Я решила объединить в один пост два кладбища, на которых мы побывали - тем более что одно из них совсем небольшое. Находятся они рядышком, через дорогу, в самом центре финского города Раума.

Старое кладбище Раумы (Rauman vanhalla hautausmaalla)

Информацию о годах основания кладбища так и не удалось найти, к сожалению. Но, учитывая название, некрополю должно быть не менее двух-трех веков. Он не слишком большой, и во время прогулки мы нашли несколько надгробий XIX века, но более ранних не видели. В основном все захоронения - новые.















В центре кладбища находится небольшая часовня, построенная в 1921 году в стиле арт-нуво и способная вместить 65 человек. В ее крипте похоронен Alfred Kordelin (1868 - 1917) - финский предприниматель и меценат, один из богатейших людей того времени, который был сыном бедного моряка из Раумы. По составленному Корделином завещанию его собственность стала основой фонда культуры финского языка, который и был создан вскоре после его смерти. Фонд и ныне выдает несколько миллионов евро в год в виде грантов и премий для развития литературы, науки, искусства и народного образования в Финляндии.
Часовня была спроектирована и построена целой плеядой финских творцов того времени. Общий проект принадлежал архитектору Lars Sonckin, склеп и портал - работа скульптора Emil Wikström, скульптуры фасада создал скульптор Gunnar Finnen, витражи разработал Bruno Tuukkanen, художественным оформлением занимался Carl Slotte, а алтарь с позолоченным деревянным распятием - работа Eino Räsäsen. Достойная память о человеке, столь много сделавшего для развития финской культуры...











И второе, не менее интересное место, - руины Свято-Троицкой церкви (Pyhän Kolminaisuuden kirkon) 15-го века, которая была разрушена в 1640-м году в результате пожара, и захоронения возле нее. По мнению историков, церковь была построена на месте деревянной церкви, находившейся в том месте с 1300-х годов. После пожара церковь восстанавливать не стали, перенеся все службы в новое место - церковь Св. Креста. Строили это всё францисканцы, монастырь которых располагался также на территории города.
Что интересно - не смотря на древность руин, захоронения возле нее в основном относятся к началу и середине XIX века (что удалось прочесть). Возможно, из поколения в поколения люди продолжали хоронить своих близких на "привычных" местах. В сети не удалось найти ответов на возникающие в связи с датировкой вопросы, так что можно только строить предположения.

Греть покойников (Греть родителей, Жечь перины, Жечь катяшки, Окуривание родителей, Рождественский костёр) — южновеликорусский обряд разведения костров ранним утром в Сочельник или на Рождество (Коляду), кое-где также на Новый год и Крещенье. Зафиксирован в XIX веке в Курской, Орловской, Тамбовской губерниях среди однодворцев.
В Курской губернии костёр делается из навоза, соломы своих постелей, бросают в него разного рода зёрна и корма для живности, немного ладана, посреди двора. Считается, что в это время усопшие родители приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая (красная). Во время горения костра все стоят молча, вспоминая родителей и произнося про себя молитву.
В первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на Радунице.
В Орле «на Рождество, Новый год и в день Крещения хозяин дома брал горшок с огнем и куль соломы; попрощавшись с домашними, он отправлялся на огород; здесь он сперва полагал три поклона лицом к востоку, потом зажигал сноп соломы с ладаном и приговаривал: „Ты, святой ладонок и серенький дымок, несись на небо, поклонись там моим родителям, расскажи им, как все мы здесь поживаем!"».
В селах Болховец Белгородского уезда и Лучки Корочанского уезда обряд справлялся на Святках и состоял в обрядовом жжении соломы и назывался «жечь перины» или «греть покойников». © Википедия


Литература. Обряд. Сельскохозяйственный элемент обряда. Аналогичные ему святочные обычаи и общее объяснение их. Тотемический элемент обряда и его одинокость. Нижнедевицкий новогодний обряд без тотемических черт. Связь его с культом домового. Мысли о празднике в честь домового на святках. Развитие тотемических черт данного обряда из обрядов в честь домового. Переживание верования о физических потребностях умерших и их удовлетворении. Вполне аналогичный весенний праздник. Заключение.
Весьма интересный для этнографа южновеликорусский обычай-обряд «греть родителей» или «покойников» остается совершенно неведомым науке. Несколько кратких сообщений о нем со стороны случайных наблюдателей затерялись в малоизвестных и труднодоступных изданиях. Немногочисленность и краткость этих сообщений дает нам возможность привести их полностью, что мы и делаем в целях возможно точного и полного выяснения физиономии интересующего нас обычая.
Древнейшее известие относится к 1852 году. В рукописном «Простонародном календаре» Щигровского уезда, доставленном в этом году смотрителем училищ Курской губернии Красовским в Географическое общество, сообщалось следующее: «24 декабря. Коляда. На дворах зажигают огни, полагая, что усопшие родители приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая (красная)».
В таком виде было напечатано сообщение Красовского1) в отчете Географического общества за 1852 год (Вестник РГО, 1853, ч. 8, с. 9), [165] но вряд ли точно. По крайней мере В. И. Даль в своих «Пословицах русского народа» [Даль 1862, с. 1003] и в «Толковом словаре» (s. v. Кутья) приводит такое замечание для Курской губернии: «Под Рождество и под Крещенье жгут навоз среди двора, чтоб родители на том свете согревались» [Даль 1881, 2, с. 231]. Более чем вероятно, что это замечание взято Далем именно из упомянутой рукописи Красовского, а оно, как видим, дополняет сообщение отчета Географического общества весьма существенными чертами.1а)
Суеверный обычай обогревания и окуривания родителей, существовавший некогда в г. Орле, описывает Г. Пясецкий в своих «Исторических очерках г. Орла».
Обычай состоял в том, что «на Рождество, Новый год и в день Крещения хозяин дома брал горшок с огнем и куль соломы; попрощавшись с домашними, он отправлялся на огород; здесь он сперва полагал три поклона лицом к востоку, потом зажигал сноп соломы с ладаном и приговаривал: „Ты, святой ладонок и серенький дымок, несись на небо, поклонись там моим родителям, расскажи им, как все мы здесь поживаем!"» [Пясецкий 1874, с. 165].
Покойному публицисту Евг. Маркову принадлежит самое полное из имеющихся в печати описаний рассматриваемого нами обряда. Относится оно к Щигровскому уезду Курской губернии и напечатано в газете «Голос» 1880 г. (№ 105; в статье «Крещеное язычество»).2)
«Можно ли <...>удивляться, — пишет Е. Марков, — рассказам народа о ночных посещениях покойников, о том, что видят бродящим по двору умершего хозяина, когда даже днем, при полном господстве здравого смысла, народ верит, что „родительские душеньки" на святках скитаются около своих домов?
Утром в Крещенье вы непременно увидите дымки, поднимающиеся со дворов крестьян гораздо ранее, чем бабы топят печки. Это „родителям поминки греют". Сносят на двор солому своих постелей, кладут в нее разного рода зерна и корма, немного ладана, сгребают в кучу и зажигают. И те, кто стоят кругом, в валенках и сапогах, грея намерзшие руки, конечно, не сомневаются, что тут же рядом с ними, так же реально, как они сами, стоят им невидимые „родительские душеньки", озябшие, как они; так же, как они, поснимали сапоги и онучи и с [166] таким же удовольствием греют на огоньке, освященном ладаном, свои грешные ноги. У однодворцев наших круглые святки продолжаются подобные утренние возжигания, говорящие о чем-то давно забытом и уже несколько утратившем свой прежний смысл. Сметают вместе всю солому и навоз, рассыпанные по двору, „сгорнут в кучу, ладону туда положат и зажгут". Это называется „катяшки3) жечь"» [Марков Е. 1880].
В «Тамбовских губернских ведомостях» 1887 г. (№ 4) напечатана была следующая корреспонденция из с. Архангельского Борисоглебского уезда:
«В с. Архангельском существует следующий небезынтересный обычай родителей греть. Я был очевидцем этого факта. — На первый день Рождества Христова, по отходе утрени, я вышел из церкви в школу, где намерен был с моими певчими повторить концерт; но не успел я раздать партии, как вдруг певчие, со словами: „Ребята, родителей греют! идемте смотреть!" — разбежались. От неожиданного громкого восклицания детей я растерялся и не знал, что делать. Выйдя на улицу, я увидел село (до 500 дворов) и два окрестные селения залитыми огненным морем; дым большими столбами подымался кверху. На вопрос мой: „Что это значит?" отвечали: „Родителей греют!" Кроме этих двух слов, смысл которых был для меня непонятен, я ничего не мог добиться, потому что во время этой картины, как я заметил, все старались быть безмолвными, и взоры их были обращены на храм, вероятно, с молитвою к Богу. Только после обедни я узнал подробности этого события, заключающегося в том, что среди каждого крестьянского двора кладется воз или более соломы, которая по отходе утрени и поджигается. Делается это для того, чтобы умершим родственникам не было холодно лежать в мерзлой земле в рождественские морозы. В это время, по понятию крестьян, к этому пламени, невидимо для глаз зрителей, являются греться умершие родственники. Разубедить крестьян в нелепости такого верования весьма трудно: они не примут никаких доводов, отвергнутся от вас да, пожалуй, сочтут вас за неверующего в Бога» [Тамбовские губ. вед., 13 янв. 1887, № 4, часть неофициальная, с. 4].
В одном из изданий Этнографического бюро покойного князя В. Н. Тенишева, в книге С. В. Максимова «Нечистая, неведомая и крестная сила», упоминается об интересующем нас обычае в следующих кратких выражениях:
«Способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них... называется „греть родителей". Практикуется он во многих [167] местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губ.) и состоит в том, что в первый день Рождества среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят кругом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки, весело кружатся, как в хороводе на Радунице»4) [Максимов 1903, с. 218].
По поводу этого, весьма неудовлетворительного с научной точки зрения, описания можно только пожалеть, что богатейший материал, собранный Этнографическим бюро покойного мецената, остается недоступным для исследователей.
Проф. М. Г. Халанский в своей книге «Народные говоры Курской губернии» отмечает существование рассматриваемого нами обычая в двух местностях Курской губернии: в селе Болховце Белгородского уезда и в с. Лучках Корочанского уезда. Обычай справляется на рождественских праздниках и состоит в обрядовом жжении соломы; называется он «жечь перины» или «греть покойников» [Халанский 1904, с. 43].
Приведенные нами шесть описаний различных авторов не оставляют никакого сомнения в том, что мы имеем в данном случае дело со строго установившимся народным обычаем, отличающимся в разных местностях только немногими мелкими чертами. Сущность обычая заключается в обрядовом жжении соломы или навоза, часто вместе с зерном и ладаном. Самая же обстановка обряда представляется в следующем виде:
Имя свое «греть родителей» (т. е. умерших предков) обряд получил от своей главной (по народному пониманию в настоящее время) цели — согревать усопших родственников, которые и греются, невидимо для присутствующих, около обрядового костра. Как увидим ниже, эта цель обряда не единственная и даже, может быть, сравнительно поздняя. Что же касается до названия жечь катяшки (№ 3б), то оно равносильно выражению: жечь навоз (катяшок, уменьшительное от [168] катяш, — мерзлый комок скотского кала.5) Жечь перины (№ 6) означает — жечь солому из постелей (ср. № 3а). Родителям поминки греть (№ 3а) — вариация общераспространенного названия «греть родителей», быть может более древняя. Окуривание родителей, т. е. ладаном (№ 2), — отмечает особую вариацию в самом обряде, вариацию явно христианского, т. е. позднейшего происхождения.
Время совершения обряда падает на святки (№ 3б, 6), в частности: на первый день праздника Рождества Христова (№ 4, 5); канун этого праздника (№ 1); праздник Крещения (№ 3а); канун его (№ 1); в каждый из трех главных святочных праздников: Рождество, Новый год и Крещение (№ 2). Что же касается до времени суток, то это — раннее утро (№ 3а, 4).
Место совершения обряда — двор, исключая г. Орла, где таким местом служил огород (№ 2).
Совершитель обряда назван только в одном из наших источников (№ 2): это — хозяин дома. Судя по тому, что он здесь (в г. Орле) первоначально «прощается с домашними» и потом идет «на огород», можно думать, что он священнодействует один. Но в других местах несомненно присутствие посторонних зрителей (№ 4) или, по крайней мере, всех «домашних» (№ 5, 3а).
Общий тон обряда - благоговейно-торжественный: присутствующие пребывают в глубоком молчании, с тихою молитвою на устах, с обращенными на храм или на восток глазами (№ 2, 4, 5). Диссонансом звучит упоминание веселых хороводов вокруг обрядового костра (№ 5), быть может и выдуманных корреспондентом «ради красного словца».
Материал для обрядовых костров довольно разнообразен. Это — навоз (№ 1, 3б), солома из постелей (№ 3а, б), солома вообще (воз соломы — № 5; воз или более — № 4; куль или сноп соломы — № 2). В главный горючий материал кладутся еще: разные хлебные зерна (№ 3а), «корм», т. е. скотский корм (№ 3а), и ладан (№ 2, 3).
Область распространения обряда ограничивается южновеликорусскими черноземными губерниями, значительная часть населения которых состоит, как известно, из однодворцев. Селения: Архангельское (№ 4), Болховец и Лучки (№ 6) — однодворческие. Евг. Марков приписывает рассматриваемый обычай преимущественно однодворцам (№ 3б). Все эти данные позволяют нам думать, что описываемый обычай является [169] одною из отличительных особенностей этнографической великорусской группы однодворцев (о которых см. в нашей статье «Талагаи и цуканы» [Зеленин 1907]). В других местностях, равно как и у других народов, вполне аналогичного обряда мы решительно нигде не находим.
Анализ описанного нами обряда не оставляет никакого сомнения в том, что обряд этот сравнительно очень сложный: он принадлежит одновременно к двум различным культам: 1) к культу предков и 2) к культу земледельческому (точнее: сельскохозяйственному вообще).
Мы начнем рассмотрение обряда со второго его элемента - с тех черт, которые относятся к культу сельскохозяйственному. Тесная связь описанного обряда с этим последним культом ярче всего сказалась в веровании, что «согревающий родителей» обрядовый костер вместе с тем способствует и урожаю пшеницы (№ 1). То весьма характерное обстоятельство, что материалом обрядовых костров нигде не служат дрова, а всегда солома и навоз, часто с хлебными зернами, естественнее всего объясняется также с точки зрения сельскохозяйственного культа, причем зерна и солома в качестве материала обрядового огня говорят о тесной связи обряда с чисто земледельческим культом, а навоз, испражнения животных («катяшки») и «корм» (№ 3а) говорят о культе собственно скотоводческом.
Весьма устойчивое приурочивание обряда ко времени святок дает нам некоторое право утверждать, что этот, сельскохозяйственный, элемент рассматриваемого обряда древнейший и основной. На время святок, по народному календарю, падают праздники именно с ярко выраженным сельскохозяйственным характером. В частности, обрядовые костры во время святок, известные у многих европейских народов, имеют теснейшую связь именно с сельскохозяйственным культом. Достаточно вспомнить южнославянский бадняк (серб. бàдњāк) — обрядовую дубовую колоду, сожигаемую в «день бдения» (бàдњй дâн), накануне Рождества Христова: колода эта первоначально обмазывается медом и посыпается зерном, а головни ее, поставленные в саду, способствуют урожаю плодов. У малорусов с тою же целью сжигается сор, что называется «подкуривать сады». Описание этого обычая находим в статье К. Сементовского «Очерк малороссийских поверий и обычаев»: в праздник Нового года «в некоторых местах (Малороссии. — Д. З.) существует... обычай «подкуривать сады», состоящий в следующем: начиная от вечера Богатой кутьи (т. е. 24 декабря. — Д. З.) до дня Нового года, выметая избу, сора не выбрасывают вон, а собирают в одно место, и в Новый [170] год рано, до всхода солнца, выносят сор в сады и сожигают, веря, что через это деревья приобретут более жизненной силы и принесут обильнейший урожай фруктов» [Сементовский 1843, с. 101].
Весьма удовлетворительное объяснение происхождения этого рода святочных костров имеем в так называемой солярной теории: в дни, имеющие отношение к солновороту, зажигаются костры с целью увеличить производительную силу природы и человека.6)
Известно, что зимний солноворот (12 дек<абря>) отстоит от святок всего на несколько дней.7)
Что же касается до тотемичесчого элемента в рассматриваемом обряде, то он, по народному пониманию в настоящее время, является основою всего обряда, давшего этому последнему и свое имя «греть родителей» (т. е. умерших предков). Но времени святок этот элемент является вообще несоответствующим и в качестве святочного тотемического обряда стоит совершенно одиноко. Правда, митрополит Евгений Болховитинов говорит о «вселенской панихиде» в субботу перед Рождеством [Снегирев 1839, 4, с. 114-115], но это чисто церковное установление совсем не проникло в русскую народную жизнь. Что же касается «праздника всех душ» (festum omnium animarum, немецк. Seelentag, эстонск. hingidepäew) католических и отчасти протестантских народов, то и время его (1-4 ноября) отстоит слишком далеко от святок, да и он также не нашел себе никакого отклика в русском народе, оставшемся вне влияния латинской культуры.
Тотемический обряд во время веселых святок — это звучит каким-то диссонансом в русском народном календаре.3a) И уже одно это обстоятельство дает право спросить, не являются ли тотемические черты в рассматриваемом нами обряде позднейшим наслоением.
Еще больше, и притом более основательных, поводов к такому предположению дает факт существования близкородственного нашему обряду такого святочного же обряда, в котором тотемические черты совсем отсутствуют, хотя вообще этот последний обряд характеризуется весьма древними чертами. [171]
Единственное известное нам описание такого именно обряда мы имеем в статье Мих. Владимирова, напечатанной в «Воронежских губернских ведомостях» 1851 года под заглавием «Воспоминания о Хохле». Приводим это сообщение:
«В январе 1848 года случилось мне быть в Хохле, у своих родственников. Приехал я за полночь 31 декабря... На другой день я пробудился при звуках колокола. Помню я этот день. Солнце еще не всходило, и по востоку протянулась яркая полоса, означающая близость восхода... Густые слои дыма в разных местах селения казались потухающим пожаром; кое-где виднелось пламя и опять замирало. На дворе ветерана8) также был разложен навоз, и над ним парил густой дым. Крестьяне ухаживали около костра: одни метлами расчищали снег, другие лопатами валили навоз и солому на огонь, стараясь поддержать его, вероятно, на долгое время. Не зная причины такого освещения, я обратился с вопросом к одному из работающих и получил в ответ, что Новый год— второй скотный праздник.9) Вскоре отошла утреня и пришел дядя. Около костра наклали снопов разного хлеба; и вот из хлевов потянулась скотина — лошади, коровы и овцы. Животные столпились около костра и принялись было за искусственный подножный корм, но их не допускали воспользоваться таким благоприятным случаем: снопы охраняли. Наконец, около этого места сгруппировались крестьяне, и тут-то потянулась странная процессия — эмблема веры и суеверия, остаток язычества в России. Впереди шел мальчик, неся в руках образ; за ним дядя со святою водою, которою он кропил скот; далее крестьянин, прикрытый вывернутым наизнанку тулупом, и другой, с топором в руке, оканчивавший шествие. В глубине сцены, к огуменнику, стояли крестьяне и крестьянки. Все сохраняли ненарушимое молчание, набожно крестясь на восток. Иногда дым поднимался сильнее и совсем закрывал от взора противоположную сторону сцены, иногда прямою струйкою уносился вверх. Раза три обошла процессия около костра; и вот дядя остановился первый, и все за ним. После этого крестьянин с топором выступил вперед... Подсучив правый рукав и ловко замахнувшись, он перекинул топор через скот в костер. После скотину погнали в хлев, тулуп был выворочен налицо, костер заметали снегом и разложенные снопы снесены в амбар, где они должны храниться „до потребы". Если корова захиреет „от недоброго глаза", если „нечистая [172] сила лошадь невзлюбила", то новогодний сноп от таких наваждений большая подмога. Крестьяне часто рассказывают про разные проделки домового, который невзлюбил лошадь. Всю ночь пыхтит и бьется животное под тяжестью „дедушки", и к утру лошадь оказывается вся в мыле. Если знахари не помогают, то прибегают к снопам, окропленным на Новый год святою водою. Режут резку, перемешивают с мукою и дают в пищу больной скотине. Обычай давать такую резку заболевшим животным и предрассудки о домовом, имеющем влияние на благосостояние скота, сохранились, кажется, еще по всему уезду в быту крестьянском» [Владимиров 1851, с. 308].10)
В описанном случае мы имеем перед собою новогодний обрядовый костер из навоза и соломы, который зажигается на дворе рано утром. Во всем этом — полное тожество с исследуемым нами святочным обрядом «греть родителей». Фигурирование в нижнедевицком обряде домашнего скота само по себе не представляет еще собою чего-нибудь совершенно нового и отличного: в первом обряде скот также фигурирует, но только символически (в виде его экскрементов). Разница лишь в том, что в нижнедевицком обряде скот является, так сказать, главным действующим лицом: для его именно оберега, судя по описанию Владимирова, и совершается вся процедура. Бросаемый в конце обряда через скотину в обрядовый костер топор знаменует собою, конечно, истребление (или запугивание) враждебной скоту нечистой силы; а разложенные вокруг обрядового костра снопы разного хлеба получают чудесную силу бороться с домовым в случаях его недружелюбного отношения к домашнему скоту.
Сии отличные черты, однако, отнюдь не могут служить препятствием к признанию близкого родства рассматриваемых нами обрядов. Из двух элементов — тотемического и сельскохозяйственного — первый совсем отсутствует в нижнедевицком обряде; неудивительно, что второй получил [173] более выпуклое развитие. Что же касается того различия, что в нижнедевицком обряде мы видим заботу только о скоте,11) а в обряде «греть родителей» — только о пшенице, то это не имеет никакого значения: земледельческий и скотоводческий элементы — две стороны одного и того же культа сельскохозяйственного.
Для полного понимания описанного нижнедевицкого обряда необходимо, однако, еще выяснить: в честь кого возжигают этот торжественный обрядовый костер? кому это жертва? Мы отвечаем на этот вопрос так: домовому.4a) Мотивы наши следующие.
Фигурирующие в обряде снопы обладают силою спасать домашний скот от враждебных проделок домового. Но о высшей, по сравнению с домовым, и о борющейся с этим последним силе русская мифология решительно ничего не говорит. Остается вполне естественное предположение, что обрядовый сноп напоминает недовольному чем-то домовому о принесенной ему в день Нового года торжественной жертве и тем спасает от его гнева больное животное.
У карпатских бойков обрядовое жжение соломы «после коляды», сопровождаемое скаканием через огонь, известно под характерным названием «сожжение Дида и Дидуха» [Вагилевич 1855, с. 47]. Записавший этот обычай автор предполагает, что это — предохранительное средство от вредного влияния Дида или Дидька, то есть духов, вполне соответствующих великорусскому домовому. Во всяком случае, название обычая не оставляет сомнения в его связи с культом домового.
Материал костра — навоз (другими словами: сор на дворе) — также легче всего объясняется тем, что здесь мы имеем дело с жертвою домовому — главному хозяину дома и двора и вместе покровителю и хозяину скота. Навоз, как сор на дворе и как один из продуктов скота, принадлежит eo ipso домовому.12) Сор в доме (respons. и во дворе) вообще играет большую роль в мифологических воззрениях русского народа. По нему, например, можно напустить болезнь точно так же, как и по следу человека [Максимов 1903, с. 211]. Но особенное значение приобретает сор во время святок. Мы уже говорили выше о малорусском обычае сожигать накопившийся на святках сор в саду, через это увеличивается [174] урожай плодовых деревьев. Здесь укажем еще на употребление сора в святочных гаданиях. В Ржевском уезде гадают так: «В Крещенье после заутрени метут пол избы и с сором идут в овин. В окошко овинное кладут сор и прислушиваются: если услышат звонок, то гадающей особе быть замужем или жениться», если что-то засыпают — умереть [Тверские губ. вед., 15 июля 1850, № 28, часть неофициальная, с. 86]. У белорусов известно такого рода гадание накануне Нового года: «После ужина девушки выметают избу, сор выносят в каком-либо сосуде в сад или на двор и садятся на сосуд, в котором находится сор, в ожидании собачьего лая: в какой стороне услышат лай, с той стороны ожидать жениха» [Булгаковский 1890, с. 183]. В день Нового года «выметают утром избу и выносят сор за село, чтоб на полях в хлебе не было сорной травы» [там же, с. 184].
Таким образом, во время святок сор получает чудодейственную силу. И мы не найдем для этого никакого другого объяснения, кроме того, что в это время сор играет роль символической жертвы покровителю дома, скота и всего домашнего хозяйства — домовому. Очевидно, что на святки падает праздник в честь этого последнего. М. Чулков в своей «Абевеге русских суеверий» сообщает о поверье — не выпускать скотину из хлевов в день Рождества Христова [Чулков 1786, с. 282]. Нечто аналогичное имеем мы в поверье о 30 марте (приводимом в «Сказаниях русского народа» Сахарова), когда скотину запирают по хлевам ввиду «бешенства» домового [Сахаров И. 1885, 2, с. 43]. Нет ли чего-либо подобного и на святках, когда нечистая сила (к которой, хотя, так сказать, и только одною своею стороною, принадлежит и домовой) получает особенную силу вредить людям?
Можно указать еще и много других фактов, говорящих в пользу того, что на святки падает время какого-то праздника в честь домового (или, может быть, в честь его предшественника — скотьего бога?). О том говорит, например, «свиной праздник» в день Нового года.13) Хотя теперь этот праздник связан с личностью св. Василия Кесарийского, но связь эта, конечно, позднейшая, и св. Василий заменил тут кого-то другого.
Теперь мы возвращаемся вновь к интересующему нас обряду «греть родителей» и на основании приведенных выше данных о родственных с ним святочных жертвах домовому высказываем предположение, что обрядовые костры с целью «греть родителей» были первоначально такими же умилостивительными жертвами домовому как покровителю домашнего хозяйства. [175]
И самая личность домового, и культ в честь его теснейшим образом связан, как известно, одновременно и с сельскохозяйственным культом, и с культом предков. Естественно, что и посвященные домовому обряды должны были развиваться, в позднейшей истории своего существования, в двух различных направлениях: в одном случае в них получали преобладание элементы сельскохозяйственного культа, в другом — черты культа тотемического. Яркий пример первого рода мы имеем в нижнедевицком новогоднем обряде; характерный случай второго рода — в святочном обряде «греть родителей».
Остается только еще вопрос, каким образом «родители» заменили прежнего домового? Самый факт такой замены никому особенно странным казаться не должен, так как личность домового «дедушки» (хотя бы и не вполне еще ясная для исследователей) находится в бесспорной и теснейшей связи с душами умерших предков. Что же касается самого процесса замены, то естественнее всего предполагать, что она произошла под влиянием постепенной христианизации обряда.
Христиански мыслящему человеку уже стало неловко приносить явную жертву домовому,14) и вот последняя замаскировывается. Вместо «греть поминки домовому— дедушке» (a priori предполагаемая нами формула) стали говорить «греть поминки родителям» (№ 3а), а потом, уже, вероятно, на почве потемнения первоначального смысла обычая, и еще проще «греть родителей». Эта последняя формула породила и соответствующую картину для ее объяснения: мерзнущие в суровые святочные морозы души умерших начали являться к кострам обогреваться. Для вящей христианизации обряда, для большего сходства его с христианскими поминальными обрядами, явился и ладан, который здесь самым странным и ненормальным образом смешивается с навозом и «катяшками».
Таким образом, тот элемент обряда, который сам народ в настоящее время считает самым главным и основным, мы, на основании воссоздаваемой сравнительно-этнографическим путем истории обычая, считаем очень поздним, христианским. Мы склонны даже думать, что современное народное понимание рассмотренного нами обычая возникло, или по крайней мере распространилось, даже в качестве культурного явления, т. е. тем же путем, как распространяется, например, теперь в некоторых местах нелепая [176] басня о физическом согревании покойников, явившаяся также для объяснения ставшего неясным термина. (Мы привели выше эту басню из книги Максимова.) Однако необходимости в такого рода предположении совсем нет. Новое воззрение на обряд могло заменить собою старое и на почве тех психологических процессов, которые представляют собою специфическую особенность чисто народной психологии.
А именно, в данном случае могло сыграть весьма большую роль сохраняющееся в глубине народного сознания переживание глубочайшей старины — воззрение, что умершие нуждаются в тепле и что эта их потребность может быть удовлетворена возжжением костров. В более чистом виде это верование сохраняется у различных диких народов Нового Света. «Туземцы некоторых местностей Бразилии, равно и жители Австралии, разводят костры у могил в течение нескольких дней (после погребения покойника. — Д. З.). Ирокезы делали это для того, чтобы покойник мог греться у огня или готовить себе пишу. Одно из племен Африки разводит огни на могилах своих умерших друзей преимущественно в холодные или сырые ночи, когда душа покойника нуждается в тепле не менее, чем живой человек» [Харузин Н. 1905, с. 258].
Должно заметить, что психология этого переживания вообще не находится в противоречии с мировоззрением русского крестьянина, а напротив, соответствует общему культурному его уровню. Оно вполне аналогично тем верованиям, которые лежат в основе различных обрядов кормления умерших — обрядов, распространенных в русском народе повсюду. Здесь то же самое воззрение, что умершие нуждаются в удовлетворении своих физических потребностей. Приведем хотя бы это свидетельство П. Малыхина из Нижегородского уезда: «Крестьяне думают также, что душа, по разлучении с телом, нуждается в пище, и потому печь пироги и блины для поминовения усопших родственников значит, по их мнению, пещись о насыщении их душ. Для этого они бросают пироги и блины на могилы, даже льют на них водку» [Малыхин 1853, с. 226].
Есть основания полагать, что вполне аналогичный рассмотренному нами обряду обычай имел место еще и в другое время года, весною. В христианское время он совпал с днем Великого четверга на Страстной неделе. Сведения наши об этом обычае весьма скудны и не вполне ясны.5a)
В 26 вопросе 41 главы Стоглава читаем: «Въ великiй четвертокъ порану солому палять и кличютъ мертвыхъ». Само по себе «паление соломы порану» еще не составляет суеверия (ведь и печи топят соломою «порану»). Очевидно, «паление» соломы и «кликание мертвых» находились между [177] собою в тесной органической связи. А если так, то здесь мы имеем нечто очень близкое рассмотренному выше обряду, где мертвых тоже призывают к огню, хотя и не громкими кликами, а мысленною молитвою.
В. Н.Добровольский в своей статье «О дорогобужских мещанах и их шубрейском или кубрацком языке» коротко говорит о местном обычае «греть родителей» на Радунице. «В среде дорогобужских мещан сохранились многие древние обычаи и обряды; они и теперь сохраняются и поддерживаются особенно в заднепровской части города... Вечером накануне Радоницы и вторника Фоминой недели собирается народ в поле, несут дрова „родителей греть". Кругом зажигаются огни; молодежь прыгает через огонь, играет в горипни (горелки?), в кота-мышку, в веревочку. Если смотреть с холмов Дорогобужа на заднепровскую часть, то можно видеть массу светящихся огоньков; до поздней ночи слышен крик и смех веселящейся молодежи» [Добровольский 1897, с. 333].
Напомним, что Радуница отстоит от Великого четверга всего на десять дней. Но в городах, особенно же с таким смешанным и сбродным населением, каков г. Дорогобуж, служивший в XVIII веке местом ссылки преступников и бродяг, старые обряды сохраняются в крайне нечистом и искаженном виде. И в данном случае никак нельзя поручиться, что это именно перенесенный с Великого четверга обряд, отмеченный в свое время Стоглавом. Дрова (а не солома) в качестве материала для костра и веселый тон обряда напоминают скорее купальские огни.
3. На Великий четверг, по народному календарю, падает праздник в честь домового. Следы этого праздника крайне разнообразны. Укажем на отмеченные в разных местах в этот день обычаи «прикармливания домового», «высматривания домового», обрядовых просьб к домовому о том, чтобы скотина ходила домой, обряды с четверговою солью и т. д.
Эти скудные данные не оставляют, однако, сомнения в том, что на Великий четверг некогда падал тотемический праздник, между прочим и с возжжением костров. Что сталось с этим праздником? Максимович и Сахаров, приводя свидетельство Стоглава, согласно замечают, что теперь такого обычая нет ни на юге Великороссии [Сахаров И. 1885, 2, с. 223], ни на Украине [Максимович 1877, с. 510]. Очевидно, большую часть тотемических обрядов этого дня перетянула на себя Радуница в качестве общепризнанного и официального (церковного) поминального праздника.
Часть же их, в частности костры из соломы, могли перейти и на святки: сроки эти, хотя и отдаленные, могли сближаться в качестве однородных праздников в честь домового. [178]
* * *
В заключение считаю уместным заметить, что я приступал к исследованию рассмотренного обряда с мыслью найти в нем отголоски прежнего трупосожигания. Думать так побуждало меня главным образом то обстоятельство, что описанный обряд известен почти исключительно в области древних вятичей, у которых, как можно заключить из летописи Нестора, трупосожигание держалось дольше, чем у других русских племен.6а) Но при исследовании я не нашел решительно никаких доводов в пользу такого мнения.15) 7а) Но в рассмотренном обряде мне удалось подметить довольно прозрачный пример того, как протекает история развития одного и того же обряда в двух различных направлениях и как соприкасаются между собою, иногда до полного слияния, два различных культа. Наконец, данное исследование проливает некоторый свет на культ, а отчасти и на самую личность домового. Все это и дает нам смелость предложить свою скромную работу вниманию исследователей.

