать даже II веком, а также что есть раннероманская лиственная голова, датируемая XI веком, в тамплиерской церкви в Иерусалиме. Он предполагает, что символ, возможно, возник в Малой Азии и был позже перенесён в Европу, «путешествуя» в виде резных каменных изображений.
Том Читем, авторитет в области исламского мистицизма, отождествляет с зелёным человеком Хизира из эзотерического суфизма. В своей книге о работе Генри Корбина и других, касающейся мусульманского святого XII века Ибн Араби, он развивает идею «Зелёный человек/Хизир» как принцип посредника между духовным и физическим миром.
В одной из своих ролей древнеегипетский бог Осирис предстаёт как божество зерна и обычно изображается с зелёной растительностью на лице, что олицетворяет возрождение и восстановление. Контейнеры почвы в форме Осириса, сажаемого вместе с семенем («Кровати Осириса»), найдены в некоторых могилах эпохи Нового Царства. Вырастающее зерно подразумевало возрождение покойного.
Другими богами, изображаемыми зелёными, были тибетский Амогха-сиддхи и ацтекский Тлалок.

Ряженье было непременным развлечением молодежи в святки. Особый интерес представляет документ XVII в. - челобитная нижегородских священников патриарху, в которой среди затей "затей бесовских", которые "творят" нижегородские жители в святки, описывается и ряженье: "И делают гсдрь лубяныя кобылки и туры и оукрашают полотны и шелковыми ширинками и повешивают колоколцы на ту кобылку, а на лица своя полагают личины косматыя и зверовидныя и одежду таковую ж, а созади себе оутверждают хвосты, яко видимыя беси, <...>и сим гсдрь образом не токмо по домох, но и по оулицах града и по селом и по деревням ходяще..."
Мир мертвых в ритуале ряженья представлен, прежде всего, масками "смерти" и "покойника". "Смерть" старались изобразить страшной, иногда делали непомерно большой ("садится парень на плечи другому, берет косу"). Главным отличительным признаком смерти был белый цвет. Иногда использовали настоящую "смёртную одёжу", приготовленную по обычаю пожилыми людьми для себя. "Нарядятся вон смертно. Вон старик Осип у нас был. Смертно платье нарядит, лапти обует и всё. И пойдем в Липовку. А чё говорили? - По матерному матерились. Я не пела частушек, у меня плеть была".
Иногда "смерть" ходила с косой или серпом, но обязательным атрибутом ее был жгут из скрученной соломы, кнут, или плеть, ремень, которыми она стегала всех встречных: "жгут совьют, хлестали девок-то", "смерть ходила с нагайкой". "Представьте себе, - писал корреспондент "Нижегородских губернских новостей" [НГВ, 1890, №2], - фантастическую картину: ночью <...>бегают закутанные белые фигуры и при этом вооруженные жгутами; замогильные тени при первой встрече <...>набрасываются и немилосердно хлещут своими жгутами встречного". Иногда "смерть" хлестала веником: "У нас сосед зуб из картошки вырежет, возьмет серп, веник и ходит по домам. Всех пугает, веником попарит березовым".
На беседках "смерть" или сопровождающие ее парни (они не были ряжеными) заставляли девушек кланяться. "Смерть" сохраняла молчание - знак принадлежности "иному" миру. В нижегородском ряженье представлен и другой признак представителей мира мертвых - слепота: в Ардатовском р-не (с. Личадеево) при "похоронах покойника" за гробом шли "старухи" с завязанными глазами.
Если маска "смерти" распространена преимущественно в северных заволжских районах, то "рядить покойника" было принято повсеместно. В отличие от "ходячей смерти", "покойник" обычно изображался лежащим в гробу. Рядился им, как и "смертью", мужчина, делали также чучело покойника. В маске "покойника" не важен был костюм, здесь главным атрибутом являлся гроб. В Заволжье, как и в случае ряженья "смертью", иногда использовали настоящий гроб - колоду, приготовленную кем-либо из стариков себе. Но чаще в качестве гроба использовалось корыто, или просто "покойника" клали на доски, возили его на санках. Разыгрывалась типичная для русской традиции сцена проводов/похорон "покойника, однотипная с северной игрой в "Умрана": "покойника" несли или везли по деревне, "старухи" вопили, обязательно в среде провожающих был "поп", который размахивал кадилом-ошметком, нецензурно ругался - "отпевал". "Покойника" приносили в избы, где проходили девичьи беседки, и кто-либо из главных организаторов "похорон", обычно один из парней, которые "таскали" гроб, заставлял девок целовать покойника - "прощаться" с ним. "К "покойнику" подводили - целуй, а у него шильце тоненькое. Которым даст поцеловать, а котора визгнет, отскочит"; "волокут девок в рыло целовать или даже в "шишку". Игра в "покойника", как и другие святочные игры, обязательно включала эротический элемент (укол, целование "шишки"). В конце игры "покойник" оживал: вскакивал, гонялся за девками. Если "таскание покойника" по деревне, особенно на юге области, было веселой шуткой и вызывало бурный смех, то сцена прощания всегда вызывала еще и страх. "Потом парни приносили "покойника". Нарядят какого мужика или парня, зубы ему из картошки сделают, глаза - из бумаги. Страшный! И девок подводят к нему целовать его, прощаться, значит. А страшно так, но пойдешь". В Чкаловском р-не над "покойником" приговаривали: "Покойник, покойник, умер во вторник, в среду година, четверг сорочина".
Ряженье "покойника" и "похороны" его в южной части области входило, помимо святок, в другие обрядовые комплексы - "похороны Костромы", "похороны Кузьмы-Демьяна", но покойника в них изображало чучело, и, соответственно, сцены оживления не было, а сцена прощания разыгрывалась сходно со святочной. "Похороны покойника" здесь включались также в свадебное ряженье, и в этом случае роль покойника могла играть женщина.


Ритуальное бесчинство, или поведение вне рамок дозволенного в обычной жизни (антиповедение), в народной культуре связано с мифологическими представлениями о периодическом "старении", "ветшании" года, накоплении деструктивных элементов в мире в кризисный период. "Период святок являет картину деструкции, временного хаоса, необходимого для последующего обновления мира и установления новых связей и отношений". Формой выражения "временного хаоса" является и ритуальное бесчинство. На Нижегородчине оно было приурочено в основном к святкам и обозначалось повсеместно термином "озоровать", а в Заволжье еще и термином "кудесить/кудеса", т.е. так же, как и ряженье. Организаторами и участниками бесчинств были обычно молодые парни, часто ряженые (отсюда совпадение терминов). Бесчинства совершались как в избе (шум, разбрасывание мусора, прятанье вещей и т. п.), так и на улице, в последнем случае не обязательно ряжеными.
Бесчинства проявлялись в нарушении обычного состояния пограничных локусов дома (окон, двери, печной трубы, ворот). Самой распространенной формой этого рода было заваливание дверей в доме: их подпирали снаружи, чем-нибудь заваливали (устраивали баррикаду у дверей), засыпали вход снегом. "Озоровали... Приперли меня, дак не могла вылезти, разваливали соседи: все дрова поваляли на мост, на крылец, чтобы дверь не открывали"; "нам наклали <дров у двери>до крыши и сверху елочку воткнули" - таковы типичные рассказы о бесчинствах данного рода. В Заволжье дверь обычно замораживали: "Который раз зальем старух. Снегу намешаем в воду. Они встанут и не знают, как выйти: "Ой, опять лешовы сучки, опять залили! Иди ко мне, открой али выруби, меня сегодня залили!" - в окошко стукают. Старухи караулили, все ночи не спали".
Другая форма бесчинства - нарушение обычного положения хозяйственных предметов. Самой частотной формой из этого типа бесчинств было разрушение поленницы дров, растаскивание бревен: "поленицы дров к соседу под дверь перенесут", "на крышу аж двухметровые бревна бросали", на крышу забрасывали и козлы. Так же часто встречается в описаниях и перемещение саней: их увозили к соседу, спускали в овраг, свозили в одну кучу и связывали оглобли.
Одной из форм бесчинств было пугание хозяев дома. Пугали шумом: "к пробою привяжут нитку и дергают, побрякивают", "через окошко палку просунут в подпол и стучат по полу", с улицы подвешивали картофелину к окну, и она стучала о стекло, или просто били чем-нибудь по стенам дома ("поддавали гороху"): "поленом били об угол избы, даже у старух иконы падали".
Пугали "смертью": обычно из тыквы делали страшную "рожу" (вырезали "глаза", "рот" со страшными зубами, внутрь вставляли зажженную свечу), прикрепляли тыкву к палке, выставляли у окна дома, потом стучали в окошко, чтобы хозяева выглянули. "Озоровали, пугалов всяких делали. Головяшку какую-нито, кокошку, она святится - горит, горит, горит... Бабы в окошко выглянут - видят огонек. Мертвецов делали. Голову в окошко ставили: чугунок худой найдем, повесим на палку, обвяжем... ну, и сунем в окошко-то. И "караул, караул!" А если у кого недавно умер!? Но после ругали: не надо к таким людям, у кого горе такое - и ставить не надо". В Варнавинском районе делали чучело: брали сноп соломы, надевали "рубашки мужицки", шапку, зубы из редьки делали, "мукой рожу набеливали", привязывали к дощечке и тоже выставляли у окон. В Воротынском районе рядили для того же "мертву ногу": палку обертывали онучей, прикрепляли лапоть и выставляли с улицы у окна. Интересно, что в нижегородских быличках сходно пугает человека "нечистая сила" - он видит идущую за ним лошадиную ногу.
В единичных случаях отмечено раскатывание колодца, замазывание ворот дегтем, увод скота со двора, воровство вещей и сваливание их в одну кучу. "Однажды парни выволокли на дорогу телегу - прицеп от трактора, и побросали туда вещи, собранные со всего села: санки, ведра, лыжи и др. На другой день люди разбирали кучу". В Ковернинском районе озорством было публичное извещение разными способами о любовных связях односельчан. Характерен в этом отношении рассказ жителей д. Вязовка: "Баловались сильно. <...>. А один у нас дружил с одной. Максим Платов с Катей Варнаковой. Она забеременела. А брать-то не стал замуж. А у него тес был напилен, дом крыть. Они взяли да в две тесины ночью от его-то крыльца да к ее-то крыльцу весь тес выложили". Заметим, что "связывание" ("канат тянуть", "телефон") в Ярославской области входило в состав свадебной обрядности: после просватанья веревку (ленту) протягивали между домами жениха и невесты.
Озорство воспринималось как положенное в святки, как ритуальная данность и не наказывалось. Как выразилась одна из информантов, "теперь за чудеса лет пять бы дали, а раньше ничего не было". Итак, в Нижегородском Поволжье были известны все виды бесчинств, характерные для русской и шире - славянской традиции.


Популярнейшее у русских гадание, известное также в Полесье, на Нижегородской земле распространено повсеместно и имеет несколько разновидностей. Простейшая форма, возможно, начальная, включенная в комплекс поверий о духах-хозяевах: замыкали на ночь замком реальный колодец, ключ клали под голову, чтобы во сне увидеть суженого. В Шахунском р-не считали, что утром колодец необходимо разомкнуть до того, как кто-нибудь пойдет к нему за водой, иначе "черт привяжется и утащит". Возможно, черт здесь совместился с хозяином воды, он выходит ночью и до начала дня должен вернуться в свой локус. В Городецком р-не говорили, что если не отомкнуть вовремя колодец, то из колодца уйдет вода, то есть хозяин покинет свое место или накажет. В ряде мест области безотносительно к гаданию существовал запрет запирать колодец.
В большинстве вариантов произошло метонимическое замещение колодца частью воды из колодца. Замыкали в доме реальное ведро с водой: вешали замок на дужку или запирали замком дужки двух ведер, ключ клали под голову. Еще одна разновидность: замыкали ведро с водой, ключ клали под голову. Но еще в дополнение делали из лучин колодец, в него ставили стакан с водой. Вариант единственный, он отразил замену в обрядовой практике реального колодца, во-первых, ведром с водой, а во-вторых, его изображением, в котором в то же время сохраняется реальная вода.
Редкий вариант: из лучин делали колодец, ставили его под кровать, в него помещали блюдце с водой. Колодец обычно делали из лучин и щепок. Он мог быть из нескольких "венцов" ("из сорока лучин"), и в этом случае его помещали под кроватью или рядом с постелью. Чаще колодец был еще более абстрактным - состоял из четырех лучин, сложенных квадратом (то есть имел один "венец"), в этом случае его клали под подушку, вода отсутствовала совсем. Здесь произошло полное замещение реальных вещей их символами. Данный тип по частности употребления стоит на первом месте. Встретился единственный вариант, в котором колодец лепили из воска. Записан вариант гадания с замыканием колодца, где произошла замена сосуда с водой, а соответственно мотивации призыва: замыкали рукомойник, а звали суженого прийти умыться.
Таким образом, в нижегородской традиции представлены разные стадии трансформации гадания: замены реального колодца символическим изображением его (из щепы, воска) и метонимические замены содержимого колодца (вода в ведре, рукомойнике, блюдце). Своеобразная метонимическая замена колодца встречается в районах Поочья: там гадающая девушка откусывала щепочку от реального колодца и клала ее под подушку, так же призывая суженого прийти поить коня.
"Замыкание колодца" сопровождалось соответствующими приговорами-просьбами: "Суженый, ряженый, приходи ко мне в колодец за водой!", "...будешь коня поить, приходи ко мне ключа просить!", "Суженый, ряженый, приходи ко мне наряженный ключа просить, коня поить!", "...приходи коня поить, ведро просить!", "...поедешь в дорогу, приезжай ко мне за ведром коня поить!", "Молодец, молодец, приди, открой мне ведро с водой!"

Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) - писатель и публицист. По окончании Петербургского университета служил в Министерстве народного просвещения. Дебютировал как поэт и прозаик в середине 1840-х гг.; выделялись очерки, посвященные описанию родной Данилевскому Украины. Был знаком с Гоголем, которому отчасти подражал. После 1857 г. жил в своем имении в Харьковской губернии, много занимался народным просвещением. В повестях и романах описывал нравственный распад поместного дворянства накануне реформ ("Село Скоропановка"), массовое бегство крепостных в предреформенное время в Приазовье ("Беглые в Новороссии"). В 1870-е гг. служил в Главном управлении по делам печати, был редактором газеты "Правительственный вестник". В это время сосредоточился на исторической тематике; получил доступ к секретным архивным документам. Романы "Мирович" (1875), "Княжна Тараканова" (1883) и "Сожженная Москва" (1886) принесли Данилевскому широкую известность, в том числе и за границей, они переиздаются до сих пор. В 1879 г. объединил несколько своих повестей ("безгрешных сказок о привидениях, явлениях духов и прочей бесовщине") в цикл "Святочные вечера".

От автора:
В зиму 1879 года, во время господствовавшей в Царицыне «ветлянской чумы», в Петербурге была сильная паника, по поводу так названной тогда, открытой врачами «Прокофьевской чумы». В обществе ни о чем другом столько не говорили, как о чуме. В одном кружке, собиравшемся у милого, образованного старожила Петербурга, возникла мысль избрать, для развлечения себя иную тему разговоров, — а именно обязательное сообщение каждым из членов кружка, по очереди, фантастических рассказов, в роде тех, которые написал когда-то знаменитый Боккачио, во время бывшей в XIV веке «Флорентийской чумы». Осуществлению этой мысли способствовало то обстоятельство, что в упомянутом гостеприимном кружке собирались любители безгрешных сказок о привидениях, явлениях духов и прочей бесовщине, в роде старинных рассказов: «Вечера на Хопре», — «Пан Твардовский», — «Вечер на кавказских водах в 1824 году», и др. Общество было, таким образом, с фантастической подкладкой. Автору было поручено составление протоколов предпринятых бесед, из чего и составлены нижеприводимые святочные рассказы.

"Месяц тому назад, в конце масляной недели, я стоял с этим самым конем на набережной, у второго дома за сенатом. Там подъезд банка, коли изволите знать… Вот я стою, нет седоков; забился я в санки под полость и задремал. Было два или три часа по полуночи. Это я хорошо заметил, — слышно было, как на крепости били часы. Чувствую, кто-то толкает меня за плечо; высунул из-под полости голову, вижу: парадный подъезд банка отперт, на крыльце стоит высокий, в богатой шубе, теплой шапке и с красной ленточкой на шее, барин, из себя румяный и седой, а у санок — швейцар с фонарем. — Свободен? — спросил меня швейцар. — Свободен, — ответил я. — Барин сел в сани и сказал — На Волково кладбище. — Привез я его к ограде кладбища; барин вынул бумажник, бросил мне без торгу на полость новую рублевую бумажку и прошел в калитку ограды. — Прикажете ждать? — спросил я. — Завтра о ту же пору и там же будь у сената. — Я уехал, а на следующую ночь опять стоял на набережной у подъезда банка. И опять, в два часа ночи, засветился подъезд, вышел барин, и швейцар, его подсадил в сани. — Куда? — спрашиваю. — Туда же, на Волково. — Привез я и опять получил рубль… И так-то я возил этого барина месяц. Присматривался, куда он уходит на кладбище, — ничего не разобрал… Как только подъедет, дежурный сторож снимет шапку, отворит ему калитку и пропустит; барин войдет за ограду, пройдет малость по дороге к церкви… и вдруг — нет его! точно провалится между могил, или в глазах так зарябит, будто станут запорошены..."