P. S. Во время печатания настоящей статьи появилась в печати интересная работа Ф. И. Поликарпова «Историко-статистическое описание церквей и приходов Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии». Из данных местного консисторского архива и церковных летописей автор извлекает, между прочим, сведение, что «обычай греть „ножки покойникам" на Новый год и под Крещенье», по-видимому, распространен повсеместно в Нижнедевицком уезде16) [Поликарпов 1907, с. 128]. По наблюдениям самого автора, в селе Истобном того же уезда обычай этот известен под названием жечь пурину [там же]. Совершается он здесь вечером под Новый год и под Крещенье: село освещается «пламенем костров — то любящие потомки отогревают замерзшие в крещенские морозы кости „родителей" (усопших предков)» [Поликарпов 1906, с. 25]. Мы встретили еще указание на существование рассмотренного нами обычая в селе Аношкине Воронежского уезда: во время утрени в Рождество, Новый год и Крещенье «пылают костры чуть не на каждом дворе: это жгут навоз и солому для обогревания умерших».
Эти новые данные подтверждают, что рассмотренный нами обычай распространен повсюду у однодворцев южновеликорусских губерний; все названные села — однодворческие. Что же касается оригинального названия жечь пурину, то оно, кажется, равносильно выражению: жечь солому. По «Толковому словарю» В. И. Даля, пурынь — соломенные головни, которые носятся по ветру клочьями на пожарах [Даль 1882, 3, с. 539].

1) В подлиннике (по нашим справкам в архиве Географического общества) не сохранившееся, а в 1853 г. напечатанное лишь в извлечении.
2) Здесь мы имеем, собственно говоря, описание двух различных, хотя и близких между собою обрядов: 1) «родителям поминки греть» и 2) «катяшки жечь». В дальнейшем первое из этих описаний мы означаем номером 3а, второе — 3б.
3) В подлиннике: «катятки», что мы считаем опечаткою.
4) Тут же С. Максимов уделяет место следующей нелепой и невероятной басне: по некоторым сведениям, суеверный обычай «отогревание покойников» состоит в том, что «тело усопшего, накрытое простыней и положенное на железную решетку, подогревается снизу костром из березовых дров (отнюдь не сосновых и не осиновых, так как на осине Иуда задавился). Обычай этот соблюдается лишь раскольниками, и притом тайно и непременно ночью». Легенда эта заслуживает внимания разве только как наглядное свидетельство того, что термин «греть покойников» оказывается непонятным во многих местах и народу. Как плод такого непонимания и возникла, конечно, приведенная басня, по пословице: «слышал звон, да не знает, откуда он».
2a)
5) Проф. Е. Будде отмечено катяшок в Карачаевском уезде в значении «испражнение овцы, excrementum» [Будде 1904, с. 122].
6) Подробнее об этом см.: [Харузина 1906, с. 108-110].
7) Другой ряд святочных костров, не находящийся ни в какой связи с сельскохозяйственным культом, имеет очистительное значение и, вероятно, связан с широко распространенным в русском народе верованием в то, что на святках нечистая сила получает весьма легкий доступ на землю, а значит, и весьма легкую возможность вредить людям. (Цитаты о святочных кострах этого последнего рода см. в названной статье В. Харузиной [Харузина 1906, с. 130].)
8) Дяди автора, служившего, как видно из статьи, в войсках Суворова. — Д. З.
9) Первый бывает в день св. Власия, 18 августа (М. Влад<имиров>). Тут недоразумение: 18 августа — день свв. Флора и Лавра, известный «лошадиный праздник». — Д. З.
10) Мих. Владимиров известен нам как автор и нескольких других статей в тех же Губернских ведомостях (например: 1850 г., № 8; 1851, № 52), и мы не имеем никаких оснований не доверять ему или считать его описание неполным. Нам неясно из его статьи только одно: кто были исполнители описанного обряда — малоросы или великорусы? помещичьи крестьяне или однодворцы? На первый вопрос мы получили ответ от секретаря Воронежского статистического комитета, уважаемого Д. Г. Тюменева, который пишет нам, что Хохол — великорусское село. Что же касается второго вопроса, то мы можем только предполагать, что это — однодворческое село (так как в «Списке населенных мест Воронежской губернии» [Список 1865, № 1929] оно названо «казенным») и что фигурирующий в обряде «дядя» автора был не помещиком, а богатым однодворцем. Кстати здесь заметим, что село Хохол лежит в Нижнедевицком уезде, при речках Хохле и Девице, в 30 верстах от своего уездного города.
11) Но и здесь раскладываются кругом обрядового костра снопы разного хлеба, т. е. видна забота и о хлебе.
12) Кстати здесь заметим, что сор — это символ живущих в доме, т. е. домохозяев, равно как навоз (= сор во дворе) — символ обитающих во дворе, т. е. домашнего скота. Вот почему мы и имели право сказать выше, что скот фигурирует в обряде «греть родителей», хотя бы символически (в виде навоза вообще, особенно же в виде «катяшков»).
13) Сведения о нем и цитаты см. в нашей статье «Троецыплятница» [наст. изд., с. 129, 130].
14) Бесспорно, что и духовенство восстало против такого рода жертвы. Ниже мы встретимся с кратким указанием на этот счет Стоглава. М. И. Успенский сообщал нам о проповедях духовенства, восстающих против суеверных огней и указывающих, между прочим, на их практический вред в смысле пожаров.
15) Вот почему я и не остановился совсем на мнении А. Котляревского, сопоставлявшего данный обычай (известный ему только по Стоглаву и по краткому замечанию в словаре Даля) с широко распространенным обычаем сожигания соломы, на которой лежал покойник [Котляревский 1868, с. 144]. Это совершенно различные обычаи.
16) Села Березово, Ясенки, Ключи и Прогорелое.
Впервые: Сборник Харьковского историко-филологического общества. Харьков, 1909, т. 18, с. 256-271. Позднее Зеленин практически не возвращался к теме этой работы, если не считать беглого упоминания об обычае «греть покойников» в «Восточнославянской этнографии» (М., 1991, с. 401).
Небольшое по объему исследование Зеленина фактически базировалось на семи описаниях обычая, относящихся к южнорусским губерниям, что дало ему основание считать и сам обычай сугубо южнорусским явлением, свойственным к тому же лишь одной этнографической группе — однодворцам.
Однако новые этнографические материалы позволяют утверждать, что этот обычай занимает не столь изолированное положение в славянской обрядности, как это представлялось Зеленину. Сходные обряды известны также в Польше, Белоруссии, на Русском Севере, на Украине, в Сербии, Болгарии и Румынии. Они могут несколько варьироваться по форме и включаться в разные ритуальные комплексы: календарный (святочный и весенний) и погребальный. Например, на западе Белоруссии после похорон стружки от гроба сжигали во дворе, полагая, что «покойника душа приде гритыся» (Полесский архив Института славяноведения и балканистики РАН, д. Заозерная Малоритского р-на Брестской обл., зап. Н. А. Волочаевой). Сербы с той же целью не гасили огня в течение нескольких дней после похорон (Е. Шневаjc. Главни елементи самртних обичаjа код Срба и Хрвата // Гласник Скопског научног друшства, 1929, № 2, с. 277).
Однако чаще обычай «греть покойников» входил в состав календарной обрядности. На севере славянского этноязыкового континуума (польское Поморье, кашубы, Белоруссия, Русский Север) принято было в один из святочных вечеров сильно растапливать печь якобы для того, чтобы души предков могли здесь обогреться (H. Biegeleisen. U kolebki.
Przed ołtarzem. Nad mogiłą. Lwów, 1929, 8. 350). На Украине, как и в южнорусских областях, обычай получил название гріти діда, гріты душі на небі, ср. архивное свидетельство 1920-х гг.: «Проти Нового року люди замiтають хату й виносять смiття на двiр и палять — це тому, щоб нашi дiди та баби приходили грiться» (Архив Института искусствоведения, фольклора и этнографии им. М. Ф. Рыльского в Киеве, ф. 1, оп. 7, д. 739*, Черкасский окр.).
На Балканах и в Карпатах обычай приурочивался к весне. У гуцулов на Страстной неделе во дворах и огородах жгли костры, вокруг которых бегали дети и кричали: «Грiйте дїда! Грiйте дїда!» (В. Шухевич. Гуцульщина // Матерiяли до укрэїнсько-руської етнологiї. Львiв, 1904, т. 7, с. 229). В отдельных регионах Сербии и Болгарии, а также Румынии костры разводили во дворах, на кладбище или на традиционно принадлежащих семье участках земли; здесь же лили на землю воду и вино и оставляли для умерших пищу. Это делали в Великий четверг, Вербное воскресенье и другие даты, считавшиеся днями ежегодного выхода предков на землю. Соответствующие южнославянские обряды в последние годы стали предметом специальных исследований, см: С. Зечевић. Народна веровања у Свињици // Зборник радова Етнографског института. Београд, 1971, кн.. 5, с. 93; S. Gečiev. Gemeinsame Elemente in Brauchsystem von Bulgaren und Russen // Ethnologia Slavica. Bratislava, 1976—1977, № 8-9, S. 227-234; С. Зечевић. Греjање покоjњика // Етнолошке свеске. Београд, 1978, св. 1; он же. Култ мртвих код Срба. Београд, 1982, с. 86-87. Румынские материалы см.: Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы: Весенние праздники. М., 1977, с. 304-305.
1а) На самом деле рукопись И. Красовского «Простонародный календарь. Простонародная медицина. Присказки, сказки, загадки» сохранилась в архиве ГО. Заинтересовавшее Зеленина сообщение выглядит здесь следующим образом: «24 декабря. Калида <...>На дворе зажигают навоз, полагая, что усопшие родители приходят обогреваться у этого огня, и чтобы пшеница родилась ярая, т. е. красная» (Архив ГО, разряд 19, оп. 1, № 51, л. 7 об.).
2a) Зеленин отрицает связь обычая «греть покойников» с обрядом трупосожжения. Между тем современные исследователи такую связь усматривают. В частности, Ст. Генчев полагал, что исторически обычай «греть покойников» у южных и восточных славян восходит к архаическому способу погребения посредством трупосожжения. В подтверждение этой мысли Ст. Генчев ссылается на обычай «опаливания могилы (трупа)», являющийся очевидным пережитком трупосожжения и сохранившийся у болгар до самого последнего времени. Добавим, что именно на этом фоне приобретает смысл приведенное С. В. Максимовым свидетельство, согласно которому обычай обогревания покойников состоит в том, что «тело усопшего... подогревается снизу костром из березовых дров», — свидетельство, о котором Зеленин отозвался столь пренебрежительно.
3a) Зеленин заблуждается. Исследования последних лет убедительно показали, что манистический («тотемический», в терминологии Зеленина) элемент пронизывает всю святочную обрядность и во многом определяет ее мифологию, см.: Л. Н. Виноградова. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян: Генезис и типология колядования. М., 1982.
4a) Рассуждения Зеленина становятся понятными в свете его общего представления о тесной связи, существующей между народной демонологией и культом предков (ср. основной тезис «Очерков русской мифологии» — русалки суть заложные покойники). Однако предположение Зеленина о том, что обычай «греть покойников» первоначально адресовался домовому и лишь позднее был перенесен на предков, представляется неубедительным. Обширный сопоставительный материал, а также исторические свидетельства XIV—XVI вв. (см. примеч. 5) показывают, что символическая передача умершим огня и тепла — общее место в обрядности и верованиях многих народов.
5a) В этом вопросе Зеленин, по-видимому, оказался прав. Действительно, Великий четверг в разных славянских традициях является поминальным днем. Как уже было сказано, в Карпатах, в Румынии и у южных славян обычай «греть покойников» приурочен преимущественно к Великому четвергу, а также некоторым другим близким датам. О том же свидетельствуют и некоторые средневековые источники, сообщавшие об обычае «греть покойников». К сожалению, они остались неизвестны Зеленину. Так, в «Слове св. Григория» (по Чудовскому списку XVI в.), осуждающем «сатанинские дела», в частности, сказано: «...и сметье оу вороть жгоуть въ великой четвергъ. Молвящ тако оу того огня дша приходяще огрЪваются» (Н. М. Гальковский. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. М., 1913, т. 2, с. 34). В XV в. польский проповедник Михал из Яновца упрекал прихожан в том, что в Великий четверг они разводят костры на кладбище, полагая, будто души предков приходят сюда греться (A. Brückner. Kazania II // Archiv für slavische Philologie, 1887, Bd 10, S. 385). Известно также трансильванское свидетельство конца XVI в. о том, что в Великий четверг разжигали костры дли обогревания усопших, которые якобы выходили в этот день на землю (A. Fochi. Folclor rominese din Transilvania seculului al XVII leat // Revista de folclor. Bucureşti, 1958, an. 3, № 1, p. 61).
6а) Зеленин имеет в виду следующий фрагмент из «Повести временных лет»: «И радимичи, и вятичи, и север один обычай имяху: ...аще кто умряше, творяху трызну надъ нимъ, и по семь творю у кладу велику, и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху, и посемь собравше кости вложаху в судину малу, и поставляху на столпЪ на путех, еже творять вятичи и нынЪ» (Повесть временных лет // Повести Древней Руси XI—XII века. Л., 1983, с. 29).
7а) См. примеч. 2.

Приступая к изучению русских праздников, мы наблюда­ем, что некоторые из них из года в год совершались в одни и те же сроки, другие же праздновались в разные дни. Пер­вые определялись поворотными днями солнечного календа­ря. Святки (церковное Рождество) праздновались в период зимнего солнцеворота, встреча весны - ко времени весен­него равноденствия. Иван Купало приходился на летний солнцеворот. Менее определенно можно говорить о празд­новании осеннего равноденствия. Заметим сразу же, что каждый из этих четырех сроков у разных народов в разное время мог служить и действительно служил днем, с которо­го исчислялся новый год.
Сроки других праздников также определялись астроно­мически, но они связаны не с днями солнцеворотов и рав­ноденствий, а с вычислением дня пасхи. День пасхи вычис­лялся по особым правилам и мог праздноваться не раньше 22 марта и не позже 25 апреля по старому стилю. От Пас­хи отчислялась масленица, которая праздновалась за семь недель до Пасхи, и Троица, которая праздновалась через семь недель после Пасхи.
Связь праздников с календарными сроками составляет проблему, которую мы сейчас разрешать не будем. Она раз­решится при изучении самих праздников. Эта связь не име­ет ничего общего с существом христианской религии. Но она, как мы увидим, не связана и с культом солнца, хотя и определяется солнечным календарем.
Чтобы лучше понять сроки празднеств в России, необхо­димо иметь в виду, что в истории России сменялись, а ино­гда и сосуществовали различные системы времяисчисления. Имелись календари церковный, гражданский и народный, которые не всегда совпадали. В Древней Руси гражданский новый год начинался с марта. Эта дата была занесена к нам извне; она не соответствовала ни хозяйственному укладу Ру­си, ни трудовым навыкам центрально- и севернорусского крестьянства. Церковь, основываясь на некоторых текстах библейской легенды, считала новый год с сентября. Факти­чески обе эти даты определяются поворотными моментами солнечного календаря: весенним и осенним равноденствием. Вследствие споров о начале нового года на соборе в Москве при Симеоне Гордом и митрополите Феогносте в 1348 г. было определено, чтобы как церковный, так и гражданский год начинать 1 сентября. Этот порядок длился до царство­вания Петра I. Указом Петра I от 19 декабря 1699 г. новый год стал исчисляться с 1 января. Таким образом, 1699 год длился всего 4 месяца. Церковь не подчинилась приказу Петра I, так как святые, память которых праздновалась в выпавшие месяцы, на 1699 год оставались без своих празд­ников.
Наряду с этим в крестьянкой среде не исчезли следы бо­лее древнего солнечного календаря. По нему новый год на­чинали с зимнего солнцеворота. Ни гражданский, ни цер­ковный новый год в старом крестьянском обиходе не счита­лись праздниками. Истинным праздником был день поворо­та солнца к новому свету. С этого момента начинается почти беспрерывная цепь различных обрядовых празднеств.
Мы не можем конечно, ожидать, чтобы русское кресть­янство знало день солнцеворота астрономически точно. По­читался преподобный Спиридон Тримифунтский, он же Спиридон Солоноворот, память которого праздновалась 12 декабря. По юлианскому календарю на этот день действи­тельно когда-то приходился зимний солнцеворот. С этою дня свет начинал прибывать: «Нонь солнце на лето пойдет, а зима на мороз». Теоретически с 12 декабря ожидалось бы начало новогодних празднеств. Однако установленное еще византийской церковью празднование рождения Христа 25 декабря привело к тому, что именно с этого дня начинались и народные праздники.
Первым из цикла народных праздников были «святки», или «коляда». Длились они от сочельника, т. е. вечера 24 декабря до Крещения Христа, т. е. до б января.
Мы рассмотрим некоторые основные черты этого празд­ника и проследим их в других праздниках.
Празднование святок начиналось с торжественного ужи­на. Пристальное изучение этого момента не оставляет со­мнений в том, что этот ужин представляет собой поминаль­ный стол. Поминовение усопших в разных формах есть один из постоянных элементов аграрных обрядовых празд­неств, что дает основание начать исследование именно с этого обычая.

Правда, во многих случаях сообщается только о том, что до появления первой звезды не едят ничего, а затем садятся за стол. Торжественная трапеза в этот день одновременно является и обедом и ужином. Едят «скоромное» - колбасу, свинину и никаких обрядовых признаков как будто нет. Но тем не менее при изучении деталей обрядовый характер этой трапезы становится ясным. Многие наблюдатели сооб­щают, что одно из непременных блюд в этот день - кутья. Кутьей иногда называется и сам праздник. А. И. Петро­павловский сообщает о белорусском обычае: «В течение ко­ляд бывает три кутьи: первая - постная, перед Рождест­вом, вторая - скоромная, иначе богатая, под новый год, и третья - постная, под крещение». У белоруссов новогодняя кутья называлась «щедрою» или «богатою», так как 31 декабря называлось «щедрым вече­ром». У русских порядок был несколько иной: «богатой» кутьей иногда назывался сочельник.

Свидетельств, что в сочельник ели кутью, имеется очень много. И. П. Сахаров пишет: «Для вечерней трапезы гото­вится доселе из круп каша, а из пшена и ячменя - кутья сочельницкая». О том же А. А. Макаренко сообщает из Сибири: «В вечерю кушают капусту, квас и кутью». Кутью иногда ста­вили не на стол, а в передний угол под образа, вместе с не­обмолоченным снопом ржи. В Белоруссии этот обычай яс­нее выражен, или, может быть, лучше записан, чем у вели­корусов. П. В. Шейн приводит запись из Смоленской губернии: «Главное и необходимое кушанье на этом обеде - кутья». У украинцев Саратовской губернии А. П. Минх наблюдал следующее: «В сочельник, накануне Рождества, малороссы варят свару и кутью; в этот день они ничего не едят до вечерней зари; лишь взойдет звезда, они ставят кутью и свару на стол, зажигают перед образами свечу, все становятся на колени и просят Бога о ниспослании им хорошего урожая хлебов, благополучия скоту и здравия себе». Д. К. Зеленин, подводя ито­ги рассмотренным им великорусским, белорусским и укра­инским материалам, приходит к выводу, что «обрядовые блюда восточно-славянского рождественского праздника не оставляют сомнения в том, что этот праздник некогда пред­ставлял собой поминки, был посвящен культу предков». Общеизвестно, что кутья составляет непре­менную принадлежность похоронного обряда и поминок. Вместе с тем ее иногда употребляли на свадьбах, родинах (праздновании родов) и крестинах. Почему, однако, имен­но кутья служит поминальной едой, которую при этом едят также на свадьбах и при рождении детей? Кутья, как пра­вило, варилась из цельных, нераздробленных зерен - чаще всего пшеницы. В городах, где пшеницы обычно не бывает, ее заменил рис. Если предположить, что кутья готовилась собственно из семян, мы приблизимся к пониманию этого обряда. Зерно обладает свойством надолго сохранять и вновь воссоздавать жизнь, умножая ее. Семя - растение - семя составляют извечный кругооборот, который свидетельствует о нескончаемости жизни. Путем еды к этому процессу при­общаются люди. В животном мире зерну или семени, с точ­ки зрения крестьянина, соответствует яйцо, обладающее тем же удивительным свойством, что и семя: оно сохраняет, содержит жизнь и воссоздает ее. Ниже мы увидим, что яй­ца действительно широко применялись в заупокойном куль­те всех народов как знак бессмертия. К кутье обычно примешивались ягоды (черемуха, в городском обиходе - изюм). Ягоды представляют собой то же семя, облеченное плодом. Всем этим объясняется, почему кутью употребляли при свадьбах, рождении детей и смерти. Она знаменует постоянство возрождения жизни, невзирая на смерть.

Другой признак поминального стола состоит в том, что в этот день подавались блины, которые, как известно, также представляют собой поминальную еду. П. С. Ефименко, на­блюдавший на севере обычай есть блины под рождество, полагает, что славяне, как и другие народы, поминали умер­ших блинами и воображали, что покойники в это время встают и едят их вместе с живыми. Этот обычай лучше зафиксирован у белорусов, чем у рус­ских, у которых к XX в. он веке начинал забываться. «Так как этот день есть вместе с тем и день поминовения умер­ших родственников, то, кроме кутьи, пекут лепешки и бли­ны» - сообщает П. В. Шейн из Смоленской губернии.

Почему при поминках употреблялись блины - на этот вопрос можно ответить только предположительно. Во вся­ком случае не потому, что они своей круглой формой напо­минают солнце и должны служить магическим средством возвращения солнца после зимы, как думают некоторые исследователи. Вместе с тем блины должны иметь другое обрядовое значение, чем кутья, так как они не взаимозамени­мы, а употребляются параллельно. По-видимому, блины - древнейшая форма печеной мучной еды. Когда еще не уме­ли печь хлеб, муку смешивали с водой, делали жидкое тесто и порциями выплескивали его на горячие камни. Таким об­разом, блины по происхождению - не магическая еда, как кутья, а древнее, архаическое блюдо, средство насыщения, получившее обрядовое применение.

Рассматривая рождественскую вечернюю трапезу как поминальный стол, необходимо указать, что дело в этом слу­чае идет не о поминовении покойников вообще, а покойни­ков своей семьи, своих предков.

В Белоруссии корреспонденты П. В. Шейна записали не­которые другие детали, которые снимают последние сомне­ния о характере этого стола. П. В. Шейн сообщает, что в Гродненской губернии сидящие за столом пили из одной круговой чары, причем каждый, раньше чем приложиться, выплескивал немного на стол. «Также и первую ложку жидких кушаньев выливают прямо на стол - все для умерших». Это несомненно очень древний, впоследствии забытый обычай. Так поступа­ли, например, благочестивые римляне, считавшие, что в их трапезах участвуют лары, или пенаты, - обожествленные предки. Им отдавали первый кусок пищи, первый глоток напитков. Все это показывает, что умерших предков мысли­ли присутствующими на трапезе. Вспоминали также об умерших, которые не имели потомков. Считалось, что души таких покойников бродили по улицам, и для них блины вы­ставляли в слуховое окно. Переосмыслением этого обычая может быть случай, который у белорусов наблюдал А. И. Петропавловский: «На третью кутью вечером [т. е. 5 янва­ря], когда вся семья находится за «вечорой», хозяин смотрит в окно и зовет с улицы «мороз» в гости. «Мороз, мороз, ходи кутью есть» при этом хозяин просит мороза не морозить посева гречихи, а в противном случае угрожает ему кнутом: «будем железной пугой бить».

На святках кое-где соблюдался и другой, в XIX в. уже почти вымерший обряд, - возжигать большие костры и звать покойников греться. Он подробно изучен Д. К. Зеле­ниным, который, например, воспроизводит рукопись 1852 г., где говорится, что «24 де­кабря на дворах зажигают огни, полагая, что усопшие роди­тели приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая». С. В. Максимов описывает его следующим образом: «Способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них называется «греть родителей». Практикуется он во многих местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губерниях) и состоит в том, что в первый день рождества; среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят крутом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки весело кружатся как в хороводе на радунице».

Из воспроизведенной Д. К. Зелениным рукописи 1852 г. последние строки для нас особенно интересны. Они показывают, что обряд обогревания предков производился с целью получить хороший урожай. Мы можем предположить, что не только этот, но и другие обряды заупокойного культа имели целью воздействовать на урожай. Подробнее об этом можно будет говорит после того, как будут рассмотрены подобные обряды в другие сроки.

Следующий за святками праздник - масленица. «Широка масленица» слывет за самый веселый, самый разгульный праздник в году. Однако и на масленицу соблюдались обычаи почитания предков.

В свете изложенного можно думать, что масленичные блины, так же как и святочные, представляют собой поминальную еду. Об этом пишут И. П. Сахаров, И. М. Снеги­рев и позднейшие исследователи. «Специальное кушанье: масленицы, блины, - пишет Вс. Миллер, - как известно, один из специальных атрибутов поминок». Об этом имеются многочисленные свидетельства. Д. К. Зеленин пишет: «Масленица была когда-то, как и святки, поминальным праздником. За это, без сомнения, говорит обычная ритуальная еда - блины. На самом деле, как мы увидим, масленица - праздник сложный, комплексный. Поминание же - только одна из составных частей его.

Подобно тому, как на святках первый глоток посвящало» предкам, так на масленице поступали с первым блином: «В Тамбовской и других губерниях первый блин, испеченный на Сырной неделе, кладут на слуховое окошко для душ родительских». В других местах первый блин отдавали нищей братии - на помин усопших. «Набожные женщины, садясь за стол, едят первый блин за упокой усопших».

Почитание предков на масленице известно и в других формах. В последний день масленичной недели перед насту­плением поста был обычай ходить друг к другу прощаться, т. е. просить прощения за все прегрешения перед своими близкими. Младшие кланялись в ноги старшим, слуги - господам, и просили простить их за все свои провинности перед ними. Этот обычай применялся не только по отно­шению к живым, но даже к мертвым. «В прощальный день ездят на кладбище, служат панихиду и поклоняются праху родных». Мы приведем свидетельство С. В. Максимова, представляющее собой сводку из собран­ных им или переданных ему материалов. «...Чрезвычайно твердо держится обычай прощаться с покойниками... Обы­чай ходить на кладбище в последний день масленицы под­держивается главным образом бабами. В четвертом часу по­полудни они кучками в 10 - 12 человек идут с блинами к покойникам и стараются ничего не говорить по дороге. На кладбище каждая отыскивает родную могилку, становится на колени и бьет по три поклона, причем со слезами на гла­зах шепчет: «Прости меня (имя рек), забудь все, что я тебе нагрубила и навредила». Помолившись, бабы кладут на мо­гилку блины (а иногда ставят и водку) и отправляются до­мой также молча, как и пришли».

Поминовение производилось также на русальную или семицкую неделю, предшествующую Троице. «В старину наши старики хаживали встречать Семик на могилах роди­телей, где после поминовения они со своими семействами разъедали яичницы и драчены» (Сахаров). Эта картина типична. Она показывает, что чем ближе к весне, тем ярче выражено было поминовение. На святках оно совершалось в домах, на масленицу - выносилось на кладбища, и продолжением этого служат троицкие обряды. На севере покойника поминали сперва в церквах, потом на могилах, где могли совершаться даже пиры. Так, П. С. Ефименко сообщает, что в Пинежском уезде «сверх священного поминовения поминают усопших блинами, оладышами, салатом и кутьею. Кутью едят по благословению священника». П. В. Шейну писали Владимирской губернии, что здесь на семик «утром установлен обычай поминать усопших, а послеобеденное время вместе с вечером окончательно отдается веселью и разгульным песням беззаботной молодости». Мы имеем, по-видимому, обветшалые и поблекшие формы некогда весьма развитого культа предков. Об этом мы можем судить по очень яркому описанию в Стоглаве, где под 23-м вопросом говорится: «В Троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробом с великим причитаньем. И егда начнут играти скоморохи, и гудцы и перегудники, они же, от плача переставите, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сатанинские пеги; на тех же жальниках обманщики и мошенники».

Необходимо еще упомянуть, что на Троицу устраивались похороны покойников, которые почему-либо не были по­гребены в течение года. Так, во времена войн, чумы, голода, мертвые в «убогих домах», «скудельницах», «божьих домах» сваливались в общую яму, выкопанную в сарае. Это делалось для предохранения от заразы и для защиты трупов от пору­гания, а также потому, что хоронить зимой в мерзлой земле было трудно. В Семик эти трупы зашивались в рогожу, де­лали для них гробы и хоронили.

То, что Стоглав сообщает о Троицкой, субботе, в равной степени относится к навьему дню и Радунице, когда поми­нальные обряды достигали своего апогея. Навий день и Ра­дуница приходились на Фомину неделю. Так называлась первая неделя после пасхи, потому что по Евангелию на этой неделе апостол Фома выразил сомнение в том, что Христос действительно воскрес во плоти, но Христос будто бы вложил его персты в свою рану, после чего Фома встал. Понедельник на этой неделе назывался Навий День ( вторник - Радуница. Разница в названиях, по-видимом; не означала разницы по существу. В XIX в. Навий день почти забыт и встречается редко, Радуница же справлялась в очень ярких формах. Можно сказать, что в XIX в. они полностью слились. Указанные сроки - понедельник и втор­ник на Фоминой неделе - были необязательны. Поминове­ние, характерное для Радуницы, могло, например, совер­шаться в день Пасхи. У белорусов Радуница приходилась на четверг пасхальной недели. Слово «навий» в древнерусском языке означало «относящий к умершим». В древнечешком языке «унавити» означало «умертвить», укра­инское «нава» означает «гроб». Е. Ф. Карский и некоторые другие указывают на аналогичные слова в ли­товском и других языках, не оставляющие сомнений в значении этого слова в русском языке. На Украине Фомин по­недельник именовался «могилками», «гробами» или «прово­дами».

Этимология слова «радуница» (радоница, раданица, радовница и пр.) менее ясна. Большинство лингвистов сбли­жает его с корнем «рад», но такое толкование мало помога­ет раскрытию самого понятия, так как неясно, чему, собст­венно, радуются. И. П. Калинский, например, полагает, что этим словом выражается радость покойников, что их не за­бывают. А. А. Потебня сближает его с корнем «род», что также не раскрывает содержания слова в народном обиходе.

Совершаемые в эти дни обычаи описываются в общем одинаково. Радуница была праздником всенародным. Вся деревня выходила на кладбище к могилам своих близких. Женщины на могилах причитали. В причитания входили воспоминания о усопшем, как это имело место при оплакивании после смерти. Они «с плачем и рыданьем взывали к их душам, воспевая их добродетели». На могилы приносили еду и питье. Упоми­наются кутья, пироги, калачи, блины, сырники, крашеные яйца, вино, пиво, канун (род браги) и т. д. Едой делились с покойниками: яйца, блины и прочие угощения крошили на могилах и оставляли их там. На могилы лили масло, вино, пиво; все это делалось «мертвым на еду». С покойниками христосовались, полагая, что они их слышат. По могиле ка­тали яйца. После этого к еде и питью прикладывались сами, и печаль переходила в веселье, которое могло кончаться разгулом. «Торжество Радуницы заключалось в собственном смысле общим разгулом и игрищем». И. П. Калинский пишет: «Не без основания замечает Карамзин, что наш народ, следуя языческому об­ряду, совершает над умершими обжорства и возлияния в честь их, и что, следовательно, наши родительские поминки напоминают собой древнеязыческий обряд поминовения, совершавшийся в начале весны, и вообще древнюю тризну». На Радуницу пели песни и водили хоро­воды. Известна поговорка: «На Радуницу утром пашут, днем плачут, а вечером скачут». Е. Ф. Карский сообщает о бело­русах: «Тут же устраивается поминальный стол, переходя­щий часто в разные непристойные увеселения под влиянием в изобилии выпитого вина». Переход от плача к веселью и характер этого веселья нас займут ниже, при изучении проводов масленицы и других аналогичных обрядов. Радуница - праздник древний. В 62-м слове Иоанна Златоуста (IV в.) говорится, что поминовение усопших на Фоминой неделе установлено церковью в воспоминание о нисшествии Христа в ад, но праздник этот все же отнюдь не церковный, а совершенно языческий. В летописях радуница впервые упоминается в 1372 г. (Тро­ицкая летопись) и в дальнейшем иногда используется как календарная дата. В Стоглаве радуница, как и другие празд­ники, которым можно приписать языческое происхожде­ние, запрещалась. Ответ на 25-й вопрос гласит: «Чтобы о велице дни оклички на радунице не творили и скверными речьми не упрекалися».

С Радуницей обрядовое поминовение усопших прекра­щалось. На Ивана Купалу, например, уже никаких призна­ков поминок нет.