Это случилось в прошлом, XVIII веке, в царствование Екатерины II. В большом великорусском селе скончался скоропостижно зажиточный, одинокий крестьянин, слывший за знахаря и упыря. «Беда», — стали толковать крестьяне: — «при жизни поедом всех ел; не даст покоя и после смерти». — Его положили в гроб, вынесли на ночь в церковь и выкопали для него яму на кладбище. Похороны ожидались «постные»: не только соседи жутко посматривали на опустевшую избу покойника, даже более храбрый церковный причт почесывался, собираясь его отпевать. А тут еще подошла непогода, затрещал мороз, загудела метель по задворкам и в соседнем, дремучем лесу. Первый из причта не выдержал, очевидно струсил, дьякон. Пришел к священнику, стал проситься, накануне похорон, в дальнее село, навестить умирающую тещу. — «Как же ты едешь? — уперся поп — кто же будет помогать при отпевании? нешто не знаешь, какая мошна? родичи чай вот как отблагодарят». — «Не могу, отче, ради Господа, отпусти».
Отпустил поп дьякона, остался с одним дьячком. Дьячок прозвонил до зари к заутренней, отпер церковь, вошел туда с попом и зажег свечи. Началась служба в пустой, холодной, старой церкви. Стужа ли замкнула все двери села, покойник ли пугал старух и стариков, только никто из прихожан не явился к заутренней.
Дьячок читает молитвы, напевает, пряча нос в шубейку, а сам, вторя священнику, возглашавшему из алтаря, все посматривает на мертвеца, лежавшего в гробу, под пеленой, среди церкви.
Заря еще не занималась. На дворе была непроглядная тьма. В окна похлестывал уносимый метелью снег, на колокольне что-то с ветром выло, и скрипели петли ставней и наружных дверей. Желтенькие, крохотные свечи чуть теплились у темных, древних образов.
И вдруг дьячку показалось, что убогий, потертый церковный покров шевельнулся на мертвеце. Причетник потер глаза, подумал: — «С нами крестная сила!»— и опять стал читать по книге. А глаза так и тянет снова посмотреть на средину темной, холодной церкви.
Не вытерпел дьячок, глянул и видит: у мертвеца шевелится борода, будто он дышит, уставился на царские двери.
— Батюшка! — сказал дьячок с клироса, остановясь читать: — у нас не ладно.
— Что там?
— Мертвец ожил, страшно мне.
— Полно, неразумный, молись о Господе! — ответил поп, продолжая службу.
Дьячок отвернулся, углубился в книгу. Долго ли он там читал, неизвестно. На дворе как будто стало светать.
— Ну, слава тебе, Боже, скоро крикнут петухи, — подумал дьячок в ту минуту, когда священник готовился стать в царских вратах, читая отпуск с заутренней.
Дьячок глянул опять на средину церкви, вскрикнул в ужасе не своим голосом и лишился чувств…
Он ясно перед тем увидал, как потом рассказывал всему селу, что мертвец поднялся на одре, опростал руки из-под могильного покрова, посидел чуточку в гробу и стал вставать — бледный, посинелый, с страшною, трясущеюся бородой. Священник испуганно и безмолвно глядел на него из алтаря. Мертвец, с распростертыми руками, раскрыв рот, шел прямо к попу…
Когда на дворе совсем рассвело и народ, спохватясь долго отсутствующего причта, вошел в церковь, — перед всеми предстала страшная картина.
Дьячок без памяти, с отнявшимся языком, лежал ниц у клироса. В царских вратах лежал навзничь бездыханный, с перегрызенным горлом, священник, а в гробу — неподвижный, бледный мертвец, с окровавленными губами и бородой.
Вопли и плач поднялись в селе. Убивалась попадья, чуть не умерла от горя и дьячиха. Но последнюю отлили водой; у дьячка вернулась речь, а с нею и память. Он все рассказал, как было.
— Упырь, людоед! — решили крестьяне миром: — это он загрыз батюшку. Не хоронить его на кладбище, а в лесу, и припечатать его не отпускной молитвой, а осиновым колом.
Отвезли знахаря-мертвеца в самую чащу леса, вырыли там другую яму, положили туда упыря и пробили его насквозь в грудь острым осиновым колом: теперь не будет портить сатана неповинных людей.
Священника похоронили с честью, попадью щедро одарили, а церковь начальство, за такой святотатственный казус, до новых распоряжений впредь, запечатало.
Остались прихожане без попа и без церкви. Ездили они, просили. Консистория все собиралась произвести следствие. Благочинный брал посильные приношения, обещал уладить дело, но церковь не отпечатывали. Крестьяне собирались писать прошение, но не знали, куда подать.
Дело случайно дошло до сведения Екатерины. Слушая доклад генерал-прокурора, кн. Вяземского, о разных происшествиях, она обратила внимание на случай с упырем.
— Что же ты думаешь об этом? — спросила императрица докладчика.
— Казус необычный, — ответил генерал-прокурор — он коренится в суевериях грубой черни.
— Хороши суеверия… перегрызенное горло! ведь священника-то тоже схоронили. Отложи, князь, это дело вон на тот ломберный стол и позови ко мне Степана Иваныча Шешковского… хоть сегодня же вечером, перед оперой…
Явился к императрице знаменитый сыщик, глава и двигатель тайной экспедиции, Шешковский.
— Что благоугодно премудрой монархине? — спросил тайный советник и владимирский кавалер, Степан Иванович, согнувшись у двери, с треуголом под мышкой и шпагой на боку.
— А вот, сударь, бумажка, прочти и скажи свое мнение.
Шешковский отошел с бумагой к окну, прочел ее и, подойдя к Екатерине, замер в ожидании ее решения.
— Ну, что? — спросила она: — любопытная история — поп, загрызенный мертвецом?
— Зело любопытная, — ответил сыщик — и где же, в храме!
— То-то в храме. И консистория, запечатав церковь, предлагает дело предать воле божьей, а прихожанам, освятив храм, поставить нового попа…
— Попущение Господне, за грехи, милосердая монархиня… Как иначе и быть! — произнес, набожно подняв глаза, Шешковский.
— Ну, а я — грешный человек! — думаю, что здесь иное! — сказала императрица и. взяв перо, написала резолюцию на докладе: «Ехать в то село особо-назначенному мною следователю и, тайно дознав истину, доложить лично мне».
Екатерина дала Шешковскому прочесть свое решение.
— Кого, ваше величество, изволите командировать? — спросил Степан Иваныч.
— Кому же, государь мой, и ехать, как не тебе? — ответила императрица: — держи все в секрете, как здесь, так и в губернии, — и все мне доподлинно своею особой разузнай.
Шешковский поклонился еще ниже.
— Великая монархиня! мое ли то дело? с бесами, прости, да с колдунами, я еще не ведался и не знаю с ними обихода… ведь они…
— Вот в том-то и дело, батюшка Степан Иваныч, что нынче век Дидерота и Руссо, а не царевны Софии и Никиты Пустосвята… Мне чудится, я предчувствую, убеждена, что здесь все всклепано на неповинных, хоть по твоему может и существующих бесов и упырей.
Шешковский, с именным повелением Екатерины в кармане, переодевшись беcпоместным дворянином, полетел с небольшою поклажей по назначению.
В губернии он оставил чемодан, с запасною форменною одеждой, на постоялом в уездном городке; сам переоделся вновь в скуфейку и рясу странника и пошел по пути к указанному селу. Верст за двадцать до него, — то было уж второе лето после события с священником и упырем, — его догнал обоз с хлебом.
— Куда едете?
— В Овиново; а тебя Господь куда несет?
— В Соловки.
— Далекий путь, спаси тебя Боже, — чай притомился?
— Уж так-то, православные, ноженьки отбил.
— Ну, садись, подвезем.
Подвезли извозчики до Овинова, а за ним было Свиблово, то самое село, где случилась история в церкви. Везут странника мужики и толкуют о свибловских: всех знают, всех хвалят, мужики добрые, не раз хлебом у них торговали. — Что же, храм божий есть у них? — Нету-ти, закрыли из-за Господней немилости, благочинный скоро обещает открыть, да дорожится. — Кто же будет попом? — Два дьякона ищут, ихний и овиновский. — Кого же хочет мир? — Овиновского, подобрее будет; ихний злюка и с женой живет не в ладах. Вон и его хата, на выгоне, под лесом, — выселился за реку — держит огород.
Странник встал у околицы, поблагодарил извозчиков, выждал вечера и зашел к дьякону. Хозяина не было дома, дьяконица пустила его в избу. Ночью странник расхворался. Лежит на палатях, охает, не может дальше идти. Возвратился дьякон, обругал жену: пускаешь всякую сволочь, еще помрет, придется на свой счет хоронить. Услышал эти речи странник, подозвал дьякона, отдал ему бедную свою кису, просит молиться за него, а неодужает — схоронить по христианскому обряду. Принял дьякон убогую суму богомольца, говорит: ну, лежи, авось еще встанешь. День лежал больной, два слова не выговорит, только охает потихоньку. Забыл о нем дьякон, возвратился раз ночью с огорода и сцепился с женой, — ну ругаться и корить друг друга. — Да ты что? говорит дьяконица: ты убийца, злодей. — Какой я убийца, сякая ты, такая! я слуга Божий, второй на клиросе чин… а поможет благочинный, буду и первым! — Убийца, ты перегрыз горло попу… сам признавался…
Далее странник ничего не мог расслышать. Хозяева вцепились друг в друга и подняли такую свалку, что хоть вон неси святых. К утру все угомонилось, затихло. Странник днем объявил, что ему лучше, поблагодарил за хлеб-соль и пошел далее…
Возвратясь в город, он явился к воеводе, прося о себе доложить. Ему ответили, что его высокородие изволит кушать пунш и принять не может. Странник потребовал непромедлительного приема.
Его ввели к воеводе, восседавшему у самовара за пуншем.
— Кто ты, сякой, такой, и как смел беспокоить меня?
Странник вынул и показал именной указ императрицы.
В тот же день в Свиблово поскакала драгунская команда. К воеводе привезли дьякона, дьяконицу и дьячка.
Дьякон не узнал сперва в ассистенте воеводы гостившего у него странника. Шешковский облекся в форменный кафтан и во все регалии. Дьякон на допросе заперся во всем; долго его не выдавала и дьяконица. Но когда Шешковский назвал им себя и объявил дьяконице, что, хотя пытка более не практикуется, он, на свой страх и по личному убеждению, имеет нечто употребить, и велел принести это «нечто», то есть изрядную плеть, веревку и хомут, и напомнил ей слышанное странником, — баба все раскрыла: как дьякон, по злобе на попа, вместо поездки к теще, переждал в лесу, проник в церковь, лег в гроб, а мертвеца спрятал в складках пелены под одром, напугал дьячка и задушил, загрыз священника, а мертвецу выпачкал кровью рот и бороду и скрылся.
— Что скажешь на сию улику твоей жены? — спросил Шешковский.
Дьякон молчал.
— А ну, ваше высокородие, — подмигнул Степан Иванович воеводе.
Двери растворились: в соседней комнате к потолку был приправлен хомут и стоял «нарочито внушительного вида» добрый драгун с тройчатой плетью.
Дьякон упал в ноги Шешковскому и во всем покаялся.
Его осудили, наказали через палача в Свиблове и сослали в Сибирь. Церковь отпечатали, овиновского дьякона, женив предварительно на дочери загрызенного священника, посвятили в настоятели свибловского прихода. Местного благочинного расстригли и сослали на покаяние в Соловки.
— Ну, что, не я ли тебе говорила? — произнесла Екатерина, встретив Шешковскаго: — а ты, да и ты — предать воле Божьей, казус от суеверия грубой толпы. Мертвец-убийца! ну, может ли двигаться, а кольми паче еще злодействовать покойник, мертвец?
— Так, великая монархиня, так, мудрая и милостивая к нам мать! — ответил, низко кланяясь, Шешковский: — ты всех прозорливее, всех умней.
Он еще что-то говорил. Екатерина стала перебирать очередные бумаги, его не слушая. Грустная и презрительная улыбка играла на ее отуманившемся лице…
***
В начале шестидесятых годов, — сказала одна из наших собеседниц: — в Петербурге умерла старушка, моя родственница, тяжело хворавшая уже несколько времени. Сестра моей родственницы, жившая на другом конце города и уже дня два не видавшая ее, вспомнила о ней в ту минуту, когда ложилась спать. Решив на утро навестить больную сестру, она потушила свечу и уж начала засыпать.
Вдруг видит, при свете теплившейся лампады, что из-за ширмы, стоявшей перед ее кроватью, выглядывает голова ее сестры.
Эту голову, это лицо сестры моя родственница видела совершенно отчетливо и тотчас ее окликнула, удивляясь ее столь позднему, при нездоровьи, посещению.
Ответа, однако, не последовало, и голова, высунувшись из-за ширмы, через несколько секунд исчезла…
Полагая, что такой поздний и поспешный заезд вызван каким-нибудь чрезвычайным происшествием в семье больной сестры, моя родственница вскочила с постели, вышла за ширму, но ни там, ни в других комнатах никого не было…
Дама, о которой я говорю, была женщина очень образованная, вовсе не суеверная и отличалась скорее недостатком, чем избытком впечатлительности и воображения.
После первого впечатления от таинственного заезда больной сестры, она старалась себе объяснить этот случай сном, предполагая, что сестра ей пригрезилась, под влиянием беспокойной, предсонной думы о ней.
Она не разбудила никого, снова легла в постель и спокойно проспала остальную часть ночи.
Но каково же было ее удивление, когда рано утром ее разбудили роковым известием, что ее сестра умерла в ту ночь и, как оказалось, в тот самый час, когда она видела ее лицо, выглянувшее из-за ширмы!..
-
— Другой случай был в Тифлисе и с вашею покорною слугой. Я тогда была девочкой лет шести-семи. Приехала я в Тифлис с матерью, старшею сестрой, слугою и горничной. Мы остановились во втором этаже тамошней известной гостиницы; отвели нам несколько комнат с балконом на улицу. В первую же ночь, проведенную нами на кое-как устроенных постелях, среди раскрытых чемоданов и сундуков, случилось событие, сильно напугавшее меня.
Я спала на одной кровати с сестрой, девушкой лет семнадцати. Помню, что меня разбудил сдержанный, но тревожный разговор горничной с сестрой.
— Ах, барышня, не могу глаз сомкнуть, — говорила горничная — на балконе ходит что-то страшное, рогатое… Еще с вечера нижние жильцы уверяли, что оно ночью непременно заглядывает в окно…
— Да где-ж оно, где? — шептала в ужасе сестра.
— Постойте, слышите? топчется по балкону ногами… слышите? вот опять шаги, подходит..
— Да откуда же подходит? балкон высоко над землей.
— Ай! — вскрикнула моя сестра, упав на подушку: — рога, рога…
Как я ни была мала и труслива, я подняла голову из-за дрожавшей сестры, взглянула и обмерла: с надворья, в бледных сумерках, ясно обозначилось нечто косматое, с рогами, приникшее к окну и будто смотревшее, что делается в комнате. Я также упала носом в подушку и ну — плакать.
Проснулась матушка, разбудили лакея. Едва нашли ключ, отдали его лакею и тот из соседней комнаты, имевшей также выход на балкон, отпер стеклянную дверь, вышел наружу, осмотрел балкон: там ничего не было.
Но мы, т.-е. я с сестрой и горничная, отлично видели привидение — косматое, страшное и с рогами.
Ночь провели без сна. Наутро давай соображать, что бы это было? Слуга ходил к хозяевам, к нижним жильцам, которые перед нами стояли наверху, в наших комнатах, и перешли вниз, из-за того же привидения. Он расспрашивал их, но ничего не добился. Хозяева уверяли, что это пустяки, что нам так показалось. Других свободных комнат не было, и мы поневоле остались в тех же, но приняли меры осторожности. Ключ от балконной двери матушка положила себе под подушку, чтоб иметь его всегда наготове. Осмотрели тщательно балкон, висевший над улицей, — оказалось, что к нему даже не подходила водосточная труба, — осмотрели все смежные двери, окна, комнаты, и легли спать.
Слуга заперся от корридора гостиницы, мы заперлись от комнаты, где спал слуга. Горничная взлезла на высокую лежанку, за печью, обставилась еще стульями. Поговорив немного, мы погасили свечи и уснули…
И опять слышим топот. Я очнулась первая, взглянула в направлении окон и взвизгнула не своим голосом. Все вскочили, дрожим от ужаса: по балкону снова ходит чудище; длинные, как на рисунках о страшном суде, загнутые над мохнатым лбом, бесовские рога шевелятся за окном, и два глаза пристально смотрят сквозь стекло в комнату.
Слуга также проснулся.
— Барыня, ключ, скорее ключ! — шептал он за дверью.
Мы подали ему ключ.
Он изловчился, быстро отпер дверь, — с балкона на крышу дома, бывшую над ним невысоко, спрыгнуло что-то мохнатое, легкое, как ветер…
Утром слуга добился, в чем дело.
Оказалось, что этот страшный тифлисский призрак был козел; он являлся с соседнего двора, сеновал которого был на склоне горы, как раз в уровень с крышей гостиницы. Покушав сена, козел имел обычай вскакивать в слуховое окно сеновала и странствовать по окрестным крышам, крыльцам и балконам. Перед тем в наших комнатах, — до нас и нижних жильцов, — долго жил какой-то одинокий постоялец. Он имел обычай пить по ночам чай у окна и, заметив спрыгнувшего с крыши на балкон козла, давал ему сухарей и молока. Козел привык к нему и каждую ночь получал свою порцию. А когда этот жилец уехал, козел, продолжая свои посещения, сперва напугал и заставил втихомолку спуститься вниз жильцов, занимавших наши комнаты, а потом напугал и нас…
-
В Николаеве стояли в небольшом, одноэтажном домике, два офицера. Сидели они вечером, однажды, у окна. Была зима. Светил полный месяц. Беседа приятелей смолкла, они задумались, куря папиросы. Вдруг слышат, с надворья кто-то стукнул в наружную раму… раз, другой и третий. Переглянулись они, ждут. Минуты три спустя, опять незримая рука постучала в окно. Один из них выбежал на крыльцо, обошел угол дома, — никого нет.
Дом был на краю города и выходил на обширный, ярко-освещенный луною пустырь. Потолковали приятели и решили, что это им так показалось, или что дрожало от движения воздуха стекло старой двойной рамы, — хотя ночь была тихая, без малейшего ветра. На вторую ночь повторилась та же история, на третью снова. Это вывело офицеров из терпения. Осмотрев днем окрестные дворы, овраги и площадь, они решились выследить, что это за чудо? — Ночью один сел с папироскою у окна, другой, одевшись в шубу, спрятался в тени у соседнего забора. Долго ли сидел он — последний не помнил, — только опять раздался стук, явственное дребезжание наружной оконной рамы. Стороживший под забором офицер бросился к дому, — из-под оконного притолка выскочила какая-то тень… Ночь на этот раз была несколько мглистая; месяц то и дело прятался в налетавшие облака. Тень кинулась бежать по площади; офицер за нею, — далее, далее, — вот-вот настигает. Добежали они до какого-то оврага. У оврага — стоит запряженный в сани конь. Тень бросилась в сани, офицер ее за полу и тоже в сани. Лошадь помчалась. — Зачем ты нас пугал? — спрашивает офицер. — Тень молчит. — Говори, говори! — пристал офицер, теребя незнакомого и стараясь вырвать у него вожжи… Но сани нечаянно, или благодаря вознице, раскатились, и офицер вывалился, среди пустынного, занесенного снегом взгорья. Он едва нашел дорогу и возвратился домой к утру, с трудом выбравшись из оврагов, куда его завезла незнакомая, ускользнувшая от него тень.
***
Это было лет тридцать назад. В одной из наших южных губерний проживал весьма даровитый, ретивый и всеми любимый исправник. Тогда исправники служили по выборам из местных дворян-помещиков. Назовем его Подкованцев. Он был из бедных, мелкопоместных дворян, поместья не имел, а владел небольшим домом и огородом на краю уездного города, где жил. Его жена — болезненная, кроткая женщина, расстроила в конец свое здоровье, ухаживая за кучею детей. Муж и жена мечтали об одном: купить с аукциона родовое, небольшое имение, которое вот-вот должно было продаваться с публичных торгов, за долг в казну родных исправника. Жена, после смерти бабки, получила небольшой капиталец; но его далеко не хватало на выкуп этого имения. Подкованцевы ожидали наступления срока торгов и придумывали, откуда бы взять недостающую сумму для покупки имения; оно было еще южнее, в лесистой местности, у низовьев Днепра. Исправник, как все это знали, взяток не брал. Откупщик, имевший к нему множество дел, решил подъехать, без ведома мужа, с предложением крупной благодарности — его жене. В том году в губернии, о которой идет речь, появилась смелая и ловко-организованная шайка разбойников. В губернском правлении считали ее в количестве до восьмидесяти человек и не знали, что делать, чтобы ее переловить. Были сведения, что шайка делится на особые кучки; что ее члены в обычное время мирно проживают в разных местах губернии, в виде крестьян, шинкарей, мелких торговцев, псаломщиков, сгонщиков скота и нищих, и собираются в ватаги, когда задумывается и решается какое-либо особенно выгодное и ловкое предприятие. Главою всей шайки этих грабителей, конокрадов и разбойников больших и проселочных дорог считался некий Березовский. Кто он был? Никто этого не знал и в действительности его не видел. След шайки, по некоторым, особенно смелым грабежам, со взломом и всякими насилиями, показался в уезде, где служил Подкованцев. Исправник думал-думал и, глядя на жену, незадолго перед тем как-то особенно повеселевшую, сказал ей: — еду к губернатору, попрошу особых полномочий, выговорю себе вперед, на случай успеха, хорошее вознаграждение и изловлю Березовского; если казна расщедрится, да и купцы, не раз ограбленные, сложатся, то заполучим добрый куш… пожалуй, купим и имение. — Да, не мешает, — ответила жена — еще не хватает… на торгах могут наддать цену… — Сказано-сделано. Подкованцев съездил к начальству. Его знали за искусного и умного деятеля; дали ему нужные полномочия и различные указания, и он стал работать. Были пойманы человек пять-шесть из шайки, потом еще двое. Один из пойманных выдал главную нить. Были указаны притоны, места сборов. Исправник обомлел от восторга. В ближайшую ночь — это было летом — он, верстах в двадцати, надеялся наконец живьем захватить самого Березовского… Дело шло о выдаче сообщником начальника шайки, на любовном свидании у какой-то вдовы-казачки. Едва стемнело, исправник уложил в карманы по пистолету, наскоро простился с женою, сказав — «ну, теперь жди с победой! со щитом или на щите! имение наше!» — и укатил. Прошел час, другой; уездный городишко стих; предместье, где был двор исправника, погрузилось в сон. Подкованцева уложила детей, отпустила прислугу ужинать и, замирая от волнения, села с картами раскладывать пасьянс. Прислуга долго не возвращалась. — «Как барина нет, вечно перепьются — засидятся в кухне!» — подумала она, прислушиваясь к запоздалым подводам, еще тянувшимся со скрипом из-под моста в город, мимо их ворот. Она даже подошла к окну и приложив лицо к оконной раме, взглянула в темноту. Сторож был, очевидно, в исправности, ворота на запоре. Вдруг ей послышался стук в ворота. — Неужели подъехал уже муж? как она не слышала колокольчика? — Опять легкий стук. Видно, сторож заснул. Подкованцева бросилась в девичыо, хотела оттуда крикнуть на кухню, — в зале послышались шаги. — Исправничиха стремглав кинулась туда. Перед нею стояли два незнакомых мужчины. Извиняясь за поздний заезд, они представились хозяйке. Это были два смиренные помещика соседнего уезда. По их словам, они имели экстренное дело к исправнику. — Мужа нет, — сказала хозяйка. — Мы знаем — ответили гости — но дело спешное; не позволите ли подождать? — Исправничиха подумала — лучше пусть посторонние перебудут здесь, чем так тревожиться одной, — и пригласила приезжих садиться. Явилась между тем служанка. Она подала чай. — Нализалась! — подумала, глядя на ее пошатывание, хозяйка — ну, после поговорим! — Вечер кончился в разговорах. Беседовали о местных и столичных новостях. Один из гостей уходил осведомляться о своем экипаже, о лошадях. Еще поговорили. Был уже второй час ночи. У Подкованцевой давно слипались глаза, и она украдкой позевывала. — Не хотите ли у нас переночевать? — сказала она, поглядывая, куда, опять запропастилась горничная? — Гости встали, прощаясь. Из передней выглянуло третье лицо — слуга гостей. — «Видите ли, сударыня, — сказал один из гостей, увидев своего слугу — вы не беспокойтесь, не тревожьтесь, — продолжал он, подойдя к руке хозяйки: — благодарим за внимание, но оставаться у вас на ночлег мы не можем, переночуем в другом месте… а дело-то вот в чем… Я — Березовский…»

Можете себе представить изумление и испуг Подкованцевой. Барыня чуть не упала в обморок. Ее поддержали. — «Успокойтесь, — сказал ей Березовский — жизнь ваша и вашей семьи в безопасности; вы исполните только беспрекословно наше желание. Ваша дворня опоена сонными каплями; не кричите, не поднимайте шума… Вот вам свеча, держите ее и ведите нас в вашу спальню. Там, под кроватью, у вас шкатулка, а в шкатулке четырнадцать тысяч; десять из них — ваше наследство от бабки, а четыре… кажется, вам их дал откупщик Себыкин, в надежде через вас уговорить вашего мужа погасить дело о насильственной смерти еврея-шинкаря. Вы могли бы смело взять эти деньги; еврея… по ошибке… придушил не Себыкин, а мы… за один донос. Пожалуйте, идем… да держите свечу; она падает у вас…» Подкованцева, чуть жива от ужаса, провела грабителей в спальню, где мирно почивали ее дети, и выдала заветную шкатулку. Березовский весьма вежливо поблагодарил, еще раз попросил не тревожиться по пусту, беречь себя, и ночные гости, выехав со двора, умчались. Подкованцева, рыдая, упала перед киотом. Грабители проскакали верст семь, своротили с большой дороги в овраг, проехали оврагом версты две и направились к уединенной корчме, стоявшей на перекрестке двух проселков, у леса. Корчмарь-еврей впустил их в чистую жилую избу. Грабители зажгли свечу, заперли и стали считать и делить деньги. Вдруг на большой дороге раздался заливистый, знакомый им звон колокольчика… Березовский прислушался и мигом погасил огонь. Прошло несколько минут. Колокольчик стал затихать; путники по большой дороге, очевидно, проехали далее. Но едва грабители хотели вновь зажечь свечу и кончить дележ, у корчмы раздался стук колес и храп остановленных лошадей. Долго стучались приезжие. Шинкарь прикинулся спящим, наконец отпер ворота. В избу вошел высокий, молодцеватый Подкованцев. Подъехав с подвязанным колокольчиком, он вынул спички и зажег стоявшую на столе свечу. Гости также притворились спящими. На вопрос: кто это? — струсивший еврей ответил — проезжие помещики. — Знаешь их? — Почем знать! — Буди их. — Еврей стал толкать гостей. Те встали. Начался спрос: кто вы, откуда, куда едете? Те вломились в амбицию, жалуясь на беспокойство и уверяя, что спали давно. — А зачем же вы вдруг погасили свечу, едва заслышали мой колокольчик? Я исправник! — Знаем, — сказали гости — что же вам нужно? — Ваши паспорта, господа. — Один из гостей вынул дворянское свидетельство. — «Здесь прописано имя и фамилия помещика NN, — произнес исправник: — а я его лично знаю, вы самозванец, — и потому, господа, шутки в сторону, прямо отвечайте, кто вы? Изба окружена сотскими; оставь нас, уйди!» — обратился Подкованцев к корчмарю. Тот вышел. Исправник сказал — отвечайте, кто из вас Березовский? признавайтесь, вам спасения нет. — Он вынул пистолеты и стал у дверей. Оба грабителя были щуплые, худощавые, невзрачные на вид. Подкованцев мог кулаком положить обоих на месте. Березовский взглянул на товарища, назвал себя и стал торговаться. Сошлись на четырех тысячах — сумма, которой именно не доставало исправнику до восемнадцати тысяч, на выкуп родовой деревеньки. Получив и со вздохом пересчитав деньги, он отпустил мнимых помещиков и, когда те уехали, сказал сотским: ну, ребята, можете расходиться, и здесь не удалось, — и направился домой. Он радостно объявил жене: — поздравь, сейчас накрыл Березовского, вот и деньги, — теперь наше дело в шляпе! — Как? — вскрикнула жена: — так и шкатулку отбил? — Какую? Никакой шкатулки у них не было! — Та рассказала, в чем дело. Едва Подкованцев сознался ей, какую дурацкую штуку с ним сыграл ловкий разбойник, исправничиха вскрикнула не своим голосом и грохнулась на пол… Муж бросился приводить ее в чувство; она была недвижима. Позвали уездного врача — горького пьяницу; тот повозился над нею, давал ей нюхать спирт, тер ей руки и ноги, подносил свечу к глазам, зеркало к губам и, наконец, объявил, что она умерла, вероятно от разрыва сердца, которым, по его мнению, она страдала. Подкованцеву обмыли, одели, положили на стол, и растерянный, измученный муж подумал — ну, мертвой не оживить; надо думать о живых, о детях! — велел запрягать лучшую свою тройку и снова бросился искать Березовскаго. Один из сотских, бывших у корчмы, догадался, что оттуда мог быть выпущен, пожалуй, по ошибке, сам Березовский, решил его выследить и, загнав лошадь, возвратился к обеду и объявил, что след заподозренного им Березовского направился к местечку А**, лежавшему невдалеке, у Днепра. Туда и понесся рассвирепевший исправник. Подкованцеву, между тем, вынесли в церковь на соседнее кладбище. Забулдыга псаломщик, дьяконский сын, изгнанный за пьянство и буйство из бурсы, был позван читать над покойницею псалтырь. — Не стану томить вас подробностями… Подкованцева оказалась в летаргическом обмороке — все слышала, чувствовала, но не могла очнуться, не могла встать. Ночью в церкви, среди чтения псалтыря, ей померещился стук в церковное окно. Чтец остановился, поднял оконницу. — Что тебе? — спросил он. — Пан пришлет, ранком, за казною; где ты ее зарыл? — Кому нужно? — спросил чтец. — Рыжего прислали: он и отроет. — А я? — Велено тебе читать, а он будто за картошкой на огород… говори же скорее. — Под вербою, в грядке луку зарыл, — ответил псаломщик. — Под какою? — У самой речки… Да ты скажи Рыжему, чтоб меня переменил; есть хочется и выпить бы. — Ну, скажу; ты однако не уходи, коли не пришлют другаго. — Прошел час. Псаломщик, очевидно, не вынес голода и жажды, погасил свечу и ворча сквозь зубы ушел и замкнул за собою церковную дверь. Подкованцева вылезла из гроба и, не помня себя от волнения, бросилась к городу. На дороге ее обогнал какой-то поселянин, на повозке, с мешками. Она его окликнула и доехала с ним к приятельнице, подруге по пансиону, жене аптекаря. Там она, через силу, рассказала второпях в чем дело. Аптекарша позвала мужа. Подкованцева была едва жива и все твердила: «скорее, скорее, берите заступ, молю вас, ройте!» — Аптекарь, честный, сердобольный немец, дал ей успокоительных капель, уложил ее в постель и поспешил, по ее указанию, на огород дьякона, где под указанной вербой, при помощи полицейских, и была найдена в целости шкатулка Подкованцевой. Березовский, как после оказалось, выпущенный из корчмы, где с товарищем начал было делить деньги, решился, впредь до более спокойного часа, спрятать шкатулку в самом городе, через псаломщика, состоявшего в шайке грабителей в качестве укрывателя награбленных вещей, а Рыжий, через которого он с пути прислал новую отмену своего приказа, был городской лавочник, исполнявший при шайке обязанность рассыльного и вестового. Шкатулку аптекарь успел выкопать ранее, чем Рыжий и его пособники, ждавшие, пока стихнет возня во дворе дьякона, успели ее перенести в иное место. В ту же ночь были арестованы: псаломщик — в кабаке, Рыжий — в квартире, при своей лавочке, а Березовский — на другой день, в местечке А**. Подкованцев убедился, что тарантас грабителей не въезжал в местечко, но что туда въехал, на возу с арбузами и дынями, человек, похожий на Березовского, в крестьянской свите и поярковой шляпе, очевидно, успев уже где-то сбыть и свой тарантас, и лошадей, и одежду помещика. «Где тут хорошая шинкарка?» — лихо спросил исправник, тоже переодетый, первого встречного обывателя местечка. Тот указал ему дальний двор. Оставя лошадей у околицы и зная сибаритские обычаи грабителя, Подкованцев вошел молодцем в шинок, пошутил с смазливой, румяною бабой-шинкаркой, потребовал корчик перцовки, выпил его, бросил на прилавок серебряный талер, и, утирая усы, козырем посмотрел на хозяйку. — «Ну, ночка была! — сказал он — заработали! а где сват?» — Шинкарка налила еще корчик водки. — «Где сват? пока вернется, пеки яичницу, жарь гуся! — произнес гость — надо справить магарычи»… — Шинкарка молча выглянула в окно на Днепр. «Знаю, купается, шельма — чистун!» — сказал гость и, бросив другой талер на прилавок, вышел на реку. Там он тотчас узнал в воде, среди пархатых, местных купальщиков, серые, наигранные глаза и острую мордочку Березовского. Последний также в подошедшем рослом, запыленном мещанине узнал своего врага — исправника и, будто продолжая купаться, пока его преследователь раздевался, шибко поплыл на другой бок Днепра, в кусты… Но к берегу от околицы уже подъезжала тройка исправника, с понятыми. Подкованцев поймал Березовского в воде за ногу, когда тот уже был готов ускользнуть в зеленые, безбрежные плавни за рекой. — К зиме Подкованцев купил задуманную деревню. Поймав Березовского, он все рассказал губернатору; деньги, поднесенные его жене, как потом уверяли, возвратил через начальство откупщику, а купцы, в благодарность за избавление от Березовского, сложились и предложили Подкованцеву, под вексель, недостающие для покупки деньги. Они по векселю, разумеется, не думали с него требовать долга. То были, говорят, иные времена и нравы; во всяком случае — фабула о бескорыстном полицейском чине в то время была возможна… Перед выходом в отставку, когда имение куплено уже было и семья Подкованцева там проживала, он сам навестил Березовского в губернской тюрьме. Свидание происходило при смотрителе острога. «Скажи, братец, как это ты пронюхал, что я уехал тебя искать, — спросил Подкованцев разбойника — а главное, как ты узнал, что у меня в шкатулке такая-то именно сумма?» — Никто сам по себе ничего! — ответил со вздохом Березовский, оправляя на себе кандалы — все в пособниках! — «Да кто же тебе помогал у меня-то? в моем-то исправницком доме?» — Бабы, ваше благородие, все оне; я перед тем две ночи ночевал у вас же, во дворе, одну в саду, а другую в такой это коморочке, около детской. — И нож был с тобою? — спросил исправник. — А уже как же это нам, мужчинам, без бритвы-то? — усмехнулся недавний душегуб.


В сборнике публикуются рассказы и повести русских писателей XIX–XX вв. — А. А. Бестужева-Марлинского, В. И. Даля, Д. В. Григоровича, А. П. Чехова, И. А. Бунина, В. В. Набокова и др., объединенные темой Святок. Н. С. Лесков дал одно из самых известных определений святочного рассказа: от него «непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец — чтобы он оканчивался непременно весело… он должен быть истинное происшествие!». И вместе с тем «пестрота» сюжетной и философской наполненности святочных рассказов свидетельствуют об отсутствии строгих канонов: произведения, включенные в данное издание, демонстрируют разнообразие авторских подходов к святочной тематике.