Правда, церковь установила и некоторые другие сроки, когда полагалось поминать покойников, но эти сроки носи­ли именно только церковный характер. Было установлено несколько «родительских суббот» и дней «вселенских пани­хид», когда полагалось поминать умерших, что и исполня­лось верующими (в субботу перед Петровым днем - 29 июня, в субботу перед Успеньем - 15 августа и в некоторые другие дни), но ни одно из этих поминовений, установлен­ных церковью, даже отдаленно не может сравниться с тем, что делалось в указанные праздники. Этнографы, собиратели и исследователи фольклора ни о каких обрядах в эти дни не сообщают. Некоторое исключение составляет только так на­зываемая Дмитриевская суббота, установленная после Кули­ковской битвы Дмитрием Донским в память павших в этом бою и отмечавшаяся в субботу между 18 и 26 октября ве­роятно потому, что 26 октября почитали днем Дмитрия Солунского. В этот день на кладбищах широко поминали сво­их покойников, что дало И. М. Снегиреву повод сближать его с радуницей.

Какие же выводы можно сделать из приведенных мате­риалов? Чем объяснить упорное, с наступлением весны все нарастающее стремление почтить своих предков?

Стремление время от времени вспоминать о своих близ­ких, находящихся в могилах, как будто совершенно естест­венно объясняется любовью к близким; причитания и вопли прочно входили в быт русского крестьянина. Мы имеем излияние чувств скорби, желание почтить память усопших так, как это делалось испокон веков. В этом особой пробле­мы нет. Проблема же состоит в том, что это чествование совершалось в определенные дни солнечного календаря. Оно начиналось с зимнего солнцеворота и кончалось ко времени летнего солнцеворота.

Имеющиеся объяснения не могут нас удовлетворить. Так, И. П. Калинский, ссылаясь на А. Н. Афанасьева, пи­шет: «Что касается оснований, почему предки наши избрали начало весны для поминовения усопших, то вероятно, что в этом случае держались они того общего верования, что ве­сеннее время всеобщего пробуждения природы было порою пробуждения и самих душ из темных затворов адских».

Наши материалы приводят нас к другому предположе­нию. Время между двумя солнцеворотами есть время про­буждения сил земли, нужных земледельцу. Культ мертвых стоит в связи с земледельческими интересами и стремлениями. Русские обряды не показывают прямо, в чем именно здесь состояла связь. Русский материал - материал пережиточный. Чтобы решить, какие представления определяли исполнение этих обрядов, какова их мыслительная основа и цель, нужно обратиться к таким народам, где эти представле­ния и обряды были не пережиточным, а живым явлением.

Уже давно замечено сходство между земледельческими обрядами античности и позднейшей Европы, включая и Русь. Это не значит, что все можно объяснить заимствова­нием; это означает, что есть некоторая закономерная связь между формами труда и формами мышления.

По античным представлениям смерти как полного пре­кращения существования не было. Умершие якобы про­должали жить под землей и имели над ней большую власть, чем земледелец, ходивший по ней с плугом. Из глубин зем­ли умершие могли воссылать урожай или неурожай, могли заставить землю родить или задержать ее силы. Они пре­вращались в своего рода хтонические божества. Говоря о душах умерших, немецкий исследователь ан­тичности Роде пишет: «От них ожидают помощи в любой нужде; в особенности же верят, что они, подобно хтоническим богам, в область которых они спустились, приносят благословение и обилие полям». Выражение «души» надо отнести за счет идеалистических взглядов автора. Обычно не «души», а сами покойники, находящиеся под землей в могилах, были предметом культа. Другой исследователь античности, Дитерих, выражается уже осторожнее: «Покойники в земле, духи или души, если угодно, способствуют произрастанию плодов земли; им мо­лятся, чтобы они их восслали». Слова «если угодно» указывают, что исследователь делает здесь уступку господствующему в немецкой науке мнению, но что сам он так не думает.

Земля и находящиеся в ней покойники как бы сливают­ся в одно целое. «Земледелец, - пишет Б. Л. Богаевский, - как и каждый человек античности, видел, что земля «покрывала» своей поверхностью посадки, посевы, содержа­ла их в себе и выливала наружу из своего громадного сосуда. Также земля... содержала... и могилы умерших, заботивших­ся о посевах и посадках». Из всего этого видно, что, по греческим представлениям, покойники, нахо­дясь под землей, могли иметь власть над урожаем. Эти представления и вызывают к жизни весенние земледельческие обряды, посвященные усопшим. Так обстояло дело не только у греков и римлян, так обстояло дело и у древних славян. Вот почему забота о посевах сочетается с заботой о покойниках и носит двоякий характер: усопших надо уми­лостивить, надо выразить им свою любовь, почитание. Но этого мало. Их надо поддержать пищей, питьем и теплом, надо с ними трапезовать, надо оставлять им еду на могилах, совершать возлияния из вина и масла. Но и этого мало. На­до обеспечить им не только жизнь, но и бессмертие. Надо приобщить их к кругообороту жизнь - смерть - жизнь, которым живет природа и который нужен земледельцу, на­до, чтобы они и сами способствовали этому кругообороту. Отсюда, как мы видели, такие обрядовые блюда, как кутья и яйца. С яйцом связаны самые разнообразные представле­ния. Но в русском заупокойном культе отражено только одно из них: способность воссоздания, воскресения жизни. Как символ воскресения оно было освящено церковью, и поэтому применялось особенно широко во время Пасхи и непосредственно после нее; радуница, когда на могилах крошили яйца, приходилась на первую неделю после Пасхи. Воскресение божества, воскресение природы и ее сил, хра­нителями и носителями которых считались находящиеся в земле, но все же не совсем умершие предки, - все это сли­вается в один поток обрядов и обычаев очень ясных в их аг­рарной направленности. Как мы еще увидим ниже, в этот поток укладывается и внезапный переход от плача к весе­лью, который мы наблюдаем в Радуницу.

Ко дню летнего солнцеворота, т. е. ко времени, когда солнце находится в зените, а земля в расцвете своих сил, никакие обращения к подземным помощникам уже не нужны. Они уже либо сделали, либо не сделали своего дела, и поминовение их прекращается вплоть до нового солнце­ворота, когда снова начнут чествовать своих предков за сто­лом и на могилах.

Этот исконный смысл заупокойных обрядов давно забыл­ся, но они совершались по привычке, по традиции, поддер­живаемой естественным стремлением вспоминать своих ушедших из жизни близких и оказывать им честь.

Идея проделывать что-нибудь с останками давно умерших людей чаще нас шокирует или как минимум кажется странной. Представляется очевидным, что тревожить кости умерших – занятие недопустимое. Между тем, этот постулат далеко не абсолютен. Чтобы продемонстрировать это, даже нет необходимости описывать экзотические погребальные ритуалы далеких народов. В нашем рассказе мы не будем покидать пределы Европы. А начнем с описанного этнографами у южных славян обычая вторичного погребения.
Вторичное погребение известно в южной Македонии, восточной Сербии, в некоторых районах Хорватии, Боснии и Герцеговине, Далмации, на северо-западе Словении. В македонском языке этот обычай называется раскоп, раскопување, откопување, раскопаљки, прекопавање, на болгарском – раскоповане, второ погребение, струване, спомен, на сербском – двоструко (двоjно) сахрањивање, поновно сахрањивање, састанак са покоjником, виђење с покоjником, словенское – prekopavanje, umivanje lobanje.
Детали обряда отличались в различных районах, объединяло их только эксгумация останков через некоторое время после смерти и проведение каких-либо манипуляций над костями. Выкапывали кости умерших через три, пять, семь, девять лет после похорон, реже позднее. Были места, где это делалось строго по прошествии определенного срока: выкапывали всех умерших через три года после похорон. В других местах обряд совершался только при повторном использовании могилы для нового покойника. Обычно это делали в поминальную субботу перед Великим постом, в субботу перед праздником Троицы, в Дмитровскую субботу.
Когда определенный традицией день наступал, родственники отправлялись на кладбище, раскапывали могилу и извлекали из нее кости умершего. После этого кости очищали, иногда мыли, иногда омывали вином. Затем складывали на полотно или в сосуд, несли в церковь. Череп часто украшали цветами. В некоторых местах кости относили на ночь в церковь. На следующий день вновь совершали погребение по церковному канону. Иногда кости помещали уже не в могилу, а в особое хранилище – костницу.
Объясняли обычай по-разному. Часто говорили, что это последнее прощание с покойным, выражение почтения и любви к нему. В других местах говорили, что обряд необходим, чтобы установить, не превратился ли умерший в вампира. Тогда, в случае, если после открытия могилы обнаруживалось неразложившееся тело, его сжигали или протыкали колом из боярышника. Если же сохранялась одна из частей тела, считали, что именно с нею связан грех, совершенный покойным. Если оставалась рука, говорили, что умерший ударил рукой отца или мать и т. п. В Сербии существовало даже проклятие: Да те земла не изеде «Пусть тебя земля не съест».
В варианте обычая, распространенном в Словении, манипуляции производились только с черепом, а не со всеми костями. Такое действие называли «умыть голову умершему». Во многих селах по обычаю дети омывали череп умерших родителей, а других это делали особые женщины, получавшие за это вознаграждение. Считалось, что если голову покойнику не помыли, земля его не примет, он станет являться живущим родственникам. У словенцев существовала даже поговорка: «Сын только тогда матери долг отдаст, когда после смерти моет ей голову».
Одно из самых древних свидетельств обычая извлекать покойников содержится в средневековом сербском юридическом памятнике «Законнике Стефана Душана» (1349 год). Там сказано: «И люди, которые с волхвованием достают (покойников) из могил и их сжигают; село, которое это сделает, пусть платит “вражду”; если же поп на это пришел, то да извергнется из священства». «Вражда» в данном случае – название штрафа, который обычно налагался за убийство. Интересно, что в данном случае упомянута деталь, не встреченная этнографами – сжигание тела (видимо, в случаях, когда оно не смогло истлеть за прошедшее время).
Еще одно свидетельство – житие сербского короля Милутина (1282–1321), где говорится, что через два с половиной года после его смерти «…стали являться разные чудесные знамения и видения на гробе его», тогда «…сам игумен, наложив на себя иерейское подобие, с почтенными и избранными чернецами, поя божественные песни, пришли к его гробу; раскопав тело, нашли тело его Божьей заповедью нетленное, ни один волос не упал с его головы. И тут славословили премилостивого Бога, который хранил его с молодости и не оставил и сейчас, но показал великую милость человеколюбия на его мертвом теле. Извлекли его тело из рва земляного и приказали сделать особый ковчег, взяли тело этого христолюбивого и понесли его с псалмами и песнями, поя надгробные песни с кадилами и благоуханными запахами, положили тело его в ковчег и поставили кивот пред иконой Владыки Христа, где лежит он по сей день вне дверей алтаря». В данном случае в соответствии с распространенной христианской традицией нетленность тела воспринималась как признак святости.
В Сербии для особо выдающихся умерших такой обряд проводился до XIX века. Например, в 1848 году в монастыре Крушедол были откопаны кости Атанасия Рашковича и Джорджа II Бранковича, омыли вином, уложили в небольшой деревянный ящик и снова похоронили. Часть исследователей, основываясь на документах о вторичном погребении знатных сербов полагает, что обычай этот относился только к князьям, а не к простым людям. Однако известно, например, различные законодательные акты, запрещавшие выкапывать мертвецов, показываются, что обычай был повсеместным. Запреты постоянно нарушались и вторичное погребение у южных славян наблюдалось и в XIX, и даже в XX веке. Самые поздние случаи отмечены в 1950-х годах.
По предположению В. В. Виноградова, со славянским обычаем вторичного погребения связано происхождения русского выражения перемывать косточки (встречающегося также в формах вымыть косточки, промыть косточки, перебрать косточки.
Корни этого обычая пытаются искать в дохристианских погребальных ритуалах славян. Вспоминают, например, летописное упоминание о посмертном крещении: «выкопали из могил двух князей, Ярополка и Олега, сыновей Святослава, окрестили кости их и положили их в церкви святой Богородицы» (1044 год). Но надо помнить, что вторичное погребение свойственно не исключительно славянам. Оно отмечалась в Румынии, у православных жителей Албании.
О наличии его в Греции рассказывает Е. Е. Голубинского в книге «История русской церкви»:
«У нас зарывают покойников в землю и в ней оставляют навсегда. В Греции не так: сначала зарывают покойников в землю, а потом через три года или через другой определенный, немного меньший, немного больший, срок кости их выкапывают из земли и кладут в особом помещении — кимитирии (koimētērion) или усыпальнице. Откапывание и положение костей в кимитирии составялет особый обряд, служащий как бы продолжением или довершением похорон: призывается священник и при пении им малой панихиды кости изъемлются из земли; быв вынуты, они обмываются водою и вином, слагаются в небольшой ящик и вносятся в церковь, где поется над ними заупокойная литургия и великая панихида; после этого относятся в кимитирий. Сей последний есть особый дом или домик или сарай при церкви, в котором имеются, во-первых, большая яма (по середине) или большой ларь для ссыпания костей людей бедных, во-вторых — шкалы с ящиками или полками для костей людей богатых, желающих хранить их особо (на черепах делаются надписи, кому они принадлежали и когда владельцы их умерли).
Когда обычай стал у греков более или менее общим обычаем, сказать не можем; но на Афоне он явился или начался когда-то до второй половины XI века... Если по прошествии трех лет разрывали могилу и находили тело не разложившимся и надутым, то это считалось признаком, что человек умер не разрешенным от клятвы: призывался архиерей или священник для разрешения, и тело снова зарывалось на некоторое время в землю.
У нас этот обычай вырывания останков умерших из могил принимаем был на более или менее продолжительное время в Печерском монастыре, к чему было также практическое побуждение в ограниченности его кладбищ, находившихся в его пещерах. Но чтобы он сколько-нибудь распространялся вообще в России, на это не имеем совершенно никаких указаний».
Костницы, или оссуарии, известны в целом ряде православных монастырей, в том числе в знаменитом монастыре святой Екатерины на Синае. Но теперь мы покинем мир православия и перенесемся к народам, исповедующим католицизм. У них мы тоже найдем интересующие нас примеры. Не станем даже подробно описывать массовые перезахоронения костей с кладбищ в парижских катакомбах, костницу в Седлице или капеллу костей в португальской Эворе. Расскажем о менее известной практике, которая называлась mos Teutonicus «тевтонский обычай».
Термин этот впервые употребил историк Бонкомпаньо (1165/1175 – после 1240), профессор Болонского и Падуанского университетов. Как сообщает этот автор, германские рыцари, участвовавшие во Втором крестовом походе, применяли этот способ, чтобы в случае смерти быть погребенными на родине, а не на чужбине. Он действительно был более популярен у немцев, тогда как французы и англичане предпочитали бальзамирование.
В чем состоял этот метод? Сначала тело умершего расчленяли. Затем погружали в котел с вином (вино предпочтительнее, но можно обойтись и водой, это дешевле и доступней). В котле части тела варились в течение нескольких часов, чтобы плоть отошла от костей. После кипячения остатки мышц отскребали от костей. Теперь кости были готовы к транспортировке на родину. Прочее можно было захоронить на месте или же засолить, как солили обычное мясо, и точно так же отправить в Европу.
Можно заподозрить некоторую непоследовательность в действиях крестоносцев. С одной стороны, они доставляли в Европу почву из Палестины, чтобы умершие на кладбищах покоились в святой земле. С другой, находясь непосредственно в Палестине, предпочитали быть похороненными в далекой Европе. Но надо помнить, что земля эта принадлежала тогда мусульманам, так что перспектива быть в ней похороненными многих пугала.
Известно, что обычай mos Teutonicus был использован, когда во время Восьмого крестового похода в Тунисе умер французский король Людовик Святой.
Другой выдающийся деятель, при погребении которого прибегли к такому способу, Бертран дю Геклен – коннетабль Франции, выдающийся полководец. Он погиб в 1380 году в Шатонеф-де-Рандон в Лангедоке, а похоронен был в аббатстве Сен-Дени. Сначала его тело было забальзамировано путем погружение в вино с пряностями. Внутренности извлекли и похоронили в церкви доминиканского монастыря в городе Ле-Пюи-ан-Веле. Но эта мера оказалась недостаточной, и через пару дней погребальный кортеж сопровождали многочисленные мухи, садившиеся на повозку с телом военачальника. Тогда и вспомнили о mos Teutonicus. Снятые с костей мышцы похоронили в монастыре города Монферран (ныне в черте города Клермон-Ферран). До Сен-Дени добрались только кости и сердце Бертрана.
В 1300 году папа Бонифаций VIII издал особую буллу De Sepulturis, где осудил и запретил mos Teutonicus. Но известно, что некоторые аристократы добивались права на такой способ погребения в порядке исключения (вспомним, что и Бертран дю Геклен умер на 80 лет позже этого запрета). Кстати, считается, что эта булла отрицательно повлияла на развитие науки в Европе, так как после нее врачам в университетах запрещали проводить вскрытия умерших, хотя папский запрет касался именно mos Teutonicus.
Если вторичное погребение на востоке Европы и «тевтонский обычай» на западе были вызваны заботой об умершем, как ее понимали его живые современники, то третий сюжет, о котором хотелось бы рассказать сегодня, связан с несколько утилитарным отношениям к останкам. Речь идет о так называемых «катакомбных святых». Катакомбы, откуда они происходят, римские, но самих святых следует искать в основном в Германии, Австрии и Швейцарии.
С возникновением протестантизма по германским землям прокатилась волна иконоборчества. Последователи Лютера не признавали поклонения изображениям святых, статуям, а также мощам святых. Когда часть земель вернулась в лоно католической церкви, оказалось, что в храмах не осталось реликвий, которым можно было бы поклоняться. Картины можно было написать новые, изваять новые статуи, но где взять мощи? Ответ на этот вопрос в Риме удалось найти. В городских катакомбах сохранились кости множества людей, которые наверняка были мучениками эпохи раннего христианства. Как раз в XVI веке эти катакомбы с тысячами скелетов были вновь обнаружены. Кости можно было оттуда извлечь и отправить в опустевшие храмы Германии в качестве святых для поклонения.
Вспомним, что эпоха Контрреформации, это еще и время барокко. Поэтому скелеты, которые отправились выполнять столь важную миссию, были украшены с барочной роскошью. На них надеты золотые перстни, диадемы, расшитые золотом и украшенные драгоценными камнями облачения. В некоторых случаях процесс обмундирования нового святого занимал до трех лет. Иногда, правда, отсутствовал полный комплект костей, и скелеты получались сборными – из фрагментов, принадлежавших разным умершим.
Святым давали имена (естественно, никак не связанные с тем, как этих людей звали при жизни). Обычно это были «говорящие» имена: Феликс (Счастливый), Констанций (Постоянный), Бенедикт (Благословенный), Коронат (Увенчанный), встречается даже имя Инкогнитус (Неизвестный). Так что спустя много веков после смерти они обретали новую индивидуальность, почет и даже блистательные украшения, правда, им приходилось перебраться далеко на север от родного Рима. День их доставки на место назначения превращался в местный праздник.
Катакомбные святые занимали места не только в храмах. Состоятельные семьи, оплачивая транспортировку, могли приобрести реликвии для домашней часовни. Капитан швейцарской гвардии Иоганн Пфиффер отправил в XVII веке на родину из Рима 25 катакомбных святых.
В XVIII и XIX веках, когда многие из таких реликвий были исследованы и объявлены подделкой, от них начали избавляться. Какие-то из катакомбных святых были захоронены. Избавиться от реликвий, происхождение которых сомнительно, прямо требовал указ короля Германии и императора Священной Римской империи Иосифа II. Некоторые скелеты были убраны со всеобщего обозрения в подсобные помещения. В подобном чулане в церкви швейцарского города Поррентрю, например, до сих пор хранятся останки, почитавшиеся под именем святого Фаустина.
Но в некоторых храмах их можно увидеть и теперь. В 1803 году светские власти баварской деревни Роттенбух продали с аукциона скелеты, почитавшиеся как святые Примус и Фелициан. Однако местные жители спустя много лет собрали средства, выкупили их обратно и в 1977 году Примус и Фелициан торжественно заняли свои места в местном храме.
В Мюнхенском храме святого Петра можно увидеть богато украшенный скелет святой Мундиции. Он был найден в римских катакомбах и доставлен в Мюнхен в 1675 году. Вместе с останками была найдена табличка, где указывалось, что Мундиция прожила 60 лет и «мирно отошла в вечность за 15 дней до декабрьских календ APC». Что такое APC неясно. Согласно документу, которым снабдили Мундицию в Риме, APC значит ascia plexa capita «обезглавлена топором», что указывает на мученическую смерть. Однако часть исследователей полагает, что APC – это Andronico Probo consulibus «в консульство Андроника и Проба», то есть в 310 году.
Катакомбным святым посвятил книгу Heavenly Bodies: Cult Treasures and Spectacular Saints from the Catacombs (2013) американский писатель и фотограф Пол Кудунарис (Paul Koudounaris). Он потратил немало усилий, разыскивая эти скелеты в храмах Германии и Швейцарии, чтобы украсить свою книгу несколько пугающими фотографиями.


Этимологические и культурно-исторические корни многих выражений русского литературного языка восходят к глубокой, дописьменной старине. Восстановить полную семантическую историю этих выражений на всех этапах их устно-народного и литературного употребления оказывается возможным далеко не всегда. Очень часто приходится довольствоваться лишь более или менее правдоподобными догадками. Степень достоверности этих гипотез зависит от морфологического и семантического качества соответствующего материала, который извлекается — на основе сравнительно-исторического изучения — не только из русского, но и из других родственных ему языков. Иногда этот материал очень ярко отражает разные этапы осмысления одного и того же слова или выражения. Но нередко в наличной языковой традиции бывают почти совсем стерты следы стародавнего, первоначального понимания языкового факта. Только данные материальной и духовной культуры в связи с теми семантическими намеками, которые заключены в смысловой структуре выражения, помогают реконструировать его «предысторию». Пример — судьба выражения перемывать косточки — `сплетничать, судачить'. Наряду с этой формой, но крайне редко, встречается и другая, как бы менее экспрессивная, — перемывать кости. Так, у Н. В. Помяловского в очерках «Поречане»: «...наконец, поречанки, по общей слабости женщин — перемывать кости ближнего, любили во время похода болтать в Крутогорске» (1965, 2, с. 276).

Выражение перемывать косточки не было зарегистрировано в толковых словарях русского литературного языка до словаря Даля включительно. Между тем, оно отмечено в языке русской реалистической художественно-повествовательной литературы с середины XIX в. Можно думать, что около этого времени оно и попало в русский литературный язык из народной речи. Так, у Салтыкова-Щедрина в «Губернских очерках»: «...Марья Ивановна не прочь иногда и посплетничать, или, как выражаются в Крутогорске, вымыть ближнему косточки» (1965, 2, Очерк 2). «...Анфиса Ивановна... совершенно уверена, что я в настоящую минуту добела перемываю с вами косточки наших ближних...» (2, Очерк 7). У Мельникова-Печерского в романе «На горах» (1963): «...Всем косточки перемыли, всем на калачи досталось, — известное дело, от пересудов, да напраслины, да сплеток ни пешком не уйти, ни на коне не уехать» ч. 4, гл. 6). У него же в «Бабушкиных россказнях»: «Уж и промывали ж они ей за то косточки: каких сплеток не выдумывали... чтоб как-нибудь честь ее да доброе имя опорочить...» (гл. 2). У Гл. Успенского в очерках «Из деревенского дневника»: «Когда мы, таким образом, (называя кого — или дураком, или подлецом) перемыли всем нашим знакомым косточки... разговор на минуту было замолк». У Станюковича в рассказе «Василий Иванович»: «...перемывали косточки адмиралу...». У Чехова в рассказе «Из записок вспыльчивого человека»: «...Одна из девиц встает и уходит. Оставшиеся начинают перемывать косточки ушедшей. Все находят, что она глупа, несносна, безобразна...». У Боборыкина в рассказе «У плиты»: «Они, за чаем, промыли ей костотчки; больше, впрочем, Устинья, а Епифан сначала только усмехался на ее ядовитые выходки...» (гл. 7).

Таким образом, в русском литературном языке второй половины XIX в. были употребительны три варианта этого выражения, вернее три глагола с разными приставками, производных от мыть, в составе этого выражения: перемыть (перемывать) (кому-то) косточки (особенно распространенная формула), промыть (промывать) (кому-то) косточки и вымыть (кому-нибудь) косточки. У Чехова встречается другое аналогичное выражение: перебрать косточки, явно вторичного происхождения. Так, в рассказе «Зиночка»: «После того, как были перебраны косточки всех знакомых барынь и была рассказана сотня анекдотов...».

В академическом словаре указывается еще один синоним — трясти косточки (чьи-нибудь) (`о сплетнях'). Но ни одного примера употребления этого выражения в языке русской литературы XIX и XX столетий не приводится. Под словом кость отмечены выражения: мыкать, трясти, трепать свои (старые) кости и трясти костями (о смехе, хохоте; с иллюстрацией из сочинений Державина) (сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8, с. 2400 и 2421). Трудно сомневаться в том, что и выражение трясти косточки (чьи-нибудь) не было в речевой деятельности очень актуальным и не вошло в фразеологический фонд русского литературного языка. Еще более поздним и едва ли не чисто литературным образованием, возникшим под влиянием выражения перемывать (кому-нибудь) косточки или перебирать (кому-нибудь) косточки, является фраза разобрать по косточкам, которая, по-видимому, обозначала не только `обсудить во всех подробностях, подвергнуть всестороннему анализу, критической оценке', но и `всячески осудить, раскритиковать'. Так, у Григоровича в «Проселочных дорогах»: «Такой же точно казус произошел в почтенном доме почтеннейшего Аристарха Федоровича. Когда разобрали по косточкам Бобохова и не нашлось уже ничего нового, наступил штиль совершеннейший» (ч. 1, гл. 4). У Каратыгина в «Записках»: «Оба они не скупились тут на насмешки и разбирали по косточкам новичка...» (гл. 9).

С этим выражением следует сопоставлять фразеологическое единство разобрать по ниточке. Например, у Гончарова в критическом этюде «Миллион терзаний»: «...она [Софья] не сознавала слепоты своего чувства к Молчалину, и даже, разбирая последнего, в сцене с Чацким, по ниточке, сама собою не прозрела на него». Можно думать, что самостоятельным индивидуальным образованием, не связанным с этой фразеологической сферой и далеким от выражений разбирать по косточкам, разбирать по ниточке, является выражение разминать по косточкам в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского: «День и ночь, должно быть, доказывали ему: ”ты убийца, ты убийца...“ — ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: ”Врешь, дескать, не ты убийца! Не мог ты им быть!“» (ч. 4, гл. 6). Не подлежит сомнению, что из этой серии фразеологических единств особенно выделяется и частотою употребления и близостью к общелитературной норме выражение перемывать косточки (кому-нибудь). На его основе, очевидно, возникли и применялись в индивидуальных стилях фразы промыть косточки и вымыть косточки.

Для объяснения происхождения и семантического развития выражения перемывать косточки (чьи-нибудь и кому-нибудь) необходимо остановиться на употреблении и значении его составных лексических частей. Прежде всего бросается в глаза, что глагол перемыть — перемывать (так же, как мыть и другие производные от него) в другой связи не применяется для образного представления значения `сплетничать, пересуживать, судачить' (ср. отсутствие фразеологических оборотов вроде мыть или перемывать (чью-нибудь) кожу, суставы или суставчики и т. п.). Но ср. пересчитать кости и пересчитать ребра в значении `побить'; так, у Григоровича в «Переселенцах»: «А они... подвернись только, мы ему покажем, все кости пересчитаем» (ч. 4, гл. 5). Отсюда следует, что либо современное значение выражения перемывать косточки возникло путем переносного переосмысления цельного реального термина (или бытового названия действия) — перемывать (или мыть) кости — в его прямом номинативном применении, либо в фразеологическом единстве перемывать косточки роль центрального стержневого образа принадлежит слову косточки.

Слово кости и его ласкательная форма косточки в русском народном и литературном языке употребляются — в применении к человеку — кроме своего прямого номинативного значения, преимущественно для обозначения трупа, праха умершего. Правда, в некотором, ограниченном кругу фразеологических оборотов слово кость относится и к физическому существу живой человеческой личности. Так, в собирательном смысле кость в формах единственного числа образно характеризует телосложение человека. Напр., «костью складен и лицом хорош» (Новиков: «Похождения Ивана Грозного сына»), ср. в песне Некрасова:

Марья костью широка,
Высока, статна, гладка!
(Сват и жених, строфа 2)

См. также народное выражение по кости (по фигуре, по стану) хорошо подходит;например, в «Сказках Афанасьева»: «Мне ваши платья не по кости» (Примеры из повести Новикова и сказки Афанасьева взяты из сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). Несколько каламбурно и двусмысленно — с уклоном в сторону другого значения слова кость — `социальное происхождение' — это выражение употреблено Н. С. Лесковым в романе «На ножах»: «...и слегка кичился ее новыми знакомствами в светском круге, которого он прежде убегал, но который все-таки был ему более по кости и по нраву, чем тот, откуда он восхитил себе жену...». Ласкательно-уменьшительная форма косточки с этим значением не связана, кроме выражения по косточке (одевается) (сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). К этому значению примыкает и другое переносное употребление слова кость в замкнутой фразеологической цепи выражений: белая кость; военная кость; благородная, высокая, знатная, княжеская и т. п. кость; господская, солдатская, русская кость и некоторые др. В этом случае кость обозначает социальное происхождение, социальную природу человека, а затем и одного человека или собирательно весь соответствующий социальный круг — с точки зрения его происхождения, его классовых, профессиональных, вообще социально-групповых качеств (ср. монгольское деление народа на «кости», т. е. на роды) (там же). И в этом случае слово кость употребляется лишь в формах единственного числа. Например, у Даля в «Пословицах русского народа»: «Русская кость тепло любит» (1862, с. 1019). В этом же значении применялась и уменьшительно-ласкательная форма косточка, но также только в единственном числе. Напр., военная косточка (ср. у Державина в комической опере «Дурочка умнее умных»: мастеровая косточка, солдатская косточка, белая дворянская косточка и т. п. (см. сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). См. у Тургенева в стихотворении в прозе «Сфинкс»: «Ба! Да я узнаю эти черты... Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич мой, русская косточка!» Очевидно, что и это применение слова косточка ничего не уясняет в семантической структуре выражения перемывать косточки.

За пределами этих двух значений, слово кость входит в состав многих переносных, пословичных выражений, характеризующих или изображающих разные состояния, переживания и действия человека. Во всех этих оборотах образное значение фразеологического единства вырастает на почве основного, прямого значения слова кость. Например, волочить кости свои — `с трудом ходить от дряхлости, хилости'; мыкать свои старые кости; костей не соберешь, не сыщешь!: `угроза побить или убить'; до костей промокнуть, продрогнуть, промерзнуть, прохватить; до мозга костей быть испорченным и т. д.; одни кости, кожа да кости `об очень худом или похудевшем человеке'. Любопытно, что уменьшительно-ласкательная форма косточки может быть поставлена лишь в выражениях мыкать свои старые кости и одни кости.

Ср. у Бенедиктова в стихотворении «Неотвязная мысль»:
А за мной идет баба новая, —
В белизне она появляется
И суха, суха — одни косточки.
Ср. также у Кольцова в стихотворении «Ночь»:
По костям моим
Пробежал мороз...

У Марлинского: «...холод змеей прополз по костям...» (1981, 1, с. 274). См. у Чехова в повести «В овраге» « (в речи Липы): «Они (Анисим) ничего, не обижали, а только, как подойдут ко мне близко, так по всей по мне мороз, по всем косточкам». Единственной параллелью к выражению перемывать (кому-нибудь) косточки могла бы служить встречающаяся у Салтыкова-Щедрина фраза попарить (кому-либо) косточки в знач. `пороть', `посечь розгами, плетями'. В «Пошехонской старине» (гл. 8): «Ишь мяса-то нагуляла! Вот я тебе косточки-то попарю...». Но и эта аналогия ничего, в сущности, не объясняет — ни в самом процессе образования фразеологического единства — перемывать косточки, ни в его «внутренней форме» (ср. у Гоголя в «Ночи перед рождеством»: «...бедный чорт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель».

Таким образом, остается предположить, что выражение перемывать косточки (кости) первоначально было связано с тем значением кости (косточки), которое относилось к останкам умерших. Это значение является очень древним (ср. лечь костьми, положить кости свои; ср. употребление формы кости в языке «Русской Правды», в «Повести временных лет» и т. п. (см. Срезневский, 1, с. 1297—1298). Ср. у Карамзина («Чувствительный и холодный»): «Эраст возвратился в отечество, чтобы не оставить костей своих в чужой земле». У Гоголя в повести «Вечер накануне Ивана Купала»: «...вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их». Но если идти дальше по этому пути, то следует искать обычая перемывания костей умершего, найдя его, необходимо определить его смысловую сущность, его культурно-бытовые основы и уже отсюда выводить дальнейшую семантическую историю выражения перемывать косточки. В «Истории русской церкви» акад. Е. Е. Голубинского так описывается обычай греческой церкви, относящийся к хранению останков людей умерших: «У нас зарывают покойников в землю и в ней оставляют навсегда. В Греции не так: сначала зарывают покойников в землю, а потом через три года или через другой определенный, немного меньший, немного больший, срок кости их выкапывают из земли и кладут в особом помещении — кимитирии (κοιμητήριονили усыпальнице. Откапывание и положение костей в кимитирии составялет особый обряд, служащий как бы продолжением или довершением похорон: призывается священник и при пении им малой панихиды кости изъемлются из земли; быв вынуты, они обмываются водою и вином, слагаются в небольшой ящик и вносятся в церковь, где поется над ними заупокойная литургия и великая панихида; после этого относятся в кимитирий. Сей последний есть особый дом или домик или сарай при церкви, в котором имеются, во-первых, большая яма (по середине) или большой ларь для ссыпания костей людей бедных, во-вторых — шкалы с ящиками или полками для костей людей богатых, желающих хранить их особо (на черепах делаются надписи, кому они принадлежали и когда владельцы их умерли).