Картины хоррор-художников – это не только лужи крови и отвратительные рожи ужасных демонов – мутантов с секирами в руках и кишками жертв, намотанных через плечо. Есть очень сильные средства выражения, которые заставят нас содрагнуться и без всей этой пошлятины. И это настоящее мастерство художника жанра ужасов и темного искусства – заставить нас бояться не какого – то мифического животного, а самих себя. Ведь страшнее существа, чем человек нет на земле. Бояться надо живых, а не мертвых. Об этом серия страшных картин польского художника Гжегож Морицински(Grzegorz Moryciński) под названием “Демоны”(“The Demons”). Его рисунки – это не современное видение жанра ужасов, это отправление зрителей к родоночальникам хоррора, таким как Эдгар Аллан По. Уж они то знали, что такое по – настоящему страшно.
Серия «Демоны» включает в себя пятьдесят рисунков, сделанных в период между 2001 и 2006 годах известным художником Гжегожем Морицински(Grzegorz Moryciński).
Гжегож Морицински(Grzegorz Moryciński) родился 7 ноября 1936 года в Августов, на северо-востоке Польши. Выпускник Варшавской Академии изящных искусств. Он часто путешествовал по Франции, Италии, Англии, Швеции, США и Австралии в поисках вдохновения и новых впечатлений, изучал старое искусство, собранное в музеях, и в то же время внимательно следил за жизнью, которая происходила на улицах. Moryciński картин, в связанном с текущим метафорического искусства, высоко ценят не только из-за проблем которые оно поднимает, но и из за их художественной ценности и за мастерство исполения. Его работы демонстрировались на многочисленных выставках в Польше и за границей: Лондон, Дюссельдорф, Рим, Брюссель, и Мельбурн. Он был лауреатом многих премий и наград за достижения в искусстве. Его работы можно найти во многих музейных коллекциях: Национальные музеи в Варшаве, Кракове и Щецине, Музей современного искусства в Радоме, Архиепископский музей в Варшаве, а также во многих частных коллекциях в Польше и за рубежом: Австрии, Великобритании, Германии , Франции, Бельгии, Голландии, Швеции, Испании, США, Японии, Венесуэлы и Канады.
При очень скромных художественных средствах(несколько оттенков обычной пастели), в своей страшной серии “Демоны”, Гжегож Морцински поймал эффекты, которые при яркой выразительности вызывают у зрителя чувство страха и дрожи. Художник заставляет зрителя задуматься о том, что лежит в самых темных и самых укромных уголках человеческой души. И то, что мы, слишком социализировавшиеся, не имеем возможности иногда выпускать их из своей головы, является огромной проблемой.©


Яцек Мальчевский ( 15 июля 1854, Радом — 8 октября 1929, Краков) — польский художник, представитель модернизма и символизма в живописи.
Яцек Мальчевский родился в бедной семье, получил домашнее образование. В 1867 году уехал в имение своего дяди, где прожил несколько лет. В 1871 году переезжает в Краков, где учится в гимназии и посещает занятия в местной Школе изящных искусств (позднее — краковская Академия). Преподавал Мальчевскому художник Ян Матейко, убедивший талантливого юношу поступить на курс живописи, продолжением которого стала учёба в парижской Школе изящных искусств. После возвращения на родину Я.Мальчевский — профессор краковской Академии (в 1896—1900 и в 1912—1921 годах). Художник много путешествовал, посетил Германию, Австрию, Италию, Францию, Грецию, Турцию. В 1897 году вступает в краковский союз художников.
Умер 8 октября 1929 года в Кракове и был похоронен в крипте заслуженных в церкви святого Станислава.
Вначале Мальчевский рисует преимущественно пейзажи, портреты и картины на историческую тематику в стиле романтизма, преимущественно в тёмных тонах. Находился под влиянием творчества художника Артура Гротгера. В 1890 году заинтересовался символизмом, краски на его полотнах светлеют и становятся более «живыми». Исторические работы Я.Мальчевского ориентированы в первую очередь на освещение трагической судьбы его родины, однако художник обращается и к автобиографической и символической темам. Мастер написал ряд автопортретов в различных облачениях (как художник, как рыцарь и пр.). Патриот Польши, Мальчевский своим «Польским Гамлетом» создал образ Польши со связанными руками.

Рубеж XIX в. с его ожиданиями конца света и предчувствиями грядущих катастроф вывел на особый уровень в европейской культуре тему Смерти. В мировоззрении польских художников, подпитываемом литературными собратьями, особенно С. Пшибышевским, этот мотив упал на благодатную почву. В творчестве Мальчевского тема финала жизни занимает одно из главных мест. Серия картин, связанных с образом Танатос, начинает обрисовываться в карандашных эскизах в 1895 г. Через три года появляется картина «Танатос I» (1898, х. м., 124х74, Национальный музей, Познань), в которой бог Смерти приобретает специфические черты, поскольку в античной мифологии это брат-близнец Гипноса, безжалостный, с железным сердцем, ненавистный даже богам, изображаемый юношей с крыльями и погашенным факелом в руке.

Здесь же мы видим стоящую в полный рост женоподобную фигуру с лицом юноши в какой-то фантастической экипировке, напоминающей крылья. Однозначность трактовки образа подкрепляется спокойным размеренным действием — затачиванием косы. На заднем плане от сельского дома, имеющего классицистскую архитектурную деталь — светлый фронтон с колоннами и высокими ступенями, символизирующими ворота на границе Высшего и Земного миров, по-стариковски спешит, накидывая шинель на плечи, пожилой мужчина. Это воспоминания 44-летнего художника об отце, которого он потерял в 14 лет. В «Танатос I» уже сформировано отношение Мальчевского к финальному акту бытия как к избавлению от жизненных тягот. Таким же спокойствием, с пониманием смерти как естественного этапа жизни, пронизана другая картина — «Смерть 1» (1902, х. м., 98х75, Национальный музей, Варшава).

Это как бы сюжетное продолжение предыдущей композиции. Здесь Танатос закрывает глаза покорно склонившемуся перед ней старому человеку, молитвенно скрестившему пальцы. ©


Мариан Вавженецкий - польский художник, писатель, ученый, археолог, антрополог, исследовавший древнеславянскую культуру, считается одним из вдохновителей возрождения древнеславянского язычества в Польше.
Вавженецкий слыл за эксцентрика и яркого индивидуалиста. Принимая телесность как основное достоинство существования, Мариан доказывал, что тело является необходимым элементом духовной экзистенции человека и не представляет оппозицию по отношению к артистической культуре, а является её природным дополнением.
Опираясь на эту идею и пользуясь стилистикой символизма он создавал насыщенные эротизмом и жестокостью виденья праславянского и средневекового мира (часто сюжетом его картин были истязаемые колдуньи). На своих полотнах художник создавал мир, пронизанный нарастающим испугом перед женственностью, женщина была часто изображена жертвой на алтаре, символически изображая высшее предназначение женщины - рождать новую жизнь, отрицая смерть.



Болеслав Бегас (Bolesław Biegas) - польский скульптор, родился 29 марта 1877 г. , в Koziczynie вблизи Цеханув, умер 30 сентября 1954 г. , в Париже ).
Родился в бедной крестьянской семье. Рано осиротев, он пас скот, был помощником плотника, учеником резчика по дереву в Варшаве.
Поворотным моментом в его жизни пришел был 1896 г. , когда его скульптурами из глины заинтересовался доктор из Цеханува Фрэнсис Rajkowski, он взял его к себе, помогая совершенствовать работу над скульптурами, а также обучая чтению и письму. Вдохновленный Фрэнсисом Rajkowski, Бегас создал серию скульптур на тему сельской жизни в Цеханув. Эти скульптуры, наряду с другими работами о сельской жизни Англии были представлены на выставке в Варшаве. Благодаря Rajkowski Бегас получил защитника в лице АлександраŚwiętochowski, покровительство которого началась со развернутой кампании, направленной на сбор средств для образования молодого художника. Обращение Świętochowski встретило с широкий отклик.
Пресса дала ему прозвище "новый Джотто" и юноша с деньгами, собранными по открытой подписке начал учиться в Краковской Школе изящных искусств в Кракове. В 1901 году его скульптура Книга Жизни (Национальный музей в Варшаве) стала причиной его исключения из школы.
Скульптуры Бегаса отметил критик Ханс Hevesi, который был членом престижной компании, возглавляемой Густавом Климтом. В 1901 году по приглашению Франца Hancke Бегас принял участие в VIII Международной выставке в Мюнхене. Скульптор с конца 1901 года жил и работал в Париже, где и умер в 1954 году.

Небольшой немецкий городок Ратинген, находящийся в окрестностях Дюссельдорфа.

Постоянное кладбище появилось в нем в 1683г. около католического собора Св. Петра и Павла, однако к 1831г. так разрослось, что было переведено в 1859 году на его нынешнее место, чуть подальше предыдущего. Однако рачительные немцы, любящие сохранять всю возможную старину, несколько сохранившихся на старом месте надгробий не уничтожили, а разбили вокруг скверики с лавочками. Масштаб, конечно, не столь глобален, как в Дюссельдорфе, в котором создали на месте кладбища целый парк Golzheimer, но тоже вполне себе симпатично.

















Там же находится мемориал, поставленный в память о погибших в 1939-1945гг.







И еще более удивительное место (я такого вообще не встречала раньше в Германии) - мемориал в память о бывшем еврейском кладбище, включающий плиту с именами убитых или депортированных в годы Второй Мировой войны евреев - жителей Ратингена









Переходим к самому кладбищу, Evangelischer mit Katholischem Friedhof. В основном все захоронения - новые, хотя встречается и несколько старых надгробий, XIX века. Некрополь формально разделен на две части, на одной из которых хоронят католиков, на другой - протестантов. Единственная имеющаяся там часовня - католическая.

Согласно поверьям Восточного Полесья, костомахи — это покойники, уже сгнившие до костей, которые встают из могил и пугают проезжающих мимо людей.
Умершие, ставшие уже скелетами (Костома́хи), иногда пугают людей, проезжающих ночью около кладбища; лошади, отступают с храпением, ломая оглобли и другие части телеги, калечат себя и людей, уносятся и начинают блуждать. Избежать этого можно, перевернув на шкворне переднюю ось телеги так, чтобы колеса поменялись местами, чтобы правое заняло место левого и наоборот; также можно поменять местами и оглобли. Каждый, кто уже сталкивался с такой проблемой, делает так заранее, если предполагается ехать мимо кладбища.
Чеслав Петкевич "Духовная культура Речицкого Полесья" (1938: s.184-185)(c)

Путь был неблизкий. Больше 100 км от Турова, до небольшой деревни Паре Пинского района. Но именно там находилось самое интересное.
Автостопом добрались до Давид-Городка и решили переночевать. На следующий день на автобусе до деревни Федоры, а там только пешком. Более 30 км по палящей жаре и с рюкзаком за плечами. И хоть бы кто подвез! За всю дорогу не встретился и не обогнал нас ни один автомобиль.
По пути, в деревне Остров, местные жители, узнав, куда мы идем, пытались отговорить нас, предлагали остаться в их деревне, но причин не объясняли.
При подходе к деревне еще одна особенность поразила наше воображение. Вся деревня обсажена довольно густым, хоть и не очень широким леском, состоящим сплошь из осин. Не удивительно, если то, что мы слышали об этом месте - правда. Но все равно впечатляет. Дело в том, что говорят, будто в этой деревне довольно часто наблюдалось явление вампиризма, и местные жители даже придумали весьма действенные способы защиты от вампиров.
Как и во всей этой поездке, первым делом отправились на кладбище, там мы и увидели то, что искали. Так называемые нарубы - большие дубовые колоды, которыми накрывают могилы, чтобы покойник не встал. По рассказам местных жителей, колода эта ложится на могилу не сразу после похорон, а после первого праздника Пасхи. До Пасхи могила должна быть «запечатана» большим камнем. Некоторые могилы на самом деле были накрыты валунами, прямо в которые вделан крест. Многие современные могилы колодами не накрывают, а полностью заливают цементом, но открытыми все равно не оставляют.
Решили прийти ночью и сделать несколько фотоснимков. На пленке могло проявиться то, что невооруженным глазом не увидишь. Устроились на ночлег, а потом разразилась такая гроза, что ни о каком походе на кладбище не могло быть и речи. Думали только о том, как бы палатка не протекла, и ветром ее не сорвало. Или совпадение, или высшие силы вмешались в ход нашей экспедиции и не пожелали в этот раз раскрыть тайну нарубов.
Еще один интересный обряд этой деревни - Обрик. Ночью, мужчины шли в лес, рубили дубовый крест высотой 5-6 метров, на себе несли его в деревню и устанавливали на перекрестке. Женщины же тем временем ткали разноцветные ленты' и при установке украшали ими крест. Кресты эти должны были защитить деревню от всяческих напастей. Что это за напасти, и какие случаи послужили толчком к развитию подобных погребальных обрядов, за краткое время пребывания в Паре выяснить нам не удалось. Жители деревни не очень жалуют незнакомых и стараются отделаться односложными ответами. Да и между собой, похоже, живут не очень дружно: дома расположены довольно далеко друг от друга, улиц как таковых практически нет.
На обратном пути прошли через кладбища соседних деревень, ни на одном из них нарубов нет. И вообще, как сообщили мне на кафедре фольклора Гомельского университета, подобных обрядов в Белоруссии не зафиксировано.

Языческий след полесского некрополя.
Нарубы. Этот древний обычай убранства могил изредка можно и сейчас увидеть на кладбищах в некоторых деревнях Пинского района (Беларусь, Брестская обл. - прим. ред. Аномалистики).
Ещё первые исследователи этнографии Полесья обратили внимание на прочно вошедшие в жизнь здешнего народа традиции языческих времён. Священники, оставляющие свои записи о пребывании в крае полей и лесов, отмечая набожность полешуков, с удивлением, а иногда и с возмущением констатировали упорную приверженность «тутэйших» старым обычаям.
Один из них – устройство надгробных сооружений, называемых нарубами. На месте захоронения укладывали большую деревянную колоду, чаще всего дубовую. Иногда оставляли торчащий вверх сук и, прибив к нему горизонтальную перекладину, создавали крестный символ. Маленький крестик мог вставляться в специальный раскол в нарубе. При этом погребальный крест находился у изголовья покойного.
Фотографии 20-х – 30-х годов ХХ столетия, запечатлевшие полесские кладбища, завораживают таинственностью видов. Кажется, что души предков остались на земле, обитая в домиках-нарубах. Кстати, в некоторых местностях так называли и сбитые из досок надгробия, действительно похожие на маленькие хатки с прорезанными фигурными оконцами, через которые «дзяды» могли общаться с нашими миром. Ещё в начале века традиция эта считалась практически полностью утраченной. И теперь редчайшая возможность увидеть нарубы предоставляется разве что при посещении деревни Паре, находящейся в самой глубинке пинского Полесья.
Старые надгробия на сельских кладбищах хорошо сохранились, образуя целые участки давних захоронений. Замшелые колоды, покосившиеся кресты создают мрачный пейзаж, как бы воскрешая из небытия суровый облик полесского некрополя. Встречаются целые «комплексы» нарубов, расположенных за семейными оградками. Иногда под колодцы устанавливали подставки, оберегая тем самым от скорого разрушения сыростью.
Разговорившись со старожилами, мне удалось выяснить их представления о предназначении нарубов.
- Так ещё при наших отцах делали, чтобы покойники с кладбища домой не возвращались, - прозвучало в ответ. – Привалят «дубом», и всем спокойно. А то повадятся мертвецы ночами по дворам блуждать, людей до полусмерти пугать…
Подобное предостережение не игнорировалось даже местными представителями протестантских культов, которым вообще не свойственно проявление интереса к обрядовым магическим действиям. На отдельном баптистском кладбище, существовавшем в Паре с 1930 года до конца 40 годов, среди простых надгробий – обыкновенных цементных тумб – находились и нарубы.
Подражание прежней традиции можно проследить в существующем погребальном обряде некрещеных младенцев. На земляной холмик кладут кусок дерева или длинный цельный металлический предмет. Вместо креста устанавливают небольшой камень. В противном случае, как поясняют сельчане, душа ребёнка будет стремиться к матери и не давать ей покоя.
Соседство нарубов и привычных теперь памятников прослеживается на кладбище в деревне Плоскинь. Есть старые нарубы и в соседнем поселении Теребень.
Старые колодцы сгнивают, становясь трухой. Однако, дабы сохранить место погребения, в Паре развалившийся наруб наполняют камнями, какие только удаётся найти на кладбище. Со временем и они зарастут травой.
Вот с таким древним обычаем удалось познакомиться, путешествуя по Полесью, краю, в котором мы живём.
«Заря» (общественно-политическая газета Брестской области). – 1999. – 29 июня.

©фото
- Во многих областях Украины и Белоруссии был распространен обычай «печатать могилу»: украинский священник под особые песнопения чертил железной лопатой знак креста над могилой и крестообразным движением бросал на гроб землю; белорусы перед опусканием гроба в яму или по насыпанному уже пригорку стучали с четырех углов крест-накрест лопатой. Погребение без такого «печатания» считалось неполным: именно оно не позволяло покойнику выйти из могилы.
- В гомельском Полесье на Радуницу следовало, например, посадить на могиле дерево, а вокруг нее воткнуть березовые прутья.
- Всем славянам известно поверье о том, что в определенные часы (главным образом в полночь) и праздники (чаще — в поминальные дни) на кладбище можно видеть души мертвых. Когда покойника несут на кладбище, его встречают души тех, кого он провожал в последний путь: они виснут на гробе, отчего гроб становится неимоверно тяжелым, как считают в Полесье.
- Изгоняя болезнь, в Полесье варят в воде песок с кладбища и купают больных детей, после чего его возвращают на то место, откуда брали. Больного лихорадкой посылают ночевать на погост. Могильную землю как одно из сильных колдовских средств использовали в магических целях ведьмы: например, в Полесье кладбищенскую землю, песок бросают на пути новобрачных, чтобы испортить молодым жизнь или вызвать их смерть.
***
Городище
Недалеко от Житкович, рядом с древним Туровом, есть небольшая деревенька Озераны. Историкам она известна расположенным недалеко (по трассе примерно 3 км в сторону дер. Бечи) городищем. Самая большая, и, можно сказать, единственная загадка этого городища заключается в том, что никто не может сказать, что это такое, для чего и когда оно было построено.
Городище - равносторонний треугольник со средней линией, вершиной обращенный на юг. Это довольно большое сооружение: высота валов 2,5 - 3 м, площадь 9,5 га (для сравнения: Пинск XVII века, довольно крупный город, занимал площадь в 7 га).
Несколько археологических экспедиций, предпринятых Академией наук БССР в середине XX века, не обнаружили абсолютно никаких материальных свидетельств пребывания в этом месте древних людей. Ни остатков кострищ, ни осколков глиняных изделий, ни оружия, ни украшений. Хотя, даже по современным меркам, размеры внушают уважение к строителям, и, имея современную технику, понадобился бы не один день и не неделя, чтобы соорудить подобное. Единственный, найденный местным жителем недалеко от этого места (не на территории городища) наконечник стрелы, датированный учеными примерно X веком нашей эры, сейчас находится в краеведческом музее в Турове.
Историки установили памятный знак о том, что городище охраняется государством, и уехали, а для исследователей непознанного - работы «непочатый край». Не один раз довелось нам услышать от местных жителей о том, что «нехорошее» это место. Рассказывают вполне «стандартный» набор историй, характерных для подобного рода мест. Подвыпивший тракторист всю ночь блуждал, в буквальном смысле слова, «в трех соснах» («Куда ни пойду, всюду стена, перелезть не могу и не обойду, только к утру понял, где нахожусь, и вышел на дорогу к деревне»). Охотник, ночью возвращавшийся домой из неподалеку расположенного леса, принял памятный знак о том, что «Городище является историческим памятником», за призрак, начал с перепугу палить в него из ружья (следы от пуль хорошо видны на чугунной плите). «Вроде и не пьяный был и знал, что плита эта там стоит, а вот кажется, будто летает что-то белое, большущее и то приблизится, то подальше отлетит; не долго думая, стрельнул раз, другой. Сверкнул огонь, и во время вспышки я понял, что к чему».
Многие видели тусклые парные огоньки, по описаниям очень похожие на так называемые «кошачьи ушки», явление довольно известное и неоднократно описанное уфологами. Расхождения в рассказах касаются только цвета огоньков: кто-то говорит, что они синеватые, некоторые видели зеленоватое свечение. По преданиям, между «ушками» спрятан клад, но в Озеранах о кладе ничего не знают, и никто еще не отважился пойти и заметить, на каком конкретно месте находятся огоньки. Большинство свидетелей видели их с дороги, от которой до городища по полю около 300 метров.

Каменные кресты
Следующим, что интересовало нас в этой поездке, были каменные кресты. По некоторым сведениям, один из этих крестов находился в близлежащей деревне Погост (и название соответствующее) на кладбище. Переправившись вброд через небольшую речку Ствига, мы отправились на поиски. Самостоятельно ничего не нашли и решили расспросить местных жителей. Они-то нам и рассказали, что каменный крест, высотой больше человеческого роста, и в самом деле стоял на кладбище, но еще со времен войны он был расколот пополам. Несколько лет назад его увезли в Минск, но есть еще два таких креста в Турове, в церкви Всех святых.
Добравшись до Турова, отправились в эту церковь, где на самом видном месте и стоят два огромных (каждый примерно по 3 метра высотой) каменных креста. Как рассказал нам священник, эти кресты приплыли по Припяти из Киева - как знак, что здесь нужно основать город. «Господь подал знак, совершив чудо: каменные кресты плыли по реке против течения, а дойдя до этого места, были выброшены на берег. Значило это, что построенный здесь город будет велик, богат и славен».
«Еще один каменный крест находится на кладбище, - продолжал рассказ священник, - по преданию, он установлен на могиле Кирилла Туровского, и он чудодейственный. К нему приезжают даже издалека, он помогает излечиться от разных болезней».
Мы нашли этот крест. По размерам он значительно меньше тех, что в церкви. На кладбище перед ним расстелен вышитый платок, чтобы каждый желающий мог преклонить колени, помолиться и получить исцеление. Не имея при себе никаких приборов, пришлось довериться собственным ощущениям и просто погладить камень. Даже голыми руками чувствовалось идущее от креста тепло (дело было утром, и камень еще не мог нагреться). Еще один интересный эффект обнаружился чуть позже: после прикосновения к камню мои часы отстали ровно на один час, хотя раньше за ними подобного никогда не замечалось. Часы моего друга, который крест не трогал, шли точно.
После кладбища осматривали древний город, от былого величия которого практически ничего не осталось, городище, на котором раньше располагался княжеский замок, и музей, где хранятся два больших каменных саркофага, найденных при раскопках на городище. Посмотрели и наконечник стрелы из Озеран.
Полные впечатлений устраивались на ночлег на берегу Припяти, продумывая, как лучше добраться к следующему интересному месту.

Нарубы
Путь был неблизкий. Больше 100 км от Турова, до небольшой деревни Паре Пинского района. Но именно там находилось самое интересное.
Автостопом добрались до Давид-Городка и решили переночевать. На следующий день на автобусе до деревни Федоры, а там только пешком. Более 30 км по палящей жаре и с рюкзаком за плечами. И хоть бы кто подвез! За всю дорогу не встретился и не обогнал нас ни один автомобиль.
По пути, в деревне Остров, местные жители, узнав, куда мы идем, пытались отговорить нас, предлагали остаться в их деревне, но причин не объясняли.
При подходе к деревне еще одна особенность поразила наше воображение. Вся деревня обсажена довольно густым, хоть и не очень широким леском, состоящим сплошь из осин. Не удивительно, если то, что мы слышали об этом месте - правда. Но все равно впечатляет. Дело в том, что говорят, будто в этой деревне довольно часто наблюдалось явление вампиризма, и местные жители даже придумали весьма действенные способы защиты от вампиров.
Как и во всей этой поездке, первым делом отправились на кладбище, там мы и увидели то, что искали. Так называемые нарубы - большие дубовые колоды, которыми накрывают могилы, чтобы покойник не встал. По рассказам местных жителей, колода эта ложится на могилу не сразу после похорон, а после первого праздника Пасхи. До Пасхи могила должна быть «запечатана» большим камнем. Некоторые могилы на самом деле были накрыты валунами, прямо в которые вделан крест. Многие современные могилы колодами не накрывают, а полностью заливают цементом, но открытыми все равно не оставляют.
Решили прийти ночью и сделать несколько фотоснимков. На пленке могло проявиться то, что невооруженным глазом не увидишь. Устроились на ночлег, а потом разразилась такая гроза, что ни о каком походе на кладбище не могло быть и речи. Думали только о том, как бы палатка не протекла, и ветром ее не сорвало. Или совпадение, или высшие силы вмешались в ход нашей экспедиции и не пожелали в этот раз раскрыть тайну нарубов.
Еще один интересный обряд этой деревни - Обрик. Ночью, мужчины шли в лес, рубили дубовый крест высотой 5-6 метров, на себе несли его в деревню и устанавливали на перекрестке. Женщины же тем временем ткали разноцветные ленты' и при установке украшали ими крест. Кресты эти должны были защитить деревню от всяческих напастей. Что это за напасти, и какие случаи послужили толчком к развитию подобных погребальных обрядов, за краткое время пребывания в Паре выяснить нам не удалось. Жители деревни не очень жалуют незнакомых и стараются отделаться односложными ответами. Да и между собой, похоже, живут не очень дружно: дома расположены довольно далеко друг от друга, улиц как таковых практически нет.
На обратном пути прошли через кладбища соседних деревень, ни на одном из них нарубов нет. И вообще, как сообщили мне на кафедре фольклора Гомельского университета, подобных обрядов в Белоруссии не зафиксировано.
Это далеко не полный список загадочных мест Полесья. Практически в каждой деревне есть свои легенды и «нехорошие» места. Они еще ждут своих исследователей, которых (по моему мнению) с каждым годом должно становиться все больше и больше.
Не старайтесь уехать подальше.
Не думайте, что только то интересно, что очень далеко. Изучайте окрестности своих городов и деревень. Поверьте, это гораздо интереснее, потому что свое всегда лучше чужого.
Часто начинающие уфологи спрашивают: «Какие нужны приборы для исследования непознанного?» Ответ: «Самые главные и лучшие ваши приборы - это пытливый ум и «длинный» язык». Именно они позволят приобрести первоначальный опыт, самый ценный и необходимый, а потом уже, с этим минимальным запасом знаний, можно приступать к исследованиям с помощью приборов и другой сложной техники. Старайтесь, и кто знает, какие открытия ждут вас (и нас) в недалеком будущем, ведь истина где-то рядом.
*
На Троицу поминали родственников, водили по селу девушку-Куста и остерегались попасть в руки русалки-берегини
Зеленое воскресенье (Святое воскресенье), по-церковному Троица, выпадает через семь недель после Пасхи. По народным верованиям, в настоящее время весна с летом встречается. Именно цветут ржи, и земледельцы особенно беспокоятся о будущем урожае. Поэтому нельзя было трепать конопли и выбивать полотно, чтобы от ударов не осыпался цвет на ржи, а также полотно белить, чтобы колос не стал бесплоден. Помочь же, чтобы уродилось обильно, имеют умилостивлен умершие родственники. Поэтому основным элементом Троицы является чествование культа предков. В разных регионах этот обычай имел свои отличия. Скажем, на Полесье поминали в клечану субботу, готовили обязательно семь блюд, раздавали милостыню, несли клечання на кладбище. На Подолье шли на кладбища в Святое воскресенье. Застилали могилы скатертями, расставляли на них еду, клали татарское зелье (аир, аир). Блюда готовили пасхальные: пекли бабку, красили яйца. Позже стали отправлять молебен. На могилках иногда устраивали общественные поминальные обеды, веря, что усопшие родственники трапезничают вместе с живыми. В центральных регионах Украины, как и на Полесье, обязательно носили на кладбище мед.
Впитывали, или, как говорят в народе, “маилы” дом в Троицыну субботу ветвями клена, ясеня, липы, тополя, осины, а также татарским зельем, чабрецом, мятой, любисток, васильками, полынью, петушками, шелковой травой, божьими ручками, первоцветом. Зелень клали на окнах, полу, вешали над дверью, на воротах, застромлювалы под крышу. У конюшни, хлева и на северо углу избы пристраивали ветки осины, так на Троицу активизируются ведьмы, а осина является надежным оберегом от них. Троицына зелья не выбрасывали, а через три дня собирали, затыкали за обиды, привязывали к потолку и использовали в течение года как лекарство, например, мыли в отваре из него голову, когда болела, носили с собой стебелек полыни как оберег от нечистой силы, ведьм, нимф. Клечання отвлекало также молнию и град.

На Полесье в начале ХХ века сохранялся обряд вождение Куста, который упоминается еще в летописных источниках. В воскресенье утром впитывали девушку в зеленые ветки и водили толпой от дома к дому, поздравляя хозяев:

Мы водим Куста
От дома к дому,
Чтобы были все люди
Счастливые, богатые.

За это получали подарки. Под вечер сняты с девушки-Куста ветви несли в рожь, чтобы приносило. На Полтавщине водили Тополь, которой тоже была украшена цветами юнка:

Стоял тополь край чистого поля.
Стой, тополенько, не развивайся,
Буйному витроньку не поддавайся.