Когда обычай стал у Греков более или менее общим обычаем, сказать не можем; но на Афоне он явился или начался когда-то до второй половины XI века... Если по прошествии трех лет разрывали могилу и находили тело не разложившимся и надутым (τυμπανατος, то это считалось признаком, что человек умер не разрешенным от клятвы: призывался архиерей или священник для разрешения, и тело снова зарывалось на некоторое время в землю.

У нас этот обычай вырывания останков умерших из могил принимаем был на более или менее продолжительное время в Печерском монастыре, к чему было также практическое побуждение в ограниченности его кладбищ, находившихся в его пещерах. Но чтобы он сколько-нибудь распространялся вообще в России, на это не имеем совершенно никаких указаний» (Голубинский, 1, с. 454—455). Однако выражение перемывать косточки (чьи-нибудь или кому-нибудь) служит свидетельством более широкого применения и распространения этого обычая, чем предполагал акад. Голубинский.

Второе захоронение («двоструко сахрањивање») до последнего времени существовало в Сербии. Т. Смиланиh-Брадина рассказывает, что в Южной Сербии сохраняется обычай откапывания останков родственников, обычно спустя три или семь лет после похорон. Сохранившиеся кости вынимаются из гроба и обмываются, перемываются свежей водой, а потом вином и — по особому ритуалу — вновь погребаются. Вода, которой обмываются кости, считается целебной. С этим откапыванием соединено и своеобразное поверие, что, если тело мертвеца не истлело, то это — признак тяжкого неискупленного грешника280.

Едмунд Шнеева в своей работе об обрядах и обычаях, связанных со смертью («Главни елементи самртних обичаjа код Срба и Хрвата»), также останавливается на втором погребении («друго сохрањивање») у сербов и хорватов. У хорватов откапывание останков покойников происходит спустя 18 лет после первого погребения. Отмечается, что найденные кости омываются водой и поливаются вином, затем завертываются в белое полотно и погребаются (иногда вместе с новым покойником). Е. Шнеевауказывает на связь этого обычая с верой в вампиров. «Когда мертвец найден неистлевшим, то веруют, что он был великий грешник или на нем лежит заклятье» («Пусть тебя земля не съест» — «Да те земла не изеде»). «Издавна веровали и теперь веруют, что такие неистлевшие покойники — вампиры»281. Все эти факты говорят о том, что выражение перемывать кости (косточки) первоначально имело прямой реальный смысл. Оно относилось к обряду «второго захоронения». С этим обрядом соединялись и суеверно-мифологические представления об упырях, вампирах, оборотнях, вурдалаках (волколаках, волкодлаках, вурколаках), выходящих из могил и сосущих человеческую кровь. Перемыть косточки означало косвенно: «убедиться в том, что на покойнике не тяготеет заклятье, что он — не оборотень, не упырь, не нераскаянный грешник, обсудить и установить тем самым истинные свойства и качества человека»282.

Как уже сказано, у сербов сохранялся обычай, раскопав могилу и убедившись, что покойник не был упырем, перемывать его косточки и снова погребать. Таким образом, для того чтобы снять с умершего подозрение в оборотничестве, в том, что он, как упырь, сосет человеческую кровь и губит живых людей, считалось необходимым осмотреть останки покойника и перемыть косточки тому, от кого ничего другого не осталось. Упырю же в могилу вбивался осиновый кол. Поведение вурдалака изображается у Пушкина в «Песнях западных славян». Так, в 6-ой песне «Марко Якубович»:

Вот проходит неделя, другая,
Стал худеть сыночек у Марка;
Перестал он бегать и резвиться,
Все лежал на рогоже да охал.
К Якубовичу калуер приходит, —
Посмотрел на ребенка и молвил:
«Сын твой болен опасною болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака, поверь мне».
Вся деревня за старцем калуером
Отправилась тотчас на кладбище;
Там могилу прохожего разрыли,
Видят — труп румяный и свежий,
Ногти выросли, как вороньи когти,
А лицо обросло бородою,
Алой кровью вымазаны губы, —
Полна крови глубокая могила.
Бедный Марко колом замахнулся,
Но мертвец завизжал и проворно
Из могилы в лес бегом пустился.
Он бежал быстрее, чем лошадь,
Стременами острыми язвима;
И кусточки под ним так и гнулись,
А суки дерев так и трещали,
Ломаясь, как замерзлые прутья.

Поверье о вурдалаке, упыре отражается и в 13 песне «Западных славян» «Вурда- лак» («Трусоват был Ваня бедный»): Ваня, возвращаясь домой через кладбище, слышит, что кто-то грызет кость:

Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.

См. также у В. И. Даля рассказ «Упырь». Украинское предание. (Даль 1898, 7, с. 16—30).
Согласно суеверным представлениям многих народов, вампиры-покойники имеют цветущий вид и не разлагаются, так как они по ночам встают из могил и сосут кровь у спящих людей, причиняя им этим тяжелые болезни и смерть. Избавиться от упыря можно, по народному поверью, если откопать его труп и пробить его осиновым колом или же сжечь его. Лекарством от укуса вурдалака служит земля, взятая из его могилы»283. Осиновый кол вообще, по поверью, являлся известным предохранительным средством от мертвецов, приносящих несчастья. Е. Всеволожская рассказывает о быте самарских крестьян в конце прошлого столетия: «Когда наступает засуха и незадолго был похоронен на общем кладбище опойца, то его считают причиною бездождия, и все общество, со старостою и другими властями во главе, тайком ночью вырывают гроб, вынимают покойника и бросают в пруд, в воду, или же зарывают в соседнем владении, а в спину вбивают ему осиновый кол, чтобы не ушел»284. Иногда осиновые колья вбивались в землю вокруг могилы. Так, в Симбирской губернии гроб опойцы, «в отвращение предстоящих несчастий, они не отпускают... в могилу, а бросают его туда, втыкая вокруг гроба осиновые колья» (Зеленин, вып. 1, с. 66). Э. И. Стогов в своих «Записках» рисует такую картину русского быта в начале XIX в.: «В Можайске, за московской заставой, по левую сторону большой дороги, было кладбище колдунов, которых хоронили не иначе, как забивая большой осиновый кол в спину покойнику. Этого кладбища очень боялись ночью» (Русск. старина, 1903, № 1, с. 134).
Из слов, связанных с представлениями о костях и сохранившемся теле покойника, о духах умерших, исконно русскими являются лишь оборотень и упырь. Вурдалак и вампир — заимствованы. Имя вурдалак является книжным видоизменением слова волколак— волкодлак, вурколак (ср. волколак— укр., белорусск., областн. русск.; ср. словен. volkodlák, vulkodlak;сербск. вукодлак; польск. wilkołak; ср. болг. връколакъ. Слово же волколак образовано из сложения волк (vьlk=) и (д)лака — `цвет волос', `шерсть' (ср. сербо-хорв. dläka — `волос', `шерсть', словен. dláka — `шерсть'). «Таким образом, волкодлак значит `волчья шерсть, волчья шкура навыворот' (см. Преображенский, 1, вып. 1, с. 91; Berneker. Вd. 1, S. 208), `оборотень в волчьей шкуре'. В русский книжный язык слово волкодлак (волколак) попало из южнославянских языков (ср. церковнослав. влъкодлакъ) (ср. Востоков, сл. ц.-сл. яз., 1, с. 44). Слово длака— `шерсть, волос' — тоже встречается лишь в южнославянских языках (ср. в русск. — церковнослав. длака — сиtis, соlоr). Из славянских языков заимствовано греческим βουλκόλακας — вампир (ср. Фасмер, Греко-слав. этюды, I // Изв. ОРЯС, 1906, т. 11, кн. 2, с. 403), из греческого же вновь заимствовано болг. връколак, фръколак (ср. церковнослав. воурколакъ). Форма вурдалак укрепилась в языке русской художественной литературы в 20—30-е годы XIX в.
Слово вампир — ответвление слова упырь. Оно сформировалось на сербско-бол- гарской почве и отсюда в XVII—XVIII вв. проникает в западноевропейские языки. В период увлечений романтической литературой в начале XIX в. оно перешло и в русский литературный язык (в зоологии для обозначения породы летучих мышей Vampyrus — `вампир' применялось и в конце XVIII в.). Акад. А. И. Соболевский, указав на широкое употребление слова упырь в древнерусском языке, пишет: «Современные русские говоры знают только слово упырь, с значением: мертвец, встающий из могилы и пьющий кровь живых людей; сверх того, малорусские говоры имеют слово упыряка, с тем же значением. В польском языке русскому упырь соответствует не только upir, но и upior; в чешском — upir: в болгарском — вапир, въпир. Судя по данным болгарского языка, польские слова заимствованы поляками у русских (имеется в виду отсутствие носового звука, который сохраняется в исконно польских словах. — В.В.). Немцы имеют слово Wampir с тем же приблизительно значением. Трудно сомневаться в его славянском происхождении. По-видимому, немцы получили его из польского или полабского языка, где оно звучало с носовым гласным. Окончание ырь современного великорусского слова явилось под влиянием слов на ырь, так же как в монастырь, псалтырь. Первоначальный вид слова — @пирь; первоначальное значение — `дух, сосущий по ночам кровь у спящих людей'. Иоанн Грозный воспользовался словом упирь как бранным. В своем послании игумену Кириллова Белозерского монастыря он назвал упирем Хабарова. За багровый цвет лица?»285. Таким образом, А. И. Соболевский считает слово упырь (@пирь) общеславянским. Он доказывает непрерывность его употребления в русских народных говорах. Западноевропейское вампир, по мнению Соболевского, представляет собою заимствование (через немецкое посредство) из польского или полабского языка.
В «Dictionnaire étymologique de la langue française» (O. Bloch, 2, с. 357) отмечается, что слово вампир (vатрire) во французском языке, куда оно попало из немецкого, датируется первой третью XVIII в. (Vampirisme — 1732 г.). У Вольтера оно уже употребляется в переносном, фигуральном смысле. Вместе с тем, «Dictionnaire étymologique» Оск. Блоха отмечает, что в «Dictionnaire de Trevoux» (1704, 1721, et suiv.) находится форма oupire, upire, идущая из русского, польского или чешского языка, и что нем. Vampir связывается с сербск. вампир. В XVIII в. тема вампира и вампиризма была чрезвычайно популярна. Бюффон назвал летучую мышь roussette — vespertiliovampyrus или wampire. Эти факты подрывают этимологию акад. Соболевского.
Преображенский, следуя за Миклошичем, считает слово упырь заимствованным из сев.-тюркск. убёр(убыр)— `ведьма'. Но как из упарь, упирь (ср. укр. вопыр, польск. upior) получилось вампир (ср. болг. вампир, вампирясам `являюсь привиде- нием'; сербск. вампир), остается неясным. А. С. Преображенский лишь воспроизводит мнение Миклошича (1886, с. 374—375), что в сербском и русском слово упырь, вампир слилось в одно понятие с волкодлак, вукодлак, и указывает, что слово это «употребл. в европ. языках: фр. vampire (mot venu d'Allemagne, mais à ce qu'on dit d`origine Serbe.Shel. EF. 455) ит. уатрirо нем. vâmpyr или vampir... Русск. «вампир» является новым заимствованием из зап.-европ. — фр. или нем.» (1, с. 64). Таким образом, ни образование слова вампир, ни пути его распространения в западноевропейских языках здесь не объясняются. Сама этимология слова упырь и связь с ним слова вампир остаются неясными. Все эти обстоятельства побудили проф. А. Вайяна посвятить слову упырь, вампир специальную статью. А. Вайян считает слово вампир видоизменением славянского слова ирiri «упырь», возникшим на сербской почве к XVI—XVII вв. (ср. в болгарском языке сербизм въпир, вепир). В сербском же языке произошла и вставка носового звука. Из сербского языка форма вампир перешла в болгарский, греческий, а затем в XVII—XVIII вв. в языки европейские. По мнению А. Вайяна, *ирiri — коренное славянское слово, включающее в себя корень *реr- (ср. парити). Первоначально упирь обозначало мертвеца, который убегает, исчезает из своей могилы, призрак, привидение. Образ оборотня, сосущего человеческую кровь, особенно крепко, почти нераздельно соединился со словом вампир под влиянием романтизма. В народных славянских поверьях значение упыря шире. Это — вообще блуждающий, издевающийся, шутящий над людьми и вредящий им мертвец, призрак (питье человеческой крови было лишь одним из многих занятий упыря)286.
Какова бы ни была этимология слова упырь, несомненно, что слово вампир возникло из него, и в конце XVIII — в начале XIX в. было занесено и в русский язык. Так сложен и многообразен круг слов и представлений, связанных с выражением перемывать кости (косточки). Надо думать, что в народном же языке выражение перемывать косточки (кому-нибудь) (ср. также разбирать по косточкам) получило и переносный смысл: `разбирать подробно все свойства и недостатки кого-нибудь'; `судачить о ком-нибудь', `сплетничать'. Уменьшительно-ласкательная форма косточки придавала особенную остроту этой метафоре.
Опубликовано в «Докладах и сообщениях Института языкознания АН СССР»(1954, № 6) вместе со статьями «История слова простофиля» и «История слова кругозор» под общим названием «Из истории русской лексики и фразеологии». Большое место в статье отводится описанию суеверно-мифологических представлений об упырях, вампирах, оборотнях, представляющему собой отдельный самостоятельный этюд.
В архиве сохранилась рукопись— 29 листов разного формата. Рукопись писалась в разное время. Листы написаны разными чернилами и карандашом, имеют вставки и добавления.

Здесь печатается по оттиску, сверенному с рукописью, с внесением необходимых уточнений. — В. П.
280 м. Смиљаниh-Брадина. Канонска Визитациjа рекâ. Скопье. 1925. Ср. Брасво, кн. 9—10. С. 138.
281 «Гласник скопског научног друштва», књига 5 томе. 1929. С. 277—278.
282 Там же, књ. 5. 1929. С. 277—278.
283 См. Е. Г. Кагаров. Этнографические мотивы в поэзии А. С. Пушкина // Сов. этнография, 1937, № 1. С. 58; см. также D. Wright. Vampires and vampirisme. London, 1924; Н. Ф. Сумцов. Колдуны, ведьмы и упыри // Сб. Харьков. ист.-фил. об-ва, 3, 1891. С. 229—278.
284 Всеволожская Е. Очерки крестьянского быта Самарского уезда // Этнограф. обозр., 1895, № 1. С. 32.
285 Соболевский А. И. Лингвистические и археологические наблюдения, вып. 2. Варшава, 1912. С. 18—19. О веровании в упырей см.: А. Афанасьев. Поэт. воззр. славян, 3. С. 557—587.
286 См. А. Vaillant. Slave commun *upirĭ, S-cr vàmpir // Slavia, 1931. ročn. 10, seš. 4. С. 673—679.

Если хотите увидеть, как доколумбовые культуры отмечали День мертвых, отправьтесь в город майя Помуч (Pomuch) на полуострове Юкатан, штат Кампече. Жители Помуча придерживаются традиций, которых можно увидеть только в фильме ужасов. Каждый год, в канун празднования Дня мертвых, члены семьи усопших эксгумируют останки своих близких (спустя три года после их смерти). Затем кости тщательно очищают, кладут в ящик, покрытый вышитой тканью с именем покойного, и выставляют на всеобщее обозрение на кладбище. По окончании праздника останки кладут в оссуарии – места для хранения скелетированных останков.
На следующий год очистка, которую здесь проводят с 26 по 31 октября, повторяется. Ящики с останками достают из оссуарий, кости очищают, старую ткань заменяют новой.
Ритуал связан с верой в то, что если не проявлять заботу о костях, души усопших будут беспокоить своих живых родственников во сне и в День мертвых не побывают дома.
Даже многие мексиканцы поражены такими архаичными традициями. Но для жителей Помуча в этом нет ничего ужасного - для них очистить кости усопших – то же самое, что помыть любимого человека при жизни.

Тимирязевский парк (Парк МСХА им. К. А. Тимирязева) — лесопарк на севере Москвы. Расположен в Тимирязевском районе Северного административного округа. Площадь парка — 232 га.
История парка насчитывает несколько столетий. В XVI веке здесь находилось село Семчино, позднее переименованное в Петровско-Разумовское. В XVII веке село принадлежало К. П. Нарышкину, деду Петра I. Известно, что Пётр тоже бывал в парке и лично посадил несколько дубов.
В 1865 году на этих землях была основана Петровская земледельческая и лесная академия. Организацией Лесной опытной дачи занялся известный лесовод А. Р. Варгас-де-Бедемар. Под его руководством лесной массив был поделён просеками на 14 кварталов. С тех пор в парке в научных целях ежегодно высаживалось множество различных деревьев.

На территории парк встречаются различные захоронения. Самое известное - Тимирязевское кладбище. Располагается оно почти у самого входа в парк со стороны Пасечной улицы.

Это одно из самых маленьких кладбищ в Москве. Занимаемая им площадь составляет всего 0,5 гектара.
Тимирязевское кладбище основано в 1941 году в парке находящемся на территории Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Кладбище задумывалось как небольшой некрополь для захоронения профессоров академии. Считается, что основано оно в годы войны, когда в Академии располагался госпиталь, но есть захоронения отмеченные ранее 1941 г. - либо их перенесли откуда-то, либо дата основания кладбища указана неверно.
На Тимирязевском кладбище расположен мемориал памяти погибшим сотрудникам академии, преподавателям и студентам, ставшим жертвами борьбы с фашизмом. Мемориал включает в себя фигурный барельеф и стелу, на которой перечислены имена погибших.
На небольшой территории Тимирязевского кладбища похоронено всего около трех десятков человек, в основном профессоров академии.
Ауэрбах Андрей Андреевич 1876-1945
Бондарева Ида Исааковна 1886-1977 в партии Ленина с 1903 года.
Голянкина Ксения Ильинична 1878-1944
Грицун Афанасий Васильевич 1881-1930
Гуляев Алексей Алексеевич 1913-1970 инженер-конструктор
Дмитриев Андрей Михайлович 1879-1946 профессор, доктор сельхоз наук (разработавший в начале 20 века курс луговодства)
Жеголов Сергей Иванович профессор 1881-1927 (один из основателей селекции овощных видов)
Рихтер-Жеголова Татьяна Владимировна 1898-1973
Жеголова Вера Владимировна 1876-1956
Жеголов Иван Сергеевич 1906-1983
Зеленов гл. лесничий
Кантор Моисей Исаакович 1879-1946 (эксперт по агрономическим рудам)
Корсакевич М.С. 1894-1945
Криль Борис Александрович 1881-1944 профессор
Криль Елена Борисовна 1913-2002
Криль Людмила Николаевна 1880-1961
Лазарев М.А. 1893-1971
Лазарев Н.М. 1882-1945
Леонтович
Лисицын Петр Иванович 1877-1948 академик (организатор советского семеноводства)
Налимов лесник
Николаева А.Н
Соколов Захар Иванович 1873-1948
Соколова Наталия Герасимовна 1881-1950
Фортунатов А.Ф. 1855-1925
Худяков Николай Николаевич микробиолог
Шулов И.С. профессор, агрохимик эпитафия: "Я в этот мир пришел, чтобы видеть солнце"
Юшков Миша (внук) 1933-1953
Комментарий от местного жителя: "Лет двадцать назад позади этого, тогда еще необустроенного кладбища, стояла табличка, что здесь похоронены воины и медперсонал, умершие в госпитале, расположенном в ТСХА. Сейчас этого ничего нет, но за кладбищем несколько могильных холмиков без всякого обозначения. "

Если заходить в парк со стороны ул. Вучетича, то можно набрести на Тропу юного лесовода. К сожалению, в наш последний визит побывать лесоводами не получилось из-за отсутствия информационных указателей на объекты (наверное, не дошли или плохо смотрели), а вот могилы встретились почти в самом начале тропы.

Васи́лий Ро́бертович Ви́льямс (27 сентября (9 октября) 1863, Москва — 11 ноября 1939, Москва) — русский и советский почвовед-агроном, академик Академии наук СССР (1931), АН БССР (1929), ВАСХНИЛ (1935). Один из основоположников агрономического почвоведения.
11 ноября 1939 г. Василий Робертович Вильямс умер. Похоронен в дендрологическом саду парка Тимирязевской сельскохозяйственной академии, на территории которой он прожил свыше пятидесяти лет.

Георгий Митрофанович Турский (1870—1926) — русский лесовод, профессор.

Вместе с кладбищем академиков часто упоминают о стихийном кладбище домашних животных. Захоронения тянутся на участке вдоль стены от станции Гражданская мимо входа с Новой Ипатовки и до Большого пруда. К еще большему сожалению, в буйстве майской зелени обнаружить холмики не удалось, но фотографии от весны 2015г. подтверждают его наличие.

Мы отправились в Егорьевск, чтобы полюбоваться на "готический Хогвартс" и старую ограду бывшего острога.
До отправки автобуса на Коломну оставалось много времени. Было решено потратить его на местный музей, который хвалят в различных отчетах о путешествиях в Егорьевск.
Егорьевский музей имеет два отдела в разных зданиях: художественный и краеведческий. Мы были только в первом.

Музей в Егорьевске был создан в 1911 г. по инициативе и на средства местного текстильного фабриканта и мецената Михаила Никифоровича Бардыгина. Первоначально музей размещался в здании фабричной библиотеки, после революции 1917 г. не имел собственного здания.
С 1946 г. Егорьевский краеведческий музей находился в доме купца Кулакова (ныне отдел истории ЕИХМ). В 1989 г. для размещения сохранившихся коллекций М.Н. Бардыгина музею был передан полуразрушенный особняк в центре города (памятник архитектуры XIX в.). Десять лет длилась реставрация и приспособление здания под музей, подготовка коллекций к экспонированию. 25 сентября 1999 г. художественный отдел Егорьевского историко-художественного музея (с 1992 г.) открыл свои двери для посетителей. © egmuseum.ru
Как вы представляете музей в городке Подмосковья? Пару залов в советском интерьере. Художественный музей Егорьевска совершенно не такой. Современный на двух этажах и с большим количеством интерактивных примочек (есть почти в каждом зале). Для детей - сплошное удовольствие, но, признаться честно, ваши админы тоже получили большое удовольствие от знакомства с ними. Поющая старообрядческая книга, викторина с угадыванием предназначения старинных предметов, управление подсветкой коллекции стекла, получения предсказания от юродивого Корейши и многое другое.
Но если бы все заканчивалось только этим, то пост обосновался бы в личном дневнике автора.
В музее можно найти достаточно экспонатов в духе нашего сообщества. На этом месте мы предоставляем слово самому музею.




Скачать весь альбом можно на сайте музея. Там еще много интересных вещей (например иконы, где дьявол только и делает, что пьет воду).

Город Лимож является мировым центром по производству французского фарфора.
О существовании особой почвы в Лиможе было известно с 1765 года. Вначале эта потрясающе белая глина, найденная в поместье доктора Дарнет в Сэйнт-Ируа-Ля Перше (Saint-Yrieix-la-Perches) использовалась женой доктора в качестве чудесного очищающего средства. Признание этой глины каолином в 1767 году положило начало производству фарфора в Лиможе. Этот природный материал был назван многими историками «белым золотом» Лиможа. В 1769 году Мануфактура Севр представила ко двору короля Людовика XV первые изделия из твёрдого фарфора. И уже в 1772 году Королевская Лиможская Мануфактура открыла свои двери.
Лиможский фарфор всегда относился к наиболее востребованным высококачественным и дорогим товарам. Если твёрдый фарфор, производимый в Германии, всегда ценился и ценится прежде всего за сильную художественную школу, то Лимож всегда славился именно технологиями, его отличают необыкновенная белизна основы и яркость росписи.

Лиможский фарфор можно найти и на местном кладбище.

Пишет Bellena:

Историческая справка к этому и следующему постам.
Нижняя Силезия (польск. Dolny Śląsk) — часть исторической области Силезия, расположенная на юго-западе Польши. Исторически одно из сильнейших польских государств находилось последовательно под Чехией, Австрией, Пруссией и Германией. По результатам Второй мировой войны в 1945 году территории к востоку от Нейсе были переданы Польше. Немецкое население было выселено с территории Нижней Силезии, началось заселение поляками, прибывающими преимущественно из Западной Белоруссии и с Западной Украины, включённых в состав СССР в 1939 году.

Это дольный Шалеюв, есть еще и горный, но мы там не были, ибо нет там ничего интересного.


Первое, что видит усталый путник, приехавший в сумерках в Шалеюв Дольны, - колокольню церкви святых Симона и Тадеуша. Барочный костел на месте старого храма был построен в 1702 - 1707, и, как 99% культовых сооружений в Польше, поддерживается в прекрасном состоянии.


На местном кладбище - волшебные дизайнерские находки.


Старые немецкие захоронения перенесены в одну часть, отнюдь не заднюю.


Тут стоит обратить внимание на фигуру святой Розалии Палермской (работа 1680 года).


Видимо, когда-то здесь был керамический заводик, больше в окресностях таких надгробий не попадалось. Да и тут их осталось около пяти.












Бросается в глаза свежее надгробие немецкого летчика Орландо Киттаро (итальянца, что очевидно), который 24 марта 1945, управляя мессершмиттом Bf.109, потерпел крушение в лесу под Карлово, в Столовых горах. О наличии самолета в лесу местные знали всегда (их рассказы и побудили поисковиков организовать экспедицию), но мессершмитт и останки пилота нашли только в 2003. Причина крушения неизвестна, возможно, рядом был аэродром Люфтваффе и имел место саботаж.




Около костела стоит памятник погибшим в Первой мировой "Архангел Михаил", скульптор Франц Вагнер из Клодзко (установлен в 1929, обновлен в 2003). Надпись гласит: "Поляки и немцы помнят в жертвах войны - и призывают к миру и единению".


Двигаемся к дворцу, потому что только с этой горки, на которой церковь и кладбище, и увидели его наконец.


Старая открытка. И пруд есть (с табличкой, что рыбу ловить нельзя), и дворец, а вида уже нет, все заросло насмерть.


Дворец скорее всего построен в 17 веке, но точной информации не сохранилось. Однако известно, что в 1597 году эта местность перешла в руки иезуитской коллегии Клодзко, а затем с 1787 года стала государственным имуществом. В 1778 году дворец был куплен министром, графом Фридрихом Вильгельмом фон Реденом. В 1815 году он стал собственностью семьи фон Мюнхгаузенов и находился в их руках вплоть до 1945.

Никто, видимо, уже и не знает, как звали того барона. Но в 1840 – 1844 он перестроил старое здание в неоготический дворец, который сохранился до наших дней. После окончания Второй мировой здесь квартировала Красная Армия (последствия неизвестны, но, как видим, не сожгли, хотя наверняка всю обстановку уничтожили). Затем дом претерпел все знакомые нам метаморфозы - от квартир до каких-то бюро, агрокомплексов, детских лагерей и прочего. Несколько лет назад дворец купила некая дама, которая зданием, как пишут, не интересуется.


























Внутрь мы не полезли, было уже темно, да и ничего интересного там не ожидалось (фотографиивнутренностей не наши).

Источник знаний

Усилиями определенной части основателей нашего сообщества удалось соблазнить профессора и фотографа Пола Кудунариса на поездку в Москву. Визит был кратковременным, поэтому не удалось показать кладбище домашних животных в Куркино и другие вещи, с которыми хотелось бы его познакомить.
Но главная цель приезда была все-таки достигнута: гость сделал снимки желанных Белки и Стрелки (спасибо пресс-службе Музея Космонавтики за понимание и ожидание). Довеском были памятники Лайке (на Динамо) и Мальчику (на Менделеевской).
На память о России вручили альбом о кошках в Эрмитаже. Как обожателю этих животных и с намеком на возвращение уже в Санкт-Петербург (эх, когда-нибудь).
Профессор за работой:

И, конечно, главный сюрприз для наших читателей, о котором ваши модераторы и админы страстно мечтали уже давно: видео-приветствие от этого крутого чувака .
Просим прощения за освещение (ничего нельзя было сделать) и за некоторую криворукость оператора.

Уже рассказали о древних некрополях столицы и монастырских кладбищах. Поэтому сегодня мы поговорим о маленьких объектах: одинокие могилы или сохранившиеся памятники. Пост будем стараться обновлять по мере поступления информации.


Богоявленский монастырь традиционно считался древнейшим в Москве, на посаде; церковное предание приписывает его основание родоначальнику московского княжеского дома Даниилу. В этом отношении с ним соперничает Данилов монастырь, но тот в 1330 г. был перенесён в Кремль к Спасу на Бору, после чего не существовал до 1560 года и, вообще говоря, находился до XX века за пределами города.
Церковные предания повествуют, что одним из игуменов Богоявленской обители был Стефан, старший брат прп. Сергия, игумена Радонежского, и что будущий митрополит Алексий принял здесь постриг и длительное время подвизался. Монастырь имел большой вес в жизни средневековой Москвы, а его настоятель одним из первых стал именоваться архимандритом.
Первое каменное здание монастыря, четырёхстолпный Богоявленский собор, было выстроено на рубеже XIV и XV вв. из белого камня. Собор сильно пострадал в 1451 году во время нашествия ордынского царевича Мазовши, когда сгорела большая часть московского посада.
-
До того, как в 1771 году был издан запрет хоронить покойников в городах, в нижней Казанской церкви успел сформироваться аристократический некрополь, насчитывавший порядка 150 надгробий. Высокую художественную ценность представляли памятники над могилами генерал-фельдмаршала М. М. Голицына, его брата генерал-адмирала, генерал-аншефов Г. Д. Юсупова и А. А. Меншикова, сенатора А. Д. Голицына. На могильных плитах различимы и другие громкие фамилии — Шереметевы, Салтыковы, Долгоруковы, Ромодановские, Репнины. Большая часть из памятников XVIII века — пристенные надгробия в стиле барокко, выполненные в плоскостной манере. Замысловатые композиции включали в себя ленты, гирлянды, букеты, сложные драпировки тканей и фигуры-олицетворения. В дореволюционных изданиях их приписывали ведущим французским мастерам, даже Гудону.
В 1930-е годы захоронения были разграблены. Лишь наиболее ценные для историков памятники были перевезены (с потерями) в Донской монастырь (как, например, надгробие боярина Фёдора Бяконта XIV века). Но даже и сохранившаяся монументальная скульптура ныне закрыта для осмотра, будучи «свалена» в беспорядке в подвалах музея им. Щусева на Воздвиженке. ©



В 1650-е годы государев садовник Аверкий Кириллов начал возведение усадьбы на месте упразднённого Никольского монастыря. В 1657 году по его заказу был построен каменный храм Святой Троицы с приделом во имя Николая Чудотворца. В архитектурном отношении этот храм принадлежит к новому типу московского храма середины XVII века, заложенному возведением Церкви Троицы в Никитниках. С запада был размещён спуск в нижнее помещение храма, где находилась семейная усыпальница Кирилловых.
Древние могильные плиты разбросаны вокруг церкви.



Знаменский монастырь что на Старом Государевом дворе — бывший мужской монастырь в Москве. Основан в 1629—1631 годах. Освящён во имя иконы Божией Матери «Знамение». После 1923 года монастырь был закрыт. До нашего времени сохранился Знаменский собор монастыря.

Раньше древние плиты можно было найти под лестницей. Сейчас там идет реставрация, и добраться до этого укромного уголка не получилось.
Снимки от 2011г.


Предание относит возникновение мужской обители «у Воробьёвых круч, в Пленни́цах» к XIII веку, но ранние документальные свидетельства о ней относятся лишь к середине XVI века. До конца XVI века обитель называлась Преображенской пустынью. Точное происхождение названия места «Пленницы» неизвестно. По одной гипотезе, оно объясняется тем, что излучина Москвы-реки напротив Лужников была удобным местом для связки сплавляемых вниз по реке брёвен в плоты-«поленницы».
Боярин Фёдор Ртищев решил создать такой «учительный монастырь» с училищем «ради обучения словенороссийского народа детей еллинскому наказанию», которое стало одним из предшественников Славяно-греко-латинской академии — первой высшей школы России.
Во время эпидемии 1771 года на территории Андреевского монастыря было устроено кладбище для родовитых горожан и насельников московских монастырей.
Некрополь обители, сложившийся в XVIII—XIX вв., в основном уничтожен в 20-х — 40-х годах XX века. На территории Андреевского монастыря были погребены представители знатнейших московских родов — Плещеевы, Щербатовы, Шереметевы и др.



1.Церковь Космы и Дамиана в Старых Панех. Надгробная плита XVIII века.
2.Зачатьевский монастырь (Надвратная церковь Спаса Нерукотворного).
Здание 1696 года постройки является самым древним из сохранившихся на территории монастыря строением. В подклете — фамильная усыпальница Римских-Корсаковых и часовня святителя Алексия Московского.
3-4.Храм Успения Пресвятой Богородицы в Путинках.