На Киевщине, Переяславщине, Черниговщине молодежь ставила “дуба”, “явор”, “веху”. На высокую жердь насаждали колесо с повозки, украшенные цветами зеленью, цветами, лентами. Вокруг него танцевали, пели, играли в обрядовые игры.
На Троицу девушки надевали венки из живых цветов, которые не только украшали их, а еще оберегали от сглаза и ведьм, русалок-берегинь. На шею вешали любисток и полынь. На Полтавщине, Уманщине освящали в этот день колодца в поле, ходили крестным ходом на нивы и освящали их. Издавна на Троицу молодые матери носили гостинцы бабе-повитухе, которая была бы посредником между двумя мирами. Гостинцами люди чествовали символическую бабу-предка, бабу Рожаниц, что является очень древней традицией.
В понедельник после Зеленой недели - день святого Духа или Русалкин Пасху. Собственно, всю неделю после Троицы является поминальным. Поминают грешные души: утопленников, умерших некрещеных детей. По народным верованиям, они превращаются в берегинь, нимф, лоскотарок, русалок и несколько дней в году, а именно в течение этого летнего недели, живущих на земле и водят танцы на берегу рек, во ржи, в лесу. Поэтому не ходят на этом неделе в поле, лес, не купаются, чтобы не защекотали лоскотаркы. Но кто их увидит издалека, то будет очень счастлив.
Сейчас большую популярность приобрела “новая” богиня - Берегиня. Звучит в эфире одноименная радиопередача, наталкиваемся на лавке под таким названием, малые предприятия, фольклорные коллективы. Однако всем исследователям славянских древностей хорошо известно, что в пантеоне богов нет такой. Одни летописи упоминают Мокошь, другие - Живу, Ладу, Лель, Судьбу, Рожаницы.
“Берегиня” происходит от слова “берег”, в мифологии означает водораздел земного и потустороннего, подземного мира. В фольклорно-этнографических записях из Поднепровья, Волыни случается: “Не ходи возле пруда, берегиня в мир затянет …” Слово это древнего происхождения, мы унаследовали его из индоевропейского праязыка. Производные от него - предохраняться, беречься, обезопасить себя от водной нечистой силы. Отсюда “оберег” - защита от водяного, ведьмы и всяческой нечисти.
Летописные источники упоминают о жертвоприношении “упырям и берегиням”, которых Энциклопедия украиноведения толкует как образы низшей мифологии, то есть силы демонологические, которым в древности восточные славяне “клали требу”. Митрополит Иларион (профессор Иван Огиенко) в своем труде “Дохристианские верования украинского народа” отмечает, что еще греческий писатель VI века Прокопий писал о славянах, которые приносили жертвы нимфам и другим водным демонам. Иван Огиенко объясняет, что эти водяные нимфы - русалки - в старину назывались берегинями.
По народным представлениям, ими становились девушки-утопленницы, дети, умершие некрещеными. Это нечистая сила, которая ночью выходит на берег и водит танцы и игры. Русалки защекочут к смерти каждого, кто, привлеченный их красоте, попадется им в руки. Считалось, что на зиму они входят в землю, потому что там нет холода. Весной, обычно с четверга Страстной недели до Троицы, живут в воде, а на Троицу выходят на сушу и гуляют полями, лесами, побережьями рек, качаются на деревьях, прячутся во ржи. Этого русальной неделе люди остерегались ходить в лес, озера, реки, не пускали туда детей. А если в хозяйственных нуждах оказывались у воды или в поле, то цепляли на шею полынь, подпоясывались полынной перевяслом.
В южных районах Киевщины и на восточном Подолье (район бывшей Брацлавщины) бытовал обычай “гнать Шуляка”. Праздновали его только женщины. Они собирались у какой на углу, устраивали складчину, танцевали по кругу за ходом солнца, мало и определенное эротическую окраску, поскольку эти танцы должны были способствовать любви. Участие принимали только женатые женщины, а вдовы и одинокие не допускались.
На Звенигородщине понедельник после Зеленой недели называется Лоскотавчини провода. Женщины идут в церковь и несут на панихиду “мисочки” (блюдо, калачи, конфеты и платки или полотно для крыжма умершим некрещеным). Возле храма накрывают поминальный обед. Женщины, у которых умирали некрещеные дети, носили пирожки, коржики, вареники, баранки, а также кусочки полотна и бросали в рожь, приговаривая: “Марийка и Иван! Нате вам на крижмо! “Как лоскотарка получит полотно, то будет считаться окрещенной. Лоскотавчини провода (Русалкин Пасха) называют еще “брики”, “розигры”, “день регитний”. На Черниговщине этот праздник был не в понедельник, а в Зеленый четверг.
На Поднепровье, Полесье вторник после Троицы называется Громници и Зарницы. Отмечают его тоже только женщины. Когда гремит гром, то прислоняются спиной к дубу или тополя, чтобы спина не болела.
С понедельника после Троицы начинается Петровка. Первого дня нельзя было работать, чтобы град не выбил хлеб. На Киевщине, Полтавщине сельские жительницы из угла (улицы) в этот день собирались на гулянье - “замачивать подойники”. Ставили на новую землю дийничку, садились вокруг нее и угощались рюмкой по кругу, припевая:

Чтобы подойник не текла,
А хозяйка веселая была!
Чтобы хозяйка не засыпала,
И к корове рано вставала,
Чтобы корова стояла,
И много молока давала.

Валентина Борисенко доктор исторических наук, профессор Киевского национального университета имени Тараса Шевченко

Толстая "Полесский народный календарь"
В данной книге на основе материалов Полесского архива Института славяноведения РАН и собственных полевых записей автора исследуется традиционный народный календарь Полесья - календарная терминология (названия праздников, дат и периодов года, почитаемых и "опасных" дней), обрядовое содержание календаря, обычаи, запреты, предписания, относящиеся к праздникам, мифологические верования, связанные с ними. Полесский календарь рассматривается в широком этнокультурном контексте, в его типологических и ареальных связях с календарными традициями других славянских регионов.

Аннотация: Неспешные и мудрые, добрые и уютные легенды о Волге-матушке и брате ее - Днепре, о самородных ключах с живою водой и о святых горах Китежских, о том, как сотворил Бог Землю Русскую, о заре-зарянице и частых звездушках, о заветных кладах Стеньки Разина и потаенных пещерах под Жигулями… Вот уже почти два века как начали записывать эти предания подвижники русской культуры М. Н. Макаров и И. П. Сахаров; их дело достойно продолжили М. Ю. Забылин, П. И. Мельников-Печерский, С. В. Максимов, А. Н. Афанасьев… На основе классических фольклорных сборников и составлена книга, которую вы держите в руках; многие легенды взяты из редких изданий, старинных журналов. Поистине бессмертны эти жемчужины русской словесности, собранные бережной рукой, и никогда не увянет чудесный цветок папоротника в Берендеевом лесу.

Бояре-покойники
Во многих старинных сельских господских домах, по какому-нибудь случаю оставленных пустыми, почти обыкновенно видят старых господ, давно уже умерших; они шаркают, расхаживая по дому, нюхают табак, пьют чай или кофе под полузакрытым окном, иногда грозят пальцем на старосту или приказчика, и проч. Но осмельтесь и взойдите в дом: там все тихо, все пусто; выдьте из него, и опять зашаркают, и опять видится покойный барин, который будет уже и вам грозить. Эти преданья едва ли не общи по многим великороссийским губерниям.(М. Макаров)

Погребальные плачи
Погребальные «плачи» веют стариной отдаленной. То древняя обрядня, останки старорусской тризны, при совершении которой близкие к покойнику, особенно женщины, плакали «плачем великим». Повсюду на Руси сохранились эти песни, вылившиеся из пораженной тяжким горем души. По наслуху переходили они в течение веков из одного поколенья в другое, несмотря на запрещенья церковных пастырей творить языческие плачи над христианскими телами…
Нигде так не сбереглись эти отголоски старины, как в лесах Заволжья и вообще на Севере, где по недостатку церквей народ меньше, чем в других местностях, подвергся влиянию духовенства. Плачеи и вопленицы — эти истолковательницы чужой печали — прямые преемницы тех вещих жен, что «великими плачами» справляли тризны над нашими предками. Погребальные обряды совершаются ими чинно и стройно, по уставу, изустно передаваемому из рода в род. На богатых похоронах вопленицы справляют плачи в виде драмы: главная — «заводит плач», другие, — составляя хор, отвечают ей… Особые бывают плачи при выносе покойника из дому, особые — на только что зарытой могиле, особые — за похоронным столом, особые — при раздаче даров, если помрет молодая девушка. Одни плачи поются от лица мужа или жены, другие — от лица матери или отца, брата или сестры, и обращаются то к покойнику, то к родным, то к знакомым и соседям… И на все свой порядок, на все свой устав… Таким образом, одновременно справляется двое похорон: одни — церковные, другие — древние старорусские, веющие той стариной, когда предки наши еще поклонялись Облаку ходячему, потом Солнцу высокому, потом Грому Гремучему и Матери Сырой Земле. (П. Мельников-Печерский)

Поминовение в Олонецкой губернии
В Олонецкой губернии поминовение совершается иногда целой деревней: для этого назначается день и налагают на себя пост. За два или три дня до срока собираются к кому-нибудь из соседей, у кого больше изба, и начинают стряпню сами гости. Хозяева только выдают припасы и ходят по углам избы с плачем и причитанием. В назначенный день накрывают столы: один — на крыльце, другой — в сенях, третий — в комнате, и толпою выходят навстречу воображаемым покойникам, приветствуя их: «Вы устали, родные, покушайте чего-нибудь». После угощения на крыльце идут тем же порядком в сени, и, наконец, в избу. Тут хозяин, обращаясь к покойникам, предполагая их присутствующими невидимо, говорит: «Чай, вы зазябли в сырой земле, да и в дороге-то, может быть, не тепло. Погрейтесь, родные, на печке». Живые садятся между тем за стол и кушают. Перед киселем же, когда по обыкновению поют «Вечную память», хозяин открывает окно, спускает из него на улицу холст, на коем опускают в могилу, и начинает провожать с печки невидимых покойников. «Теперь вам пора бы домой, да ножки у вас устали: не близко ведь было идти. Вот тут помягче, ступайте с Богом!»(А. Терещенко)

Задушные поминки
В народе существует странное понятие о покойниках: будто они, вспоминая о старой своей жизни, бродят в Семицкую неделю по кладбищам без пристанища. Добродушные старушки, из жалости, приходят беседовать во вторник на их могилы и справляют по ним задушные поминки. По их предположениям, покойники, довольные беседой и угощением, уже не выходят из могил. Забытые покойники часто вступают в ссоры и драки с русалками, а русалки за все обиды мстят уже живым. Подобное же понятие существует об удавленниках и утопленниках. Поселянки Тульской губернии выходят и на их могилы для поминок. Здесь для них оставляют разбитые яйца и блины, с полной уверенностью, что все их приношения будут съедены покойниками.

Богатырские кости
Древние, допотопные кости мамонтов большей частью почитались у нас костьми богатырскими. И там, и сям рассказывали о богатырях гигантах. В округе города Переславль-Залесского один помещик употреблял плоскую мамонтову кость вместо печной заслонки, добрые люди звали эту кость ребром Добрыни Никитича. Сам Переславль имеет предание о каком-то Васе Переславце, на которого если кто взглядывал, то никакая шапка не удерживалась на голове: таков этот Вася был высок ростом. В Тульской губернии подобный же богатырь вырывал по засекам столетние дубы и проч. В пустоши Козихинской под Лебедянью вам еще и нынче покажут на одном камне гигантский след богатырской ноги и копыта того коня, на котором разъезжал богатырь. Там найдутся также люди, которые будут говорить, без шуток, что это копыто от ноги Полкановой. (М. Макаров)

Нью-Йорк впереди планеты всей по многим аспектам, в том числе и не по самым веселым. Например, самое большое кладбище в Америке и одно из самых больших в мире находится в городском районе Квинс. Называется оно Calvary Cemetery. На нем имеется около 3 миллионов захоронений.
Отдельных статей заслуживают красивейшие кладбища Greenwood в Бруклинеи самое известное Trinity Church Cemeteryна Манхеттене. Но помимо этих известных мест захоронения, которых можно без видимых проблем найти на карте, в городе находится еще множество скрытых от глаз погостов, представляющих интерес для исследователей истории. Это и бывшие городские кладбища, которые с годами затерялись между домами, и множество небольших частных захоронений, большинство из которых уже давно заняты городской застройкой, но следы некоторых можно найти до сих пор.
Не многие из туристов, гуляющих по прекрасным Нью-Йоркским паркам: Madison Square Park, Washington Square Park, Bryant Park догадываются, что, еще совсем недавно по историческим меркам, на месте этих парках были расположены городские кладбища. Так, под дорожками и фонтаном Washington Square покоятся около двадцати тысяч умерших от желтой лихорадки горожан в период с 1797 по 1825 годы. Место, где позже будет разбит Bryant Park использовалось как кладбище для бедняков с 1823 года. И лишь спустя 17 лет тысячи тел перенесут от туда в Wards Island. В течении 18 века большим кладбищем для бедняков был также сегодняшний Madison Square Park.
Но не все старые старые кладбища исчезли с карты города. Из старинных мест захоронения горожан наиболее хорошо сохранились Marble Cemetery и Marble City Cemeteryв районе East Willage на Манхеттене. Кладбища разделяет всего один блок и их часто путают, хотя они абсолютно разные по виду. Они были основаны в 1830 и 1831 годах, большинство захоронений было сделано до 1870 года. Они являются самыми первыми кладбищами в Нью-Йорке, где хоронили представителей всех духовных конфессий не разделяя. Marble Cemetery очень маленькое и находится во внутреннем пространстве между домами 42 и 43 по второй авеню. Marble City Cemetery очень красивое, но открыто для посещений всего два раза в год: весной и осенью.

Еще одно интересное место на Манхеттене — это совсем крошечное еврейское кладбище на West 11th street между пятой и шестой авеню, спрятавшееся от глаз обывателя за кирпичной стеной с железной калиткой. Снаружи это выглядит, как палисадник или патио. На самом деле там расположен погост, основанный в 1805 году, в котором на сегодня сохранилось около 30 могил.

Мы нашли еще старые еврейские кладбища. The First Shearith Israel Graveyard в районе 55-57 St. James Place. Первые два снимка сделаны между 1870-1910гг. Часть кладбища снесли для новых построек. Считается, что останки не перезахоронили. История погоста начинается в 1655 году, когда городские власти по просьбе евреев отвели им участок земли под кладбище.

Третье еврейское кладбище использовалось с 1829 по 1851. Больше о еврейских кладбищах Манхэттена


Сильно хуже состояние кладбища Moore-Jackson Cemetery в Квинсе. Зажатое между двумя многоквартирными домами и дорогами оно заросло без регулярного ухода. Кладбище было основано в 1730 году на земле, принадлежащей фермерской семье Moore. Значительная часть захоронений здесь принадлежит семьям Marble и Brown Stone. Его можно найти если спускаться от 31 street вниз по 54 улице в районе Woodside.

Большое и очень старое кладбище расположено в Квинсе в районе Jamaica. Называется оно Prospect Cemetery. Это самое старое на сегодняшний день кладбище города. Оно было основано в 1668 году для захоронения последователей Пресвитерианской конфессии. За все время столь долгого существования известно всего о 2100 могилах разного периода. Кладбище достаточно большое с хорошо сохранившимися надгробиями колониального периода.

На Old West Farm Soldier Cemetery в Квинсе покоятся ветераны 4-х американских войн: Англо-Американской войны 1812 года, Гражданской войны 1861-1865 гг., Испано-Американской войны и Перовой Мировой Войны.

Еще одно, известное в последнее время своим добавлением в список исторического наследия города, кладбище Brinckerhoff Cemetery в районе Fresh Meadow. Если вы вместо кладбища нашли лесок за забором, то вы в правильном месте. К сожалению, ни одной видимой могилы на нем не сохранилось. Несмотря на это достоверно известно, что на нем покоится прах членов таких известных родов Нью-Йорка, как the Brinckerhoff, Adriance, Hoogland, Snedecker и других. Кладбище располагалось на границе двух частных ферм, которые существовали в этом районе до начала 30-х годов прошлого века, пока не началась массовая застройка района и в 1934 году ферма Brinckerhoff была разрушена наряду с другими. За 15 лет до этого в 1919 году топографическое бюро Квинса описывало 77 могил с надгробными плитами, датированных периодом с 1730 по 1872 год.

Еще одно интересное кладбище находится в Квинсе между 96й и 98й улицами в районе Jamaica Avenue. Это старое кладбище Wyckoff-Snediker Cemetery. На него выходят задние дворы расположенных вдоль этих улиц домов и с 96й улицы можно попасть через старую кладбищенскую церковь. От могил почти ничего не осталось, хотя в начале XX века было известно о 136 захоронениях.

Вообще история Квинса это во многом история фермерских семей, большинство из которых берет свое начало со времен первых голландских поселенцев. Наблюдая как быстро изменяется район, в 1932 году топографическое бюро Квинса издает целое издание, которое называется «Описание частных и фамильных кладбищ района Квинс», в котором подробно описываются 23 погоста, существовавшие на то время, с планами и фото. Одними из самых известных фамилий были Riker и Lent. Их особняки находились в районе Astoria по старой дороге Old Bowery Road, кусок которой остался рудиментом между 31й и 46й улицами и современным названием 20th road. Сегодня сохранился один из фамильных домов, который считается самым старым частным домом Нью-Йорка. Позади него сохранилось большое кладбище, насчитывающее 132 могилы членов родов Riker, Lent и Smith. Место, надо заметить, очень живописное: полюбоваться.

Неподалеку от Riker Cemetery сохранилось еще одно большое «фермерское» кладбище — Lawrence Cemtery, которое было основано в 1703 году и последние 57 лет сохранилось стараниями одного обычного человека, жителя района по имени — James M. Sheehan.
Большое кладбище Southside Burial Ground было расположено в районе пересечения North Conduit Ave и 149-й улицей. Сейчас там осталось только пару надгробий в скверике за сетчатым забором, хотя к 30-м годам там располагалось около 80 могил.

Но попробуем найти на современной карте те кладбища, которых на сегодня больше не существует.
Кладбище Luyster Cemetery в районе North Beach исчезло при строительстве Аэропорта La Guardia.
Indian Cemetery в Little Neck находилось на перекрестке Jesse Court и Northern Blvd. Сейчас застроено домами.
Кладбище Borroughs Cemetery располагалось в районе пересечения нынешней 98й улицы и Alstyne ave. Сейчас на этом месте тоже жилой квартал.
Отдельного упоминания стоит Africal Burial Ground, расположенный в даун-тауне Манхеттена на пересечении Broadway и Duane st. Во время реконструкции федерального офисного здания по адресу 290 Broadway в 1991 году экскаваторщики наткнулись на множественные человеческие останки. Под влиянием общественности работы были приостановлены, а захоронением занялись исследователи. Оказалось, что данная территория в 17 веке была занята большим кладбищем чернокожих рабов, которое на карте 1755 года занимало аж 6,6 акров. Из оставшегося одного акра были извлечены 419 скелетов и торжественно перезахоронены. На месте кладбища 5 октября 2007 года был открыт монумент, но еще немало кладбищ, попавших в черту города, с годами исчезло и уже никто и не вспомнит где они находились.

Наверное, Данди очень задумчивый город. Ведь недаром же в центре его расположилось одно из самых старых и мрачных кладбищ во всей Великобритании. Называется оно Хауфф, и вот уже триста лет обитатели Данди хоронят здесь своих мертвецов. Многие поколения местных жителей нашли последний приют на этом тихом, огороженном стеной клочке города. Их прах медленно дотлевает под целой армией серых могильных камней. Подобные места видятся мне идеальным убежищем в минуты невзгод и печали. Здесь вы можете без помех предаваться тоске и, как следствие, в полной мере насладиться свалившимся на вас несчастьем. По ту сторону кладбищенской стены — совсем рядом! — живет привычной жизнью современный Данди. Люди бегают, суетятся, занимаются повседневными делами и, похоже, не задумываются об этом мрачном соседстве. Странное дело, подумалось мне, Данди — самый яркий пример того, как город может порвать со своим прошлым, уничтожить все памятники древней старины. Такое впечатление, что он ни в грош не ставит историю, И в то же время я не знаю другого города, который бы жил в такой близости от обители мертвых, места, где лежат тысячи мужчин и женщин, создававших эту историю…
(с) Генри Мортон "Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса"

Найти нужную ей крапиву, знала она, можно на кладбище, но она сама должна была рвать ее. Как же быть?
"Ах, что значит боль в пальцах по сравнению с мукой моего сердца? — думала Эльза. — Я должна решиться!"
Сердце ее сжималось от страха, точно она шла на дурное дело, когда пробиралась лунной ночью в сад, а оттуда по длинным аллеям и пустынным улицам на кладбище. На широких могильных плитах сидели безобразные ведьмы и таращились на нее злыми глазами, но она набрала крапивы и вернулась обратно во дворец.


Старая госпожа захворала, и сказали, что она не проживет долго. За ней надо было ухаживать, а кого же это дело касалось ближе, чем Карен. Но в городе давался большой бал, и Карен пригласили. Она посмотрела на старую госпожу, которой все равно было не жить, посмотрела на красные башмаки -- разве это грех? -- потом надела их -- и это ведь не беда, а потом... отправилась на бал и пошла танцевать.
Но вот она хочет повернуть вправо -- ноги несут ее влево, хочет сделать круг по зале -- ноги несут ее вон из залы, вниз по лестнице, на улицу и за город. Так доплясала она вплоть до темного леса.
Что-то засветилось между верхушками деревьев. Карен подумала, что это месяц, так как виднелось что-то похожее на лицо, но это было лицо старого солдата с рыжею бородой. Он кивнул ей и сказал:
-- Ишь, какие славные бальные башмачки!
Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью и днем. Ужаснее всего было ночью!
Танцевала она танцевала и очутилась на кладбище; но все мертвые спокойно спали в своих могилах. У мертвых найдется дело получше, чем пляска. Она хотела присесть на одной бедной могиле, поросшей дикою рябинкой, по не тут-то было! Ни отдыха, ни покоя! Она все плясала и плясала... Вот в открытых дверях церкви она увидела ангела в длинном белом одеянии; за плечами у него были большие, спускавшиеся до самой земли крылья. Лицо ангела было строго и серьезно, в руке он держал широкий блестящий меч.
-- Ты будешь плясать, -- сказал он, -- плясать в своих красных башмаках, пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия! Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать, плясать!..
-- Смилуйся! -- вскричала Карен.
Но она уже не слышала ответа ангела -- башмаки повлекли ее в калитку, за ограду кладбища, в поле, по дорогам и тропинкам. И она плясала и не могла остановиться.
Раз утром она пронеслась в пляске мимо знакомой двери; оттуда с пением псалмов выносили гроб, украшенный цветами. Тут она узнала, что старая госпожа умерла, и ей показалось, что теперь она оставлена всеми, проклята, ангелом господним.
И она все плясала, плясала, даже темною ночью. Башмаки несли ее по камням, сквозь лесную чащу и терновые кусты, колючки которых царапали ее до крови. Так доплясала она до маленького уединенного домика, стоявшего в открытом поле. Она знала, что здесь живет палач, постучала пальцем в оконное стекло и сказала:
-- Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!
И палач отвечал:
-- Ты, верно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!
-- Не руби мне головы! -- сказала Карен. -- Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, -- пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса.
Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники. Карен поцеловала руку, державшую топор, и побрела по полю.


Удивительную рыбу поймал Нуна. Леска сильно задёргалась, он потянул — тяжело, вода закипела, забурлила, и забилась на крючке большая толстая форель, сверкая то красно-пятнистыми боками, то изжелта-бурым брюхом; вытащил Нуна леску, не дал сорваться рыбине.
Он кинул её в лодку, снял с крючка и увидел, что у рыбины вместо глаз только две узенькие щёлочки.
— Ишь какая рыба попалась, ненашенская, — сказал подручный, который помогал ему удить.
Все слыхали, что это озеро двойное, под первым дном у него будто бы было ещё одно.
Нуна не стал разбираться, что там поймалось — хоть нашенская, хоть ненашенская рыба, — главное, что большая. Ему так хотелось есть, что даже живот подвело, он и крикнул работнику, давай, мол, греби к берегу, чтобы её поскорее в котёл — и сварить. Он уже целый день просидел в лодке, с утра все никак не клевало.
Не прошло и часа, как рыбина, которая недавно барахталась и колотила хвостом по воде, была сварена и её розовое мясо лежало на блюде — позарилась на наживу, вот на крючок и попалась.
Тут Нуна вспомнил, какие у неё были чудные глаза и непривычная раскраска, и расковырял вилкой рыбью голову.
Снаружи вместо глаз были одни щёлочки, но, когда он поковырялся, внутри оказались кругляшки, значит, глаза все-таки были.
Нуна пожалел, что не рассмотрел рыбу хорошенько, прежде чем бросить в котёл. Голова у неё была не такая, как у обычных форелей; но теперь было поздно разбираться.
На вкус она оказалась очень хороша.
Зато ночью Нуна никак не мог уснуть, и ему все мерещился блеск воды; иногда его одолевала дремота, а в голове все время вертелись мысли об удивительной рыбе.
И вот он опять сидит в лодке и чувствует в руке, как тогда, — дёрг-дёрг, — это значит, рыбина на крючке изо всех сил бьётся и крутится, жизнь свою спасает.
И вдруг рыбина стала такой огромной, что перетянула его и потащила за собой вместе с лодкой. Они мчались, как будто подхваченные ветром, а озеро на глазах понижалось и усыхало.
Вода неудержимым потоком устремлялась в ту сторону, куда лодку волокла рыба; Нуна понял, что его засасывает бездонная дыра, которая оказалась на дне озера.
Водоворот подхватил лодку, и она нырнула.
Внизу было темно, точно в сумерки, и лодка долго неслась по бурной подземной реке, среди гулкого шума, от которого гудело в ушах. Сперва снизу, как из погреба, пахнуло холодом. Но потом начало теплеть и даже стало душно.
Близко к устью река разливалась все шире, течение сделалось тише, и наконец впереди показалось озеро.
По берегам, укрытые мраком, далеко простирались болотистые топи, и слышно было, как там ворочаются и хлюпают по грязи какие-то огромные звери. С шумом разрывая взбаламученную трясину, шипя и фыркая, из гнилой воды вылезали извивающиеся гады.
Рядом с лодкой в воде плавали светящиеся фосфорическим светом рыбы. Нуна заметил там разных, но все они были безглазые.
Несколько раз Нуна различал в глубине очертания огромного морского змея, но конец длинного туловища терялся во мраке. Теперь он понял, откуда заплывают к ним в озеро эти твари, которых иногда можно видеть в жаркие летние дни, после того как вода хорошенько прогреется.
Утконосые драконы с приплюснутой головой плавали и ныряли за рыбами, а потом выкарабкивались, волоча брюхо, на илистый берег и удалялись к болотам.
В теплом и затхлом подземелье было нечем дышать, и вдруг Нуну обдало холодным ветерком; на берегу лежал, свившись в тяжёлые кольца, покрытый зеленой слизью могильный змей, который роет землю под кладбищами, чтобы залезть в могилу, и там гложет гробы, пока от них не остаётся одна труха, — его-то холодная кожа и распространяла вокруг прохладу.
Какие-то странные чудовища, похожие на бесформенные туши, с мохнатыми гривами, которые, как говорят, встречаются иногда в горных озёрах, ворочались в чавкающей тине и шлёпали по болоту, преследуя добычу.
Нуна смутно видел многоруких человекоподобных созданий, которых моряки встречают порой в открытом море, а сухопутные жители замечали возле старинных курганов.
А в воздухе все время стояло негромкое шуршание, как будто там тучами проносились невидимые существа, недоступные для человеческого зрения.
Но вот лодка очутилась в стоячей воде, густо заросшей тиной, и потолок пещеры навис над самой головой.
Внезапно из яркой голубой щели с невообразимой вышины упал в подземелье пронзительный луч света.
Вся лодка была окутана густыми испарениями, поднимавшимися от воды, а вода была жёлтой, как та, которую выпускают из сточных труб.
При виде этого Нуна вспомнил безвкусную тепловатую артезианскую воду, которую невозможно пить. Вот откуда её выкачивают — из этого мира подземных рек и озёр.
Было жарко, как в печке, этот жар поднимался из множества бездонных расщелин и пропастей, а рядом ревели и грохотали, сотрясая землю, могучие водопады.
Но тут Нуна вдруг ощутил, как его тело словно избавилось от какой-то тяжести, будто сняли с него давящие оковы, и вот он начал подниматься. Он чувствовал небывалую лёгкость, способность парить в воздушном пространстве, он испытывал чувство полнейшего равновесия.
И, сам не зная как, он вдруг очутился опять на земле.