Скорбященский женский монастырь — бывший православный монастырь, основанный в Москве в 1889 году и закрытый в 1918 году.
В 1894 году открылось для захоронений монастырское кладбище. До закрытия в 1920 году здесь успели похоронить около 2500 человек, среди них — знаменитый адвокат Ф. Н. Плевако, крупный промышленник Н. А. Второв, историк Д. И. Иловайский, публицист В. А. Грингмут, философ Н. Ф. Фёдоров, и Игорь, сын Ф. И. Шаляпина.
Кладбище было снесено в 1930 году. На другом кладбище разрешили перезахоронить только прах Плевако. На месте погоста был разбит детский парк, который к настоящему времени отчасти застроен.
"Работы продолжались два с половиной года. За это время храмоздательница – А.А. Смирнова, в иночестве Рафаила скончалась, ее похоронили возле храма. Эта могила, над которой вскоре была построена часовня в русском стиле с мраморным иконостасом, положила начало кладбищу Скорбященского монастыря. Оно было открыто в начале 1894 г. и постепенно стало одним из самых известных новых некрополей Москвы. На кладбище Скорбященского монастыря были похоронены многие состоятельные москвичи, купечество, священнослужители, инженеры, врачи, адвокаты. Среди последних - знаменитый адвокат Ф.Н. Плевако, скончавшийся в 1908 г. Интересна эпитафия на его могиле: «Не с ненавистью судите, а с любовью судите, если хотите правды». Нельзя не упомянуть и известного мыслителя, библиографа и энциклопедиста Н.Ф. Фёдорова, знаменитого своей «философией музея». Здесь также был погребён известный публицист-патриот В.А. Грингмут, редактор «Московских ведомостей». На его могиле в 1909 г. был сооружён большой гранитный памятник по рисунку Васнецова. Со временем кладбище стало занимать большую часть территории монастыря и превратилось в главный источник его доходов."©

Кладбище монастыря Всех скорбящих радости существовало с 1894 г. до 1930-х гг. Первый кладбищенский храм Трёх Святителей появился на территории в 1894 г. благодаря усердиям И.Е. Ефимова. В 1897 г. на территории кладбища женой купца второй гильдии А.И.Обуховой над могилой мужа И.Я.Обухова была построена церковь Тихвинской Божьей матери со склепом по проекту архитектора Н.Д.Струве. Церковь была одноглавой, в русско-византийском стиле.
По материалам дел перепланировки территории кладбища 1920-х гг. известно о существовании семейных захоронений Красильниковых и Зубаловых. После революции в связи с закрытием монастыря в 1918 г. данные о погребениях с 1919 г. отсутствуют. В 1923 г. было запрещено хоронить на территории кладбища. В 13 июля 1923 г. бывшими монашествующими и прихожанами монастыря было принято решение об образовании Православно-христианского общества при б.Скорбященском монастыре. Со стороны государства Обществу предоставлялось право пользования храмами и их имуществом, расположенных на территории бывшего Скорбященского монастыря. В 1924 г. территория монастырского огорода была передана жилищно-строительному обществу товарищества «Жиркость». Начиная с 1924 г. на территории монастыря был образован Краснопресненский клуб Союза Коммунальников по адресу: ул. Новослободская 54.
26 ноября 1924 г. в Моссовет от секретариата редакции газеты «Правда» поступило предложение о возможности предоставления храма Всемилостивого Спаса Скорбященского монастыря под рабочий клуб Краснопреснского Союза Коммунальников, вместе с ним территорию кладбища планировали переоборудовать под участок сада новообразованного клуба.
Начиная с 1923 г. кладбище приходит в запустение, каменные стены, ограждавшие кладбище со всех сторон были снесены. Судя по документу ответа Московского Коммунального Хозяйства (далее М.К.Х.) в Управление делами Президиума Московского Совета на № 506/С от 14 июня 1926 г. кладбище находилось в ужасающем состоянии: «благодаря разрушенным оградам кладбища стала доступна не только для населения, но и для домашнего скота. Принимая во внимание большую площадь кладбищ (300 десятин), густую растительность на них и большое количество памятников и часовен, дающих возможность хулиганам и преступникам укрываться от преследования милиции, за содействием которой Похоронный П/Отдел М.К.Х. обращался неоднократно, охрана кладбищ при отсутствии оград в силу этого невозможна и бесцельна».
Судя по материалам документа Обращения Общества благоустройства кладбища при б.Скорбященском монастыре к члену Президиума ВЦИК тов. Смидовичу №8 от 28 мая 1926 г., на кладбище монастыря в 1926 г. «происходили совершенно недопустимые бесчинства и имели место систематические хулиганства, принимавшее самые возмутительные и дикие формы, вплоть до выбрасывания из могил трупов. При этом подверглись разрушению ценные сооружения, художественные памятники и почти все чугунные и железные ограды. Кладбище, на котором недавно были захоронения советских граждан, сделалось грязным притоном для попоек и оргий». Акт обследования помещений, занятых монашествующими лицами в бывш. Скорбященском (Новослободская ул.54) монастыре в гор. Москве и монастырского кладбища представителями от ВЦИК от 21 мая 1926 г. зафиксировал существенные разрушения надгробных памятников и склепов: «На кладбище обнаружены взломанными три склепа, - принадлежащие, по словам местных жильцов, Обуховым, Зубаловым и Красильщиковым, которые в настоящее время совершенно открыты и доступны для широкого обозрения. В склепе Обухова - вытащен гроб, а рядом остатки трупа - скелета, издающие сильное зловоние. В склепе Зубалова (ценной художественной работы) всё взломано и расхищено, также вскрытый гроб (текст перечёркнут). Труп Зубалова, по словам жильцов, был выброшен зимой ещё нынешнего 1926 года. В склепе Красильщикова трупы также были выкинуты, стоит вода, причём отверстие не закрыто и в него легко могут попасть дети, гуляющие по кладбищенскому парку. Вскрытые склепы издают зловоние и создают антисанитарные условия». По воспоминаниям одного из жильцов бывших зданий монашеских келий Прошечкина Е.В. «на территории монастырского кладбища было вскрыто много захоронений, нередко местные ребята, играя в футбол, вместо мяча использовали череп». Стоит учитывать, что из-за отсутствия ограждения кладбища и большого числа случаев гробокопательства, описанная в документе опасность действительно грозила возникновением различных болезней и эпидемий в связи с увеличением числа беспризорных домашних животных, которые могли стать переносчиками заболеваний (особенно бездомные собаки). 11 января 1926 г. бывшие монашествующие и прихожане монастыря с целью защиты территории кладбища от расхищений и гробокопательства подали прошение в Моссовет об образовании Общества Благоустройства бывшего Скорбященского Кладбища. Число членов общества уже в первые дни достигло 308 человек, во главе общества числилась бывшая игуменья монастыря дворянка Нина Волкова.
Первой заботой общества стали действия по лоббированию вопроса в МКХ (Московском Коммунальном Хозяйстве) об ограждении территории кладбища и несению охраны порядка об хулиганства, насилия и гробокопательства и забота о древонасаждениях. Тем не менее, со стороны других организаций, таких как Краснопреснский Клуб Союза Коммунальников по ул. Новослободская, 54 через секретариат газеты редакции «Правда» в Моссовет продолжали поступать предложения о необходимости ликвидации кладбища монастыря и предоставления земли под детский парк.
К этому времени рядом с каменным монастырским двухэтажным домом была построена детская школа №204, на территории монастыря был открыт детский сад, здание монастырской трапезной планировалось внутри переоборудовать под спортивный зал (перепланировка произошла в 1934 г.). В 1926 г. МКХ Отдел Благоустройства г. Москвы без согласования с Обществом Благоустройства бывшего Скорбященского Кладбища провёл «границы участка, оставляя ряд могил, охраняемых обществом, вне этого участка, причём вся часть кладбища, не входящая в участок, передана по договору вместе с могилами под увеселительное предприятие одной из профессиональных организаций. Такое положение прямо нарушает закон о закрытых кладбищах, оскорбляя чувства лиц, близких захороненным, и препятствует Обществу делу осуществления своих задач согласно Уставу, утверждённому Моссоветом. Общество, несмотря на те моральные жертвы, на которые будут обречены его члены в случае предоставления части территории Кладбища под увеселительное предприятие, всё же считает возможным не входить в обсуждение использования М.К.Х. той части Кладбища, на которой не имеется захоронений, если Обществу будет обеспечен отвод всего остального участка с необходимым удалением границ от территории, занятых могилами».
Судя по плану 1925 г., предоставленному Краснопресненским клубом Союза Коммунальников по Новослободской, 54 в МКХ Отдел по благоустройству, речь идёт о постройке Просветительской открытой сцены (на плане земельного участка бывшего Скорбященского монастыря 1926 г. строение числится как театр), построенного на месте захоронений людей напротив кладбищенского храма Трёх Святителей.
Несмотря на наличие подобных жалоб со стороны Общества, М.К.Х. предпринимало отдельные попытки по прекращению вандализма на территории кладбища: «Что же касается фактов разрушения памятников и склепов на кладбищах бывшего Скорбященского монастыря, а также расхищения, то таковые имели место, со стороны М.К.Х. принимались соответствующие меры по поимке виновных и привлечению их к ответственности. Упоминаемые в отношении ВЦИКа трупы захоронены на новых местах, а склепы приводятся в порядок. На территории указанного кладбища имеется рабочий посёлок треста «Жиркость», Общежитие студентов Сельско-Хозяйственной Академии имени Тимирязева и школа 2-й ступени, совершенно не изолированные от мест захоронений, благодаря чему не представляется возможным поддерживать охрану этого кладбища. Для того чтобы изолировать могилы от указанных учреждений и организаций, М.К.Х. предоставило Губсоюзу Коммунальников свободную от захоронений площадь с использованием её как места отдыха и с обязательством постройки забора. Организованному Обществу благоустройства кладбища Скорбященского монастыря, похоронным П/Отделом М.К.Х. было оказано возможное содействие. т.к. М.К.Х. считает организацию подобных Обществ, имеющих исключительной целью благоустройство могил целесообразной. В силу того, что означенное кладбище закрыто для новых захоронений, Обществу нет никакой надобности в свободной площади, каковая передана Губсоюзу Коммунальников и изолирована последней от могил постройкой забора».
В 1930 г. число членов Общества благоустройства кладбища Скорбященского монастыря достигло 527 человек. Судя по документу докладной записки Административного отдела в Мособлисполком, в обществе было: «32 рабочих, 365 служащих , 3 свободных профессий, 21 кустарей, 77 пенсионеров, 29 неопределённых занятий. Состав Правления - Мамонтов-бухгалтер по изучению северных морей, чл. Правления Семенов-кустарь, Майков-экономист зернотреста, Костякова - машинистка, Немецкий - финансист наркомторга, Вильборг - профессор I МГУ, Ильинский - архитектор МОНО, Шварина - дом.хоз., Бычков - врач, работа сводиться к сохранению могил членов общества, работой общества. Правление руководит через работницу Рыбакову (здоровье бывшей руководительницы общества Нина Волковой начиная с 1926 г. ухудшалось), которая фактически является бывшей монашкой Скорбященского монастыря, в настоящее время является членом профсоюза».
В 1930 г. Административным отделом было проведено обследование 29 обществ на соответствие целей общества задачам строительства социализма и требованиям советской общественности. В ходе подобного обследования шесть обществ подлежали ликвидации, как неотвечающих задачам социалистического строительства и требованиям советской общественности, пять обществ подлежали реорганизации, т.к. существуют другие общества, ставящие аналогичные задачи. Не избежало проверки Общество благоустройства кладбища Скорбященского монастыря. В поданной записке в Мособлисполком тов. Марциновскому от Административного отдела об обследовании Общества благоустройства кладбища Скорбященского монастыря было принято решение о необходимости ликвидации общества как несоответствующего задачам социалистического строительства. Вскоре Общество благоустройства кладбища Скорбященского монастыря было ликвидировано, начался процесс перестройки кладбища под парк, могильные плиты были вырыты. Из всего числа захороненных прах только 40 человек был перенесён в другое место, могилы остальных остались скрытыми под толщей асфальта парковых дорожек и игровых площадок, построенных в новом детском парке, в их число входит могила философа Н.Ф. Фёдорова и многих других известных людей. Кладбищенский храм Трёх Святителей и склепы по описанию П.Г. Паламарчука пустовали: «В 1960-е гг. закрытый храм (Тихвинской Божьей матери) был занят жилыми квартирами; вскоре после этого жильцов выселили и здание пустовало. В конце 1960-х гг. оно было разрушено». Храм Трёх Святителей также подвергся разрушению, на его фундаменте (подвал храма сохранился) была оборудована площадка для постановки новогодней ёлки и проведения детских праздников. Могильные плиты по воспоминаниям старожилов и старосты храма Всемилостивого Спаса В.А. Простова были вывезены с территории детского парка в неизвестном направлении.
В 1992 г., после распада СССР, начался процесс возврата изъятого властью церковного имущества. В 1995 г. церкви было возвращено только здание трапезной, где временно разместился храм Всемилостивого Спаса, ранее там располагался спортзал. Территория монастыря и вся его инфраструктура со времени закрытия до начала процесса возврата отнятых у церкви строений претерпела сильные изменения. К настоящему времени сохранился соборный храм во имя Всемилостивого Спаса, лишённый глав и колокольни, с замурованным входом с улицы (новый вход прорублен с бокового фасада здания), часовня над могилой инокини Рафаилы, один из корпусов келий (трапезная), изменённое до неузнаваемости здание гимназии и фундамент с подвалом разрушенного храма Трёх Святителей. За последние 10 лет была безвозвратно утеряна в ходе строительных работ часть сохранившейся каменной ограды монастыря. ©


Сохранившаяся каменная церковь на Поварской (на Новом Арбате в городе Москве), построенная в 1676—1679 годах по указу царя Фёдора Алексеевича в стиле русского узорочья. Прихожанином церкви Симеона Столпника на Поварской в последние годы жизни был Н. В. Гоголь, живший тогда в доме Толстых на Никитском бульваре. Священник церкви отец Алексий (Соколов) причащал умирающего писателя в феврале 1852 года на дому. Перед смертью он произнес свои последние знаменитые слова: «Лестницу! Скорее подавайте лестницу!»
В стенах здания сохранились белокаменные надгробные плиты XVII—XVIII вв.


По некоторым данным, деревянная церковь на этом месте стояла еще в 1470 году и была упомянута в летописи в связи с Московским пожаром 21 июля 1547 года. Однако, по достоверным документальным источникам, строительство церкви началось в 1624 и закончилось в 1626 году. Церковь была соборным храмом Феодоровского-Смоленского-Богородицкого мужского монастыря, основанного Патриархом Филаретом, известного так же как Федоровский больничный монастырь.
В 1709 году монастырь упразднили, монахов перевели в Новинский монастырь, а храм к 1712 году сделали приходским. В этом приходе жила семья генерала Василия Суворова, который, вероятно, здесь же и был похоронен. Во всяком случае, маститый москвовед И. М. Снегирев 3 июля 1864 года занёс в дневник:
«Священнику церкви Федора Студита Преображенскому указал могилу у алтаря родителей Суворова и советовал возобновить надгробия.»
Храм сильно пострадал в Московском пожаре 1812 года, но в том же году его восстановили, сделав некоторые переделки: переложили своды, в трапезной вместо сводов установили потолочные перекрытия, добавили две колонны в расширенную арку трапезной, из пяти глав оставили только одну. С 1865 по 1873 год храм вновь подвергается значительной перестройке, в результате которой от изначального здания остается только шатровая колокольня.



Первоначальный деревянный храм появился на этом месте на рубеже XV–XVI вв. Название «Обыденный» указывает на то, что церковь была построена в один день — видимо, из готовых срубов. По другой версии, церковь построена «по обету», после завершения сильной засухи. Отметив завершение природного катаклизма, храм попал в историю уже государственного нестроения: в Смуту, 24 августа 1612 г., келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын служил здесь молебен о победе над поляками, на котором присутствовал и князь Дмитрий Пожарский — неподалеку располагался штаб Второго ополчения, отражавшего натиск гетмана Хоткевича.
Деревянный храм несколько раз поновлялся, а в 1702 г. ему на смену пришла каменная постройка, средства на возведение которой пожертвовал думный дьяк Гавриил Деревнин — о нем и его брате Василии напоминают мраморные плиты внутри храма. Церковь возводилась по архитектурной моде своего времени: вытянутая по вертикали, она представляет собой конструкцию «восьмерик на четверике». Грани обоих объемов отмечены колонками коринфского ордера с маленькими пышными капителями, окна же строго аскетичны и не украшены наличниками вовсе. Восьмерик увенчан одной граненой главой с крестом. В северной стене храма сохранилось несколько надгробных таблиц, напоминающих о существовавшем здесь ранее приходском кладбище. В интерьерах сохранился центральный иконостас с образами XVII в., находившимися еще в деревянном храме, в том числе образ Спаса Нерукотворного 1675 г., образ Казанской Божией Матери, созданный Симоном Ушаковым, храмовая икона святого Илии Пророка с 20 клеймами жития и другие.
Трапезная церкви была первоначально однобокая, с приделом Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. Ей на смену в 1819 г. пришла каменная трапезная, в которой появился второй престол во имя апостолов Петра и Павла. Однако окончательно существующий облик Ильинского храма сформировался в 1866–1868 гг., когда трапезная была перестроена и расширена, а с запада по проекту А.С. Каминского создана новая колокольня с четырехгранным шатром, с элементами в псевдорусском стиле. Работы велись на пожертвования церковного старосты — купца В.Д. Коншина. Также известной благотворительницей была жившая по соседству А.Д. Третьякова — мать создателя галереи. В 1882 г. при храме было построено здание эпохи "барокко" для школы и богадельни.
После революции церковь пострадала во время кампании по изъятию церковных ценностей, утратив часть убранства и драгоценной утвари. Но в храме продолжались богослужения. Из храма Воскресения в Сокольниках сюда была перенесена икона Божией Матери «Нечаянная радость» (до революции находилась в церкви Благовещения в Кремле), долгие годы хранился посох последней настоятельницы соседнего Зачатьевского монастыря (его вернули в обитель после возрождения в ней монашеской жизни). Существует устойчивая легенда, что власти планировали объявить о закрытии церкви 22 июня 1941 г., но этому воспрепятствовало начало Великой Отечественной войны.
В то время, когда храмы повсеместно были закрыты, службы в церкви Илии Пророка продолжались. Поэтому именно здесь устроили заочное отпевание писателя М.А. Булгакова после его кончины. Так пожелали его сестры, сам же писатель перед смертью просил о кремации. Его просьбу выполнила супруга писателя Елена Сергеевна Булгакова, похоронив прах писателя на Новодевичьем кладбище. © um.mos.ru.


Первое упоминание храма как церковь Петра и Павла в Капитанской слободе относится к 1695 году, указывается как новопостроенная, деревянная, строительство которой начали в 1692 году. Строительство каменного храма на месте деревянного началось в 1705 году. Строительство храма шло под руководством архитектора Ивана Зарудного, однако некоторые авторы считают, что вывод об участии Зарудного в строительстве был сделан только по стилистическим основаниям. Строительство велось по личному указу Петра I и по лично им составленным чертежам:
« ...по именному царского величесва указу и по данному ему величества рукою рисунку, велѣно намъ нижеименованонымъ, старостѣ съ приходскими людьми простить церковь за Мясницкими вороты, за Землянымъ городомъ, что въ Капитанской и Ново-Басманной слободѣ, которая и прежде в том мѣстѣ была жъ, во имя св. Ап. Петра и Павла; и оная церковь, по оному отъ его величества рисунку, какъ исподняя, такъ и верхняя построены, а при том несовершенно...
Из донесения Правительствующему Сенату, Москвитин Василий
однако в некоторых источниках эта версия ставится под сомнение. Достоверно известно лишь то, что Петр I пожаловал на строительство храма 2000 рублей.
31 августа 1708 года освятили престол Петра и Павла, который тогда располагался в нижней церкви. В 1714 году начали возводить верхний храм, но работы были прекращены из-за запрета на каменное строительство в Москве. Закончить строительство храма удалось только к 1723 году под руководством архитектора Ивана Мичурина. Колокольню храма начали строить в 1745 году под руководством Карла Бланка и закончили в 1746 году. В середине XIX века в нижнем храме располагают престолы Николая Чудотворца и иконы Божией Матери «Утоли Мои Печали», а в верхней Петра и Павла. © Википедия
Этот необычный бордюр находится в Москве на Новой Басманной улице. Найти его очень просто - рядом с ним церковь Петра и Павла в Новой Басманной слободе.
Когда-то при храме было кладбище, но в ХХ веке его ликвидировали. Надгробиям же дали "новую жизнь". Обычно камни клали надписями вниз, а этот по неизвестной причине стал исключением. Говорят, сейчас священники церкви оставили его как память о тех временах, не очень понятных некоторыми своими действиями.
Если пройтись по улице дальше, можно увидеть и другие могильные плиты, тоже ставшие бордюрами. Например, "сосед" плиты слева тоже раньше был надгробным памятником. Все плиты разные, но надписей на них больше нигде нет.
Кладбище при церкви Петра и Павла - не единственное ликвидированное в Москве после революции. Такая же судьба у многих московских мест захоронений. Останки практически не перезахоранивались, а надгробия шли на строительные материалы или просто вывозились на свалку. ©


Деревянная церковь на месте нынешней упоминается сгоревшей в 1547 и 1629 годах.
Старая каменная церковь, стоявшая на месте нынешней, упоминается в летописи в 1639 году.
Церковь выстроена по проекту М. Ф. Казакова в 1791—1793 годах (отделка закончена к 1803 году) на месте древней обветшавшей церкви. Строительство велось на средства М. Р. Хлебникова, владельца дома, стоявшего по другую сторону улицы (ул. Маросейка, 17).
Осколки могильных плит скорее принадлежат приходскому кладбищу предыдущей каменной церкви.




Про Мемориальный парк на месте Братского кладбищаписать не будем. Нас интересуют соседние объекты.

Построен в 1733—1736 годах в подмосковном селе Всехсвятском по инициативе имеретинской царевны Дарьи Арчиловны. Главный престол освящён в честь праздника День всех святых. Боковые приделы — в честь иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» и в честь праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. Храм относится к стилю анненское барокко.
Колокольню храма часто называют одной из «пизанских башен» Москвы — она имеет наклон около 5 градусов. Существует мнение, что наклон колокольни произошёл вследствие влияния вод речки Таракановки, заключённых в коллектор, близости метро и особенностей почвы (не случайно здешние улицы названы Песчаными).
Кладбище при церкви Всех Святых известно с XVIII века. Здесь были похоронены многие представители грузинских княжеских родов (Багратионы, Цициановы и другие). По некоторым данным, на Всехсвятском кладбище похоронен грузинский писатель Сулхан-Саба Орбелиани. В конце XIX века на этом кладбище хоронили зажиточных крестьян. При этом древние могильные плиты зачастую уничтожали или переставляли с места на место.
Кладбище существовало до 1982 года, после чего было уничтожено по распоряжению о ликвидации кладбищ в черте Москвы. По одной из версий, сносу надгробий способствовали высокопоставленные жильцы соседнего «Генеральского дома». Многих из них не устраивал открывавшийся из окна вид на кладбище.
Тем не менее до наших дней сохранились некоторые надгробные плиты. Среди них — надгробие князя Ивана Александровича Багратиона (1730—1795). Памятник поставил на могиле его сын, великий полководец Пётр Иванович Багратион. Монумент представляет собой каннелированную пирамиду на высоком постаменте. Надгробие И. А. Багратиона неоднократно меняло своё местоположение. Сейчас оно установлено с севера от храма около мемориала «Примирение народов». Надгробный памятник И. А. Багратиона относится к памятникам истории федерального значения.
Широкий общественный резонанс вызвала установка плиты, посвящённой командирам 15-го кавалерийского казачьего корпуса СС, воевавшего во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии. Неоднократно предпринимались попытки добиться сноса этого монумента, однако они не увенчались успехом. 8 мая 2007 года накануне Дня Победы плита была разбита неизвестными, сейчас от неё остался только небольшой осколок (по данным газеты «Московский комсомолец», плиту могли разбить члены одной из леворадикальных организаций). Настоятель храма протоиерей Василий Бабурин отметил, что данная плита не имеет никакого отношения к храму Всех Святых.



С XIX века северо-восточнее Малого Песчаного переулка находилось сельское кладбище Всехсвятского, носившее название «Арбатец». Предположительно, в 1911 году по проекту архитектора Романа Ивановича Клейна на переулке была построена часовня кладбища, которая сохранилась до наших дней. После революции переулок оказывается в черте Москвы. © Википедия
Кладбище «Арбатец» существовало ещё в XIX веке. Тогда оно называлось Солдатским кладбищем. Долгое время на нём не было даже часовни. В основном, там хоронили бедных крестьян. В 1911 году на кладбище была построена одноэтажная кирпичная часовня (архитектор Р. И. Клейн).
Кладбище функционировало и в советское время вплоть до 1960-х годов. Затем кладбище было ликвидировано; останки людей, востребованные родственниками, были перезахоронены. Сейчас на месте кладбища небольшой сквер у чётной стороны улицы Алабяна. Здание часовни сохранилось до наших дней, хотя и было значительно перестроено.
+История спасения последнего памятника+


На самых задворках парка на высоком берегу Среднего Царицынского пруда у подножия памятнику «Борцам за Советскую власть поселка Ленино» осталось несколько надгробий старого царицынского кладбища. Памятник поставили на месте захоронения нескольких сельских большевиков. По некоторым источникам здесь же был похоронен местный революционер Кошкин, занятная фамилия которого дала название улице в районе Царицыно. До 30-х годов здесь уже давно существовало кладбище, где хоронили жителей деревень прикрепленных к царицынскому храму. ©


На территории 1 го Спасоналивковского переулка в XVII веке была построена, а в XIX — перестроена церковь Спаса Преображения в Наливках. При ней был свой некрополь. В начале 1930 х годов церковь снесли, и на ее месте выросли два жилых здания. © Рассмотреть плиты поближе.
Мосгорнаследие проверило надгробные плиты, использованные при создании подпорной стены, прилегающей к детской площадке на Якиманке, и сочло нецелесообразным разбирать ее. Об этом рассказал "Известиям" главный археолог столицы, замруководителя департамента культурного наследия Леонид Кондрашев. Обнаруженные москвичами части надгробных камней в составе ограды в 1-м Спасоналивковском переулке относятся к XVI–XVII веку, однако такие находки не являются уникальными.
Как рассказали в пресс-службе префектуры ЦАО, жители района Якиманка обнаружили старые плиты в составе подпорной стены, которая прилегает к детской площадке в 1-м Спасоналивковском переулке. Жители Якиманки считают, что эти камни являютсяобломками стен разрушенного в советское время храма и что подпорную стену нужно отреставрировать и сохранить. В руководстве округа считают, что плиты, использованные в объекте, являются надгробными, и предлагают установить вместо них современный забор.
Как сообщил замглавы департамента культурного наследия Леонид Кондрашев, предварительная проверка показала, что находки не являются уникальными и относятся они к концу XVI– началу XVII века. "До этого могильные плиты были тонкими, а эти — толстые, поэтому впоследствии их разрезали на блоки и использовали в качестве дешевого стройматериала", - пояснил он, уточнив, что использование могильных плит для бытовых нужд было в Москве обычным делом. Так, "надгробные" бордюры есть в Сокольниках, на Тверском бульваре, на Новой Басманной улице и в парке за Вадковским переулком.
По словам главного археолога, все камни, замурованные в забор, зафиксированы Мосгорнаследием, и если ограду решат убрать, то все старинные плиты отправят в музеи столицы. В свою очередь, другие эксперты полагают, что надгробия необходимо перенести в местный храм Иоанна Воина.
Источник

Пишет Паучишко:

Аксели Вальдемар Галле́н-Ка́ллела (фин. Akseli Gallen-Kallela; 26 апреля 1865, Пори, Великое княжество Финляндское — 7 марта 1931, Стокгольм, Швеция) — финский художник шведского происхождения, наиболее известный по иллюстрациям к Калевале.



Многие произведения Аксели Галлена-Каллелы навсегда вошли в золотой фонд современного финского изобразительного искусства, одним из основоположников которого он и явился. Диапазон его творческих интересов и влечений был практически безграничен: Галлен-Каллела работал в станковой и монументальной живописи, скульптуре и декоративно-прикладном искусстве, резал гравюры и строил дома в национальном стиле, иллюстрировал книги и проектировал оформление интерьеров.

Вдохновение же художник искал в самых незаурядных местах, что стало причиной множества сплетен. На художника можно было наткнуться, например, в свежевырытой могиле. Он там лежал, углубившись в свои мысли и покуривая сигару.


Хуго Симберг (фин. Hugo Simberg, 24 июня 1873, Хамина — 12 июля 1917, Эхтяри) — финский художник и график, крупнейший представитель финского символизма. Известен своими произведениями, представляющими многоплановые образы, жизнь и смерть, ангелов и чертей. Автор части росписей и витражей собора Иоанна Богослова в Тампере. Картина Симберга «Раненый ангел», изображающая двух мальчиков, несущих ангела на носилках, является визитной карточкой северного символизма и очень популярна при оформлении различных обложек и иллюстраций.
В конце XIX века в финской живописи начался процесс отхода от академической традиции. Одна из ветвей, повторяя эволюцию Поля Гогена и понт-авенской школы, следовала по пути символизма и модернизма, ориентируясь на искусство раннего («примитивного») Возрождения и готики, а также на традиционные культуры. Главным представителем этого течения в Финляндии был Аксели Галлен-Каллела, у которого учился Хуго Симберг.
Уже в ранних работах художника видны черты примитивизма, которые позже развиваются и становятся важной частью его творчества. Ранние малоформатные работы Симберга напоминают иллюстрации к средневековым рукописям. Они появились как раз в то время, когда он учился у Галлен-Каллела. Последний работал в конце 1890-х годов в основном над большими композициями, посвящёнными эпическим мотивам. Эти темы совершенно не интересовали Симберга, и он взял у учителя в первую очередь простоту произведений и изображение природы как источник вдохновения. Первыми его произведениями, созданными в Руовеси, были гуаши, изображающие мороз и осень. По настоянию Галлен-Каллела Симберг позже создал варианты этих же произведений в темпере, так как темпера придавала картинам архаический характер, напоминавший о старых мастерах.
Несмотря на существенное влияние, которое на Симберга оказали различные мастера, в первую очередь Галлен-Каллела, Бёклин и Магнус Энкель, он никогда не пытался им подражать или копировать их стиль. Более того, творчество художника сугубо индивидуально и не похоже ни на одного из этих художников. Так, например, в произведениях Галлен-Каллела смерть однозначно является трагедией, и картины, изображающие её, как, например, триптих «Айно», полны драматизма. В картинах Симберга же смерть является просто одним из персонажей и воспринимается гораздо легче, скорее как попутчик и утешитель. Творчество Симберга прежде всего сравнивают не с Галлен-Каллела или Бёклином, а с мистиками и визионерами — английским поэтом и художником Уильямом Блейком и рано умершим шведским художником Иваром Аросениусом.
Основной чертой, проходящей через всё творчество Хуго Симберга, является многоплановость и символичность его образов. Его произведения полны образами ангелов и дьяволов, многократно изображены жизнь и смерть в различных ипостасях. Два излюбленных его персонажа — чёрт и смерть. Когда в работах Симберга появляются люди, это часто дети, так как они ещё не утратили контакта с природой, и могут наиболее непосредственным образом выразить даже сложные идеи. В творчестве Симберга развился мистический символизм, выражавшийся в одушевлении природы, представлении её в гротескной форме, очаровании идеей зла и человеческой трагедии.


«Раненый ангел» — самая известная картина Симберга. Она сыграла существенную роль в признании его как заметного явления в финской живописи.
Хуго Симберг создал эту картину после выхода из больницы в 1903 году. На ней изображены два мальчика, несущие ангела на носилках. Пейзаж намеренно сделан суровым и печальным, но умиротворённым. Картина может символизировать, в зависимости от интерпретации, как земное начало, помогающее духу, так и дух, утопающий в земном начале.
На самом простом уровне понимания картина символизирует детскую невинность. Второй план состоит из чувств художника, возвращающегося к жизни после тяжёлой болезни. Здесь жизнь и идеалы смешаны с близостью смерти и эфемерности живого. Тёмные костюмы мальчиков могут быть также поняты как символ смерти. Один из мальчиков повернулся к зрителям, давая им понять, что темы жизни и смерти имеют к ним прямое отношение.
Осенью 2005 года художественный музей «Атэнум» в Хельсинки, Финляндия, попросил посетителей проголосовать за их любимую картину из коллекции музея. В течение шести недель почти 10000 людей голосовали за то художественное произведение, которое всех ближе их сердцам. Картина Хьюго Симберга «Раненый Ангел» была избрана художественным символом Финляндии 1360 голосами.На картине «Раненый Ангел» (1903 г.) два серьёзных мальчика несут ангела, у которого ранены голова и крылья. Хьюго Симберг (1873-1917) создал эту картину после избавления от психического недуга. Когда полотно было впервые выставлено, у него не было названия: художник чувствовал, что изображённое на картине может быть понятым без пояснений.

Одним из излюбленных сюжетов Симберга был «Сад Смерти». Художник выполнил это произведение в нескольких вариантах, из которых наиболее известны акварель 1896 года в галерее Атенеум и фреска в кафедральном соборе Тампере (1904—1906). Фигуры Смерти (три скелета в чёрных одеяниях), намеренно плоские, заняты сортировкой человеческих душ в чистилище, изображённых как растения. Произведение стилизовано почти до примитивизма. Сюжет акварели восходит к средневековой традиции, а примитивный стиль должен напоминать о работах мастеров готики. Сухой жёлтый песок окружает сад и создаёт фон для акварели (в варианте фрески жёлтый цвет существенно разбавлен зелёным). Человеческие души изображены в виде растений, нуждающихся в постоянном уходе, и сад представлен как место, где смерть может выразить свои чувства. По одной из интерпретаций, смерть является другим лицом любви, а цветы столь хрупки, что не могут выдержать воздействия этого чувства.


«Kuolema kuuntelee» (Смерть слушает).
На картине изображена Смерть в виде скелета в черном пальто, слушающая, как молодой человек играет на скрипке. На заднем плане на кровати лежит бледная и больная старуха.
Смерть пришла именно за ней, но дает отсрочку, чтобы дослушать игру сына умирающей женщины.


Hugo Simberg The Farmer's Wife and the Poor Devil 1899 г.
Hugo Simberg The Poor Devil 1899 г.
Hugo Simberg На качелях
Hugo Simberg Черт у котла

*

-галерея-
+Наш альбом+

Знания русского народа об этносах: эрзе, мокше и полностью исчезнувших мордве-терюханах, - издревле проживавших на территории Нижегородского края, достаточно ограничены. В частности, интересен самый древний из ритуалов – мордовский погребальный обряд. И хотя в настоящее время точная семантика и смысл его по больше мере утрачены навсегда, о нем наш сегодняшний рассказ.

На кладбище не гуляй –мертвец за пятку схватит
У всех финно-угорских народов отношение к кладбищу, погребальным и поминальным обрядам было всегда значимым. Смерть представлялась переходом в иной мир. Именно поэтому кладбища у поволжских финнов – мордвы, так же как и у марийцев, пользовались особым почитанием. На их территории, в частности, нельзя было косить сено, собирать ягоды и грибы, рубить деревья на дрова. К тому же те из живых, кто не оказывал своевременного почтения умершим предкам и не просил у них должного совета, могли накликать на себя беду: считалось, что усопшие родственники могли не только помогать живым, но и наказывать их, насылать различные напасти.
Во время решения общественных или семейных споров, стихийных бедствий, болезни члена родового коллектива, а также при начинании какого-либо семейного или родового дела, включая общественные моления и свадьбы, живые родственники обращались к умершим предкам, советовались с ними, просили их о помощи. По архаичным верованиям мордвы, умершие, живущие в тоначинь веле (в потусторонней деревне), могли не только общаться со своими живыми сородичами, но и влиять на природные явления, способствовать хорошему урожаю, а также общаться с добрыми и злыми силами – мифологическими существами – с целью побуждения последних влиять на судьбы людей. В частности, в селе Суроватиха Дальнеконстантиновского района в конце XIX – начале ХХ века обращения живых к умершим предкам было обязательным среди терюшевской мордвы.
Вы не поверите, но иногда мордва просила совета уснув на могиле. Чтобы задобрить умерших предков, эрзянин или мокшанин шел ночью на кладбище, взяв с собой жертвенную трапезу (хлеб и соль). Придя на место, он ложился ничком на могилу отца или деда и старался заснуть, дабы увидеть сон. Таким образом, он надеялся получить от предков совет насчeт поведения в той или иной тяжелой или необычной ситуации, а также узнать их мнение относительно успеха планируемого дела. Старики всегда старались поступать согласно этим рекомендациям.
Оказалось, что среди умерших на эрзянских кладбищах даже выбирались духи-охранители погостов. Первый раз об этом сообщил в начале XX века мордовский этнограф Макар Евсевьевич Евсевьев, которым было записано предание, что во время основания нового кладбища первого покойника мордва хоронила стоя и с посохом в руках. После чего его дух становился хозяином этого погоста. Духа этого мордва называла Калмонь кирди - покровитель, хозяин кладбища (могилы), или Калмо-ава – мать кладбища. И вот большая удача, именно об этом уникальном, не сохранившемся до наших дней обряде поведала мне пожилая эрзянка-знахарка из села Акузово Зоя Семеновна Сорокина 1933 г.р. Она рассказала так:
«У нас раньше хоронили покойника: первый раз в могилу как заведут и хоронят стоя, и чтобы была стара дева или мужик безродный. Нужно, чтобы они были чистыми перед богом. И у нас (на кладбище в Акузово -- Авт.) похоронены оба: и дева, и мужик. Вот я каждый день родителей вспоминаю значит: помяни, господи, Адама и Еву, царя Давида, девицу Наталью и Тимофея; то есть, похоронена девица Наталья и Тимофей. Это так старики говорили, что на кладбище они старшие покойники – хранители кладбища. Давно их похоронили – бог знат сколько лет прошло. Родители мои умерли – по восемьдесят с лишним лет им было; они ещё про них говорили. Может, и двести лет назад, а может -- более. Обоих, девицу Наталью и Тимофея – похоронили стоя. Места их ушь не найдешь – так только их вспоминаем. А уходим с кладбища, мы им говорим: прощайте, родителы праведные, званые приходите, незваные не приходите»(говор сохранен).
Кстати, нечто подобное из своих детских воспоминаний мне рассказал нижегородский историк Александр Луканов. Оказывается, в селе Ундол Владимирской области есть часть кладбища, где раньше дети боялись гулять. Старожилы рассказывали, что "там нерусские похоронены – стоя". И если человек мимо пойдет, его эти мертвецы за пятку схватят. А вместо крестов там раньше столбики стояли, а ныне только холмики остались. А еще говорили, что в старину в окрестностях Ундола мордовские семьи жили.
Закапывали курицу и зайчатину
Что касается погребального обряда, то еще в середине XIX века в Нижегородской губернии в гробы мордва клала обычный погребальный инвентарь – вещи и украшения, которые по их верованиям обязательны покойному и ранее умершим предкам на «том свете». Мужчине - моток лыка с кочедыком для плетения лаптей, палку – обороняться от загробных собак, а также нож, огниво и трубку с табаком. Женщинам - пеньку, веретено, гребень, нитки и швейные принадлежности. Умершим детям - игрушки, сладости, чашку с ложкой. В гробы некоторых умерших также помещали продукты – лепешки, яйца, вино, деньги. А при раскопках мордовского могильника середины XVIII века в селе Ревезень Перевозского района Нижегородской области была обнаружена деревянная коробочка с остатками скорлупы четырех печеных яиц.
Будучи язычниками по убеждению, хотя уже и крещеная, мордва считала, что их усопшие «на том свете» точно так же нуждаются в еде и питье для поддержания тамошней, загробной жизни, как нуждались в жизни земной. Именно поэтому, по мнению русских православных священников, обычаи «кормления» покойников на практике выливались в освященные традицией коллективные гульбища. Так, например, считал священник С. Троицкий, описывавший в середине XIX века мокшанские обряды в некоем селе юга Нижегородской губернии. Он сообщал о молянах в родительскую субботу, со стороны напоминавшее народный праздник или сельское гулянье. В это время все жители деревень шли навещать умерших родственников, взяв с собою говядину, хлеб, вино и пиво. Курильщики прихватывали с собою табак и трубку. После исправления уставной православной литии на могилах, священников угощали вином и пивом и вежливо выпроваживали их с кладбища – после чего начинался языческий разгул. Как только все без остатка съедено и выпито, пьяная толпа разбредалась – кто мог двигаться – по домам. Далее православный священник писал, что его недавно крещеная паства в своих суевериях доходила до того, что делала в могильных насыпях родственников отверстия, в которые лили пиво и вино, приговаривая при том: «погуляйте, теперь, батюшки вы наши, с нами».

Для сравнения приведем обряд, увиденный у православной мордвы в XIX веке в Инсаре (город в Республике Мордовия). Там после христианского погребения умершего, родственники и близкие покойного делали в могильной насыпи ямку и клали в нее табак, куриную ногу, зайца и другие съестные припасы, обильно поливая все это пивом и вином. Затем один из родственников или знакомых в длинной белой рубахе вступал с покойным в магический диалог: «Каково тебе на том свете?» – спрашивал он мертвого, и через несколько минут передавал присутствовавшим, будто бы покойник отвечал ему, что в загробном мире хорошо и что у него есть и табак, и курица, и заяц, и пиво, и вино.
Во время совершения у мордвы Нижегородской губернии первого поминовения над могилой закалывали для покойного мужчины лошадь, а для женщины – корову. Часть мяса этих жертвенных животных присутствующие съедали прямо на кладбище (в Акузове, Жданове Сергачского района и прочих мордовских селах и по сей день стоят длинные общинно-поминальные столы, в августовское время загруженные горками яблок и стаканчиками с медом). Остальное уносили домой для жертвы домовому духу. А в глубокую старину мордва вешала на надмогильные столбы или на сучья кладбищенских деревьев шкуры убитого жертвенного скота.
Катались с курганов
Говорят, что примерно раз в 50 лет у нижегородской мордвы-эрзи существовал обряд магического восстановления обрушившихся и оплывших могильных курганных насыпей – маров. В этот день мордовское население не занималось сельскохозяйственными работами, а совершало ритуальные языческие моления и резало жертвенный скот.
Собранные экспедицией музея истфака нижегородского госуниверситета им. Лобачевского данные из частично мордовских сел Большой Макателем и Хозино Первомайского района нашей области свидетельствуют еще об одной загадке. Оказывается, вплоть до XX века, нижегородская мордва-эрзя чтила своих столетия назад усопших предков, захороненных под марами (курганами). В Семик женщины в национальной одежде взбирались на вершины этих насыпей, ложились на бок и скатывались вниз. Якобы, это устанавливало контакты между мирами живых и мертвых, а также помогало исцелиться или предохраниться от всевозможных болезней.
Известный нижегородский филолог и этнолог Николай Морохин приводит данные о следующем обряде из той же местности, который проводился до 1930 годов. В середине лета местные эрзянки устраивали праздник "бабан-каша" (бабья каша) в урочище Калмазырь у древних курганов – месте захоронения мордовских воинов. Старые женщины варили кашу, которой кормили своих внуков. После этого мальчики ползали по траве, «чтобы скорее стали мужчинами и быть сильными». Считалось что при контакте со сдобренной плотью предков землей, дети и подростки магическим образом перенимали силу древних воинов. Когда в 1930 годы курганы распахали тракторами, этот обычай пресекся сам собой.
Во время экспедиции все в то же эрзянское село Акузово Сергачского района Нижегородской области, на кладбище, мы обнаружили более десятка различных мет в виде сложных геометрических фигур. Меты эти оказались с угловыми соединениями черт, что свидетельствует о том, что первоначально они предназначались для высечения топором, которым затруднительно производить плавные линии, а значит, эти меты берут свое начало от бортных знамен. Меты на кладбищенских крестах архаичнее, чем на бытовых предметах – они могли быть родовыми, фамильными или семейными идентификационными знаками – нечто вроде доморощенных геральдических фигур. Полностью отсутствуют меты в виде кириллических букв, ведь в глубокую старину мордва была почти поголовно неграмотной.
В колодах или в срубе
Есть сведения, что могилы у мордвы в глубокую старину делали наподобие погреба со срубом и крышей. Внутрь клали палочку – мерку от гроба – и некоторые хозяйственные принадлежности. Подобные наземные захоронения существовали у старообрядческих начетчиков и отшельников в лесах Заволжья: «могилы эти не подземные, т.е. не врыты в землю, но гроб ставится сверх земли, обкладывается по сторонам четырьмя толстыми кряжами и вместе с ними засыпается землёю». Срубы-домовины (домики мёртвых) наблюдатели позапрошлого века отмечали у костромских и нижегородских старообрядцев. В конце XIX – начале XX века вместо насыпей могилки иногда обустраивали деревянным обрубом из брёвен, сделанным по длине могилы. Такой в виде удлиненного колодца сруб был сверху открытым, изображая из себя ограду могилы. В иных случаях его покрывала плоская или двускатная кровля, на которую также ставили крестик.
Достаточно рано на могилах мордва вместо языческих срубов стала ставить православные кресты. Этнографы XIX века сообщали, что на кресты нередко приколачивали обрубки слег с изображением все той же родовой меты, или снабжали крест развилкой на вершине – для удобства развешивания шкур жертвенных животных.
Что же касается гробов, то до XVIII века мордва делала их из двух половинок расколотого древесного ствола, то есть в колодах. Следы их археологи часто прослеживают в виде древесного тлена. В более далекие времена покойников клали на подстилку из луба или заворачивали в бересту. Исследователи отмечали, что хоронить в гробах мордва начала под влиянием православных соседей лишь в начале XIX века. Мордовские гробы повторяли собою форму колод – и делались с окошечком в крышке или же с символическим обозначением окошечка зарубками или надрезами на плоскости гробовой крышки.
В настоящее время в мордовских населенных пунктах могилы копают гораздо глубже, чем у их соседей-русских. А сельское население в Лукояновском, Сергачском и Пильнинском районах с готовностью подтверждает этот тезис, подшучивая, что, дескать «у горожан в городе прикапывают по колено». До сих пор в мордовских селах юга Нижегородской области захоронение осуществляется исключительно заинтересованными лицами – родственниками и близкими усопшего, и никаких штатных могильщиков. Огромные, тяжелые деревянные кресты тоже сооружают своими силами.

Мученики сентября (фр. Martyrs de Septembre, также фр. Martyrs des Carmes — мученики монастыря кармелитов) — группа католических блаженных мучеников, пострадавших 2—3 сентября 1792 года в ходе массовых расправ, учинённых в ходе Французской революции 1789—1794 гг. К этой группе относится 191 человек, в том числе 3 епископа, 127 секулярных (не монашествующих) священника (в том числе 86 — Парижского архидиоцеза), 56 монашествующих и 5 мирян. Основная часть из них содержалась и была убита в тюрьме, в которую был превращен монастырь кармелитов на территории современного VI округа Парижа, другие — в тюрьме при аббатстве Сен-Жермен, семинарии Сен-Фирмен и тюрьме Ля-Форс.
Причина, по которой эти лица были подвергнуты преследованиям, состояла в неприятии ими гражданского устройства духовенства, переподчинявшего его светским властям, и отказ присягнуть на верность революционной конституции.

Немного подробнее.

Крипта располагается под церковью St. Joseph des Carmes. Здесь можно найти останки не только священнослужителей, но и обычных граждан.

Пятницкое кладбище— кладбище в центральной части города Калуга, находится по адресу: город Калуга, улица Труда 1а. На территории кладбища находится «Мемориал Героям Великой Отечественной войны».
Парк-некрополь «Пятницкое кладбище» в городе Калуга было открыто сравнительно недавно — в 1780 году. Ранее на этом месте было большое количество приходских кладбищ, можно сказать при каждом из 46 храмов Калуги. Новое кладбище располагалось на земляном валу, который проходил по сегодняшним улицам Баррикад и Труда, располагающимся в северной части города. Кладбище огорожено кирпичной оградой, его общая площадь составляет 23 Га. В далеком 1785 году на территории кладбища возвышался храм имени Петра и Павла. Придел этой церкви был освящен во имя Параскевы-Пятницы, отсюда и появилось название кладбища. Шли годы. Кладбище насчитывает несколько веков, за это время на его территории было похоронено очень большое количество жителей города. Рядом располагается (и примыкает) еще одно кладбище -«Воинское кладбище». На нем захоронено более четырех тысяч человек, которые погибли в битвах на полях Великой Отечественной войны. Кладбище сохранило старинные памятники, произведенные из мрамора, гранита, песчаника. Эти памятники имеют большую как архитектурную, так и историческую ценность.

Известные люди, похороненные на кладбище
1824 год — И.Д. Ясныгин (1745-1824), автор градостроительного плана застройки Калуги.
1865 год — Е.П. Оболенский (1796-1865), один из самых активных участников восстания декабристов 14 декабря 1825 года.
1933 год — Д.И. Малинин (1879-1933), историк, краевед.
1974 год — Н.М. Кучеровский (1922-1974), советский литературовед, педагог, организатор науки.
1932 год — Е.М. Дрейзин (1878-1932), композитор, музыкант, капельмейстер.
1929 год — Л.В. Чижевский(1861-1929), русский ученый-артиллерист, участок № 5. Отец Александра Леонидовича Чижевского (1897-1864), советского ученого, одного из основателей космического естествознания, основоположника космической биологии и гелиобиологии.

Архитектурный облик Калуги, пережившей множество нашествий и разорений, начинает формироваться с конца XVII века и с течением времени принимает облик типичного провинциального русского города, главной доминантой которого были высившиеся во множестве колокольни и храмы. Н. В. Гоголь писал, что вид на Калугу из-за Оки напоминает ему Константинополь. Множество калужских православных храмов были выполнены в стиле «провинциального русского барокко» XVIII века. Одна из таких церквей - храм в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла (Пятницкая церковь).
Кирпичная церковь с трапезной и четырёхъярусной колокольней со шпилем была построена на общественные средства в «итальянском» стиле на вновь образованном в конце XVIII века городском кладбище. Окончанием постройки и временем освящения храма следует считать 1781 год. Храм (точнее престол) по некоторым данным был перенесён из старой Пятницкой церкви стоящей у городских торговых рядов. Однако центральный престол и сама новая церковь были освящены в честь апостолов Петра и Павла. В честь святой Параскевы (в народе называемой не иначе как Святая Параскева-Пятница) был освящён отдельный придел. По некоторым данным придел в честь этой святой был сооружён в 1801 году, но в это время он мог быть только перестроен (строительство и переделка храма продолжались в XIX веке, в 1877 году был построен Предтеченский придел). Во всяком случае, в городе за новым храмом сразу же закрепилось название Пятницкой церкви, это стало названием и городского кладбища.
Пятницкое кладбище располагалось к северу от города, рядом с дорогой на Москву. В настоящее время территория кладбища огорожено кирпичной оградой, его общая площадь составляет 23 Га.
Кладбище было основано, как и все провинциальные русские некрополи в 1772 году. Однако дата формального основания могла не совпадать с реальным «заселением» - то есть обустройством здесь захоронений. Присутствие священника на похоронах является обязательным условием христианской погребальной церемонии. Православное кладбище в полном смысле действующим становилось после строительства здесь храма, а «общественность», каждый из представителей которой рассчитывал быть похороненным рядом с предками на кладбище своего прихода, неохотно жертвовало деньги на храм нового погоста. Быстрее всего создание таких кладбищ шло в Московской губернии, где власти напрямую контролировали выделение территорий под захоронение и строительство кладбищенских храмов. За пределами столиц точное время появление городских некрополей установить практически не возможно и проще всего считать кладбище действующим с момента освящения кладбищенского храма. Большая часть сохранившихся надгробных памятников пятницкого кладбища относятся к XIX – ХХ векам, памятники во многом типичны для провинциального некрополя, некоторые из них имеют историческую и культурную ценность. ©

Так вот. Дошла до нас информация о неком памятнике на кладбище. Кладбище находится недалеко от центра города Калуга.
А попала она к нам из статьи в местной газете. Будто готы поклоняются памятнику, оставляют записочки и т. д. Ну, так как все необходимо было проверить, мы с группой собрали максимум информации по всем знакомым, кто что слышал об этом. Слухи поражали воображение. Говорили о том, что там единственный памятник в форме девочки в натуральную человеческую величину. Что в полночь у него глаза светятся, и он шевелится и голову поворачивает даже. Ну, в общем, чего только молодежь не насочиняет. Но это же надо проверить и как минимум опровергнуть. В общем, пошли мы туда сначала днем – чисто найти, где, что и как. Нашли. Действительно, стоит памятник в форме девочки с поникшей головой, в руках свисает платок, и по всему виду она плачет. Сам памятник нагоняет мрак. А уж про записочки и говорить нет смысла – напичкано, как в канцелярии, ленточки, сердечки. Был слух, что эта Лидочка в результате несчастной любви бросилась под КамАЗ, ей было около 16 лет. Точно дату сказать не могу, так как не помню. Это было еще в СССР, в середине 80-х она умерла. В общем, обстановка и атмосфера сама собой рождали в голове фантазии о приведениях и зомбяках.
К полуночи мы вооружились фото и видео камерами и потопали туда пронаблюдать, что будет.
Мрак, кладбище, снег, тишина, высокие ели, темнота достататочно большая. Лик плачущего изваяния. Пока мы стояли, курили и наблюдали, начались глюки. Казалось, что памятник вибрирует, почувствовался тяжелый взгляд сквозь каменные слезы. Мы сделали пару фотографий. Никакого свечения.
Посчитав, что одной ночи недостаточно, мы решили еще пару раз поприходить туда.
Во второй приход сразу бросилось в глаза: рука с платком не в той позе, что была. Голова повернута чуть набок. Мы пофоткали, чтобы зафиксировать. Облазили, проверили – никаких механизмов, памятник каменный, поменять ему форму силой не могли. Странно.
На третий заход все то же самое, спугнули парочку готов. Пофоткали.
В пятый заход обнаружили, что памятнику вандалы нос отбили.
Когда стали смотреть фотки после обработки, выяснилось что мы "умники" – умудрились сделать фотки в разных ракурсах, так что при сравнении с фотками 1, 2, 3, захода не было понятно, есть ли уровень наклона. Вот была досада. Но не впустую. В 4 заход, когда мы спугнули парочку, на фотках были заметны свечения. Как правильно их называть –«плазмоиды». Дефект камеры исключен, так как они, судя по фоткам, двигались. На видео – ничего.
На некоторых фотках тоже обнаружились, но еле заметные, 1-2, не более, как будто прячущиеся в ветках деревьев. Потом мы подумали, что это снежинки, которые попали во вспышку фотоаппарата. Но нет, методом вычислений и обработок мы их исключили.
Я не раз еще ходил туда и фоткал в разное время, дожидаясь готов, которые пришли к памятнику. Когда туда приходила именно парочка – появлялись плазмоиды. Если рассматривать как физическое явление, то значит, что их притягивает нечто, что называется любовью. И именно на могиле девочки, которая, по слухам, погибла в результате несчастной любви. А один кадр был очень интересный – насколько я сейчас помню – шары, которые буквально облепили парочку на фото, образовали как будто оболочку вокруг них, своего рода энергетическое поле.
Очень жаль, что памятник на самом деле и по сей день стоит в той же позе, что последний раз я его видел. Легенда разрушена, но что-то мистическое определенно есть.
А теперь ситуация с точки зрения психологии. В нашей жизни психология и наш мозг может сыграть небывалые шутки, как и бесы тоже. )
Сама обстановка навевает страх и плюс в голове отпечаток – кладбище. С детства это ассоциируется со страшилками. Далее история о двигающемся памятнике, которая расползлась по всему городу и приобрела разные версии. В сумме с желанием увидеть, как памятник светит глазами и двигается, воображение создало массовые глюки. Кому-то показалось, что рука шевелится, кому-то вибрации, изменения наклона рук и головы. Не стоял перед памятником, всегда кажется, что она на тебя смотрит так исподлобья и со слезами. На мой взгляд, ситуация была занимательной. Спасибо всем за внимание. ©

К сожалению, нам не удалось разыскать этот памятник. Без особых ориентиров и в летнее время это сделать практически невозможно, поэтому мы не знаем, в каком он сейчас виде. Если нас читают жители Калуги, то просим подсказать, в каком она углу кладбища.
В мае-июне на кладбище царит буйство ароматов: дикая роза, жасмин и другие цветы.

Автор: Татьяна Светлова
Наш город с более чем 600-летней историей имеет множество легенд. И как водится, часть их носит мистический характер. Что-то в них - правда, что-то - явный вымысел. Все эти истории рассказали нам сами калужане - читатели «Перекрестка».
На водохранилище всплывают гробы
Одно время у нас в школе говорили про то, что когда-то на месте водохранилища было древнее кладбище. Но потом его залили водой. Мертвецы не простили этого. Купаться там нельзя - покойники могут утащить на дно. А время от времени на водохранилище всплывают гробы. Их вылавливают спасатели на лодках.
Помню, когда я была маленькой, эта история меня сильно впечатлила. Тем более что девочка-одноклассница, рассказавшая ее, заверяла, что сама лично видела плавающие по воде гробы с крестами. Я пришла домой, не удержалась и рассказала обо всем бабушке, но она - коренная калужанка - долго смеялась: «Какое кладбище! Огороды там были! Мы картошку там раньше сажали!»

В карьере затопили трупы
Еще одна очень распространенная легенда, что во Льва-Толстовском карьере все дно заполнено трупами. Якобы они лежат там еще с 1990?х годов: бандиты со всей Калужской области свозили сюда убитых ими людей. Сначала бетонировали головы трупов в ведре или тазу, чтобы тела не всплывали, а потом топили их в карьере. И то, что в воде живут раки, только подтверждает наличие трупов.
- Купаясь в карьере, мы всегда боялись наступить на дне на труп, - рассказала нам местная жительница Елена Булкина. - Еще говорили, что иногда забетонированные головы отделялись от тела, и сгнившие трупы всплывали.
Эта выдуманная история живет в народе уже более 20 лет. До сих пор некоторые родители в воспитательных целях рассказывают ее детям, чтобы те не ходили одни купаться на карьер.

Привидение выживает всех из дома

В доме Терениных (ЗАГС, что рядом с горуправой) живет призрак красивой девушки. История очень старая и грустная. В конце XVIII века богатый купец Матвей Медынцев построил дом для своей дочери Любы. Та вышла замуж за Василия Теренина, отправилась в свадебное путешествие, в дороге у нее случился аппендицит, и она умерла от перитонита. Теперь Люба является по ночам в свой дом, в котором практически не жила, и гуляет здесь. Кроме того, после смерти девушки дом как будто прокляли. Долго в нем никто не жил. Наследницы умирали от каких-либо болезней, а наследники погибали на войне. Люди считали, что Люба забирает всех, кто вторгается в ее владения.
Кстати, эту историю подтверждают сотрудники Краеведческого музея. Но никто из них привидения не видел.

Возле кладбища живет ведьма
Пятницкое кладбище тоже мистический объект. Про это место ходит множество страшных легенд: от сборищ сатанистов до появления призраков и даже самой Смерти. Поэтому ночью сюда лучше не ходить. Кладбище старинное, здесь похоронены знатные калужские купцы, на их могилах установлены скульптуры и необычные надгробья. По ночам за оградами сами собой загораются синие огоньки. И если ты увидишь огонек, то надо отвернуться и бежать с этого места. Оборачиваться нельзя, потому что за спиной - черные тени - призраки. Все, кто обернулся, вскоре умерли.
Обитает на кладбище и доброе привидение девушки, которое, по преданию, помогает всем влюбленным. Легенда гласит, что девушка влюбилась и каждый день приходила к своему парню. Но однажды па пути к возлюбленному ее сбила машина. На могиле девушки установили скульптуру. Со временем люди заметили, что в полночь статуя оживает и поворачивает голову.
А калужане, живущие рядом с кладбищем, на улице Пухова, рассказали, что в доме, где раньше был книжный магазин, на первом этаже есть страшное окно и балкон. Там живет старая горбатая ведьма. И лучше не ходить мимо этого дома, чтобы она не наслала порчу.

Между двух церквей
В поселке Льва Толстого местные жители поведали такую историю: во время войны в монастыре прятали сокровище - много старинных золотых монет. И, чтобы спасти золото, не отдать фашистам, монахи выкидывали монеты в пруды. До сих пор люди их находят на дне.
А еще поселок Льва Толстого стоит между двух церквей, а значит, здесь водится нечисть. И однажды местный житель пошел в лес, а вернулся седым, хотя ему было всего 30 лет. Он увидел на поляне чертей и так сильно испугался, что мгновенно поседел.



От себя добавим одно интересное надгробие: Встаньте напротив дверей церкви, потом сверните направо и чуть пройдите вдоль стены. По левую руку будет небольшое прямоугольной надгробие. В солнечную погоду оно играет синими всполохами - памятник сделан из камня лабрадорит, который славится своей иризацией.

Джеймс Джордж Фрэзер (Фрезер, Фрейзер) (Sir James George Frazer; 1 января 1854, Глазго, Шотландия — 7 мая 1941, Кембридж) — британский религиовед, антрополог, этнолог, культуролог, фольклорист и историк религии, представитель классической английской социальной антропологии, внёсший огромный вклад в изучение тотемизма, магии и трансформации религиозных верований на протяжении истории человечества. Автор 12-томного труда «Золотая ветвь» («The Golden Bough»), систематизировавшего фактический материал по первобытной магии, мифологии, тотемизму, анимизму, табу, религиозным верованиям, фольклору и обычаям разных народов.

Изгнание Смерти.Обычай изгнания Смерти имеет много общего с похоронами Масленицы. Различие заключается единственно в том, что обычно изгнание Смерти сопровождается церемонией, призванной вернуть лето, весну, жизнь и т.д. Так, в Баварской провинции Средняя Франкония в четвертое воскресенье поста деревенские мальчишки обычно делали соломенное чучело Смерти, которое они с шутливой торжественностью проносили по улицам и в конце концов с громкими воплями сжигали за околицей. Франконский обычай описан автором XVI века: "В середине поста, т.е. тогда, когда церковь предписывает нам веселиться, молодежь на моей родине делает соломенное чучело Смерти и, привязав его к шесту, с криками несет в соседние деревни. Некоторые встречают их любезно, и перед тем, как отправить домой, дают им молоко, горох, сушеные груши и другую пищу, обычную для этого времени года. Другие, однако, оказываются совсем не гостеприимными, так как рассматривают пришельцев как вестников какого-нибудь несчастья, например смерти, и, осыпая руганью и угрожая оружием, выгоняют их из селения. В деревнях близ Эрлангена на четвертое воскресенье поста девушки одевались в лучшие одежды и украшали себя цветами. В таком наряде они отправлялись в соседний город, неся с собой одетые в белые одежды и украшенные листьями куклы. По двое они переносили эти куклы из дома в дом, останавливаясь там, где надеялись что-нибудь получить, и пели несколько стишков, в которых говорилось, что вот настала середина поста и они собираются бросить Смерть в воду. Собрав некоторое количество мелких подарков, они шли к реке Регниц и бросали в нее кукол, изображавших Смерть. Все это делалось для того, чтобы обеспечить плодородный и благополучный год; кроме того, считалось, что эта церемония защищает от эпидемии и внезапной смерти. В Нюрнберге девочки от семи до восемнадцати лет проносят по улицам маленький открытый гробик, в котором лежит с головы до ног завернутая в саван кукла. Другие носят открытую коробку, в которой находится буковая ветвь с привязанным к ней в виде набалдашника яблоком. Они поют: "Мы делаем доброе дело, несем топить Смерть". Жители некоторых частей Баварии еще в 1780 году верили, что, если не совершить обряд изгнания Смерти, эпидемия какой-нибудь болезни неизбежна. В некоторых селениях Тюрингии дети проносили по деревне куклу из березовых прутьев и бросали ее в пруд, распевая: "Мы уносим старуху Смерть за ветхую хижину пастуха, мы внесли Лето". В Дебшвице, или Добшвице, около Геры, ежегодно 1 марта проводилась церемония изгнания Смерти. Молодежь изготовляла из соломы или другого подобного материала чучело, которое одевали в старую одежду, собранную со всех домов, и выносили, чтобы бросить в реку. Возвратившись в деревню, они сообщали односельчанам благую весть о потоплении чучела и в награду получали яйца и другую провизию. Предполагалось, что эта церемония очищает деревню и защищает ее от болезней и мора. В других селениях Тюрингии, которые в далеком прошлом были заселены славянами, вынос куклы сопровождался песней, которая начиналась словами: "Ныне мы выносим из деревни Смерть, ныне мы вносим в нее Весну". В конце XVII-начале XVIII столетия в Тюрингни соблюдался следующий обычай. Мальчики и девочки делали из соломы или других материалов чучело, внешний вид которого каждый год менялся. Один год оно представляло собой старика, на следующий – старуху, на третий – юношу, а на четвертый год-девушку. Одежда чучела в зависимости от изображаемого персонажа также менялась. Обычно между местными жителями происходили ожесточенные споры по поводу того, где оно будет изготовляться, так как дом, из которого его выносили, на весь год считался защищенным от смерти. Изготовленное чучело привязывали к шесту. Если оно изображало старика, его несла девочка, если же старуху – то мальчик. Чучело сопровождали молодые люди с палками в руках, они пели песню о том, что изгоняют Смерть. Подойдя к воде, они бросали в нее чучело и тут же мчались обратно, опасаясь, как бы оно не прыгнуло им на плечи и не свернуло им шею. Заботились участники процессии и о том, чтобы как-нибудь по оплошности не коснуться чучела, так как это могло бы начисто иссушить их. По возвращении юноши били скот палками в уверенности, что это сделает его тучным и плодовитым. После этого молодые люди наносили визит дому или домам, из которых они выносили чучело Смерти, где получали угощение в виде непроваренного гороха. Существовал обычай изгнания Смерти и у жителей Саксонии. В Лейпциге незаконнорожденные дети и женщины легкого поведения каждый год в середине поста делали чучело Смерти. С песнями они проносили его по всем улицам и показывали молодым замужним женщинам. В конце концов его бросали в реку Парту. С помощью этой церемонии они стремились сделать плодовитыми молодых жен, очистить город и на год защитить его жителей от чумы и других эпидемий.
Подобные церемонии соблюдаются в середине поста в Силезии. Так, во многих селениях девочки старшего возраста с помощью парней одевают соломенное чучело в женские одежды и выносят его из деревни в направлении заходящего солнца. За околицей они срывают с чучела одежду, разрывают его на куски и разбрасывают их по полям. Это называется похороны Смерти. Вынося чучело из деревни, они поют о том, что собираются похоронить Смерть под дубом, чтобы отделить ее от людей. Иногда в песне говорится, что они несут Смерть через горы и долы, чтобы та больше не возвращалась. В польском районе Гросс – Стрелица подобную куклу называют Гоик. Ее везут на лошади и бросают в ближайшую реку. Люди думают, что эта церемония защитит их в наступающем году от всех болезней. В районах Волау и Турау чучело Смерти обычно подбрасывали в соседнее селение. Из боязни заполучить этот зловещий символ соседи бывали настороже. Так что часто это мероприятие заканчивалось нешуточной потасовкой. В некоторых районах Верхней Силезии, населенных поляками, чучело, изображающее старуху, носит имя богини Смерти Марзаны. Его изготовляют в доме, где произошел последний смертный случай, после чего выносят на шесте за околицу, где бросают в пруд или сжигают. В Полквице обычай изгнания Смерти пришел в упадок, но последовавший вслед за этим взрыв эпидемии побудил крестьян его возобновить.