В некотором царстве жил-был купец. Двенадцать лет жил он в супружестве и прижил только одну дочь, Василису Прекрасную. Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала:
- Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу. Береги ее всегда при себе и никому не показывай, а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она - и скажет тебе, чем помочь несчастью. Затем мать поцеловала дочку и померла.
После смерти жены купец потужил, как следовало, а потом стал думать, как бы опять жениться. Он был человек хороший; за невестами дело не стало, но больше всех по нраву пришлась ему одна вдовушка. Она была уже в летах, имела своих двух дочерей, почти однолеток Василисе, - стало-быть, и хозяйка и мать опытная. Купец женился на вдовушке, но обманулся и не нашел в ней доброй матери для своей Василисы. Василиса была первая на все село красавица; мачеха и сестры завидовали ее красоте, мучили ее всевозможными работами, чтоб она от трудов похудела, а от ветру и солнца почернела, - совсем житья не было!
Василиса все переносила безропотно и с каждым днем все хорошела и полнела, а между тем мачеха с дочками своими худела и дурнела от злости, несмотря на то, что они всегда сидели сложа руки, как барыни. Как же это так делалось? Василисе помогала ее куколка. Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, как все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая:
- На, куколка, покушай, моего горя послушай! Живу я в доме у батюшки - не вижу себе никакой радости. Злая мачеха гонит меня с белого света. Научи ты меня, как мне быть и жить и что делать?
Куколка покушает, да потом и дает ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки, а у нее уж и гряды выполоты, и капуста полита, и вода наношена, и печь вытоплена. Куколка еще укажет Василисе и травку от загару. Хорошо было жить ей с куколкой.
Прошло несколько лет. Василиса выросла и стала невестой. Все женихи в городе присватываются к Василисе, на мачехиных дочерей никто и не посмотрит. Мачеха злится пуще прежнего и всем женихам отвечает: "Не выдам меньшой прежде старших!" - а проводя женихов, побоями вымещает зло на Василисе.
Вот однажды купцу понадобилось уехать из дому на долгое время по торговым делам. Мачеха и перешла на житье в другой дом, а возле этого дома был дремучий лес, а в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила Баба-яга. Никого она к себе не подпускала и ела людей, как цыплят. Перебравшись на новоселье, купчиха то и дело посылала за чем-нибудь в лес ненавистную ей Василису, но эта завсегда возвращалась домой благополучно: куколка указывала ей дорогу и не подпускала к избушке Бабы-яги.
Пришла осень. Мачеха раздала всем трем девушкам вечерние работы: одну заставила кружева плести, другую чулки вязать, а Василису прясть, и всем по урокам. Погасила огонь во всем доме, оставила только одну свечку там, где работали девушки, а сама легла спать. Девушки работали. Вот нагорело на свечке. Одна из мачехиных дочерей взяла щипцы, чтоб поправить светильню, да вместо того, по приказу матери, как будто нечаянно, и потушила свечку.
- Что теперь нам делать?-говорили девушки. -Огня нет в целом доме, а уроки наши не кончены. Надо сбегать за огнем к Бабе-яге!
- Мне от булавок светло! - сказала та, что плела кружево. - Я не пойду!
- И я не пойду,- сказала та, что вязала чулок, - мне от спиц светло!
- Тебе за огнем идти, - закричали обе,- ступай к Бабе-яге! - и вытолкали Василису из горницы.
Василиса пошла в свой чуланчик, поставила перед куклою приготовленный ужин и сказала:
- На, куколка, покушай да моего горя послушай: меня посылают за огнем к Бабе-яге. Баба-яга съест меня!
Куколка поела, и глаза ее заблестели, как две свечки.
- Не бойся, Василисушка! - сказала она.
- Ступай, куда посылают, только меня держи всегда при себе. При мне ничего не станется с тобой у Бабы-яги.
Василиса собралась, положила куколку свою в карман и, перекрестившись, пошла в дремучий лес. Идет она и дрожит. Вдруг скачет мимо нее всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая, - на дворе стало рассветать.
Идет она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне,- стало всходить солнце.
Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка Бабы-яги. Забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами. Вместо верей (столбов) у ворот -ноги человечьи, вместо запоров - руки, вместо замка - рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса, стала как вкопанная. Вдруг едет опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне. Подскакал к воротам Бабы-яги и исчез, как сквозь землю провалился,- настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как середи дня. Василиса дрожала со страху, но, не зная куда бежать, оставалась на месте.
Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели, выехала из лесу Баба-яга - в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает. Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала:
- фу, фу! Русским духом пахнет! Кто здесь?
Василиса подошла к старухе со страхом и, низко поклонясь, сказала:
- Это я, бабушка! Мачехины дочери прислали меня за огнем к тебе.
- Хорошо,- сказала Баба-яга,- знаю я их, поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и дам тебе огня, а коли нет, так я тебя съем! - Потом обратилась к воротам и вскрикнула: - Эй, запоры мои крепкие, отомкнитесь, ворота мои широкие, отворитесь!
Ворота отворились, и Баба-яга въехала, посвистывая, за нею вошла Василиса, а потом опять все заперлось.
Войдя в горницу, Баба-яга растянулась и говорит Василисе:
- Подавай-ка сюда, что там есть в печи; я есть хочу.
Василиса зажгла лучину от тех черепов, что на заборе, и начала таскать из печки да подавать Бабе-яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять. Из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; Василисе оставила только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины.
Стала Баба-яга спать ложиться и говорит:
- Когда завтра я уеду, ты смотри - двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы и очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то - съем тебя!
После такого наказу Баба-яга захрапела, а Василиса поставила старухины объедки перед куклою, залилась слезами и говорила:
- На, куколка, покушай, моего горя послушай! Тяжелую дала мне Баба-яга работу и грозится съесть меня, коли всего не исполню. Помоги мне!
Кукла ответила:
- Не бойся, Василиса Прекрасная! Поужинай, помолися да спать ложися: утро мудреней вечера!
Ранешенько проснулась Василиса, а Баба-яга уже встала, выглянула в окно: у черепов глаза потухают. Вот мелькнул белый всадник - и совсем рассвело. Баба-яга вышла на двор, свистнула - перед ней явилась ступа с пестом и помелом. Промелькнул красный всадник - взошло солнце. Баба-яга села в ступу и выехала со двора, пестом погоняет, помелом след заметает. Осталась Василиса одна, осмотрела дом Бабы-яги, подивилась изобилью во всем и остановилась в раздумье: за какую работу ей прежде всего приняться. Глядит, а вся работа уже сделана; куколка выбирала из пшеницы последние зерна чернушки.
- Ах ты, избавительница моя! - сказала Василиса куколке. - Ты от беды меня спасла!
- Тебе осталось только обед состряпать,- отвечала куколка, влезая в карман Василисы, - состряпай с богом, да и отдыхай на здоровье!
К вечеру Василиса собрала на стол и ждет Бабу-ягу. Начало смеркаться, мелькнул за воротами черный всадник - и совсем стемнело, только светились глаза у черепов. Затрещали деревья, захрустели листья - едет Баба-яга. Василиса встретила ее.
- Все ли сделано? - спрашивает Баба-яга.
- Изволь посмотреть сама, бабушка! - молвила Василиса.
Баба-яга все осмотрела, подосадовала, что не за что рассердиться, и сказала:
- Ну, хорошо! - Потом крикнула: - Верные мои слуги, сердечные други, смелите мою пшеницу!
Явились три пары рук, схватили пшеницу и унесли вон из глаз. Баба-яга наелась, стала ложиться спать и опять дала приказ Василисе:
- Завтра сделай ты то же, что и нынче, да сверх того возьми из закрома мак да очисти его от земли по зернышку: вишь, кто-то по злобе земли в него намешал!
Сказала старуха, повернулась к стене и захрапела, а Василиса принялась кормить свою куколку. Куколка поела и сказала ей по-вчерашнему:
- Молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее, все будет сделано, Василисушка!
Наутро Баба-яга опять уехала в ступе со двора, а Василиса с куколкой всю работу тотчас исправили. Старуха воротилась, оглядела все и крикнула:
- Верные мои слуги, сердечные други, выжмите из маку масло!
Явились три пары рук, схватили мак и унесли из глаз. Баба-яга села обедать; она ест, а Василиса стоит молча.
- Что ж ты ничего не говоришь со мною? - сказала Баба-яга. - Стоишь как немая!
- Не смела,- отвечала Василиса, - а если позволишь, то мне хотелось бы спросить тебя кой о чем.
- Спрашивай, только не всякий вопрос к добру ведет: много будешь знать - скоро состаришься!
- Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела. Когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде. Кто он такой?
- Это день мой ясный! - отвечала Баба-яга.
- Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет. Это кто такой?
- Это мое солнышко красное! - отвечала Баба-яга.
- А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?
- Это ночь моя темная - всё слуги мои верные! Василиса вспомнила о трех парах рук и молчала.
- Что ж ты еще не спрашиваешь? - молвила Баба-яга.
- Будет с меня и этого, сама ж ты, бабушка, сказала, что много узнаешь - состаришься!
- Хорошо, - сказала Баба-яга, - что ты спрашиваешь только о том, что видела за двором, а не во дворе! Я не люблю, чтоб у меня сор из избы выносили, и слишком любопытных ем! Теперь я тебя спрошу: как успеваешь ты исполнять работу, которую я задаю тебе?
- Мне помогает благословение моей матери, - отвечала Василиса.
- Так вот что! Убирайся же ты от меня, благословенная дочка! Не нужно мне благословенных!
Вытащила она Василису из горницы и вытолкала за ворота, сняла с забора один череп с горящими глазами и, наткнув на палку, отдала ей и сказала:
- Вот тебе огонь для мачехиных дочек, возьми его: они ведь за этим тебя сюда и прислали.
Бегом пустилась домой Василиса при свете черепа, который погас только с наступлением утра, и наконец, к вечеру другого дня добралась до своего дома. Подходя к воротам, она хотела было бросить череп. "Верно, дома, -думает себе,- уж больше в огне не нуждаются". Но вдруг послышался глухой голос из черепа:
- Не бросай меня, неси к мачехе!
Она взглянула на дом мачехи и, не видя ни в одном окне огонька, решилась идти туда с черепом. Впервые встретили ее ласково и рассказали, что с той поры, как она ушла, у них не было в доме огня. Сами высечь никак не могли, а который огонь приносили от соседей - тот погасал, как только входили с ним в горницу.
- Авось твой огонь будет держаться! - сказала мачеха.
Внесли череп в горницу, а глаза из черепа так и глядят на мачеху и ее дочерей, так и жгут! Те было прятаться, но куда ни бросятся - глаза всюду за ними так и следят. К утру совсем сожгло их в уголь, одной Василисы не тронуло.
Поутру Василиса зарыла череп в землю, заперла дом на замок, пошла в город и попросилась на житье к одной безродной старушке.


Последний из Духов
Дух приближался – безмолвно, медленно, сурово. И когда он был совсем близко, такой мрачной таинственностью повеяло от него на Скруджа, что тот упал перед ним на колени.
Черное, похожее на саван одеяние Призрака скрывало его голову, лицо, фигуру – видна была только одна простертая вперед рука. Не будь этой руки, Призрак слился бы с ночью и стал бы неразличим среди окружавшего его мрака.
Благоговейный трепет объял Скруджа, когда эта высокая величавая и таинственная фигура остановилась возле него. Призрак не двигался и не произносил ни слова, а Скрудж испытывал только ужас – больше ничего.
– Дух Будущих Святок, не ты ли почтил меня своим посещением? – спросил, наконец, Скрудж.
Дух ничего не ответил, но рука его указала куда-то вперед.
– Ты намерен открыть мне то, что еще не произошло, но должно произойти в будущем? – продолжал свои вопросы Скрудж. – Не так ли, Дух?
Складки одеяния, ниспадающего с головы Духа, слегка шевельнулись, словно Дух кивнул. Другого ответа Скрудж не получил.
Хотя общество привидений стало уже привычным для Скруджа, однако эта молчаливая фигура внушала ему такой ужас, что колени у него подгибались, и, собравшись следовать за Призраком, он почувствовал, что едва держится на ногах. Должно быть, Призрак заметил его состояние, ибо он приостановился на мгновение, как бы для того, чтобы дать ему возможность прийти в себя.
Но Скруджу от этой передышки стало только хуже. Необъяснимый ужас пронизывал все его существо при мысли о том, что под прикрытием этого черного, мрачного савана взор Призрака неотступно следит за ним, в то время как сам он, сколько бы ни напрягал зрение, не может разглядеть ничего, кроме этой мертвенно-бледной руки и огромной черной бесформенной массы.
– Дух Будущих Святок! – воскликнул Скрудж. – Я страшусь тебя. Ни один из являвшихся мне призраков не пугал меня так, как ты. Но я знаю, что ты хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и надеюсь стать отныне другим человеком и потому готов с сердцем, исполненным благодарности следовать за тобой. Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь?
Призрак ничего не ответил. Рука его по-прежнему была простерта вперед.
– Веди меня! – сказал Скрудж. – Веди! Ночь быстро близится к рассвету, и каждая минута для меня драгоценна – я знаю это. Веди же меня, Призрак!
Привидение двинулось вперед так же безмолвно, как и появилось. Скрудж последовал за ним в тени его одеяния, которое как бы поддерживало его над землей и увлекало за собой.
*
Он отпрянул в неизъяснимом страхе, ибо все изменилось вокруг и теперь он стоял у изголовья чьей-то кровати, едва не касаясь ее рукой. Стоял возле неприбранной кровати без полога, на которой под рваной простыней лежал кто-то, хотя и безгласный, но возвещавший о своей судьбе леденящим душу языком.
В комнате было темно, слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть, хотя Скрудж, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, и озирался по сторонам, стараясь понять, где он находится. Только слабый луч света, проникавший откуда-то извне, падал прямо на кровать, где ограбленный, обездоленный, необмытый, неоплаканный, покинутый всеми – покоился мертвец.
Скрудж взглянул на Духа. Его неподвижная рука указывала на голову покойника. Простыня была так небрежно наброшена на труп, что Скруджу стоило чуть приподнять край – только пальцем пошевелить, – и он увидел бы лицо. Скрудж понимал это, жаждал это сделать, знал, как это легко, но был бессилен откинуть простыню – так же бессилен, как и освободиться от Призрака, стоящего за его спиной.
О Смерть, Смерть, холодная, жестокая, неумолимая Смерть! Воздвигни здесь свой престол и окружи его всеми ужасами, коими ты повелеваешь, ибо здесь твои владения! Но если этот человек был любим и почитаем при жизни, тогда над ним не властна твоя злая сила, и в глазах тех, кто любил его, тебе не удастся исказить ни единой черты его лица! Пусть рука его теперь тяжела и падает бессильно, пусть умолкло сердце и кровь остыла в жилах, – но эта рука была щедра, честна и надежна, это сердце было отважно, нежно и горячо, и в этих жилах текла кровь человека, а не зверя. Рази, Тень, рази! И ты увидишь, как добрые его деяния – семена жизни вечной – восстанут из отверстой раны и переживут того, кто их творил!
Кто произнес эти слова? Никто. Однако они явственно прозвучали в ушах Скруджа, когда он стоял перед покойником. И Скрудж подумал: если бы этот человек мог встать сейчас со своего ложа, что первое ожило бы в его душе? Алчность, жажда наживы, испепеляющие сердце заботы? Да, поистине славную кончину они ему уготовили!
Вот он лежит в темном пустом доме, и нет на всем свете человека – ни мужчины, ни женщины, ни ребенка – никого, кто мог бы сказать: «Этот человек был добр ко мне, и в память того, что как-то раз он сказал мне доброе слово, я теперь позабочусь о нем». Только кошка скребется за дверью, заслышав, как пищат под шестком крысы, пытаясь прогрызть себе лазейку. Что влечет этих тварей в убежище смерти, почему подняли они такую возню? Скрудж боялся об этом даже подумать.
– Дух! – сказал он. – Мне страшно. Верь мне – даже покинув это место, я все равно навсегда сохраню в памяти урок, который я здесь получил. Уйдем отсюда!
Но неподвижная рука по-прежнему указывала на изголовье кровати.
– Я понимаю тебя, – сказал Скрудж. – И я бы сделал это, если б мог. Но я не в силах, Дух. Не в силах!
И снова ему почудилось, что Призрак вперил в него взгляд...и рука Призрака все также указывала куда-то вдаль.

Скрудж снова присоединился к Призраку и, недоумевая – куда же он сам-то мог подеваться? – последовал за ним. Наконец они достигли какой-то чугунной ограды. Прежде чем ступить за эту ограду, Скрудж огляделся по сторонам.
Кладбище. Так вот где, должно быть, покоятся останки несчастного, чье имя предстоит ему, наконец, узнать. Нечего сказать, подходящее для него место упокоения! Тесное – могила к могиле, – сжатое со всех сторон домами, заросшее сорной травой – жирной, впитавшей в себя не жизненные соки, а трупную гниль. Славное местечко!
Призрак остановился среди могил и указал на одну из них. Скрудж, трепеща, шагнул к ней. Ничто не изменилось в обличье Призрака, но Скрудж с ужасом почувствовал, что какой-то новый смысл открывается ему в этой величавой фигуре.
– Прежде чем я ступлю последний шаг к этой могильной плите, на которую ты указуешь, – сказал Скрудж, – ответь мне на один вопрос, Дух. Предстали ли мне призраки того, что будет, или призраки того, что может быть?
Но Дух все также безмолвствовал, а рука его указывала на могилу, у которой он остановился.
– Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу, – произнес Скрудж. – Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим. Скажи, ведь так же может измениться и то, что ты показываешь мне сейчас?
Но Призрак по-прежнему был безмолвен и неподвижен.
Дрожь пробрала Скруджа с головы до пят. На коленях он подполз к могиле и, следуя взглядом за указующим перстом Призрака, прочел на заросшей травой каменной плите свое собственное имя: ЭБИНИЗЕР СКРУДЖ.
– Так это был я – тот, кого видели мы на смертном одре? – возопил он, стоя на коленях.
Рука Призрака указала на него и снова на могилу.
– Нет, нет, Дух! О нет!
Рука оставалась неподвижной.
– Дух! – вскричал Скрудж, цепляясь за его подол. – Выслушай меня! Я уже не тот человек, каким был. И я уже не буду таким, каким стал бы, не доведись мне встретиться с тобой. Зачем показываешь ты мне все это если нет для меня спасения!
В первый раз за все время рука Призрака чуть приметно дрогнула.
– Добрый Дух, – продолжал молить его Скрудж, распростершись перед ним на земле. – Ты жалеешь меня, самая твоя природа побуждает тебя к милосердию. Скажи же, что, изменив свою жизнь, я могу еще спастись от участи, которая мне уготована.
Благостная рука затрепетала.
– Я буду чтить рождество в сердце своем и хранить память о нем весь год. Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим, и воспоминание о трех Духах всегда будет живо во мне. Я не забуду их памятных уроков, не затворю своего сердца для них. О, скажи, что я могу стереть надпись с этой могильной плиты!
И Скрудж в беспредельной муке схватил руку Призрака. Призрак сделал попытку освободиться, но отчаяние придало Скруджу силы, и он крепко вцепился в руку. Все же Призрак оказался сильнее и оттолкнул Скруджа от себя.
Воздев руки в последней мольбе, Скрудж снова воззвал к Духу, чтобы он изменил его участь, и вдруг заметил, что в обличье Духа произошла перемена. Его капюшон и мантия сморщились, обвисли, весь он съежился и превратился в резную колонку кровати.


Вы никогда не слыхали о коте Джон Рида? Мне пришлось услышать о нем в северной провинции Англии. Слушайте же.
Джони Рид был могильщиком и жил с женой на краю маленького города в отдельном домике посреди пустырей и огородов. Джон и его жена Марта держали кота. Они обращались с ним хорошо и не замечали в нем ничего необыкновенного. Правда, он иногда проказничал, как все коты, да ведь у них такой нрав.
Кот Джон Рида был весь черный, с одной белой передней лапкой и казался добрым домашним зверьком. Кот жил у могильщика уже несколько лет, и вот случилось странное происшествие.
Однажды вечером Джон допоздна задержался на кладбище. В этот день ему велели приготовить могилу к следующему утру, и Рид очень торопился. Он заканчивал работу с фонарем, так как стемнело раньше, чем он успел все сделать. Окончив работу, Джон Рид отнес свои инструменты в сарай в углу кладбища, закрыл дверь на замок и быстро пошел домой, раздумывая, не легла ли спать его жена и не погасила ли она огонь в камине. Ему хотелось согреться, потому что стояла сырая ночь и дул пронизывающий, холодный ветер.
Не успел Джон отойти далеко от кладбища, как вдруг у края дороги, возле калитки заброшенного сада, он увидел какое-то темное пятно, а посреди этого пятна — огоньки. Одни из них двигались, поднимались и опускались, другие светились на одном месте, точно окошки в крошечных зданиях. Джон был не из пугливых. Благодаря своему ремеслу он привык не бояться таких вещей, которые другим кажутся страшными.
Что бы это могло быть? — подумал Джон Рид. — Я никогда не видывал ничего подобного.
И он пошел к калитке заброшенного сада. Чем ближе подходил он к ней, тем чернее казалось пятно и тем ярче горели маленькие огоньки.
Подойдя совсем близко к саду, Джон увидел, что темное пятно было совсем не пятно, а девять черных котов. Одни из них сидели спокойно, другие же танцевали вокруг своих товарищей, и у всех глаза горели, как яркие свечки.
Джони хотел разогнать их и закричал:
— Брысь, брысь, брысь!
Но ни один из котов не ушел.
— Погодите, вот я вас, противные животные! — сказал Джон и принялся искать камень, чтобы бросить им в котов, но было так темно, что он не нашел ни одного валуна.
Рид с досадой махнул рукой и собрался уже идти дальше, но в эту минуту чей-то голос позвал его:
— Джон Рид!
— Ну кто там меня зовет? — спросил Джон.
— Джон Рид, — повторил голос.
— Я здесь, — сказал Джони. — Я здесь. Кому я понадобился? Рид огляделся, но никого не увидел.
— Может быть, кто-нибудь из вас звал меня? — в шутку спросил он котов.
— Да, конечно, — сказал один из них внятным человеческим голосом. — По поручению остальных моих товарищей тебя звал я.
Конечно, вы поймете, как изумился Джон. Ведь ему никогда не случалось слышать, чтобы коты говорили, как люди, и он решительно не понимал, что все это значит. Подумав немного, Джон мысленно сказал себе, что вежливость никогда не помешает, и снял перед котом шляпу.
— Чем могу служить вам, сэр? — спросил он. — Я к вашим услугам.
— О, я потребую от тебя немногого, — ответил кот. — Но ты поступишь умно, если исполнишь мою просьбу. Передай Дену Ратклифу, что Пегги Пойзен умерла. Сами мы не можем подойти к тому месту, где он живет, и поручаем это тебе.
— Хорошо, сэр, — сказал Джон, в то же время спрашивая себя, как он исполнит поручение черного кота. Дело в том, что он не знал ни Дена Ратклифа, ни Пегги Пойзен и понятия не имел, где Ден может жить. В довершении всего коты убежали и скрылись в темноте.
Весь остаток дороги Джон бежал во весь дух. Задыхаясь, переступил он порог своего дома. Ему было жарко и от страха, и от того, что пришлось бежать довольно долго.
— Марта, кто такой Ден Ратклиф? — спросил он жену, даже не поздоровавшись с нею.
— Ден Ратклиф? — переспросила она. — Я его не знаю и никогда не слыхала в окрестностях этих имени и фамилии.
— Я тоже не знаю, — сказал Джон, — а между тем мне во что бы то ни стало нужно отыскать его.
И Рид стал рассказывать Марте, как он встретил котов, как они остановили его и дали ему поручение.
В это время черный кот Джони спокойно сидел напротив камина и, казалось, сладко дремал, но когда Джон сказал жене, какое поручение дали ему коты, кот Рида вскочил, громко фыркнул, посмотрел своему хозяину прямо в глаза, открыл рот и закричал человеческим голосом:
— Как? Пегги Пойзен умерла? Какое несчастье! Вероятно, ее убили, и я должен разобрать это дело. Я не могу остаться у тебя, прощай!
С этими словами кот выскочил из дверей и исчез в темноте. Больше он не вернулся в дом своих хозяев.
— А могильщик отыскал Дена Ратклифа? — спросил я у старика, который рассказал мне эту историю.
— Нет, не нашел, — ответил мне рассказчик. — Он искал его повсюду, но никто не мог сказать ему ничего о Дене Ратклифе. Это беспокоило Джон. Он боялся, что с ним случится что-нибудь недоброе, если он не исполнит поручение котов. Но все шло хорошо: Джон и его жена были здоровы, от места ему не отказали, а однажды под вечер он возле своего порога нашел кошелек из черного бархата, в котором лежало несколько крупных золотых монет. Джон отнес его судье. Тот вывесил объявление о находке, но владелец кошелька не нашелся, и судья сказал, что могильщик может оставить деньги у себя. Тут Рид все понял. Он сообразил, что его кот и назывался Деном Ратклифом, что Пегги Пойзен была его родственницей или приятельницей и что черный кошелек принесли ему коты в благодарность за исполненное поручение.
По всей вероятности, под видом Дена Ратклифа и девяти котов скрывались волшебники или люди, превращенные в зверей и имевшие возможность говорить только в определенные дни или часы ночи.