В Богемии дети выходят с соломенным чучелом, олицетворяющим Смерть, на окраину деревни и сжигают его, распевая;

Ныне выносим мы Смерть из деревни,
Новое Лето зато мы в деревню несем,
Привет, дорогое Лето,
Зеленеющий маленький колос!

В Таборе, в Богемии, чучело Смерти выносят за город и бросают с высокой скалы в воду, распевая при этом:

Смерть плывет по воде,
Скоро здесь будет Лето,
Смерть унесли мы от вас,
Лето взамен принесли.
Для пшеницы и ржи
Ты, о святая Маркита,
Пошли нам хороший год.

В других частях Богемии жители несут Смерть на окраину деревни и поют:

Выносим мы Смерть из деревни,
Новый год мы в деревню несем.
Ты прими наш привет, дорогая Весна,
Ты, ковер из зеленой травы.

За деревней они раскладывают погребальный костер, на котором сжигают чучело, всячески ругая его и глумясь над ним. Затем они возвращаются, распевая:

Мы унесли Смерть
И принесли Жизнь.
Она поселилась в деревне,
Пойте ж веселые песни.

В некоторых немецких деревнях Моравии, например в Яснице и Зайтендорфе, в третье воскресенье поста молодежь наряжает соломенное чучело; обычно на него надевают меховую шапку и кожаные штаны (если таковые имеются). Затем парни и девушки прикрепляют его к шесту и несут в поля. По пути они поют песню, в которой говорится, что они уносят Смерть и приносят домой дорогое Лето, а с Летом – май и цветы. Придя на установленное место, они с пронзительными возгласами танцуют вокруг чучела, а затем неожиданно бросаются на него и разрывают на куски. Клочки они собирают в кучу, шест ломают и все это сжигают. Пока костер пылает, все весело танцуют вокруг него, радуясь одержанной Весной победе. Когда же костер начинает угасать, они отправляются по домам просить в качестве подарка яиц, чтобы устроить пирушку. Свои просьбы молодые люди мотивируют тем, что они прогнали Смерть.
Приведенные факты говорят о том, что часто к изображению Смерти относятся со страхом с примесью ненависти и отвращения. Уже само стремление селян переправить чучело на соседскую территорию и нежелание последних заполучить зловещего гостя в достаточной мере доказывают, что оно внушает им ужас. Кроме того, в Лузации и Силезии местные жители иногда подносят куклу к окну, пребывая в уверенности, что в течение года один из живущих в этом доме умрет, если за его жизнь не будет выплачен денежный выкуп. О страхе перед изображением Смерти говорит и то, что ее носильщики, бросив ее, что есть силы бегут домой, так как верят, что Смерть преследует их; и, если один из них в это время падает, считается, что в течение года он умрет. В Хрудиме, в Богемии, чучело Смерти делают из крестовины, на которую надевают рубашку и насаживают голову и маску. В пятое воскресенье поста мальчики несут это изображение к ближайшему ручью или пруду и, став в ряд, бросают его в воду. Затем они ныряют за чучелом, однако, как только его поймают, никто уже не имеет права входить в воду. Считается, что мальчик, который не успел войти в воду или вошел в нее последним, умрет в этом году; он же должен нести Смерть обратно в деревню. Потом изображение Смерти сжигается. С другой стороны, верят, что ни один из живущих в доме, из которого выносилось чучело Смерти, не умрет в текущем году, и, кроме того, иногда считается, что деревня, из которой прогнали Смерть, гарантирована от болезней и ссор. В некоторых деревнях австрийской части Силезии в субботу перед первым воскресеньем Великого поста, для того чтобы выгнать Смерть из деревни, из старых тряпок, сена и соломы жители изготовляют чучело. В воскресенье около дома, где находится чучело, собирается народ, вооруженный палками и ремнями. Затем четыре парня под ликующие крики волокут на веревках чучело по деревне, в то время как все остальные бьют его палками и ремнями. Добравшись до поля, которое принадлежит соседней деревне, они бросают это чучело, яростно его избивают, а остатки разбрасывают но полю. Существует поверье, что деревня, из которой была вынесена Смерть, защищена от заразных болезней на весь год.
Внесение Лета.В описанных выше церемониях возвращение Весны, Лета или Жизни в результате изгнания Смерти только подразумевается или, самое большее, провозглашается. В обрядах же, которые нам предстоит описать, все это прямо инсценируется. Например, в некоторых частях Богемии изображение Смерти топят, бросая в воду на закате дня, после чего девушки отправляются в лес, срубают там молодое деревце с зеленой верхушкой, вешают на него куклу, одетую женщиной, и украшают это сооружение зелеными, красными и белыми лентами. С этим Летом процессия шествует в деревню, собирая дары и напевая:

Смерть плывет по воде,
К нам же шагает Весна
С красными яйцами,
С желтыми блинами.
Мы вынесли Смерть за деревню,
Мы Лето в деревню несем.

Жители многих силезских селений сначала оказывают чучелу Смерти знаки почитания, а затем срывают с него одежду и с проклятиями топят в воде или разрывают на куски в поле. После этого молодежь направляется в лес, срубает молоденькую елку, очищает ствол от веток и украшает его гирляндами из вечнозеленых растений, бумажными розами, раскрашенной яичной скорлупой, разноцветными лоскутами и т.д. Дерево, разукрашенное таким образом, называется Летом или Маем. Мальчики носят его из дома в дом, распевая соответствующие песни и выпрашивая подарки. Среди этих песен есть и следующего содержания:

Мы унесли Смерть,
Дорогое вернули вам Лето,
Лето и Май
И веселые все цветы.

Иногда они выносят из леса прелестно наряженное изображение, которое они называют Летом, Маем или Невестой; в польских районах его называют Деванной, богиней Весны.
В Эйзенахе в четвертое воскресенье поста молодые люди обычно привязывали соломенное чучело к колесу, которое вкатывали на вершину холма. Затем чучело поджигали и пускали под гору вместе с колесом. После этого срубали высокую ель, украшали ее лентами и устанавливали на ровном месте. Мужчины залезали на нее, чтобы сорвать ленты. В Верхней Лузации чучело Смерти, сделанное из соломы и тряпок, наряжается в покрывало, полученное от самой молодой замужней женщины, и рубашку, взятую в доме, где случился последний смертельный случай. Наряженное таким образом чучело прикрепляется к концу длинного шеста, и самая высокая и сильная девушка бежит с ним, в то время как остальные швыряют в изображение камни и палки. Тот, кто в него попадет, уверен, что в нынешнем году он не умрет. Таким образом. Смерть уносят из деревни и бросают в воду или же забрасывают в соседнюю деревню. По пути домой каждый срывает себе зеленую ветку и весело доносит ее до деревни, а достигнув околицы, выбрасывает ее. Иногда молодые люди из соседней деревни, куда было заброшено чучело, бегут за ними и бросают чучело обратно, не желая, чтобы Смерть находилась среди них. На этой почве бывают стычки между двумя сторонами.
В этих случаях Смерть олицетворяется выбрасываемой куклой, а Лето или Жизнь-ветками или деревьями, которые приносят обратно. Впрочем, иногда набирающая новую силу Жизнь воплощается в образе самой Смерти, которая, воскреснув, становится средством всеобщего возрождения. Например, в некоторых частях Лузации Смерть выносят одни женщины, которые противятся тому, чтобы к ним присоединялись мужчины. Одевшись в траурные одежды, которые они не снимают в течение всего дня, эти женщины изготовляют соломенную куклу, одевают ее в белую рубаху, в одну руку ей дают метлу, в другую – косу. Распевая песни, под градом камней, которые бросают в них мальчишки, они несут куклу за околицу, где разрывают ее на куски. Затем они срубают тонкое деревце, вешают на него рубашку и с песнями несут обратно в село, На праздник Вознесения саксонцы из трансильванской деревни Браллер (неподалеку от Германнштадта) совершают церемонию вынесения Смерти следующим образом. После заутрени все девочки школьного возраста отправляются в дом одной из подруг и там одевают Смерть. Они придают обмолоченному снопу хлеба грубое сходство с человеческой фигурой, а вместо рук втыкают в него две метлы. На чучело надевают праздничную одежду молодой крестьянки: красный капор, серебряные брошки и множество лент на руках и на груди. Девушки торопятся, так как к тому времени, когда колокола прозвонят к обедне, Смерть должна быть готова и выставлена у открытого окна, чтобы по пути в церковь все могли увидеть ее. По окончании вечерни наступает долгожданный момент несения Смерти, причем эта привилегия принадлежит исключительно школьницам. Две старшие девочки идут впереди с чучелом в руках, остальные парами следуют за ними. Мальчикам запрещается принимать участие в этом шествии, так что они идут позади, от восхищения разинув рты, и глазеют на прекрасную Смерть. Процессия проходит по всем деревенским улицам, девочки при этом поют старинный гимн, который начинается словами:
Бог, отец мой, ты любовью
Бесконечен, словно небо.
После того как процессия побывала на каждой улице, девочки заходят в определенный дом и, закрыв дверь от любопытных мальчишек, которые идут следом за ними, раздевают Смерть, протягивают оставшийся пук соломы через окно мальчикам, которые набрасываются на него, без всяких песен выбегают с ним за околицу и бросают полуразвалившееся чучело в ручей. После этого начинается второй акт этой маленькой драмы. Пока мальчики уносят Смерть из деревни, девочки остаются дома, одна из них надевает пышные одежды, которые были на чучеле. Эту нарядную девочку в сопровождении процессии проводят по всем улицам с пением того же гимна, что и раньше. Когда шествие подходит к концу, все участницы направляются в дом к девочке, которая играла главную роль. Здесь их ожидает угощение, в котором мальчики также не участвуют. Широко распространено поверье, по которому дети без опасности для себя могут начинать есть крыжовник и другие фрукты только после того, как Смерть изгнана из деревни, так как таившаяся в крыжовнике и других ягодах Смерть теперь уничтожена. Кроме того, дети получают возможность безнаказанно купаться в открытых водоемах. Очень похожая церемония совершалась вплоть до последних лет в некоторых немецких деревнях в Моравии. Пополудни в первое воскресенье после Пасхи мальчики и девочки встречались и совместно изготовляли соломенную куклу, олицетворявшую Смерть. Привязав к длинному шесту наряженное и украшенное яркими лентами это изображение Смерти, несли с пением и криками на ближайшую возвышенность, где с него сдирали нарядную одежду и, повалив на землю, скатывали вниз по склону. Затем на одну из девочек надевали сорванные с чучела украшения, и она возглавляла процессию, двигавшуюся назад в деревню. В некоторых деревнях существует обычай хоронить чучело в месте, которое пользуется в данной округе дурной славой, в других – бросают чучело в проточную воду.
В описанной выше лузацийской церемонии дерево, которое после уничтожения чучела Смерти вносят в селение, является точным эквивалентом деревьев или ветвей, символов Лета или Жизни, которые в описанных выше обычаях приносились в деревню после того, как из нее была выгнана или уничтожена Смерть. Перенесение снятой с чучела Смерти рубашки на дерево является своеобразным возрождением уничтоженного изображения в новой форме. Это также относится к трансильванским и моравским обычаям: переодевание девочки в одежды, которые были на Смерти, и проведение ее по деревне с пением той же песни, которая пелась, когда проносилась Смерть, показывают, что эта девочка должна была в некотором смысле олицетворить воскресение существа, чье изображение было только что уничтожено. Эти примеры наводят на мысль о том, что Смерть, уничтожение которой инсценируется в этих церемониях, нельзя, как это обычно делается, рассматривать только в качестве разрушительной силы. Если на дерево, которое вносили обратно в селение как символ возрождающейся весенней растительности, надевали рубашку только что уничтоженной Смерти, это дерево, естественно, не могло противодействовать возрождению растительности – напротив, оно должно было такому возрождению всячески способствовать. Поэтому предполагалось, что существо, уничтоженное незадолго до этого, – так называемая Смерть – обладает способностью оказывать живительное, ускоряющее воздействие на растительный и даже на животный мир. Тот факт, что чучелу Смерти приписывалось обладание животворящей силой, без сомнения, лег в основу обычая разбрасывания по полям клочков соломенного чучела Смерти с целью увеличить их урожайность, а также обычая класть эти клочки в ясли для повышения плодовитости скота. Так, в австрийской части Силезии, в деревне Шпахендорф, чучело Смерти, сделанное из соломы, хвороста и тряпок, с исступленными песнями выносят на открытое место за деревней и там сжигают. Пока оно горит, идет ожесточенная борьба за его куски, которые крестьяне выхватывают из пламени голыми руками. Тот, кому удалось стать обладателем куска чучела, привязывает его к ветке самого высокого дерева в саду или закапывает на своем поле в надежде, что это будет способствовать повышению урожая. В Троппау, в Австрийской Силезии, девочки надевают на соломенное чучело, которое делается юношами на четвертое воскресенье поста, женские одежды и увешивают лентами, ожерельями и венками. Привязав к длинному шесту, чучело выносят за деревню в сопровождении группы юношей и девушек, которые резвятся, причитают и поют песни. Прибыв на место – обычно на поле за деревней, – они срывают с чучела одежды и украшения, после чего толпа набрасывается на него и разрывает в клочки, за каждый из которых разгорается настоящая драка. Всякий старается заполучить клочок соломы, из которого сделано чучело, в надежде, что, если подложить этот клочок в ясли к скоту, это заставит его давать потомство. Солому клали также в курятник, думая, что после этого кур перестанут уносить и они будут лучше нестись. Вера в оплодотворяющую силу чучела Смерти проявляется и в тех случаях, когда после своего возвращения те, кто нес смерть, бьют скот палками, чтобы сделать его тучным и плодовитым. Возможно, что прежде эти палки употреблялись для избиения Смерти, получая, таким образом, заряд оплодотворяющей силы, которая приписывалась ее изображению. Мы видели также, что в Лейпциге соломенное изображение Смерти показывали женщинам, только что вступившим в брак, чтобы сделать их плодовитыми.
Видимо, невозможно отделить Майские деревья от деревьев или веток, которые приносились в деревню после уничтожения Смерти. Вносящие такие деревья или ветки люди делают вид, что несут Лето, поэтому они, скорее всего, олицетворяют это время года. Действительно, жители Силезии обычно и именуют их Летом или Маем. Кукла же, которую , иногда привязывают к такому Летнему дереву, является двойником Лета, точно так же, как символом Мая иногда одновременно является Майское дерево и Майская Госпожа. Кроме того, Летние деревья, как и Майские деревья, украшаются лентами и т.д. Точно так же высокие Майские деревья юноши и девушки вкапывают в землю и влезают на них, а низкие Майские деревья молодежь носит от двери к двери, распевая песни и собирая деньги. Сходство этих двух обычаев подтверждается еще и тем, что носители Летних деревьев иногда объявляют, что они вносят Лето и Май. Так что в основном обычаи внесения Мая и внесения Лета тождественны; и дерево Лета является не более как еще одной разновидностью Майского дерева. Единственное отличие, если не считать названий, заключается во времени совершения этих обрядов: если Майское дерево обычно приносится 1 мая или на Троицу, то Летнее дерево – в четвертое воскресенье поста. Поэтому если Майское дерево воплощает дух дерева или дух растительности, то и Летнее дерево должно быть воплощением того же духа. Однако мы видели, что Летнее дерево в некоторых случаях представляет собой возрожденное к жизни чучело Смерти. Отсюда следует, что в обоих этих случаях изображение, называемое Смертью, должно воплощать в себе дух дерева или дух растительности. Этот вывод подтверждается, во-первых, оживляющим и оплодотворяющим воздействием, которое клочки чучела Смерти якобы оказывают как на растительный, так и на животный мир (как мы доказали в начале этой книги, способность оказывать такого рода воздействие считается атрибутом духа дерева). В пользу этого вывода говорит, во-вторых, и то обстоятельство, что иногда изображение Смерти одевают листьями или делают из прутьев, веток, конопли или из обмолоченного снопа хлеба. Кроме того, в ряде случаев его вешают на маленькое деревце и несут собирающие деньги девочки; точно так же поступают с Майским деревом, с Майской Госпожой или с Летним деревом и привязанной к нему куклой. Короче, необходимо по крайней мере в некоторых случаях рассматривать изгнание Смерти и принесение Лета просто как одну из форм умерщвления и возрождения Дикаря, которое мы описали выше. Похороны и возрождение Масленицы являются, возможно, еще одним способом выражения той же идеи.
В том, что изображение Масленицы погребают под кучен навоза нет ничего удивительного, если этому чучелу, так же как и изображению Смерти, приписывается обладание способностью оплодотворять. В самом деле, эстонцы, которые во вторник на масленичной неделе выносят соломенное чучело из деревни. прямо называют его не Масленицей, а духом леса Метсиком: на родство этого изображения с духом леса они явно указывают тем, что привязывают его к вершине дерева в лесу, где оно остается в течение года. Пастухи чуть ли не каждый день обращаются к нему с молитвами и просьбами – ведь Метсик, как полагается настоящему духу леса, является покровителем скота. Иногда Метсик изготовляется из хлебных снопов.
Таким образом, мы можем предположить, что такие названия, как Масленица, Смерть, Лето, вошли в обиход сравнительно поздно и не выражают адекватно природу и существа, которые олицетворялись или воплощались в рассмотренных нами обычаях. Уже сам отвлеченный характер этих названии говорит об их недавнем происхождении: олицетворение времени года в таких названиях, как Масленица и Смерть, или абстрактное понятие смерти никак нельзя назвать примитивными, Однако сами по себе эти обряды несут отпечаток седой древности. Поэтому мы можем предположить, что идеи, которые эти обряды воплощали, изначально отличались большей простотой и конкретностью. Понятие дерева, возможно дерева определенного сорта (у некоторых первобытных народов отсутствует абстрактное понятие дерева) или даже того или иного отдельного дерева, является достаточно конкретным, чтобы составить основу, на которой началось постепенное формирование более древней идеи духа растительности. Но эту общую идею растительности, должно быть, легко было перепутать с понятием времени года, в которое она себя проявляет, следовательно, простой и естественной была замена понятий духа дерева или духа растительности понятием Весны, Лета или Мая. Опять же конкретное понятие умирающего дерева или умирающей растительности в процессе обобщения должно было сходным образом незаметно привести к абстрактной идее смерти. Так что обычай выноса весной умирающей или умершей растительности как подготовительное мероприятие к ее возрождению со временем должен был перерасти в попытку изгнания Смерти вообще из той или иной деревни или местности. Мнение о том, что в этих весенних церемониях фигура Смерти на самом деле символизирует умирающую или умершую зимнюю растительность, получило горячую поддержку В. Маннхардта. Он подтверждает это аналогией между словом "смерть" и названием духа спелого хлеба. Дух спелого хлеба обычно мыслится не мертвым, но старым, почему его и зовут Стариком или Старухой. Но в некоторых местах последний срезаемый сноп, считающийся вместилищем духа хлеба, именуется "мертвецом". Детям не позволяют ходить в хлебные поля, потому что там якобы обитает Смерть. А в игре, в которую саксонские ребятишки из Трансильвании играют во время сбора кукурузы, Смерть олицетворяет мальчик, с головы до ног обернутый кукурузными листьями.
Смерть и воскресение Кострубонько.Похоронные церемонии вроде похорон Масленицы или выноса Смерти носят в России имена мифических персонажей: Кострубонько, Костромы, Купалы, Лады и Ярилы. Эти обряды совершаются весной или в середине лета. Так, в Украине бытовал обычай отмечать в пасхальную неделю похороны божества весны, по прозвищу Кострубонько. Вокруг девушки, которая лежала на земле, притворившись мертвой, медленно двигался хоровод с песней:

Умер, умер наш Кострубонько!
Умер, умер наш дорогой!

Неожиданно девушка вскакивала на ноги, и хор радостно восклицал:

Ожил, ожил наш Кострубонько!
Ожил, ожил наш дорогой!

Накануне Иванова дня украинцы делают из соломы чучело Купалы, которое обряжают в женские одежды, украшают ожерельем и венком из цветов, затем срубают дерево и, украсив его лентами, устанавливают в выбранном месте. Около дерева, которое они называют Мареной (Зима или Смерть), помещается это соломенное чучело и стол, уставленный спиртными напитками и яствами. После этого зажигается костер; юноши и девушки с чучелом в руках попарно прыгают через него. На следующий день они срывают с дерева и с чучела все украшения и бросают их в реку. В день св. Петра, 29 июня, или на следующее воскресенье в России совершают похороны Костромы, Лады или Ярилы. В Пензенской и Симбирской губерниях эти похороны происходили следующим образом. 28 июня зажигался костер, а на следующий день девушки выбирали одну из их числа на роль Костромы. Подруги приветствовали избранницу глубокими поклонами, сажали на доски и несли на берег реки. Здесь девушки окунали ее в воду, в то время как самая старшая из них била в сплетенную из лыка корзину, как в барабан. Потом они возвращались в деревню. День кончался шествиями, играми и танцами. В Муромской области Кострому изображало соломенное чучело, одетое в женские одежды и украшенное цветами. Его клали в квашню и с песнями несли на берег реки или озера. Здесь толпа делилась на две половины, одна из которых нападала на чучело, а другая его защищала. В конце концов нападающая сторона одерживала победу, срывала с чучела его одежды и украшения, разрывала их на куски, топтала ногами солому, из которой оно было сделано, и бросала ее в реку. В это время защитники чучела, закрыв лицо руками, делали вид, что оплакивают Кострому. Жители Костромской губернии совершали похороны Ярилы 29 или 30 июня. Выбирался старик, которому давали маленький гроб с находившимся в нем чучелом, похожим на Приапа, олицетворением Ярилы. Этот гроб старик, сопровождаемый женщинами, которые пели погребальные песни и выражали жестами горе и отчаяние, выносил за город. В открытом поле вырывали могилу и в нее с рыданиями и воплями опускали чучело, после чего начинались игры и танцы, напоминающие погребальные обряды древних язычников-славян. Жители Украины клали чучело Ярилы в гроб и после захода солнца проносили по улицам в сопровождении пьяных женщин, которые все время печально повторяли: "Он умер! Он умер!" Мужчины поднимали и трясли чучело, как будто хотели вернуть к жизни мертвеца. Они говорили женщинам: "Женщины, не плачьте, я знаю то, что слаще меда". Однако женщины продолжали причитать и петь, как на похоронах: "В чем он виноват? Он был такой хороший. Он уже не поднимется больше. И как мы будем без тебя? Что за жизнь нам без тебя? Поднимись хотя бы на часок. О, он не встает, он не встает". В заключение Ярилу зарывали в могилу.

Смерть и возрождение растительности.Эти русские обычаи явно такие же, как австрийские и немецкие обряды, известные под названием "вынос Смерти". Поэтому если верна наша интерпретация этого обычая, то Кострубонько, Ярила и другие персонажи русской мифологии также по своему происхождению должны быть символами духа растительности, а их смерть должна рассматриваться как необходимая прелюдия к их возрождению. Возрождение после смерти разыгрывалось в первой из описанных нами церемоний смерти и воскрешения Кострубонько. Причина, почему в некоторых русских обрядах смерть духа растительности отмечается в середине лета, может быть. связана с тем, что с Иванова дня начинается убывание лета – дни начинают укорачиваться, и солнце отправляется в свое унылое путешествие:

В темные ущелья,
Где прячутся зимние морозы.

Именно этот поворотный момент года, когда вместе с летом и растительность поддается пока еще незаметному, но неизбежному умиранию, первобытный человек выбрал для исполнения обрядов, с помощью которых он надеялся остановить умирание растительной жизни или по крайней мере обеспечить ее возрождение. Несмотря на то что во всех этих весенних и летних обрядах нашла отражение смерть, а иногда и возрождение растительности, в некоторых из них есть черты, которые нельзя объяснить с помощью одной только этой гипотезы. Торжественные похороны, причитания и траурная одежда, которые часто отличают эти обычаи, действительно уместны по случаю смерти благодетельного духа растительности. Но что сказать относительно веселья, с которым чучело столь часто выносят за околицу, каково назначение палок и камней, с которыми на него набрасываются, а также ударов и насмешек, которыми его осыпают? Как объяснить внушаемый чучелом страх, проявляющийся в той быстроте, с которой несшие чучело люди убегают от него, едва сбросив его с плеч, или веру в то, что человек, в дом которого заглянуло чучело, в скором времени должен умереть? Этот страх, вероятно, может быть объяснен поверьем, согласно которому умирающий дух растительности обладает способностью оказывать вредное воздействие. Однако это предположение – не говоря уж о том, что оно является довольно натянутым, – способно лишь объяснить взрывы ликования, которыми часто сопровождается вынос Смерти. Итак, мы должны признать наличие в этих обрядах двух на первый взгляд противоположных черт: с одной стороны, это горе перед лицом смерти, любовь и уважение к покойному, а с другой стороны, это страх и ненависть к тому же мертвецу и радость по поводу его смерти. Первую из этих черт я попытался объяснить выше, а то, почему последняя из них оказалась столь тесно связанной с первой, я постараюсь пояснить в дальнейшем.

Аналогичные индийские ритуалы. В индийском районе Канагра существует соблюдаемый молодыми девушками обычай, который очень похож на некоторые из уже описанных весенних обрядов. Он носит название Rali ka meea, или ярмарка Рали. Ради представляет собой маленькое раскрашенное глиняное изображение Шивы или Парвати. Этот обряд пользуется большой популярностью во всем Канагрском районе. Церемония эта, в которой участвуют только молодые девушки, длится большую часть месяца шет (март-апрель). Мартовским утром все молодые девушки деревни несут маленькие корзинки с травой даб и с цветами в определенное место, где сбрасывают их в кучу, а затем встают вокруг них в кружок и поют. Они продолжают проделывать все это ежедневно в течение десяти дней, пока холм из травы и цветов не достигнет достаточной высоты. Затем в джунглях они срубают две ветки с тремя разветвлениями на конце и втыкают их этими разветвлениями в груду цветов. На эти ветки насаживают два глиняных изображения – Шивы и Парвати. Затем девушки делятся на две группы – свиту Шивы и свиту Парвати – и инсценируют их свадьбу. Причем не упускается ни один из элементов свадебной церемонии. После свадьбы на деньги, выпрошенные у родителей, они устраивают пиршество. Позже все они отправляются на берег реки, бросают фигурки Шивы и Парвати з воду и принимаются рыдать, как на похоронах. Часто соседские мальчики дразнят их, ныряя за фигурками. Достав их со дна, они размахивают ими, в то время как девушки их оплакивают. Эта ярмарка, как говорят, имеет своей целью обеспечить каждой участнице обряда хорошего мужа. То, что божества Шива и Парвати в этой индийской церемонии олицетворяют духов растительности, доказывает, как нам кажется, помещение их изображений на ветках над грудой цветов и травы. Здесь, как это часто бывает в европейских народных обычаях, божества растительности олицетворяются как растениями, так и куклами. Справляемая весной свадьба этих индийских божеств аналогична европейским церемониям, во время которых разыгрывается свадьба молодых духов растительности – Короля и Королевы Мая, Майской Невесты и Майского Жениха и др. Выбрасывание изображений в воду и оплакивание их имеет сходство с европейскими обычаями выбрасывания мертвого духа растительности по имени Смерть, Ярила, Кострома и т.д. в воду и причитаний над ними. Кроме того, в Индии, как это часто бывает и в Европе, этот обряд совершается исключительно женщинами. Представление о том, что обряд этот призван обеспечить девушкам мужей, объясняется верой в оплодотворяющее влияние, которое дух растительности оказывает как на растительность, так и на человека.

Поздней осенью, когда над землей бушуют штормовые ветры, разбивая ледяные оковы, в которые заковано море, когда сталкиваются и с громким треском разламываются плавучие льдины и ледяные глыбы взгромождаются в диком беспорядке одна на другую, эскимосам, живущим на побережье Баффинова залива, чудится, что до них доносятся голоса духов, населяющих пронизанный опасностью воздух. Кроме того, души мертвых бешено стучатся в двери, и горе тому несчастному, который попадется им в лапы, - он скоро заболеет и умрет. А тут еще призрак громадной бесшерстной собаки начинает гоняться за настоящими собаками, которые при виде его в судорогах и конвульсиях испускают дух. Повсюду разгуливают бесчисленные злые духи, которые стараются наслать на эскимосов болезнь, смерть, дурную погоду и неудачу на охоте.
Наибольший ужас из всех этих бродячих духов внушает им Сэдна, владычица нижнего мира, и ее отец, в чье распоряжение поступают души умерших эскимосов. Другие духи заполняют воздух и воду, но Сэдна встает из-под земли. У колдунов наступает горячее время. Их пение и молитвы доносятся из каждого дома: это они заклинают духов, которые скрываются в таинственном полумраке освещенной светом лампы хижины. Труднейшая задача - изгнание Сэдны - приходится на долю самого могущественного из заклинателей. На полу большой хижины сворачивают конусом веревку, причем с таким расчетом, чтобы в верхней части осталось небольшое отверстие, символизирующее продушину для тюленей. Рядом с отверстием становятся двое заклинателей: один из них держит наготове гарпун, как бы следя за тюленьей полыньей, а другой держит в руке веревку от гарпуна. Третий колдун усаживается в глубине хижины и пением магического заклинания привлекает на это место Сэдну. И вот она уже, тяжело дыша, проползает под полом, вот она появляется в отверстии, вот в нее вонзается гарпун, и в гневе она поспешно отпрыгивает, утаскивая за собой гарпун, который двое мужчин изо всех сил удерживают за веревку. Наконец после жестокой схватки Сэдне отчаянным рывком удается выбраться на свободу, и она возвращается в свое жилище в Адливуне. В доказательство своей отваги заклинатели с гордостью предъявляют собравшимся забрызганный кровью гарпун, извлеченный из отверстия. На следующий день после того, как Сэдна и другие злые духи наконец изгнаны из селения, все жители - стар и млад - устраивают в честь этого события великое празднество. Но и здесь им не следует забывать об осторожности - ведь раненая Сэдна пылает гневом и готова наброситься на любого человека, переступившего через порог своей хижины. Для защиты от ее нападений эскимосы в качестве амулетов носят на своих капюшонах куски ткани, в которую их завернули сразу же после рождения.

Все три тома можно найти на нашей страничке vk.