В одном селе жил когда-то очень хитрый и умный дед. Звали его Яагуп. Когда Яагупу исполнилось сто лет, пришла за ним Смерть. Пришла, значит, за ним — вошла во двор, постучала в окошко и позвала громким голосом:- Яагуп,эй, Яагуп, ты меня слышишь?Яагуп сильно испугался, но виду не подал и ответил:— Слышу, слышу тетенька Смерть. Носишься-носишься тут как овод... Разве за тобой кто-то гонится?— Твое время пришло, давай, собирайся! — сказала Смерть.А Яагуп был еще крепким и здоровым стариком. и ему было жаль расставаться с жизнью. Потому он попытался спорить:— Нет, тетенька Смерть, мое время совсем не пришло. Рановато мне собираться, рановато!— Не говори глупостей, какое там рановато и твоя старуха отжили на свете за нескольких людей. Таким жадным тоже нельзя быть! — возразила Смерть.Когда Яагуп понял, что спором тут не поможешь, он решился на хитрость. Пригласил Смерть в дом, усадил ее на стул, спросил, как поживает ее семья, предложил из своего кисета табаку. И наконец униженно взмолился, чтобы Смерть дала ему время хотя бы поставить пиво, чтобы люди могли угоститься, когда будут справлять по нем поминки.Сначала Смерть возражала, а потом махнула рукой, улыбнулась и согласилась:— Ну, так и быть, раз тебе хочется, чтобы после твоих похорон соседи напились твоим пивом! Только поторапливайся, чтобы мне из-за тебя неприятностей не было.— Да что ты! Знаешь пословицу: бери быка за рога, а мужика лови на слове, раз я обещал, то уж не подведу тебя,— засмеялся Яагуп.— У меня солод с Иванова дня остался, так что завтра к утру пиво будет обязательно готово.И Яагуп действительно к утру наварил пива, да такого, какого не приходилось пробовать даже тем соседям, что в городах побывали.Только наступил вечер, Смерть вновь явилась под окно и, как и в прошлый раз, позвала:— Яагуп, эй, Яагуп, ты меня слышишь?— Слышу, тетенька Смерть, почему бы не слышать, ведь не глухой же я! — ответил Яагуп.— Значит, ты уже прибыла?— Прибыла, прибыла. Только вот готово ли твое пиво, если готово, то мы сразу отправимся.- Пиво-то готово. Только ты зайди в дом, подожди, пока я новые лапти надену, ведь путь-то у нас не к соседу на беседу.- Путь не малый, что правда, то правда - согласилась Смерть и вошла в дом.- Посиди, отдохни,— сказал Яагуп.—И может быть, согласишься отведать моего ячменного пивца?- Что же, это можно! От суеты да спешки в горле пересохло! - охотно согласилась Смерть, уселась за стол и одним духом выпила целую кружку Но этого ей показалось мало и до смерти усталая Смерть попросила добавки. Она осушила вторую кружку, потом третью – было жарко, и Смерти приятно было освежиться.Так, с удовольствием попивая крепкое пиво старого Яаагупа, Смерть скоро совсем опьянела и хохотала так, что стены дрожали, стучала кулаком по стулу, распевала песни и наконец позвала Яаагупову старуху плясать. Когда она совсем опьянела, Яаагуп поставил на стол еще одну большую кружку пива, угостил Смерть соленой салакой и попросил, чтобы Смерть еще хоть немножко пожить. Смерть была в очень веселом настроенииОна притопнула костлявой ногой, и наслаждаясь своей властью, сказала: - Знай себе клянчишь. Ну, скажи-ка братец, откровенно - сколько бы ты хотел еще пожить? - Ну, немного, я бы был рад, если мы со старухой пожили еще хотя бы годков сто, - ответил Яаагуп.— Ладно! Вот моя рука, дружище Яагуп!— Будь здорова и большое спасибо, тетушка Смерть!Смерть пировала у Яагупа до восхода солнца, потом тут же, за столом, немного вздремнула и, наконец, горланя песню, отправилась своей дорогой. А хитрый Старый Яагуп со своей старухой жил да поживал и не боялся ни болезней, ни неожиданных бед. Он был твердо уверен, что договор заключен крепко-накрепко.Но вот минуло еще почти сто лет, и Яагуп опять стал опасаться, что Смерть вскоре снова постучит к нему в окошко! Он не находил покоя и в великом смятении пошел к мудрецу посоветоваться.Мудрец внимательно выслушал старого Яагупа, но отнесся к его рассказу недоверчиво.— Выходит, значит, что вам со старухой по двести лет?— Совершенно верно, нам по двести лет,— ответил Яагуп. Мудрец подумал-подумал, нахмурился, почесал в затылке и, наконец, сказал:— Не бойся, хитрец, раз уж ты сумел уговорить Смерть сам, без посторонней помощи, то уж теперь-то мы вдвоем обязательно придумаем, как помочь беде. Отправляйся спокойно домой и закажи у кузнеца самый прочный железный стул. Когда придет день смерти, обкури стул полынным дымом и натри его корнем лапчатки, растопи печку и поставь стул так, чтобы на него светил огонь из печи.Потом пригласи Смерть погреться у очага —она ведь тощая, постоянно зябнет... тогда и посмотрим что из этого выйдет. Яагуп поблагодарил мудреца и сделал все, как тот велел: заказал у кузнеца железный стул, обкурил его полынным дымом, натер корнем лапчатки, затопил печку и подвинул стул к печной дверке. Потом выглянул в окно, посмотрел на дорогу и увидел, что Смерть уже шагает с горы.Смерть вошла во двор, постучала посохом вокно и позвала:— Яагуп, эй, Яагуп! Ты меня слышишь?— Слышу, тетушка Смерть, слышу. У меня на то и уши, чтобы слушать! — ответил Яагуп.— Ну-ка, потарапливайся, да поживее, и давай-ка побыстрее отправимся в дорогу,— ведь и эти сто лет миновали!— Да, миновали, нечистая сила, или как тебя величать! — кивнул Яагуп.— Присядь-ка, отдохни маленько, погрейся у печки, а я пока саваннадену.Уставшая с дороги Смерть охотно согласилась, уселась на стул к печке, а Яагуп тем временем отправился в каморку надевать саван. Вскоре он вернулся в комнату и сказал:— Ну, тетушка Смерть, теперь пошли!— Прекрасно, друг Яагуп, пошли! — воскликнула Смерть и хотела встать со стула.Но не тут-то было! Хочет она встать, но ничего из этого не выходит: ноги словно приросли к земле, спинка стула обхватила, словно клещами.Попыталась Смерть встать, еще раз попыталась — никакого толку. И, наконец, взмолилась:что это за шутки, Яагуп! У тебя в бороде седина, а ведешь себя как мальчишка! Будь добр, освободи меня!_ А чем ты, тетушка, меня отблагодаришь, если я тебя вызволю из беды? — спросил Яагуп, раскуривая трубку и улыбаясь.— Получайте еще по пять лет жизни — и ты и твоя старуха! — предложила Смерть.— Не хочу, этого нам мало,— ответил Яагуп.— Ну, тогда по десять! — предложила Смерть.— Все равно мало,— ответил Яагуп.— Бери по двадцать! — предложила Смерть.— Ну какая разница — пять или двадцать! Эти годы пролетят, как птицы,— ответил Яагуп. И торговался до тех пор, пока Смерть не пообещала еще по сто лет жизни. Только после этого старик отправился к мудрецу, привел его к себе и попроси - отпустить Смерть.Смерть ужасно рассердилась за то, что ее так провели, плюнула и пошла своей дорогой. Только в воротах она обернулась, погрозила костлявым пальцем и сказала:— Плут, старый Яагуп, большой плут! Разве можно так подводить друзей! Погоди-погоди, уж ты, плут, меня больше не проведешь, когда я через сто лет за тобой явлюсь.Хитрый старый Яагуп и его старуха прожили без всяких забот еще сто лет. Вокруг них рождались, вырастали, старели и умирали люди, а они все жили и жили, не боясь ни болезней, ни бедКогда же миновали и эти сто лет, Яагуп почувствовал себя настолько уставшим от долгой жизни, что сказал своей старухе:— Ладно, теперь достаточно и мне да и тебе!— Достаточно, Яагуп, достаточно! — согласилась старуха.И когда Смерть в третий раз пришла к ним, они встретили ее у ворот и поздоровались с гостьей за руку.И Яагуп сказал:— Ну, пошли, пора в дальнюю дорогу! Ты не сердись, дружище Смерть, что я тебя столько раз подводил, но ведь жить и трудиться на земле так хорошо.— Ну что ты, Яагуп, с чего бы мне на тебя сердиться! И я кое-что вижу и понимаю... И откуда взяться шутке, если мы сами не пошутим! — дружелюбно заявила Смерть.И побрели три старых шутника по дороге, что вела на гору. Новые лапти Яагупа поблескивали в лучах вечернего солнца — ведь путь был не ближний, не в старых же лаптях отправляться в такой путь.

Каждое воскресенье февраля центр города становится ареной для главного парада карнавала в Ла-Веге. По улице Падре Адольфо и парку Флорес марширует пестрая толпа Дьяблос Кохуэлoс («хромых дьяволов») в огромных масках с выпирающими кинжалами зубов. Демонические создания несут в руках колотушки из ткани или бычьих пузырей с песком внутри. Раздавая удары всем вокруг, они благословляют людей на удачу и процветание на весь год.
Дьяволы стараются ударить бычьим пузырем каждого, кто выходит на проезжую часть улиц, спастись от Дьяволов можно лишь на тротуаре.
Каранавал в Ла-Вега (La Vega), самый красочный и старейший в Доминикане, имеет две версии своего рождения. По одной из них, впервые здесь праздник состоялся в феврале 1520 года в честь приезда в эту деревню священника Бартоломе де Лас-Касаса. По другой версии, карнавал берет начало в 1510 году, когда другой католический священник, Альваро-де-Кастро, построил в Ла-Веге дом для отдыха африканских рабов, уже появившихся к тому времени на острове Эспаньола. По материалам travelcalendar и buenolatina.ru
*
Первое упоминание о праздновании карнавала на Испаньоле (так доминиканцы называют свой остров) датируется 1510 годом, всего через 14 лет после того, как было основано первое поселение колонизаторов. Это они привезли с собой из Испании традицию надевать на Пасху маски монстров и веселиться перед началом Великого Поста (по латински carnem levare — carne vale (итал.) — буквально означает «отставить мясо»).
Европейские карнавальные традиции постепенно смешались с фольклором местных индейцев и африканских рабов, завезенных испанцами на плантации острова. Это смешение рас и культур сделало доминиканский карнавал ярким самобытным праздником даже на уровне отдельных регионов: каждый город Доминиканы свято придерживается своих традиций, ежегодно наряжаясь в костюмы, у которых даже расцветка тканей определена заранее. Импровизация начинается на уровне выбора материалов (в ход идет все, от фруктов до старой мебели и посуды).
В XIX веке на традицию веселиться перед Постом наложился новый праздник, День независимости, 27 февраля. Национальное ликование выливалось в эти дни в масштабные карнавальные шествия, которые очень быстро стали считаться официальным способом отмечать День независимости в стране.
Национальное свойство доминиканцев устраивать сумасшедшие праздники по любому поводу проявляется еще и вот в чем: несмотря на то что празднование Дня независимости приходится на последние выходные дни месяца, доминиканцы начинают устраивать карнавалы и шествия загодя. Как правило, официальное открытие карнавала назначается на первое же воскресенье февраля. А во многих городах с размахом отмечать День независимости начинают уже в конце января. В каждом городе есть свои группы (comparsas) из 10–20 человек, которые годами участвуют в представлениях, продумывают и готовят заранее костюмы, репетируют танцы и театрализированные шоу.

Ла Вега (La Vega)
Этот маленький провинциальный городок на месяц в году превращается в оживленный и многолюдный центр: благодаря своей самобытности и красоте, февральские карнавальные шествия собирают здесь огромные толпы приезжих со всех концов страны.
Ла Вега всегда славилась своими карнавальными костюмами, которые все жители Испаньолы признают самыми красивыми и продуманными. Главный герой карнавала в Ла Веге — проказливый хромой дьявол (El Diablo Cojuelo). Участники шествий наряжаются в многослойные разноцветные одежды с лентами, на которые вешают колокольчики, маленькие зеркальца, свистки, куколок и все что угодно. А маски дьявола из папье-маше считаются самыми страшными на острове. Они издревле изготавливались здесь по специальной технологии, которая позволяет дьяволам открывать рот и скалить зубы. У всех демонов Ла Веги большие налитые кровью глаза и рога, количество которых может достигать шести.
В дни карнавальных шествий эти демонические проказники высыпают на центральные улицы города с бычьими мочевыми пузырями (или воздушными шариками в последнее время), наполненными водой или воздухом, и горе тому, кто попадется дьяволам на пути: зрители становятся полноправными участниками шоу, стараясь увернуться от водяных бомб и обидных щелчков по лбу. По местным преданиям, за такие вот глупые выходки дьявола и скинули с Небес на Землю. Упав, он повредил себе ногу и теперь хромает (сojuelo — «хромой»). Карнавалы Ла Веги традиционно проходят каждое февральское воскресенье и заканчиваются грандиозным шоу, когда весь город принимает активное участие в изгнании проказливых дьяволов из города.

Сантьяго (Santiago)
Сантьяго — второй по величине город Доминиканы. Здесь традиционно селились преуспевающие и знатные семьи, которые чтили свои испанские корни и хранили традиции. Поэтому долгое время карнавалы в Сантьяго праздновались в закрытом частном клубе (Club Santiago), куда местная знать собиралась на костюмированные балы. Постепенно празднование захватило все классы города, и к началу XX века карнавалы в Сантьяго стали самым массовым и долгожданным праздником.
Местная разновидность маски хромого дьявола называется El Lechon («свинья»). По одной из версий, название маске дала образованная знать Сантьяго, связавшая местные традиции с описанием фигуры дьявола у Сервантеса в «Дон-Кихоте»: в костюме с колокольчиками и надутым бычим пузырем в руке вместо оружия. Возможно, это и так, только знать города предпочитала вместо бычих пузырей выходить на улицы с кнутами — чтобы продираться сквозь толпу на улицах.
Официальное открытие карнавала в Сантьяго — в первое воскресенье февраля, когда в городе начинается конкурс на лучшие костюмы и маски. Причем для мастеров, которые их делают, конкурс не забава, а серьезный повод продемонстрировать свое искусство. В основном, в этом регионе делают маски двух видов: с длинным носом и несколькими маленькими рожками вокруг основной пары рогов или маски с двумя длинными рогами и широкой мордой, которой иногда придают птичьи черты.

Санто Доминго (Santo Domingo)
Столичные карнавальные шествия, безусловно, затмевают все остальные и по масштабу, и по зрелищности. Кроме того, оставаясь в Санто Доминго, вы можете увидеть все местные карнавалы сразу: в первые недели февраля в городках Доминиканы проводятся конкурсы между профессиональными участниками шествий, comparsas, которые борются за право поехать в столицу и представлять там карнавальные традиции своего города.
Поэтому яркие эклектичные шествия по Малекону (Malecon, 15-километровая набережная Санто Доминго) собирают ежегодно более 50 000 участников со всех уголков острова и порядка полумиллиона зрителей со всех уголков планеты.
Местные красавицы съезжаются в столицу, чтобы принять участие в конкурсе красоты. Это мероприятие проходит в несколько этапов и неизменно привлекает много зрителей. Победительница конкурса получает титул «мисс Доминикана», а также становится Королевой Карнавала и получает право возглавлять финальное шествие.
Во время карнавала также ежегодно проводятся конкурсы мастеров калипсо. Калипсо — юмористические песенки — попали в Доминикану из Северной Африки, где насмешка считался хорошим средством воспитания. А сейчас эти песенки стали одним из самых популярных жанров на улицах карнавального Санто Доминго. Конкурсы мастеров калипсо проводятся в несколько этапов на выбывание, чтобы в последнюю неделю февраля определить Короля (или Королеву) калипсо, которые также займут свое почетное место во главе карнавальной процессии.
Прибывающие в столицу участники шоу устраивают свои шествия, соревнуясь между собой на лучшие костюмы и представления. Прибавьте к этому акробатов, жонглеров, клоунов на ходулях — и вы получите ясное представление о столичном карнавале. Участники шоу не ограничиваются костюмами дьяволов: вы увидите здесь и ужасных скелетов с косами, которые хватают детей, чтобы дьяволы могли облить их водой. Пират — еще один популярный карнавальный персонаж, за котором всегда следуют стайки детей: пират ходит по магазинчикам и требует у продавцов контрибуцию — конфеты, лакомства или мелкие монетки, которыми потом щедро делится со своей свитой.

Карнавалы на Страстной Неделе
Кабраль (Cabral)
Жители городка Кабраль устраивают карнавальные шествия в течение трех дней после Страстной Пятницы. Здесь используются маски, которые называются cachuas («рогатые»), и их в изобилии украшают бумажными лентами.

Бараона (Barahona)
В Бараоне карнавал празднуется в середине Страстной Недели. Утро начинается с того, что рогатые демоны бегут на местное кладбище и хлещут могилы друзей кнутами. Считается, что таким образом они будят души хороших людей и приглашают их поучаствовать в общем веселье. Вечером, когда праздник заканчивается, демоны повторяют свой ритуал — чтобы помочь душам вернуться обратно в могилы.

Котуи (Cotui)
Карнавал проходит в середине Страстной Недели. Демоны Котуи называются Papeluses («бумажники»), потому что их костюмы и маски изготовлены из разноцветной бумаги и ленточек.

Музеи карнавалов
Испанский культурный центр. Здесь собрана интересная коллекция карнавальных костюмов и масок из разных регионов Доминиканской Республики.
Адрес: Санто Доминго, Колониальная зона, улица Архиепископа Мерино (Arzobispo Merino), д. 2.
*
Музей Томаса Морела (Tomas Morel). Собрание масок, костюмов и фоторепортажей с карнавалов, проходивших в городе Сантьяго.
Адрес: Сантьяго, улица Реставрации (Av. Restauracion), д. 174.
Культурный центр Леон (Leon). Коллекция масок и карнавальных костюмов, рассказывающая о традициях маленьких городков Доминиканы.
Адрес: Сантьяго, улица 27 Февраля (Av. 27 de Febrero), д. 146. (с)


В мире достаточно странных фестивалей: где-то их участники соревнуются в гонках на поросячьих упряжках, где-то народ плюется на дальность овечьими катышками. Но все-таки немногие могут сравниться по оригинальности с ежегодной Гонкой имени Эммы Кроуфорд, которая проходит в канун Хэллоуина в городке Маниту Спрингс в штате Колорадо. Своеобразие мероприятия в том, что в качестве гоночных машин здесь используются… гробы на колесиках! У давней традиции есть своя история. Девушка по имени Эмма Кроуфорд переехала в город Маниту Спрингс в конце XIX века. Она болела туберкулезом и надеялась, что горный воздух и минеральные источники, которыми славился город, поспособствуют её выздоровлению. Но её надежды не оправдались, и вскоре она умерла. Безутешный жених, следуя её последнему желанию, похоронил Эмму на Красной горе, высота которой составляет семь тысяч футов. Однако покой усопшей продлился недолго: в конце концов, дожди размыли грунт на вершине горы, и гроб смыло к ее подножию, в каньон. Естественно, тело было перезахоронено, правда, на этот раз на обычном кладбище, но в память о невероятном событии с тех пор каждые выходные перед Хэллоуином в городе проходил фестиваль, посвященный Эмме. А с 1994 года власти Маниту Спрингс стали организовывать и гонки на гробах в её честь. Участники этих своеобразных гонок готовятся к соревнованиям с полной серьезностью: месяцами тренируются, сгоняют лишний вес. Обращают внимание и на внешний вид своего «загробного авто». Предела фантазии здесь нет: кто-то оснащает гробы аппаратами для производства дыма, а кто-то даже бортовыми видеокамерами! Одно из немногих правил гонки касается состава команды. В каждой их них должно быть пять человек: четыре участника («плакальщики») катят как можно быстрее гроб до финишной черты, а пятая («Эмма») - обязательно девушка, одетая в белое платье викторианской эпохи, - лежит в гробу. Все участники должны быть старше 18 лет, а каждая Эмма к тому же обязана иметь на голове защитный шлем. Ведь иногда гроб на колесах развивает довольно приличную скорость. Его надо разогнать и прокатить 250 ярдов вдоль главной улицы Маниту. Те, кто приходят к финишу первыми, вторыми и третьими, получают призы. Призерами становятся также победители в номинации лучшая Эмма и лучший гроб.
Кроме гонок в рамках фестиваля устраивается парад гробов и тур «по Эмминым местам».
Of.site
.flickr.com

Of.site
.flickr.com
Умерший в 1989 году норвежец Бредо Морстуль является главным героем другого необычного фестиваля, проходящего в Скалистых Горах в 150 километрах от Денвера. В 1993 году замороженное в криогенной лаборатории Калифорнии тело деда внук перевез в маленький шахтерский городок Недерленд и стал хранить в своем гараже, надеясь, что однажды предка можно будет оживить или клонировать.
Власти города крайне озадачились подобным самовольством и, дабы не создавать прецедента, тут же приняли закон, запрещающий иметь мертвые тела в личной собственности. Однако, как известно, любой закон обратной силы не имеет, и замороженного мертвеца решили оставить в покое и даже извлечь из этого пользу, тем более что и семья деда была не против. С 2002 года в Недерленде стали проводить так называемые Дни замороженного мертвеца, направленные, в первую очередь, на привлечение в город туристов.
Праздник оказался настолько популярным, что нашел отражение в известном сериале Южный парк. Во время фестиваля тело Морстуля переносят из гаража в его бывший дом, а вокруг проходят праздничные мероприятия, включающие шоу Разморозь свои кости, концерты живой музыки, экскурсии к телу деда, гонки на бровях от паба к пабу и даже конкурс на то, кто сможет больше походить на деда.
Естественно, в дни фестиваля нарасхват идут футболки, кружки и кепки с символикой Дней замороженного мертвеца.
*
Анна Шматова подробнее. Репортаж НТВ.
На ХХ ежегодный День замороженного мертвеца в маленький шахтерский городок в скалистых горах приехали 10 тысяч человек. Это примерно в 10 раз больше численности тамошнего населения. Популярность праздника в честь хранящегося во льду тела норвежца Бредо Морстуля местные жители объясняют ничем иным, как его очевидной бредовостью.
Паркер Ро, житель г. Недерланд: «Вы слышите массу историй о замороженном мертвом парне где-то в Колорадо, и это кажется настолько смешным и безумным, что вы не верите, как этот абсурд может быть правдой, и в один прекрасный день решаете проверить и увидеть это своими глазами».
История знаменитого мертвеца во льду началась в конце 80-х годов прошлого века, когда господин Бредо Морстуль скончался. Его внук, проживавший на тот момент в Америке и, как и вся семья, верящий в возможности крионики, решил сохранить тело. Для будущего воскрешения.
Глубокую заморозку в жидком азоте осуществили в калифорнийской лаборатории. А потом внук забрал дедушку к себе, в городок Недерланд, и поселил в сарае. Правда, выкупить капсулу с жидким азотом ему не удалось. Так он устроил дела в контейнере со льдом.
Внука впоследствии выслали обратно в Норвегию с просроченной визой, а дедушка остался. Власти городка поначалу, мягко говоря, не были в восторге от свалившейся на них замороженной проблемы.
Бо Шеффер, хранитель: «Сначала все были против: и мэр, и жители. Дедушка был персоной нон грата, и его пытались выселить из Недерланда. Но когда люди стали приезжать сюда взглянуть на него, власти поняли, что этот мертвый замороженный парень оживил город. И теперь он — почетный гражданин».
Бо Шеффер — хранитель дедушки. Он следит за тем, чтобы у Бредо было всегда достаточно свежего льда. Температура должна держаться в районе минус 70–80 градусов. Это теплее, чем в жидком азоте с температурой около минус 128, но достаточно, чтобы дедушка оставался в форме.
Фестиваль начинается с экскурсии в ледяную дедову усыпальницу. Там в его честь распивают шампанское. А потом гуляния: парад зомби, заплывы в проруби, гонки с гробами по полосе препятствий и на бровях из бара в бар. Шоу «Разморозь свои кости», конкурс двойников Брэдо и прочее, прочее, прочее.
Считается, что фестиваль — он идет несколько дней — делает незабываемым присутствие дедушкиного духа. Но чтобы уж наверняка, гости мешками везут из Недерланда сувениры.


Ежегодно Испания отмечает один из самых мрачных праздников мира. В нём принимают участие люди, которым приходилось быть на волосок от смерти, а также все желающие отрепетировать своё знакомство со смертью. Празднование начинается в 10 часов утра. Сначала люди собираются в единую толпу. Затем верующие ложатся в свой собственный гроб, а друзья живых мертвецов несут их от церкви Лас-Ньевеса на ближайшее кладбище. Если живой мертвец пришёл на праздник один, он вынужден сам нести свой гроб. После кладбища живые мертвецы возвращаются к церкви и поют песня Святой Марте, поднимая её статую.


В маленьком испанском городке Ас-Невес, расположенном на границе с Португалией, ежегодно 29 июля проходит праздник Санта-Марта-Рибартеме (Fiesta de Santa Marta Ribarteme) или, по-другому, шествие чуть не умерших. Здесь тоже не обходится без гробов. В процессии имеют право принимать участие только те, кто чудом избежал верной смерти. Участники необычного шествия залезают в гробы, которые несут на плечах их родственники. Одиноким же людям приходится нести собственную домовину самим."Во главе процессии идут священники с фигурой святой Марты, покровительницы города, почитаемой как святая смерти."В день праздника в Ас-Невесе буквально яблоку негде упасть из-за приехавших со всей страны «чуть не умерших», а также многочисленных туристов, привлеченных необычным зрелищем.
В полдень к храму святой Марты начинают торжественно прибывать гробы с желающими послушать мессу, которая транслируется через мощные динамики – чтобы всем было слышно. После того как служба заканчивается, участники церемонии, естественно с гробами в руках или на плечах, направляются вверх по холму к кладбищу, затем возвращаются и делают несколько ритуальных кругов вокруг церкви. Оттуда выносят статую Девы Марии, которая благословляет всех тех, кто недавно «счастливо избежал входа в темный дом под названием Смерть». Следует отметить, что мероприятие это не столь скорбное, как кажется на первый взгляд: вокруг процессии пляшут местные цыгане, звучит веселая народная музыка, а в городских ресторанах варятся для всех желающих осьминоги в медных котлах.
Традиция проводить подобные шествия восходит своими истоками к средневековью.
Оттуда же корнями и еще один занятный испанский ритуал, который проходит в день Праздника Тела Христова в деревне Кастрилло де Мурсиа. Суть ритуала под названием Эль Колачо заключается в «очищении от скверны» младенцев, появившихся на свет в прошедшем году. Их укладывают на одеяльца, расстеленные на земле, после чего исполнитель ритуала, одетый в желто-красное трико, с разбегу через них перепрыгивает. Прыгающий человек олицетворяет убегающего Дьявола, уносящего с собой все грехи и болезни.
После того как все дети оказываются очищенными, исполняющий ритуальное действо переодевается в костюм черта, вооружается хлыстом и дубинкой и отправляется пугать местных жителей и туристов. Если вы на улице замешкаетесь, то можете спокойно получить от него хлыстом поперек спины. Однако это не считается оскорблением личности. Трогать «Черта» во время исполнения им «служебных» обязанностей категорически запрещено…




Последние семь дней Великого поста - главное таинство христиан, история последних дней земной жизни Иисуса Христа, всемирная мистерия победы жизни над смертью. Эта неделя вовлекает сотни миллионов людей в разнообразные традиционные представления, шествия, торжества. Одно из самых интересных и завораживающих зрелищ, относящихся к Страстной неделе - мистическая Пляска Смерти в испанском городе Вержесе.
Пляска Смерти - ежегодный ритуал, который проходит в Великий Четверг. В этот день жизнь Учителя была особенно богата событиями: Тайная Вечеря, прощание с верными (и не очень) учениками, непревзойденная по накалу страсти молитва в Гефсиманском саду - и, наконец, предательство Иуды. Весь этот четверг проходит под знаком неминуемо близящейся гибели Иисуса, и именно поэтому смерть становится героем действа, разворачивающегося в городе Вержес, что в области Каталония. Кстати, фестивалей, посвященных ей, в Испании хватает - например, День живых мертвецов.
Испанцы - очень набожные католики, и на протяжении предпасхальной недели вся страна превращается в театр. Мистерия "Dansa de La Mort" начинается с вечернего шествия, которое в полночь останавливается на городской площади. Пять зловещих фигур, одетых в черные костюмы с достоверно нарисованными светящимися костями, в масках из черепов, снимают плащи и начинают танцевать в убыстряющемся темпе - а к ним подключаются другие участники в том же облачении. Представьте себе темную весеннюю ночь в Испании, факельное шествие, торжественный звук барабанов и скелеты с косами, танцующие среди толпы - и вы поймете, почему Пляска Смерти относится к зрелищам, которые запоминаются на всю жизнь.
Пляска Смерти - традиционный средневековый европейский образ, символ бренности жизни и неминуемости гибели - но в то же время и насмешки над нею: ведь душа бессмертна. В контексте Пасхи этот танец означает сгустившиеся над Иисусом тучи рока, которые Ему суждено будет развеять своим триумфальным Воскресением. Сотни туристов ежегодно приезжают в Вержес, чтобы посмотреть на это действо, и многие возвращаются снова и снова. Пляска Смерти в ночь Страстного Четверга - лучшее напоминание о том, что есть на свете вещи поважнее рутины и карьеры: жизнь, вера, душа.
Смотреть видео
много фото


Самый зрелищный, самый веселый и популярный весенний праздник в Мурсии (Испания) - это, конечно, похороны сардины. Как ее хоронят? С помощью народного испанского юмора. А этим всегда и везде – не только в Испании – особо отличались студенты.
… Как-то раз полтора столетия назад в Мурсии за рыбным блюдом и бокалами вина скучала одна студенческая компания. Стосковавшиеся за время сорокадневного поста по мясу, они рисовали в своем воображении одну аппетитную картину за другой на тему: какие хамоны, беконы и ростбифы им будет позволено отведать завтра, когда постный период года, наконец-то, закончится. Ненавистную рыбу хотелось зашвырнуть куда-нибудь подальше, растоптать, закопать…
Студенты – народ цивилизованный, культурный и образованный, и потому желание закопать, высказанное одним, моментально трансформировалось в идею похоронить честь по чести, предварительно чинно и благородно прошествовав по улицам города в нескорбной процессии с импровизированным гробом на плечах.
Картонный гроб был состряпан тут же, сардина покрупнее тоже появилась незамедлительно. Провожаемой в последний путь сардине из уважения к событию присвоили почетный титул Донья Великий пост (госпожа Куаресма - Doña Cuaresma). Кабальеро, приходящего ей на смену и несущего вожделенное разрешение употреблять мясо, окрестили Доном Мясоедом (Don Carnal).
На следующий день веселая процессия, сопровождаемая не очень мелодичными свистками, отрывистым кряканьем дудок и пулеметными очередями барабанной дроби, продефилировала по главным улицам Мурсии.
Кто бы знал, что такая незатейливая идея, не подкрепленная к тому же никакими официальными декларациями и предписаниями, настолько придется по душе народу, что станет одним из любимых праздников Мурсии! С тех пор ежегодно в субботу той недели, что следует сразу за Святой Пасхальной, празднуются веселые похороны.
Погребение Сардины (она же – Донья Куаресма) со временем обросло всеми необходимыми культурными и «юридическими» подробностями, присущими акту. По сути, это карнавальная фиеста – с яркими костюмами, внушительными роскошными декорациями и свободным фееричным юмором. В празднике участвуют многие самодеятельные коллективы города, названные по имени главной «героини» дня – сардинерос. Каждая группа сардинерос готовит к веселому шествию что-то свое, особенную изюминку, что позволяет ей выделиться среди остальных. Не для того, чтобы непременно запомнили, а просто из собственного стремления придать празднику разнообразие. Ну, а зрителям, стоящим по бокам улиц, по которым движется процессия, не возбраняется присоединяться к шествующим. В толпе разбрасываются конфеты, раздаются сувениры, игрушки, футболки.
Испания Шествие завершается на одной из главных площадей города – Глорьете (Glorieta) зачитыванием Завещания «усопшей», составленным в пародийном стиле и в своем тексте касающемся всех актуальных проблем реальной жизни. Тест Завещания, равно как и последнюю волю Сардины, выражаемую также с отменным чувством юмора, зачитывает избираемая каждый год Донья Сардина, девушка, не только вышедшая лицом и фигурой, но и находящаяся в ладах с развитой правильной речью. В последние годы в должность Доньи Сардины вступали профессиональные актрисы Мария Эскарио (María Escariо), Патрисия Бетакорт (Рatricia Betancort) и Эльза Анка (Еlsa Anka). В 2006-м ею была названа экс-мисс Испания мурсианка Мария Хосе Бесора (María José Besorа), в 2007-м – журналистка Ньевес Барнуэво (Nieves Barnuevо), в 2008-м Марта Вальверде (Marta Valverde).
Праздник заканчивается кремацией чучела сардины и последующим грандиозным фейерверком.
Фиеста «веселых похорон» настолько популярна, что посмотреть и поучаствовать в ней съезжаются не только жители мурсианского региона, но и других областей Испании.
Такая популярность «заводного» и развеселого народного гуляния не осталась без внимания официальных органов культуры страны. В 2006 году «Похороны Сардины» объявлены праздником, имеющим международное значение для туризма.
Есть и такая версия:
Шутовской обычай, исполняемый в конце трёхдневнего карнавала перед самой Пепельной средой в Испании. Существует несколько легенд о возникновения этой странной традиции. Согласно одной из них, в XVIII веке испанский король решил угостить в честь праздника горожан сардинами, но на самом народном гулянии обнаружилось, что сардины испортились. Подвыпившие же горожане решили превратить этот казус в шутку и устроили похороны сардине.
По традиции во времена Гойи шествие в Мадриде начинали шутливые персонажи: "дядюшка Чиспас", его "дочь Чуска" и "сердцеед Хуанильо". За ними следовало огромное чучело с прикреплённой ему на голову сардиной. Гуляющая толпа двигалась к берегам Мансанареса, где и "хоронили" сардину.
Картина Гойи


В Италии, в городке Мамояда на Сардинии, проводится один из старейших в мире фольклорных карнавалов.
Главные действующие лица маскарада – Мамутонес и Иссохадорес. Фигуры Мамутонес являют собой весьма жуткое зрелище: их лица скрывают чёрные, грубо обтёсанные маски из дерева, а фигуры склоняются под грузом большого количества колоколов на спине. В качестве языков для колоколов местное население использует овечьи кости, что делает фигуры ещё страшнее. Одежда Мамутонес – овечья шкура с длинной шерстью и коричневый платок на голову. Двенадцать (по количеству месяцев) мрачных и безмолвных фигур, выстроенные в два ряда, движутся в медленном танце, а колокола на их спинах «играют» необычную и завораживающую мелодию. Персонажи изображают пастухов из региона Барбаджа, которые когда-то спасли Сардинию от захватчиков-мусульман. Иссохадорес же одеты в красные куртки, с веревкой в руках и в белых масках. Иссохадорес молят бога плодородия о хорошем урожае и пытаются поймать зрителей веревками. Тот, кого удалось поймать может радоваться, ему будет сопутствовать удача.
Более интересен женский образ под названием Sa Filonzana - согбённая, словно под тяжестью жизни, старуха в чёрном, держащая в руках ножницы, которыми она разрезает нить судьбы, суля смерть.

Данный персонаж символизирует шаткость человеческой судьбы, старуха-судьба приходит в разгар весёлого праздника, держа в руках время, и показывает всем, что готова разорвать тонкую нить жизни в любой момент.

Если вы хотите увидеть необычный карнавал, то вам точно стоит заехать в город Мамойяда(Сардиния). Там вы увидите плеяду различных масок и костюмов, которые расскажут вам о дохристианской эпохе, о времени варваров-язычников. Это необычный, мрачноватый и жутковатый праздник, как, впрочем, и само то время из которого он вышел.
Главные действующие лица карнавала – это мамутонес и иссохадорес.
Мамутонес - это такие люди, одетые в шкуры козлов. Лица мамутонес измазаны сажей, а на их спинах огромные колокольчики. Персонажи эти ходят группами по 12 человек, прыгают как козлы и звенят колокольчиками. Они изображают пастухов из региона Барбаджа, которые когда-то спасли Сардинию от захватчиков мусульман. Иссохадорес – это люди в красных куртках, с веревкой в руках и в белых масках. Иссохадорес молят бога плодородия о хорошем урожае и пытаются поймать зрителей веревками. Тот, кого удалось поймать может радоваться, ему будет сопутствовать удача.
В первый раз мамутонес и иссохадорес появляются 17 января, в День Святого Антония. Вечером этого дня принято разжигать костры, танцевать, пить вино и угощаться местными сладостями. Люди в масках танцуют в свете огня, а их колокольчики глухо звенят. Зрелище завораживающее, тем более после выпитого вина. А затем карнавал продолжится только в феврале. Маски ждут вас с 3 по 5 февраля. И вы снова сможете увидеть ряженых, услышать звон колокольчиков и попробовать блюда местной кухни. Также в программе выставки и выступления фольклорных ансамблей.

Я хотела поделиться страхами и надеждами со своими предками. Для этого я отправилась на Сардинию на самый древний карнавал, который мне приходилось видеть. Давайте посмотрим правде в глаза: вы не сможете только созерцать 2000-летний ритуал, необходимо погрузиться в него. Рожденная в Сардинии и прожившая двадцать лет всего в 60 км от Мамойяды (Mamoiada), я всегда знала об этой традиции. Но увидев, что она значит для духа деревни, я поняла, что я никогда по-настоящему не чувствовала одинокой фигуры Мамутонес (Mamuthones).
В итальянской традиции карнавал всегда был поводом для безумных празднеств с яркими цветами и смешными масками. Большие города, как и небольшие деревни, организовывают красочные парады. Аллегорические представления на проезжающих вагончиках служат насмешкой над последними событиями на политической сцене. Три дня общего сумасшествия, вероятно, позволяют смириться с тем, что в жизни каждый из нас носит маску. По всей Сардинии фестивали являются главной частью календаря.
Делая шаг в прошлое
В Мамойяде забываешь все это. Или, по крайней мере, готовишься к глубокому, мистическому опыту. Местной версией Карнавала является Мамутонес, дохристианский традиционный маскарад, история которого насчитывает более 2000 лет. Загадка его происхождения делает событие еще более уважаемым.
Дух Мамутонес ощущается в течение всего года в Мамойяде, сельской местности, расположенной в тихом месте в провинции Нуоро. Где все, от самого маленького ребенка до столетнего старика, переходят на торжественный шепот, когда речь идет о церемонии.
Вездесущая в беседах, умах и воспоминаниях о Mamoiadìni… Жители Мамойады, эти захватывающие персонажи, тихо организовывали свое наследственное празднество год за годом, заботясь о обязанностях и о том, что возраст не уменьшил его очарование.
Они проделывали все это еще на заре цивилизации, и, несмотря на прошедшие века, интерес к этому празднику очень силен.
Тайна начала
В последние десятилетия историки пытались сузить бесчисленных теорий, трактующих эту традицию, чтобы найти исчерпывающее объяснение и, возможно, точное происхождение праздника.
Мне нравилось наблюдать, как Мамутонес пользуются всей суетой в их честь, пока исследователи отчаянно углубляются в историю вопроса и строят одну теорию за другой.
Местные жители, кажется, бессознательно знают ответы на все вопросы, и каждый год священная церемония проходит в том же месте и сообществе, как и в доисторические времена.
«Даже я всегда знал о Мамутонес, как и мой отец, и дед до меня, — признался Сальваторе Ладу. — И теперь каждый раз, когда я вижу их парад, то чувствую нервную дрожь. Уверен, что-то подобное ощущают все жители. Мамутонес для нас больше, чем просто маскарад, они являются частью нашей идентичности. Их присутствие ощущается в течение всего года».
Сегодня большинство теорий рассматривает праздник как искупительной ритуал, который проводится в межсезонье и является переходом из темной зимы в теплые месяцы весны и лета, которые приводят к новым урожаям. Мамойяда живет за счет сельского хозяйства, и население до сих пор зависит от воли матери-природы.
«Такого рода ритуалы, — считает профессор Марчелло Мадау, — с большей вероятностью можно найти в горных районах, где жизнь людей тесно связана с природой
Мир для души
Мало того, что выходцы из этого региона сохранили свои культурные традиции, но им также удалось сохранить большую часть первозданного очарования природы: горы неизменно оставляют незабываемые впечатления у туристов, особенно бывающих здесь впервые.
Благодаря особенностям ландшафта, местные жители чувствуют себя защищенными. Завести с ними разговор может быть непросто, но в то же время они делают все возможное, чтобы каждый гость чувствовал себя как дома.
Здесь я считаю своим долгом дать небольшой совет: если Mamoiadìno предлагает Вам что-нибудь выпить или съесть, не отказывайтесь, это будет считаться невежливым. И вы рискуете пропустить один из доморощенных деликатесов, типичных для этой области: например, сало и бобы, приготовленные в больших кастрюлях и выставленные в конце парада в основной площади города.
Во время фестиваля местные жители приобщают туристов к соблазнительному образу жизни.
Жители деревни, а также приезжие переносятся назад во времени — в мир первичных инстинктов, когда мужчины не уклонялись от обсуждения проблем напрямую с божествами. Три раза в год все горожане собираются вместе, сдерживая дыхание, чтобы дождаться появления Мамутонес.
Они появляются на публике в первый раз на 17 января, по случаю Sant’ Antonio Abate (Saint Anthony Abate), на праздник, который освещается сорока кострами на всех площадях Мамойяды. Мамутонес танцуют вокруг огня всю ночь напролет.
В феврале Мамутонес появляются на воскресном карнавале и на Масленицу.
Ритуал, чтобы помнить
Когда мужчины наряжаются, готовясь к параду, — в это время публика не должна их видеть. Но Pino удалось провести меня в сердце праздника, на задний двор “Associazione Atzeni-Beccoi”, где одна из этих двух групп организовывала празднования.
Все Мамутонес начинают обряд, кладя свои костюмы на землю и одеваясь с помощью «гражданских лиц».
Они являются публике одетыми в черную овчину. На спине — связка из тридцати килограммов колокольчиков для коров специфического вида, связанные темно-коричневыми кожаными шнурками
Чем уродливее, тем лучше
Заключительным этапом переодевания является долгожданный момент, когда лица скроются за масками ручной работы, что придает им внушительный и трагический вид. Темно-коричневые деревянные маски — символ Мамутонес.
«Особенностью маски, — объяснил Марио Паффи, куратор Museo delle Maschere Mediterranee (Музей средиземноморских масок) Мамойяда, — является принцип: что уродливее, тем лучше».
Тяжелый вес костюма способны вынести только здоровые и сильные мужчины.
«Когда эти люди одеты как Мамутонес, — сказал мне Сальваторе Ладу, — они не просто действуют, как Мамутонес, они должны быть ими. Как бы делая шаг назад во времени, они должны оставить все приметы современности: пирсинг не допускается».
Мамутонес, как правило, двенадцать, что символизирует число месяцев. Танцующий парад ритмично выстраивается в две параллельные линии, скользящие через клубок узких улочек центра города, воспроизводя ритуал, который должен умилостивить природные силы.
Их костюмы напоминают доисторического человека, и их шаги, мощные и размеренные, сопровождает звон медного колокольчика. «Животные были чрезвычайно важны в сельских общинах, таких как Мамойяда, — объяснил Марио Paffi, — они были источником мяса и тягловой рабочей силой. В древние языческие обряды животное являлось священной жертвой божеству, и его кровь должна была вылита на землю. Кровь в контакте с землей, как полагали, восстановилась и порождала новую жизнь».
Ради сообщества
Наряду с Мамутонес активным персонажем являются Issohadores, названные в честь soha — лассо на местном диалекте, которыми они захватывает их «жертв» (в основном молодых женщин) во время парада.
В действии участвуют восемь или десять Issohadores, чье одеяние ярко-красного и белого цветов сильно напоминает одежду эпохи испанского господства.
Issohadores охраняют Мамутонес в течение всего парада по всей деревне, не подпуская горожан, которые собрались, чтобы приветствовать и прикоснуться к ним. Один Issohadore отвечает за передвижение Мамутонес, давая им точные инструкции о том, как двигаться размеренным шагом, чтобы воссоздать ритуал.
На Масленицу торжества достигают своего апогея и, наконец, подходят к концу, когда напоказ выставляется чучело Juvanne Martis Sero (Джон вечером вторника), король карнавала.
Мужчины, одетые в черное как скорбящие пожилые женщины (zias), оплакивают смерть короля, что символизирует начало покаяния Великого поста.
Символ населения
Хотя этот священный ритуал относится к Мамойяде, он заработал особое место в ландшафте сардинских местных традиций. Мамутонес являются идеальным воплощением личности жителей острова: стойкие, хотя и вежливые в обращении.
В конце парада, Мамутонес возвращаются к "Associazione Atzeni", где еда помогает им закруглить долгий, но насыщенный день. С облегчением они снимают с плеч тридцать килограмм бремени и комментируя результаты дня.
Теплая освещенная комната привлекла меня, и там я наткнулась на Мамутоне, горящего желанием поболтать.
«Знаю, это может звучать невероятно, — сказал Франческо, который в свои сорок лет воплотил дух своих предков, — но с того самого момента, как мы надеваем маски, мы видим мир по-другому».
Околдованная, я верю ему.
Перевод статьи Angela Corrias

Церемония Цам и Читипати

Похороны холостого мужчины. На груди покойника «Strauss» - свадебное украшение из цветов и лент. С. Гришковка Алтайского края. Конец 1920-х гг.
Похороны незамужней женщины. Покойница была девственницей, поэтому, несмотря на возраст, ее хоронили в свадебном платье и венке. Д. Николайполь Исилькульского района Омской области.
Похороны молодого человека. Гроб заполнен цветами, на груди покойника свадебный букет. Девушка, сидящая рядом, была невестой покойного. Омск. 1941 г.
Похороны молодой девушки. Покойница в свадебном платье и венке. В большинстве случаев хоронили без обуви, потому что «в рай нужно идти босиком». С. Глядень Алтайского края. 1957 г.
Похороны семьи. У мальчиков на груди свадебные букеты, у девочки на голове веночек. Слева – отец детей, он в обычной одежде. С. Кусак Алтайского края. 1950-е гг.
Похороны девочки 7 лет в свадебном платье и венке. С. Новоскатовка Омской области. 1995 г.
Похороны девочки 7 лет в свадебном платье и венке. Вокруг гроба – дети, которые прощаются с покойной. С. Ананьевка Алтайского края. 1965 г.
Похороны мальчика. Цветы в изголовье покойного. С. Новоскатовка Омской области. 1954 г.
Похороны мальчика 3 лет. На груди покойного свадебный букет с короткими лентами. С. Хортицы Омской области.
Похороны мальчика, возраст - 9 месяцев. На груди покойного букет без лент. Цветы в изголовье. С. Хортицы Омской области. 1964 г.
Похороны девочки в свадебном венке, возраст - 6 месяцев. Д. Екатериновка Алтайского края. 1970-е гг.
Похороны девочки, возраст – 1 месяц. Веночек надет поверх чепчика. С. Хортицы Омской области. 1980-е гг.

Полевые исследования, проведенные в Сибири, свидетельствуют об очень широком распространении обычая «Totenhochzeit» («Свадьба мертвых») среди немецкого населения вплоть до настоящего времени. Материалы по похоронным обрядам и обычаям собирались в этнографических экспедициях, начиная с 1989 г. в южных районах Западной Сибири. Общая схема «Totenhochzeit» такова: в случае смерти девушки ее рассматривают как невесту, одевают в светлое платье, а на голову надевают свадебный венок с фатой – Rosenkranz. Умерших неженатых юношей одевали в свадебный костюм – на лацкане пиджака с левой стороны крепилось украшение из цветов и лент – Strauss. Объясняется этот обычай тем, что брак обязателен для любого человека. Поэтому если он не успел создать семью при жизни, нужно чтобы он прошел через этот этап перед похоронами. Отличительной особенностью этого обычая у немцев является полное отсутствие возрастных границ у мертвых невест и женихов. Если у большинства народов обряд посмертного бракосочетания устраивается для девушек и юношей того возраста, в котором принято вступать в брак или, по крайней мере, достигших половой зрелости, то у немцев нет никаких возрастных ограничений. Немцы в Сибири устраивают «Totenhochzeit» для всех, не состоявших в браке – от грудных младенцев и до старых дев и холостых мужчин любого возраста.
В материалах экспедиций, помимо устных сведений об обязательном погребении молодых людей в свадебной одежде, имеются фотографии, на которых запечатлены такие похороны. Возможно, что длительное сохранение обычая «венчать покойников» у немцев Сибири, связано, в числе других причин, с той ролью, которая отводилась венку в свадебном обряде. Обязательным элементом немецкой свадьбы является ритуал снятия венка с невесты. У немцев Сибири этот обычай повсеместно распространен до настоящего времени. Раньше после снятия венка на молодую было принято надевать чепец, позже вместо чепца стали использовать платок, но сам ритуал фактически не изменился. В полночь новобрачных усаживают в центре комнаты. Гости становятся вокруг и поют песню (как правило, это песня о прекрасной молодости «Schon ist die Jugend»). Сохранение венка в свадебном обряде имело своим следствием сохранение его значения и в похоронном обряде, Но, конечно, основной причиной длительного сохранения обычая «венчать покойников» у немцев Сибири, является консервация архаики в условиях изоляционного развития.
© Т.Б. Смирнова, 2008. +Вся статья+
Источник: Сайт Кафедры этнографии и музееведения Омского государственного университета.

Пишет Bellena:


Монументальное картезианское кладбище является одним из главных исторических и художественных памятников эпохи Возрождения города Феррара.

Изначально здесь находился монастырь ордена картезианцев, основанный герцогом Борсо д'Эсте за крепостными стенами. Строительство длилось с 1452 по 1462 год. Герцог Борсо умер в 1471 году, и его могила находится на монастырском кладбище.

Город развивался, и через несколько десятков лет монастырь оказался в его черте. Герцога Эрколе д’Эсте велел своему главному архитектору Бьяджо Россетти перепроектировать комплекс, и в 1498 году здесь начались работы по строительству рядом со старой церковью базилики Святого Христофора, храма посреди зеленого кладбища.

Церковь Св. Христофора, один из самых оригинальных памятников эпохи Возрождения в Ферраре, представляет собой латинский крест с одним нефом и двенадцатью боковыми часовнями. На фасаде выделяется контрастный беломраморный портал восемнадцатого века - фасад не был завершен вплоть до 1769 года.

Во время правления Наполеона монастырь был закрыт, и комплекс стал принадлежать коммуне города Феррара. С 1813 года он превратился в городское кладбище. Старая церковь и монастырские постройки были снесены тогда же.

Здесь похоронен Микеланджело Антониони (могилу не искала).



















































Бонус - пара фотографий еврейского кладбища, обладающего гостеприимно запертыми воротами и оградой, утыканной бутылочными стеклами. С краткой историей еврейского сообщества Феррары можно познакомиться тут.

В похоронном доме Западного кладбища, что в немецком Ингольштадте, можно найти любопытную Пляску смерти. Ее автор - Оскар Мартин-Аморбах - немецкий художник и член НСДАП. Четыре его картины в свое время приобрел Адольф Гитлер.
Свои идеологические предпочтения творец отразил и в кладбищенской фреске 1935 года. Среди привычных врачей, детей и ученых мы можем увидеть штурмовиков (СА) и офицеров СС.
Файлы для владеющих немецким языком:
- Первый - есть снимки (плохого качества) некоторых деталей Пляски. К сожалению, качественных фотографий в Сети почти нет.
- Второйсодержит информацию по самому кладбище.


Эта церковь в свое время являлась одной из красивейших церквей Германии и была выдающейся достопримечательностью Эрфурта. К сожалению, церковь сильно пострадала во время бомбежек 1944 года.
Скульптор Ганс Вальтер в 1947 году создает цикл "Пляска смерти", где центральным изображением становится именно разрушение этого памятника архитектуры. В остальных частях работы мы видим Смерть-судью, Смерть и детей, Смерть-барабанщика и Смерть-пахаря (не удалось найти изображение).








Церковь Святой Марии (Мариенкирхе; нем. St. Marienkirche Berlin) — самая древняя из действующих церквей Берлина, одна из когда-то шести средневековых церквей в историческом центре города.

После Второй мировой войны она была одной из немногих крупных церквей Берлина, в которых проходили службы.
В башенном зале церкви Св. Марии находится знаменитая фреска «Пляска смерти», датируемая ориентировочно 1484 годом (предполагают, что её сделали после эпидемии чумы).