Цомпантли или стена черепов— тип деревянной стойки или частокола, существование которого подтверждено в документальных источниках ряда мезоамериканских цивилизаций. Использовался для публичного выставления на показ человеческих черепов, как правило — военнопленных или жертв жертвоприношений.
Название идёт из классического языка ацтеков науатль, однако оно также широко применяется для аналогичных структур, представленных у других цивилизаций. Его точное происхождение не определено, но общая трактовка — «стойка черепов» или «стена черепов». Её можно проследить сравнив слова науатля «цонтекоматль» (аст. tzontecomatl) («череп» от цонтли или цом — «волосы», «скальп», а также текоматль «тыква» или «вместилище»), в сочетании с памитль («символ»). Этот вывод призван объяснить описания в нескольких кодексах, которые ассоциируются с этими символами; однако Фрэнсис Карттунен предположил, что пантли означает просто «ряд» или «стена».
***

"Цомпантли были распространены по территории всей Мезоамерики. Однако в зависимости от региона их конструкция сильно отличалась. Сегодня археологи находят множество остатков стен черепов среди руин ацтекских поселений. У этих индейцев стена представляла собой деревянный каркас, состоящий из вертикальных и горизонтальных перекладин. В самих черепах по бокам проделывались отверстия и их просто надевали на горизонтальные перекладины. Интересно, что у майя цомпантли имели почти такую же конструкцию, за тем лишь исключением, что черепа нанизывались на вертикальные перекладины. Кстати говоря, именно такой способ позволял проделывать в черепах только одно отверстие. Стены из черепов в том или ином виде встречаются также и у тольтеков, и у миштеков.
Руины цомпантли располагались главным образом в мезоамериканских поселениях позднего постклассического периода (с XIII по XVI век), а также в индейских городах, завоеванных конкистадорами (с середины XVI по XVII век). Описания стен из черепов часто встречаются в индейских кодексах, а также в записях испанцев, прибывших в Новый Свет. Тем не менее, есть свидетельства того, что структуры, подобные цомпантли были распространены и в цивилизации сапотеков со второго по третий век нашей эры, руины поселений которые находятся в Ла Койторе, Оахака. Другие примеры стен из черепов можно увидеть в цивилизации майя, на таких археологических площадках, как Ушмаль и Пуук, а также в других областях Юкатана на сайтах, датируемых примерно концом девятого века. Особенно хорошо сохранилась цомпантли на обширной территории сайта Чичен-Ица.
Существуют многочисленные изображения цомпантли и в ацтекских кодексах, датируемых временами прибытия конкистадоров или вскоре после испанского завоевания Мексики. Самые известные среди них - Дуран Кодекс, Кодекс Рамиреса и Кодекс Борджиа. Также во время пребывания экспедиции Кортеса в столице ацтеков Теночтитлане (сначала в качестве гостя, а вскоре и в качестве завоевателя), конкистадоры писали, что видели деревянный алтарь, украшенный черепами людей, которых принесли в жертву. В рамках огромного храмового комплекса Великой пирамиды Теночтитлана (Темпло Майор) можно увидеть не только саму цомпантли, но и рассказ о том, как она создавалась, высеченный на каменных стенах храма.
По словам Берналя Диаса дель Кастильо, написанным по свидетельствам очевидца через несколько десятилетий после событий в книге «Завоевания Новой Испании»: "Когда экспедиция Кортеса вынуждена была пойти на временное отступление при захвате Теночтитлана, ацтеки возвели временные цомпантли для обороны, которые состояли из голов испанцев и их лошадей». Кстати говоря, не удивительно, что на этот раз ацтеки использовали черепа животных, хотя такой традиции и не было. Дело в том, что индейцы до селе не видавшие лошадей, увидев всадников, считали их какими-то необычными четвероногими существами с двумя головами. Поэтому, чтобы устрашить врага, цомпантли включала «обе его головы». Это событие изображено и в нескольких ацтекских Кодексах, которые рассказывают историю этого и других боев, которые в конечном счете привели к захвату города испанскими силами и их союзниками. На основании данных из записей конкистадоров Андреса де Тапиа и Фрайя Диего Дурана, ученый Бернард Ортис де Монтеллано подсчитал, что во время того сражения в основной цомпантли было использовано более чем шестьдесят тысяч черепов. А кроме нее, в Теночтитлане было по крайней мере еще пять стен черепов, но они были гораздо меньше.
Какой же сакральный смысл несли цомпантли? Ученые считают, что таким образом ацтеки, а также другие месоамериканские индейцы пытались придать ритуальное значение смерти своих врагов. Ведь стена из их черепов не только лишний раз докажет превосходство ее создателей, но и устрашит захватчиков. Помимо этого цомпантли часто можно наблюдать в качестве контекста к площадкам для игры в мяч по всей Центральной Америке. Они были широко распространены среди очень многих индейских культур. Ученые склонны полагать, что в этом случае цомпантли были использованы в качестве выставки для голов проигравших, ведь игра в мяч также имела огромное ритуальное значение. Впрочем, проведенные недавно исследования, указывают, на то, что в стенах черепов использовались головы не проигравших, а победителей. Ведь честь принять такую смерть выпадала не каждому.
Однако не все игры приводили к этому результату. Хотя некоторые исследования показывают, что в качестве соперников у индейцев нередко выступали пленники, поэтому их черепа на цомпантли — двойное доказательство победы. Например, в руинах Тулы, бывшей столицы тольтеков, есть хорошо сохранившаяся стена черепов и соответствующая надпись на площадке для игры в мяч, которая гласит о том, что головы принадлежали проигравшим пленникам. Ассоциация цомпантли с игрой в мяч также находит свое отражение и в легендарном Пополь-Вухе, знаменитом религиозном, мифологическом и культурном литературном памятнике майя. История рассказывает, что когда Хун Хунапу, отец героев Близнецов, был убит владыкой подземного мира Шибальбой, его голова висела в тыкве на дереве рядом с площадкой для игры в мяч. Тыква с черепом на дереве это и есть цомпантли. Быть может строительством подобных конструкций, индейцы пытались повторить этот миф. ©

Пишет Bellena:


Самое известное кладбищеВенгрии было основано за городской чертой в 1847 году, первых похороны состоялись через два года после его открытия в 1849 году. После выхода закона, запрещающего захоронения при городских церквях, кладбище стало прогнозируемо расширяться. Сейчас Керепеши - это один из самых больших национальных пантеонов в Европе и самый большой парк скульптуры под открытым небом. Здесь нашли свое последнее пристанище выдающиеся венгерские политики, писатели, скульпторы, композиторы, ученые, актеры. До 1940-х сюда переносили могилы знаменитых людей с других кладбищ (например, поэт Аттила Йожеф был перезахоронен здесь в четвертый и последний раз).

Великий голод в Ирландии (ирл. An Gorta Mór, англ. Great Famine, известен также как Ирландский картофельный голод) произошёл в Ирландии в 1845—1849 годы. Голод спровоцирован эпифитотией фитофтороза — массовым заражением картофельных посевов на острове патогенным грибом Phytophthora infestans.
С начала XVIII века не прекращался приток ирландских эмигрантов в Великобританию и Америку. После голодной зимы 1845 года число эмигрантов увеличилось в десятки раз.
Тысячи людей, и без того ослабленных голодом, во время путешествия заболевали. Многие умирали. В 1847 году корабли, направлявшиеся к берегам Канады, стали называть «плавучими гробами». Из 100 тысяч их пассажиров, примерно 16 тысяч умерли в пути или вскоре после прибытия к месту назначения. Хотя переселенцы писали своим оставшимся в Ирландии родным и друзьям о всех тяготах пути и жизни в развивающейся Америке, поток эмигрантов не уменьшался.
В июле 1997 года в деревне Морриск президентом Ирландии Мэри Робинсон был открыт монумент жертвам Голода.
Мемориал изображает тот самый "плавучий гроб" в окружении скелетов.




"Перевозчик (паромщик) Харон из парка Путь Виктории (Уиклоу, Ирландия) - одна из самых интересных скульптур. Персонаж Харон в древнегреческой мифологии перевозчик умерших через реки подземного царства до врат Аида. Для уплаты за провоз покойнику клали в рот монету. Не уплативший за проезд будет вечно скитаться между мирами. Некоторые говорят, что перевозчик никогда не достигнет берега, другие - что он поднимается из темных глубин на свою дорогу, чтобы переправить больше душ.
В парке находятся много интересных скульптур из Индии, например, голодающий Будда"

С сайта парка:
The ferryman’s craft lies dead in the water. Unable to move, he can no longer reach the ‘other’ shore and touch it. Unable to touch he cannot become real, identified and fully energized (hence joyful). Unmoving, he sinks and dies.
The ferryman’s craft is his capacity to create difference.
The sculpture of the Ferryman’s End is a metaphor for the individual who is losing touch with the real world, personal or general. Because the sense of realness and the release of energy (read: enlightenment) resulting from the fusion of ‘this’ with ‘that’, therefore between differences, happens as after-affect of contact (i.e. of touch), loss of connectivity results in increased feelings of un-realness and loss of energy (experienced as depression), which in turn results in the fading of identity (and self-meaning) and increased unhappiness (the latter telling the individual that he or she is failing/dying.

+Отчет о посещении парка Путь Виктории+


«Чёрный призрак» - это название скульптуры, установленной на месте, где когда-то стоял клайпедский замок. Она появилась здесь не ради развлечения, а как дань памяти давно минувших столетий. Согласно легенде, 19 февраля 1595 года стражник Ханс фон дер Хейд, охранявший замок Мемель, увидел мужчину, одетого в длинную чёрную мантию. Подойдя к охраннику, незнакомец поинтересовался количеством провианта в замке, а услышав, что с едой у жителей Мемеля всё в порядке, рассердился и исчез со словами: "Но зерна и дров вам всё же не хватит". Вместе с ним испарился и мост через канал, по которому пришло привидение... Словам стражника не поверили, но вскоре в стране и вправду наступило нелёгкое время. Этого никто не ожидал и поэтому странная история, навсегда врезавшаяся в сердца людей, стала передаваться из поколения в поколение. Второе появление призрака состоялось в июне 2010 года уже в присутствии многочисленных жителей и гостей города. Бронзовую скульптуру весом в 300 кг установили у разводного моста, стоящего на пути к руинам старинного замка. Она олицетворяет одинокого призрака, который, освещая себе путь фонарём, выбирается из тёмной реки, чтобы взглянуть на нынешнее состояние города… В какой-то момент он замирает и молчаливо смотрит на новый мир, что так не похож на его воспоминания. ©


Есть у Ганса Христиана Андерсена такая сказка - "История одной матери". Именно по её мотивам датский скульптор Нильс Хансен Якобсен (Niels Hansen Jacobsen) и создал эту скульптуру под названием "Смерть и Мать" ("Døden og moderen"). Впервые эта работа была представлена в 1892 году на выставке (Société Nationale des Beaux-Arts) в Париже. Её бронзовая копия (одна из двух) установлена в Копенгагене, внутри ограды церкви Св. Духа (ныне - S. Petri Kirke). Оригинал в 1899 году был подарен автором Национальной галерее искусств (Statens Museum for Kunst) в Копенгагене.

Мать пела у колыбели своего ребенка; как она горевала, как боялась, что он умрет! Личико его совсем побледнело, глазки были закрыты, дышал он так слабо, а по временам тяжело-тяжело переводил дух, точно вздыхал…
И сердце матери сжималось еще больнее при взгляде на маленького страдальца.
Вдруг в дверь постучали, и вошел бедный старик, закутанный во что-то вроде лошадиной попоны, — попона ведь греет, а ему того и надо было: стояла холодная зима, на дворе все было покрыто снегом и льдом, а ветер так и резал лицо.
Видя, что старик дрожит от холода, а дитя задремало на минуту, мать отошла от колыбели, чтобы налить для гостя в кружку пива и поставить его погреться в печку. Старик же в это время подсел к колыбели и стал покачивать ребенка. Мать опустилась на стул рядом, взглянула на больного ребенка, прислушалась к его тяжелому дыханию и взяла его за ручку.
— Ведь я не лишусь его, не правда ли? — сказала она. — Господь не отнимет его у меня!
Старик — это была сама Смерть — как-то странно кивнул головою; кивок этот мог означать и "да" и "нет". Мать опустила голову, и слезы потекли по ее щекам… Скоро голова ее отяжелела, — бедная не смыкала глаз вот уже три дня и три ночи… Она забылась сном, но всего лишь на минуту; тут она опять встрепенулась и задрожала от холода.
— Что это!? — воскликнула она, озираясь вокруг: старик исчез, а с ним и дитя; старик унес его.
В углу глухо шипели старые часы; тяжелая, свин-цовая гиря дошла до полу… Бум! И часы остановились.
Бедная мать выбежала из дома и стала громко звать своего ребенка. .
На снегу сидела женщина в длинном черном одеянии, она сказала матери:
— Смерть посетила твой дом, и я видела, как она скрылась с твоим малюткой. Она носится быстрее вет-ра и никогда не возвращает, что раз взяла!
— Скажи мне только, какою дорогой она пошла! — сказала мать. — Только укажи мне путь, и я найду ее!
— Я знаю, куда она пошла, но не скажу, пока ты не споешь мне всех песенок, которые певала своему малютке! — сказала женщина в черном. — Я очень люблю их. Я уже слышала их не раз, — я ведь Ночь и видела, как ты плакала, напевая их!..
— Я спою тебе их все, все! — отвечала мать. — Но не задерживай меня теперь, мне надо догнать Смерть, найти моего ребенка!
Ночь молчала, и мать, ломая руки и заливаясь слезами, запела. Много было спето песен — еще больше пролито слез. И вот Ночь промолвила:
— Ступай направо, прямо в темный сосновый бор; туда направилась Смерть с твоим ребенком!
Дойдя до перекрестка в глубине бора, мать остановилась. Куда идти теперь? У самого перекрестка стоял голый терновый куст, без листьев, без цветов; была ведь холодная зима, и он почти весь обледенел.
— Не проходила ли тут Смерть с моим ребенком?
— Проходила! — сказал терновый куст. — Но я не скажу, куда она пошла, пока ты не отогреешь меня на своей груди, у своего сердца. Я мерзну и скоро весь обледенею.
И она крепко прижала его к своей груди. Острые шипы глубоко вонзились ей в тело, и на груди ее выступили крупные капли крови… Зато терновый куст зазеленел и весь покрылся цветами, несмотря на холод зимней ночи, — так тепло у сердца скорбящей матери! И терновый куст указал ей дорогу.
Она привела мать к большому озеру; нигде не было видно ни корабля, ни лодки. Озеро было слегка затянуто льдом; лед этот не выдержал бы ее и в то же время он не позволял ей пуститься через озеро вброд; да и глубоко было! А ей все-таки надо было переправиться через него, если она хотела найти своего ребенка. И вот мать приникла к озеру, чтобы выпить его все до дна; это невозможно для человека, но несчастная мать верила в чудо.
— Нет, из этого толку не будет! — сказало озеро. — Давай-ка лучше сговоримся! Я собираю жемчужины, а таких ясных и чистых, как твои глаза, я еще и не видывало. Если ты согласна выплакать их в меня, я перенесу тебя на тот берег, к большой теплице, где Смерть растит свои цветы и деревья: каждое растение — человеческая жизнь!
— О, чего я не отдам, чтобы только найти моего ребенка! — сказала плачущая мать, залилась слезами еще сильнее, и вот глаза ее упали на дно озера и превратились в две драгоценные жемчужины. Озеро же подхватило мать, и она одним взмахом, как на качелях, перенеслась на другой берег, где стоял огромный диковинный дом. И не разобрать было — гора ли это, обросшая кустарником и вся изрытая пещерами, или здание; бедная мать, впрочем, и вовсе не видела его, — она ведь выплакала свои глаза.
— Где же мне найти Смерть, похитившую моего ребенка? — проговорила она.
— Она еще не возвращалась! — отвечала старая садовница, присматривавшая за теплицей Смерти. — Но как ты нашла сюда дорогу, кто помог тебе?
— Господь Бог! — отвечала мать. — Он сжалился надо мною, сжалься же и ты! Скажи, где мне искать моего ребенка?
— Да я ведь не знаю его! — сказала женщина. — А ты слепая! Сегодня в ночь завяло много цветов и деревьев, и Смерть скоро придет пересаживать их. Ты ведь знаешь, что у каждого человека есть свое дерево жизни или свой цветок, смотря по тому, каков он сам. С виду они совсем обыкновенные растения, но в каждом бьется сердце. Детское сердечко тоже бьется; обойди же все растения — может быть, ты и узнаешь сердце своего ребенка. А теперь, что ж ты мне дашь, если я скажу тебе, как поступать дальше?
— Мне нечего дать тебе! — отвечала несчастная мать. — Но я готова пойти для тебя на край света!
— Ну, там мне нечего искать! — сказала женщина. — А ты вот отдай-ка мне свои длинные черные волосы. Ты сама знаешь, как они хороши, а я люблю хорошие волосы. Я дам тебе в обмен свои седые; это все же лучше, чем ничего!
— Только-то? — сказала мать. — Да я с радостью отдам тебе свои волосы!
И она отдала старухе свои прекрасные, черные волосы, получив в обмен седые.
Потом она вошла в огромную теплицу Смерти, где росли вперемежку цветы и деревья; здесь цвели под стеклянными колпаками нежные гиацинты, там росли большие, пышные пионы, тут — водяные растения, одни свежие и здоровые, другие — полузачахшие, обвитые водяными змеями, стиснутые клешнями черных раков. Были здесь и великолепные пальмы, и дубы, и платаны; росли и петрушка и душистый тмин. У каждого дерева, у каждого цветка было свое имя; каждый цветок, каждое деревцо было человеческою жизнью, а сами-то люди были разбросаны по всему свету: кто жил в Китае, кто в Гренландии, кто где. Попадались тут и большие деревья, росшие в маленьких горшках; им было страшно тесно, и горшки чуть-чуть не лопались; зато было много и маленьких, жалких цветочков, росших в черноземе и обложенных мхом, за ними, как видно, заботливо ухаживали, лелеяли их. Несчастная мать наклонялась ко всякому, даже самому маленькому, цветочку, прислушиваясь к биению его сердечка, и среди миллионов узнала сердце своего ребенка!
— Вот он! — сказала она, протягивая руку к маленькому голубому крокусу, который печально свесил головку.
— Не трогай цветка! — сказала старуха. — Но стань возле него и, когда Смерть придет — я жду ее с минуты на минуту, — не давай ей высадить его, пригрози вырвать какие-нибудь другие цветы. Этого она испугается — она ведь отвечает за них перед Богом; ни один цветок не должен быть вырван без его воли.
Вдруг пахнуло леденящим холодом, и слепая мать догадалась, что явилась Смерть.
— Как ты нашла сюда дорогу? — спросила Смерть. — Как ты могла опередить меня?
— Я мать! — отвечала та.
И Смерть протянула было свою длинную руку к маленькому нежному цветочку, но мать быстро прикрыла его руками, стараясь не помять при этом ни единого лепестка. Тогда Смерть дохнула на ее руки; дыхание Смерти было холоднее северного ветра, и руки матери бессильно опустились.
— Не тебе тягаться со мною! — промолвила Смерть.
— Но Бог сильнее тебя! — сказала мать.
— Я ведь только исполняю его волю! — отвечала Смерть. — Я его садовник, беру его цветы и деревья и пересаживаю их в великий райский сад, в неведомую страну, но как они там растут, что делается в том саду — об этом я не смею сказать тебе!
— Отдай мне моего ребенка! — взмолилась мать, заливаясь слезами, а потом вдруг захватила руками два великолепных цветка и закричала:
— Я повырву все твои цветы, я в отчаянии!
— Не трогай их! — сказала Смерть. — Ты говоришь, что ты несчастна, а сама хочешь сделать несчастною другую мать!..
— Другую мать! — повторила бедная женщина и сейчас же выпустила из рук цветы.
— Вот тебе твои глаза! — сказала Смерть. — Я выловила их из озера — они так ярко блестели там; но я и не знала, что это твои. Возьми их — они стали яснее прежнего — и взгляни вот сюда, в этот глубокий колодец! Я назову имена тех цветков, что ты хотела вырвать, и ты увидишь все их будущее, всю их земную жизнь. Посмотри же, что ты хотела уничтожить!
И мать взглянула в колодец: отрадно было видеть, каким благодеянием была для мира жизнь одного, сколько счастья и радости дарил он окружающим! Взглянула она и на жизнь другого — и увидела горе, нужду, отчаяние и бедствия!
— Обе доли — Божья воля! — сказала Смерть.
— Который же из двух — цветок несчастья и который — счастья? — спросила мать.
— Этого я не скажу! — отвечала Смерть. — Но знай, что в судьбе одного из них ты видела судьбу своего собственного ребенка, все его будущее!
У матери вырвался крик ужаса.
— Какая же судьба ожидала моего ребенка? Скажи мне! Спаси невинного! Спаси мое дитя от всех этих бедствий! Лучше возьми его! Унеси его в царство божье! Забудь мои слезы, мои мольбы, все, что я говорила и делала!
— Я не пойму тебя! — сказала Смерть. — Хочешь ты, чтобы я отдала тебе твое дитя или чтобы унесла его в неведомую страну?
Мать заломила руки, упала на колени и взмолилась творцу:
— Не внемли мне, когда я прощу о чем-либо, несогласном с твоею всеблагою волей! Не внемли мне! Не внемли мне!
И она поникла головою…
А Смерть понесла ее ребенка в неведомую страну.


Скульптор, художница Анна Хроми ( Anna Chromy) родилась 18 июля 1940 года в Чешском Крумлове. Выросла Анна в Австрии. Сейчас живет во Франции, а рабочий ательер находится в Италии. Является ученицей Сальватора Дали. Первое, что поражает при виде скульптуры перед театром Сословий, - это отсутствие лица, и на зрителя воздействует мистическая пустота под капюшоном рясы. Отсутствием головы автор изобразила дух из оперы В.А.Моцарта «Дон Жуан» как сгорбившуюся рясу-плащ без тела. Такие скульптуры «пустая ряса», «плащ совести», «pieta», « il commendatore» в творчестве автора является самыми известными. Эти работы кроме Праги можно увидеть возле кафедрального соборе Зальцбурга и в Афинах. Скульптура, установленная в 2000 году, вызывает повышенный интерес туристов и прохожих, которые стараются здесь сфотографироваться и изучить - что в себе скрывает и почему так притягивает эта мистическая пустота, прикрытая одеждой. Со временем, чтобы как-то ответить на эти вопросы, на постаменте появилась табличка с именем скульптора и названием этого мистического памятника. Подпись на табличке гласит « С Уважением к В. А. Моцарту и его опере Дон Жуан, премьера которой состоялась в этом театре 29.10.1787 г.» . ©


Это часть большого парка Фрогнер, расположенного на западе Осло. Тридцать гектаров земли «заселены» бронзовыми и каменными обитателями – 227 мемориальными скульптурами. Вигеланд работал над этим проектом 35 лет – с 1907 по 1942. Он не дожил до официального открытия парка всего год.
смотреть больше



Памятник Нельсону (англ. Nelson Monument) — статуя адмирала Горацио Нельсона в Ливерпуле, Англия. Проект Мэттью Котса Уэтта и скульптора Ричарда Уэстмакотта. Памятник расположен к северу от городской ратуши; открыт в октябре 1813 года.
Это первый крупный памятник в городе. Его возведение было профинансировано в основном Уильямом Роскоу, который пожертвовал крупную сумму денег в фонд по созданию мемориала. Роско выступал за отмену рабства, из-за чего по разному трактуются что символизирует элементы монумента, изображающие военнопленных (некоторые видят в них страдания рабов). С 27 мая по 4 сентября 2005 года памятник проходил реставрацию к 200-летию со дня победы адмирала Нельсона в Трафальгарском сражении, которое позволило ливерпульским купцам возобновить международную торговлю.
Композиция памятника выполнена из бронзы и камня, изображает 4-х моряков взятых в плен и прикованых цепями к цилиндрическому постаменту с бронзовыми табличками, изображающими сцены сражений, в которых победил Нельсон. Это победы при Сент-Винсенте (14 февраля 1797), при Абукире (1 августа 1798), при Копенгагене (2 апреля 1801) и смерть Нельсона при Трафальгаре. Чуть выше нанесены знаменитые слова адмирала («England expects that every man will do his duty» — с анг. -«Англия ждёт, что каждый выполнит свой долг»). На самом постаменте изображены ангелы, флаги и пушки.
А нас интересует, конечно, же скелет на этом мемориале.


На территории Пражского града, в районе Златой улочки, когда-то можно было увидеть необычную бронзовую скульптуру, которая имеела очень философское название — «Притча о черепе». Она представляла собой человека находящегося в коленно-локтевой позе или же говоря народным языком «раком», на спине которого расположился огромный череп.
Кстати говоря, данная скульптура интересна сзади — там вы можете наблюдать отполированные мужские достоинства, наверное, к удаче.
500 килограммовая скульптурная композиция «Притча о черепе» изготовлена в 1993 году известным пражским скульптором Ярославом Рона, который знаменит на весь мир благодаря своей уникальной работе «Памятник Францу Кафке«.
По заявлению самого Ярослава данная работа посвящена Кафке, точнее его произведениям. Она точно олицетворяет характер и черты персонажей его рукописей. Пражане же считают, что данная скульптура должна называться никак иначе, как «Смерть насилует жизнь». И вправду, зачем безликому бронзовому мужчине такие хорошо отрисованные яички?
Скульптуру «Притча о черепе» перенесли в Микуловский замок (Замок Дитрихштайн). От Праги до Микулова расстояние составляет 247 километров. Есть ли смысл туда ехать ради одной скульптуры? На этот вопрос отвечать вам.


Неподалеку от итальянского города Бомарцо располагается Парк монстров. Уже из самого названия понятно, что это место не только странное и печальное, но попросту страшное. По сути это не только сад, но еще и скульптурный парк, переполненный ужасными каменными изваяниями. Тут есть дракон, глотающий не в силах сопротивляться и трепещущую от ужаса дичь, слоны, таскающие на себе убитого солдата. Со знаменитым греческим монстром - ехидной, лучше встретиться в виду скульптуры. Эта полузмея-полуженщина вечно будет ждать своих жертв в окружении преданных ей двух львов. По всему парку на посетителей смотрят искаженные гримасами лица, открывшие рот то ли в крике, то ли в попытке проглотить зазевавшегося туриста. А придумал и финансировал этот парк дворянин Пьер Франческо Орсини, или Вичино. Он был солдатам, на себе познав все тягости войны. В 1550-х у этого офицера в Италии погиб лучший друг. А после возвращения из плена он успел увидеть смерть любимой жены. Считается, что именно поэтому дворянин предпочел уединиться в фамильное поместье, где и построил парк монстров. Страшные скульптуры сохранились и поныне. Непонятно только, кого именно они изображают, и почему Вичино вообще оставил их тут. При входе же в парк каждый посетитель читает надпись, что это место надо тщательно осмотреть и понять, зачем тут собраны все произведения искусства - ради него самого или же ради обмана? Создатель был раздираем своей печалью, которая и нарисовала в его саду все эти необычные и страшные образы.
Из Википедии:
Священный лес или Сад чудовищ (итал. Sacro Bosco, итал. Parco dei Mostri) — садово-парковый ансамбль в долине у подножия замка семьи Орсини в городке Бомарцо, разновидность маньеристского парка с сюрпризом, выдающийся памятник итальянского Ренессанса. Парк украшают около 30 мифологических скульптур и фантастических сооружений. История его создания восстановлена с известной условностью.
Исследователями принято, что парк был сооружен при кондотьере Пьере Франческо Орсини, иначе — Вичино Орсини (1528—1570 или 1574, 1588) и его строительство началось в 1548, а завершилось в 1580. Парк был спроектирован архитектором Пирро Лигорио (ок. 1510—1583), известном также по ансамблю виллы д’Эсте в Тиволи.
Возведенный в парке Храм посвящен памяти Джулии Фарнезе, жены Вичино Орсини (умерла в 1560), его проектировал Джакопо Бароцци да Виньола.
Первое упоминание о парке содержится в письме поэта Аннибале Каро (1564). Тогда парк назывался Священным лесом, название Сада чудовищ он получил в XX в., когда после нескольких столетий забвения был отреставрирован приобретшим его семейством Беттини при поддержке Института истории и архитектуры Рима и Французской академии в Риме, а затем заново открыт для публики (1954).
Среди скульптур парка — Пегас, две сирены, Протей, слон Ганнибала, дракон, гигантская черепаха, гигант (Геракл или Роланд), пес Цербер, две Цереры, Афродита, врата Преисподней и др., среди сооружений — падающий дом, миниатюрный Сад природы, Храм Вечности.
Сюжеты скульптурных изображений, как предполагается, восходят к Сну Полифила, поэме Бернардо Тассо Флоридант, Неистовому Роланду Ариосто. Их аллегорическая символика не раз и по-разному толковалась исследователями.


«Дети — жертвы пороков взрослых» — скульптурная композиция М. М. Шемякина, расположенная на Болотной площади Москвы. Композиция задумана автором как аллегория борьбы со злом и пороками:
В центре композиции изображены мальчик и девочка дошкольного возраста, двигающиеся на ощупь с завязанными глазами. Под ногами у них — упавшая книжка со сказками, а вокруг полукругом обступают фигуры, символы пороков взрослых, — Наркомания, Проституция, Воровство, Алкоголизм, Невежество, Лженаучность (Безответственная наука), Равнодушие (возвышается над остальными фигурами и располагается в центре, занимая центральное место среди остальных пороков в композиции), Пропаганда насилия, Садизм, Позорный Столб для тех, кто без памяти, Эксплуатация детского труда, Нищета и Война.

Памятник на берегу Невы в Санкт-Петербурге, в котором переосмыслены мотивы знаменитых сфинксов на Университетской набережной. Расположен напротив печально известной тюрьмы «Кресты» на Набережной Робеспьера. Автор проекта — Михаил Шемякин.
Памятник в виде двух бронзовых сфинксов на гранитных постаментах открыт 28 апреля 1995 года. К жилым домам на набережной эти необычные сфинксы обращены профилем как юные женские лица, к Неве и тюрьме «Кресты» на противоположном берегу — изъеденные, обнажившиеся черепа. Между сфинксами на парапете набережной — стилизованное окно тюремной камеры с решёткой.
По периметрам гранитных постаментов — медные таблички, на которых выгравированы строки из произведений В. Шаламова, Н. Гумилёва, О. Мандельштама, А. Ахматовой, Н. Заболоцкого, Д. Андреева, Д. Лихачёва, И. Бродского, Ю. Галанскова, А. Солженицына, В. Высоцкого, В. Буковского.

Старинное Немецкое Кладбище Сигишоары. Здесь еще сохранились могилы, датированные 13-14 веками..
Кроме того оно просто очень живописно. Кладбище расположено на склонах холма за церковью, густо поросло прохладным лесом, в котором даже днем, кажется, прячутся еще клочки тумана...©

Однажды Сигишоару захватили турки, и их предводитель, турецкий султан, въехал победоносно в город на слоне. Но ополченцы, ненавидевшие захватчиков, выследили место стоянки турецкого султана, забрались на часовую башню, так как с неё было очень удобно целиться, и пустили в ненавистного турка несколько десятков стрел. А когда слон стал громко трубить над телом хозяина, прикончили и его. Затем вывезли тело султана, и его верного слона на кладбище, что было совсем нелегко, учитывая возможности техники средневековья, и закопали.
Местные жители говорят, что где-то на кладбище, до сих пор, находятся их могилы.из Интернета

В 2011 году в крипте для благодетелей, находящейся в пражском монастыре капуцинов под костелом Лореты, были обнаружены ценные фрески, созданные в XVII столетии. В них преобладают мотивы смерти и воскрешения - аллегории времени, символы бренности и скоротечности человеческого бытия - Ars Moriendi. Автор настенных росписей – скорее всего, капуцинский монах, работал по заказу покровительницы Лоретанского костела того времени, графини Коловрат.

Подробнее о фресках в интервью радио Прага рассказал представитель ордена капуцинов Томаш Працны:
- Эта гробница относительно небольшая. Ее размер 6 на 8 метров. Образцом для отдельных фресок послужили графические листы фламандских и голландских мастеров. Когда мы год назад вошли в склеп с целью его измерить, чтобы выяснить, каково его техническое состояние, настенные рисунки нас поразили. Первое, что мы увидели, было «Воскрешение Лазаря». Позже мы выяснили, что в качестве образца для этой картины был использован графический лист Рембрандта. Есть среди фресок и сцены, навевающие мысли о недолговечности человеческой жизни, например, ребенок, пускающий мыльные пузыри и тому подобное.

Художественный уровень фресок весьма высок. Выполнены они в технике, известной как «chiaroscuro» (светотень), лишь в оттенках черного и серого цветов. А что касается «Воскрешения Лазаря», самого известного офорта Рембрандта, вдохновлявшего ряд художников на протяжении многих столетий до Ван Гога, лоретанская фреска, помимо прочего, исключительна тем, что является очень ранней реакцией на произведение Рембрандта, и возникла еще при его жизни.
- Удалось ли выяснить, когда пражские лоретанские фрески были созданы и кто является их автором?
- Автор неизвестен. Фрески были скорее всего созданы примерно в 1660 году, в тот период, когда гробница была построена под часовней Рождения Господня, которая некогда стояла на месте сегодняшнего костела.
- Вход для посетителей в гробницу, учитывая ее небольшой размер, вряд ли будет открыт?
- К сожалению, доступ в крипту действительно не может быть открыт. Там лишь один вход. Более того – отдельные фрески, видимо, могли бы очень пострадать от этого. В течение столетий, когда гробница не открывалась, в крипте образовался особый микроклимат, который нарушался бы с каждым открытием склепа.

Экспонаты выставки при монастыре:

Мы точно не можем сказать о работе выставки и является ли она постоянной. Как найдем точную информацию - напишем.
Она проходила с 4 мая по 30 Ноябрь 2012. Выставка проходила под названием Ars moriendi-Loretánské krypty, то есть искусство хорошей смерти. Был обнаружен склеп с хорошо сохранившимися фресками. Так как сам склеп на обозрение всеобщее не выставляется (в течение столетий, когда гробница не открывалась, в крипте образовался особый микроклимат, который нарушался бы с каждым открытием склепа) , то была создана копия склепа и можно заходить и фотографировать(естественно я купил разрешение на фотографирование в монастыре), но снимать видео нельзя.
Также в экспозиции можно было увидеть, например, расписную крышку гроба барона Тринка, который похоронен в монастыре в Брно, часть экспозиции посвящена брату капуцинского монастыря Валериану Магнии. Есть там также портреты и гербы представителей дворянского рода Лобковиц, которые захоронены в гробнице в Лорете, то есть, под Святой Хижиной, а также экспонаты из Лоретанского клада, например, кресты, содержащие реликвии и погребальные ткани, которые были закрыты в хранилище. ©