Эта удивительная история произошла в бурные годы Реконкисты начала ХIII века в Испании. В один из февральских дней 1217 года в городе Теруэле, в королевстве Арагон, звучали свадебные колокола. Они возвещали о том, что выдают замуж красавицу Исабель, дочь знатного теруэльского вельможи дона Педро де Сегура, за одного из правителей города Альбаррасин дона Родриго де Асагра…
Этот свадебный перезвон слышит у городских ворот Андакилья въезжающий в Теруэль рыцарь. Он молод и красив, богатые доспехи его переливаются на солнце, а герб говорит о знатности. Он изнурен дальней дорогой, но заслышав колокола, пришпоривает коня и спешит к городскому собору. Все узнают его: это Диего — второй сын благородного дона Мартина де Марсилья. Друзья сообщают, что его возлюбленная выходит замуж. Спешившись, юноша вбегает в собор, но поздно — Исабель уже дала свое согласие на брак с Родриго перед Богом и людьми. А должна была стать женой Диего. Что произошло?
Отцовская воля
С давних пор семьи Исабель и Диего дружили, и дети провели детство вместе. Затем, как это часто бывает, детская дружба переросла в любовь. В один прекрасный день Диего, набравшись храбрости, попросил руки Исабель. Ее отец знал о чувствах молодых людей и все-таки отказал юноше: у Диего был старший брат, к которому, по законам дворянства, переходило наследство отца. У Диего же за душой не было ничего.
Что же, если не получаешь деньги по наследству, их можно заработать. И Диего, попросив у отца Исабель отсрочку на пять лет и заручившись обещанием Исабель ждать его, отправился добывать деньги туда, где молодой дворянин мог разбогатеть в те времена, — на войну. Долгих пять лет провел он в сражениях с маврами, а однажды даже спас жизнь королю, за что был осыпан почестями. Став богатым и знаменитым, рыцарь мог вернуться в Теруэль и снова просить руки любимой.
Исабель, как и обещала, терпеливо ждала Диего. Но вести о нем доходили до Теруэля с большим опозданием. Отец же спешил выдать Исабель замуж. «И жених сыскался ей» — сын богатого влиятельного кабальеро дона Родриго де Асагра. Исабель отказывалась, храня верность Диего. Времена были суровыми, и недолго думая, дон Сегура посадил строптивую дочь под замок и держал взаперти, пока не добился от нее согласия на брак. В тот злополучный день, когда закончился срок пятилетней отсрочки, данной Диего, под давлением семьи и жениха Исабель пошла под венец с Родриго.
Разбитые мечты
При виде новобрачных у алтаря Диего охватили противоречивые чувства: ярость, скорбь, любовь и гнев, но сделать уже ничего было нельзя. В отчаянии, с невероятными ухищрениями, вечером он пробирается в комнату новобрачных, где пытается упросить Исабель поцеловать его в последний раз. Но, несмотря на любовь, которую она все еще испытывает к Диего, девушка отказывается сделать это: ведь теперь она принадлежит другому. Он умоляет ее, но тщетно: он опять получает такой же твердый отказ. И тут сердце Диего не выдерживает. В один миг перед его внутренним взором проносится все, на что он пошел ради Исабель, твердя про себя все эти долгие пять лет: «Любовь или смерть!» От горя и осознания, что все кончено и его любимая никогда не будет с ним, Диего замертво рухнул к ногам неприступной Исабель.
Муж Исабель, сеньор Асагра, приказал отнести безжизненное тело к воротам дома семьи де Марсилья. На рассвете отец, дон Мартин, обнаружил тело сына. Это был ужасный удар для семьи Диего.
И вновь звонят колокола, на этот раз к заупокойной мессе. Печальная и молчаливая процессия сопровождает гроб с телом Диего к церкви Сан Педро.
Дон Сегура посадил строптивую дочь под замок и держал взаперти, пока не добился от нее согласия на брак.
Навсегда опоздавший поцелуй
Вдруг из толпы выходит женщина, лицо ее закрыто плотной черной вуалью. Приблизившись к покойному, она поднимает вуаль, целует его в холодные уста и остается склоненной над гробом. Ее просят удалиться, чтобы продолжить церемонию погребения. Незнакомка поднимает свой взгляд на окружающих, и все узнают в ней Исабель. Она пришла отдать Диего последний поцелуй, в котором отказала ему при жизни.
И тут будто кончились разом жизненные силы Исабель, и она упала бездыханная на тело любимого. Тут же послали известить мужа Исабель о том, что его жена мертва. Незадачливый новобрачный и семья Исабель безутешны. Отец Исабель, дон Сегура, только теперь понимает, к какой трагедии привела его настойчивость. Горе всех объединяет, и правитель Теруэля распоряжается похоронить влюбленных рядом. Если уж не случилось им насладиться любовью при жизни, пусть хотя бы после смерти они будут вместе.
Все население Теруэля в течение года готовится к празднику: составляют сюжеты инсценировок, шьют костюмы, репетируют роли, готовят различные выставки.
Время прошлое…
Такова легенда, и, кстати, согласно средневековой записи судьи города, дона Доминго Селадаса, эта история действительно имела место в Теруэле в указанный год. С течением времени она подзабылась до тех пор, пока в 1553 году в церкви Сан Педро не были обнаружены мумифицированные останки двух молодых людей, захороненных вместе. Власти города пришли к выводу, что это тела Диего и Исабель. И их перезахоронили в часовне Святых Косьмы и Дамиана, но в 1619 году могилу опять потревожили — вскрыли и время от времени останки влюбленных демонстрировали публике.
Последнее — и окончательное захоронение состоялось в часовне, примыкающей к церкви Сан Педро.

К этой истории обращались неоднократно многие испанские литераторы. Известный драматург ХIХ века Хуан Эухенио Арсенбуш, немец по происхождению, бывший в свое время директором Испанской национальной библиотеки и членом Академии наук, написал драму «История теруэльских влюбленных» (а не любовников, как часто неверно переводят на русский язык), в основу которой положил эту старинную испанскую легенду. Он довольно подробно воспроизвел ее, но придал сильный романтический характер: в героях бушуют необыкновенные страсти, и они умирают от любовных страданий. Это прославление чистой любви, любви на всю жизнь стало вызовом мелочной и меркантильной прозе общества. Когда критики стали упрекать драматурга в неправдоподобии, им ответил самый выдающийся испанский прозаик первой половины ХIХ века Мариано Хосе де Ларра: «страсти и страдания наполнили трупами больше гробниц, чем врачи и глупцы; любовь убивает так же, как амбиции и зависть...»
…и настоящее
В течение десяти последних лет эта история, которую поэт Федерико Муэлас назвал «самой прекрасной историей любви всех времен», переживает свой ренессанс. В 1997 году уроженка Теруэля Ракель Эстебан, многие годы прожившая вне стен родного города, занимаясь изучением музыки, театра, живописи, скульптуры, средневекового костюма и танца, вернулась в Теруэль и была поражена: как красивый город может быть таким заброшенным и покинутым? Нужно было что-то делать. Идея пришла ей во время чтения «Песни о моем Сиде», в которой она прочла о праздновании свадьбы дочерей Кампеадора. Почему подобное не сделать на улицах Теруэля — города с прекрасно сохранившейся старой частью и легендой о теруэльских влюбленных? Ведь в театрализованном представлении может принимать участие каждый, и жители, и гости города.
Она смогла увлечь идеей администрацию, культурные круги провинции и Теруэля, а затем и земляки заразились ее энтузиазмом. Теперь практически все население города в течение года готовится к празднику: составляют сюжеты инсценировок, шьют костюмы, репетируют роли, готовят различные выставки и прочее. Конечно, всем хочется сыграть роль влюбленных, но отбор актеров очень строг. Однако никто не в претензии, все равно участие в празднике дает заряд на весь год. А какая радость для ребятишек! Они тоже активно участвуют в празднествах и помогают взрослым. С 14 февраля три дня и три ночи в Теруэле разыгрывается история Диего и Исабель, при этом каждый год в сценарий праздника вносится что-то новое.
Сложились уже и группы по интересам: средневековых военных орденов — тамплиеров, рыцарей ордена Сантьяго, ордена Калатравы, Сан Сальвадора и других; средневековых мучеников, солдат-наемников, виноторговцев, скорняков, мавританских поэтесс, а также довольно необычные — погребальных барабанщиков, мастеров владения лассо для поимки свадебного быка и т. д.
Культурная программа праздника очень разнообразна. Она включает выставку средневекового костюма, концерты старинной музыки, литературные конкурсы на лучшие произведения на тему теруэльских влюбленных (премии, к слову, доходят до 600 евро), конференции и диспуты. Так, одна из конференций под названием «Поцелуй меня так, чтобы я умерла» была полностью посвящена поцелую, а конкурс на лучший театральный сценарий в этом году назывался «Приезд Диего в Теруэль». Так что готовьте костюмы, пишите сценарии и приезжайте в Теруэль!

Сухой климат и каменистая почва испанского города Толедо привели к повсеместной естественной мумификации. Практическая каждая церковь и каждый монастырь (и даже частные дома) имели свои собственные мумии. К сожалению, многие из них были осквернены и утеряны во время Гражданской войны.

Самые знаменитые мумии Толедо проживают в склепе церкви Сан-Андрес (Iglesia de San Andres). Сейчас уже сложно сказать, что послужило причиной такой концентрации останков на один склеп. Возможно церковь принимала малоимущих покойников со всей округи, что привело к бунту могильщиков, а потом про склеп и вовсе забыли. Как тела разместили тогда, так и остались они стоять вдоль стен на несколько веков.

В начале 2000-ых посетить склеп мог каждый желающий. С той поры ходит байка про одного болельщика ФК Барселона, который на выезде своей команды в Толедо решил скрасить время до матча прогулкой по достопримечательностям. Оказавшись в склепе, он умудрился одеть на одну из мумий клубную футболку и сделать снимок на память. Более того, он отправил фото лидерам каталонской команды с подписью "Первый болельщик Барселоны". Так как в склеп сейчас попасть почти невозможно, то трудно проверить сей факт, но ходят разговоры, что мумия до сих пор отдыхает в футболке Барсы.

Бретань… Кельтская Арморика, сохранившая память о древних ужасах и обогатившаяся новыми христианскими впечатлениями. В ее лесах жили волки-оборотни и дикарь Мерлин, у дорог водили хороводы карлики, по пустошам бродил вестник смерти Анку, мертвая голова упорно преследовала людей, ночные прачки душили их свежевыстиранным бельем, а призраки ночи пугали своими унылыми криками. В храмах и домах хранились зловещие книги, болота и колодцы вели прямиком в ад, и даже, уплыв в море, легко было нарваться на корабль мертвецов или повстречать жителя утонувшего города. Каково происхождение ужасов Бретани и в чем их своеобразие? На эти вопросы отвечает книга.

Кельтский опыт взаимодействия с миром мертвых — один из древнейших в Европе. Ну а его кульминация — несомненно, праздник Самайн. В настоящее время Самайн пытаются свести к этаким новогодним посиделкам (одна из возможных этимологий слова Samain связывает его с древнеиндийским samana — «собрание»). Вот только вместо Деда Мороза и Снегурочки гостей, собравшихся за пиршественным столом, приветствовали мертвецы и демоны, праздничную елку подменяла виселица, а елочные игрушки — тела повешенных.
Наступление зимы, отмечавшееся в ночь на 1 ноября, кельтов ничуть не радовало. Славянский Дед Мороз тоже был изначально бледным кровожадным монстром, а не румяным старичком, чье добродушие гарантируется порцией «подогрева». Однако мрачность Самайна обуславливалась не только страхами перед холодами. Кельты были готовы увидеть хаос, и, как следствие, они его видели. «Выход за пределы человечесного времени был также выходом из космического порядка в область хаоса» (Бондаренко). Из-за вневременного настроя кельтов разделяющая миры перегородка падала, духи умерших врывались в человеческий мир, свободно перемещаясь среди живых.
Отчего же визит предков был не по душе их потомкам? «Давайте праздновать вместе! В эту ночь народятся великие люди, свершатся громкие дела!» — восклицала неопытная молодежь. Старики же скептически качали головами. Они знали, сколь опасно бродить в ночь Самайна вне стен своих жилищ: «Темна была та ночь и полна ужаса, демоны мелькали в темноте. Не смог ни один человек уйти далеко, все быстро возвращались обратно» (ирландская сага «Приключение Неры»[3]). Не миловаться с родными и близкими желали выходцы с того света. Они планировали захватить мир живых. И немногие герои вроде Неры могли безбоязненно общаться с ними. Да и что это за общение? Нера слоняется между мирами с трупом висельника за спиной, ожидая, когда тот утолит свою инфернальную жажду.
Отнюдь не торжеством наполнены рассказы о странствиях в мир мертвых кельтских героев средневековых хроник. Например, король бриттов Херла из хроники Уолтера Мэпа (XII в.) после многовекового пребывания в царстве пигмеев кружится в безумии по земле без отдыха и пристанища. Он боится сойти с коня, чтобы не рассыпаться в прах, и обретает покой, лишь бросившись в реку. Скитается по кругу войско странников Херлетингов, лишенных разума и погруженных в безмолвие. В Бретани, по словам хрониста, объявляются возы, нагруженные добычей, и воины, не произносящие ни звука. Глупые бретонцы нападают на них и даже употребляют в пищу убитых лошадей и скот. Таков очередной выпад англичанина против населения Бретани.
Хеллоуина, считающегося наследником Самайна, в Бретани нет. Для бретонцев праздник 1 ноября — это День Всех Святых и День поминовения мертвых. Христианство вмешалось, очеловечив, смягчив древний ужас, как оно это сделало на Руси. Мертвых, возвращающихся ночью к живым, в Бретани называют Анаон. Однако встреча с ними далека от идиллии.
Отслушав в храмах вечернюю молитву и панихиду, бретонцы разбредаются по домам, рассаживаются у очага и ждут, когда мертвецы придут разделить с ними трапезу. Знакомая нам кормежка «дедов» сопровождается унылым молчанием живых — без каких-либо зазываний и проводов — и вздохом облегчения, когда окна начинают светлеть. Бретонцы помнят, на что способны ночные посетители.
Мертвые нередко принимают участие в так называемых «пардонах» («прощениях») — крестных ходах, включающих мессу и исповедь под открытым небом. Старейший из них проводится в июле — это Тромени[4], чьим центром является село Локронан (Финистер). Бретонская поговорка гласит: «Мертвым или живым, но один раз в крестном ходе должен принять участие каждый бретонец». Обитатели церковных погостов незримо снуют в толпе мужчин и женщин, наряженных в траурные одежды и старые плащи. Еще и поэтому лица кающихся печальны и хмуры, как у Херлетингов.
Беспокойными мертвецами бретонцев не удивишь, мы же достаточно поговорили о них в двух книгах о привидениях. Нас будет интересовать другая, специфически бретонская фигура, связанная с загробным миром, — Анку. Легенды об этом существе были собраны и систематизированы во второй половине XIX в. Ф.М. Люзелем и А. Ле Бразом, а его родословная исследовала А.Р. Мурадовой, современным российским специалистом по фольклору Бретани.
Анку (Ankou в Бретани, Anghau в Уэльсе, Ancow в Корнуолле) в двух словах не охарактеризуешь. Никто не знает толком, кто он такой — олицетворение смерти, ее вестник и орудие, сам мертвец или демон, убивающий людей. Достоверно известно одно: визит Анку вызывает ужас и завершается смертью. Его имя может означать «неизбежность», «тревогу», наконец, просто «мертвый». В письменных источниках Анку впервые упоминается в XVI в., тогда же появляются его первые скульптурные портреты в храмах Бретани. Литературный Анку, персонаж назидательных пьесок, безобиден — он «приходит с радостью» и всего-навсего персонифицирует смерть. В устных источниках он наделен гротескными чертами и тем близок своим каменным изображениям. Очевидно, такое представление об Анку значительно древнее.

На театральной сцене актер, игравший Анку, был обряжен в белую простыню в соответствии с наивными представлениями о мертвецах, распространившимися повсеместно в XVII–XVIII вв. В народных преданиях внешний облик Анку распадается на две составляющие. Первая рисует Анку как очень высокого и худого мужчину с длинными седыми волосами, с лицом в тени широкополой войлочной шляпы. В остальных случаях Анку выглядит как скелет в саване, с головой, которая постоянно вращается вокруг позвоночного столба, болтающейся нижней челюстью и свисающими с костей кусками гнилой плоти[5]. В руках и тот, и другой Анку держит косу, повернутую острой стороной наружу, и человеческую кость в роли точила. Когда Анку собирает свою жатву, он не тащит косу к себе, как это делают косцы и жнецы, а кидает ее впереди себя.
Для передвижения по ночным пустошам и сбора трупов Анку использует старую полуразвалившуюся телегу, запряженную парой тощих лошадей с длинной гривой. Он ведет их под уздцы или стоит стоймя в повозке. Изредка его сопровождают два спутника в черных одеждах. Первый открывает попадающиеся на пути загородки на полях и ворота, ведущие во двор, а второй выносит из дома трупы и грузит их на телегу. С этой работой Анку легко справляется в одиночку, и, судя по всему, два помощника обозначают две дополнительные ипостаси его образа по аналогии со Святой Троицей.
Повозка Анку передвигается по заброшенным полевым дорогам, получившим название Дорог Смерти. Они давно вышли из повседневного употребления, но во время похорон по ним везут на кладбище покойников. Кощунственно провожать человека к его последнему пристанищу иным путем, чем провожали всех его предков[6].
Скульптурный Анку представляет собой исключительно скелет, лишенный шляпы, но иногда обряженный в саван. Телеги у него нет, зато конкуренцию косе и кости составляет другое оружие — копье или длинная стрела. Вцепившийся в них скелет часто снабжен надписью: «Я убью вас всех». Особенно впечатляюще смотрится она на крестильных купелях, куда нередко помещают фигуру Анку. На фасаде часовни Нотр-Дам де Бюла-Пестивьен (Кот-д’Армор) скелет кричит, широко раскрыв пасть, а на стенке купели в церкви Сен-Соломон де Ла Мартир (Финистер) он сжимает костлявыми пальцами человеческую голову.

«Легче перенести смерть без мыслей о ней, чем мысль о смерти без всякой ее угрозы», — подметил в свое время Б. Паскаль. Не стоит возмущаться средневековой Церковью, поддержавшей народные представления об Анку для того, «чтобы страх смерти и адских мучений держал христиан в повиновении» (Мурадова). Если современные христиане больше не думают о смерти, это еще не значит, что они ее победили. Обычно это значит, что они к ней не готовы. Об их предках такого не скажешь — смерть они воспринимали спокойно. Их пугала не она, а тот, кто ее несет. В рассказах об Анку ужас возникает не в момент осознания неизбежности смерти, а в момент встречи с демоном: «И можете мне поверить, мне, который видел Анку, как вижу я сейчас вас: умирать — очень страшно». Анну не возвещал о кончине, он собственноручно убивал человека. Мысль о нем вмещала и саму смерть, и ее угрозу. Подобный кошмар не мог вообразить себе даже Паскаль. Церковь же предупреждала христиан об этой угрозе, а не заботилась о каком-то там «повиновении».

От кого из древних персонажей исходила аналогичная угроза? Прототипами Анку называют галльского бога Суцелла и ирландского Дагду. Их образы парадоксально сочетают величественные и низменные черты, что, конечно, не редкость для античного мира. Суцелл одновременно и покровитель растительности, женатый на некоей богине, и даритель материальных благ вроде Меркурия, снабженный толстым кошельком, и бог подземного мира, вооруженный колотушкой (молотом) и сопровождаемый трехголовой собакой. Молот служит для умерщвления людей, а имя его владельца переводится с латинского как «хорошо бьющий».
Разносторонность Дагды подтверждает его имя, означающее не столько «добрый бог», сколько «пригодный ко всему», ото грозный великан, поражающий врагов своей дубиной, настолько увесистой, что ее приходится возить на телеге. Другим ее концом он может оживлять убитых, то есть имеет власть над жизнью и смертью, почитаясь богом циклического времени или богом вечности. Его волшебная арфа наигрывает чарующие мелодии, а знаменитый котел воскрешает смертных и наделяет их властью и изобилием. Котел наполняют кровью и погружают в него копье бога Луга. В таком виде он возглавляет обширный список чудодейственных кельтских сосудов — предшественников Святого Грааля. Ведь Грааль не только насыщал всех до отвала, но и был связан с копьем, пронзившим тело распятого Христа, «питающим, разящим и исцеляющим». На противоположном полюсе находится иной Дагда — пьяница, обжора и сладострастник, отвратительный Робин Бобин, который, пыхтя и тряся животом, совокупляется с дочерью демонического вождя фоморов.
Как вы, наверное, догадались, Суцелла и Дагду записали в праотцы Анну из-за убийственных молота и дубины. По мнению Мурадовой, коса пришла из церковной символики, а первоначально Анку был вооружен копьем и дубиной. Ими он ударял или колол человека и подобно кельтским богам отправлял его на тот свет.

Мурадова обращает внимание на сохранившийся в Бретани обряд, в процессе которого агонизирующих стариков с их согласия провожали в лучший мир ударом каменного шарика по лбу. Поначалу церковные власти не поощряли сей славный обычай, поэтому народ прятал «святой молоток» в дуплах деревьев, росших недалеко от храма Божия. Впоследствии был найден компромисс: стариков не били камнем, а бережно прикладывали его к их голове, что вкупе с усиленными молитвами давало результат — больные испускали дух. С той поры «молотки» хранились в самых почетных местах в церкви, на виду у всей деревни, всегда готовые прийти на помощь.
Тот же обычай Мурадова отслеживает в славянском мире. Но вот беда — регламентирован он не был, и славяне, не испытывавшие недостатка в подручных средствах, наносили удары чем попало и куда придется. Надо думать, они бессовестно сквернословили, но потом по настоянию церковных пастырей стали, как и бретонцы, сопровождать эвтаназию молитвой. Вспоминается юный герой наших сказок, «благословляющий» ведьму и Бабу Ягу с помощью скалки или полена.
Многие исследователи возводят «святой молоток» к культу Суцелла, но Мурадова с ними не согласна, ведь божественный молот и шарик (круглый камень) — разные предметы, сведенные воедино благодаря сходству функций и омонимичности названий (mael, mel и mell). К копьеносцу Анну шарик также не имеет отношения. Обряд как раз призван возместить профессиональную небрежность сборщика трупов[7].

Однако ряд памятников заставляют в этом усомниться. Важная подробность — в редких случаях роль шарика в обряде исполняла человеческая голова из камня (отбитая голова статуи?). Не ее ли держит Анку на вышеупомянутой купели? Также у нас имеются две романские капители из церкви в Розье-Кот-д’Орек (Луара). К Бретани этот храм не относится, но он относится к Суцеллу. На первой капители, скорее всего, изображен сам галльский бог, по традиции высмеянный мастером XII столетия: голый человечек с молотом и топором в руках. На второй мы видим мужчину в одежде, атакуемого драконом. Он сжимает в поднятой руке круглый камень. В книге о романских мастерах я связал его фигуру с легендой о змее и жемчужине, но, может, это еще одна вариация Суцелла?
Кроме «святого молотка» и власти над смертью, Анку с кельтскими богами ничто не связывает. Отдельные языческие боги были спародированы в романскую эпоху из-за ряда своих греховных качеств, но образ Анку ничуть не смешон. Не следует ли нам поискать других его предшественников, о которых умалчивает Мурадова?
Вот, например, этрусский демон смерти и проводник душ Харун, предшественник греческого лодочника Харона. Он присутствует при смерти человека, неизменно держа в руках характерный молот для «вышивания души». Дьявольский оскал его физиономии напоминает гримасу черепа Анку. На уцелевших изображениях Харун никого не ударяет, но ведь и скульптурный Анку всего лишь размахивает своим оружием.

Н.С. Широкова описывает скелет, сидящий на амфоре в окружении атрибутов Меркурия и держащий в руке рог изобилия, наполненный цветками мака — символа сна или смерти. Я бы не торопился сопоставлять его с Меркурием, к тому же античное искусство скелетов почти не знает.
Когда вообще появились скелеты? В раннем Средневековье они не встречаются, а вот романские мастера о них, похоже, знали. Во всяком случае, на чаше купели из Трюде (Готланд), выполненной в 1160-х гг., мы обнаружим ситуацию, схожую с легендами об Анку. Смерть или демон в обличье скелета пришел забрать человека, но два святителя с посохами сумели защитить беднягу.
В XIII в. французский менестрель Бодуэн де Кон-де популяризовал сюжет о троих живых и троих мертвых. В его поэме три знатных юноши встречают трех покойников. Первый труп спешит обрадовать господ, что они станут такими же уродливыми, как он, второй жалуется на адские муки, а третий, единомышленник Анку, говорит о неизбежности смерти и необходимости быть к ней готовым. На французских и итальянских фресках XIII–XIV вв., символизирующие трех мертвецов, скелеты изъедены червями и снабжены копьем, косой, лопатой, луком со стрелами. На миниатюрах двух последующих столетий преобладают копья, в данном случае вытеснившие «церковные» косы.
В 1370-х гг. возникают первые «Пляски смерти», и скелеты начинают триумфальное шествие по Европе[8]. В их толпе сложно отыскать бретонского монстра, но кое-какие детали из позднего Средневековья он усвоил[9]. На французских миниатюрах XV в., иллюстрирующих стихотворение Пьера Мишо «Танец слепых», вооруженный длинной стрелой скелет восседает на быке. Карты Таро XV–XVI вв. изображают Смерть (скелет с косой) верхом на лошади, а на иллюстрациях XVI в. к поэме Петрарки «Триумфы» («Триумф Смерти») скелет в черном плаще едет стоймя на повозке с гробами. На других иллюстрациях в одинаковых позах, жестоко попирая человека ногами, показаны Смерть (скелет) и Время (бородатый старец) с косой — лишний довод в пользу античного происхождения косы.
Вышеназванные средневековые фигуры, за исключением загадочного романского скелета, олицетворяют смерть и время или служат изображением мертвеца.
Анку заимствовал у них свои атрибуты — косу, стрелу, копье, повозку, но не сущность. Преследующего людей ночного чудовища среди них нет. Существовали, правда, два странных персонажа, близкие по времени к Анку и по духу схожие с ним куда более Суцелла и Дагды.
В 1492 г. автор «Саксонской хроники» Конрад Бото описывал некоего бога вендов (лужицких сербов) Флинца (Флинса): «Славяне поистине отступили от клятвы и восстановили старого бога, звавшегося Флинц, который стоял на кремне, был изображен в виде мертвеца в длинном плаще и имел в руке палку с горящим факелом и на левом плече — вздыбившегося льва, который будет воскрешать мертвых». На позднейших гравюрах Флинц был представлен как в виде скелета в саване, так и в виде обыкновенного старца.
Ирландский Дуллахан («безголовый») тоже охотится за живыми людьми по ночам, высматривая их посредством своей фосфоресцирующей головы, чья личина искажена мерзкой усмешкой. Он держит ее в высоко поднятой руке и, обнаружив жертву, гонится за ней верхом на черном коне или управляя каретой, запряженной лошадьми. У Дуллахана был собственный прототип из местных божков — Кромм Дуб (Кромм Черный), которому вплоть до VI в. приносились в жертву первенцы каждого семейства.
Но, как видим, функциональная близость не дополнена внешним сходством, и образ Анку по-прежнему аналогов не имеет. Впрочем, за последние два столетия он изрядно потускнел. Уставшие от постоянного страха бретонцы решили очеловечить своего демона, причем в буквальном смысле — назвав его человеком. Это не кто иной, как прихожанин, умерший последним в минувшем году и сделавшийся Айку данного прихода. Тем самым Анку утрачивает свою одиозность.
Ничто, однако, не мешает рядовому бретонцу превратиться после смерти в чудовище, поэтому в другой версии Анку назначили родителей — Адама и Еву. Он был первым их сыном. В наказание за проступок отца Бог велел Анку убивать своих родящихся на грешной земле братьев. Он будет исполнять эту миссию до конца света, не выходя за жесткие рамки божественных указаний. Как и сам Творец, Анку подчинен моральным правилам и наделен обязанностями перед людьми:
Бог призывает меня, чтобы я выполнил мой долг,
Если будет угодно Господу, Он будет повелевать,
А я — поверьте мне — стану Ему служить.
Сравним «долг» Анку с его враждебностью к людям из старинной песни:
Если бы я хотел слушать людей,
Принять от них плату…
Я купался бы в богатстве!
Но я не приму даже булавки,
И не пощажу никого из христиан,
Ни даже Иисуса, ни Святую Деву,
Я и к ним не знаю пощады.
Службой Богу идеализация образа Анку не ограничилась. Постепенно он превратился в доброго наставника, помогающего праведникам приготовиться к кончине и умереть достойно, и оказался едва ли не противопоставлен нечистой силе. В отдельных чертах Анку отчетливо различима психология современного человека, в том числе христианина, озабоченного равномерным распределением земных благ. Анку возносится над Богом. Он справедливее Его, так как не придает значения социальному статусу, богатству, духовным подвигам и рано или поздно уносит всех без разбора. Даже беспощадность Анку поставлена ему в заслугу! Простой мужичок, много работающий и позволяющий себе немножко согрешить (например, выпить лишнего), чрезвычайно доволен тем, что Анну, в отличие от Бога и святого Петра, не отдает предпочтения гению, святоше, аристократу, без устали размахивая своей косой.
Дело за малым — нужно сделать Анку «своим в доску» парнем. Вслед за добротой и усердием Анку обретает… жену (в некоторых народных сказках). Правда, детей он иметь не может — это было бы полным крахом его миссии, зато может выступать их крестником (так народ истолковал средневековые портреты Анку на купелях). Нового Анку гораздо легче сопоставить с кельтскими богами.