Собор Святого Канисаили Кафедральный собор Килкенни (англ. St Canice's Cathedral) — католический храм в городе Килкенни, Ирландия.
Собор был основан в 1285 году на месте древнего монастыря, основанного Святым Канисом ещё в VI веке. Является вторым по величине подобным сооружением в стране. Он сохранился до наших дней, несмотря на опустошения, которые произвел в нем лорд Кромвель. Охваченный ненавистью ко всему католическому англичанин якобы устроил в церкви конюшню, а крестильную чашу превратил в поилку для лошадей.
Высота башни: 30м.
Символом города Килкенни традиционно являются кошки. Основой для этого служит древнее предание о том, что некогда здесь жило два племени кошек: одно — на ирландской половине города, другое — на английской. И эти два племени постоянно враждовали меж собой. Сейчас же под «кошачьим» духом подразумевается несгибаемая сила духа местных жителей.

В соборе можно увидеть надгробную плиту семейства Кителер.

Дама Алиса Кителер (англ. Dame Alice Kyteler, 1280 — после 1325) — ирландская аристократка. В 1325 году первой на территории Ирландии была признана судом ведьмой и осуждена на смерть за колдовство, ведовство, наведение порчи и т.д., однако смогла избежать казни, таинственно исчезнув.
Биография
Дама Алиса Кителер происходила из Кителер-Хаус, в графстве Килкенни в Ирландии, и была единственным ребёнком в знатной семье нормандо-ирландского происхождения. Была замужем 4 раза. Её первым мужем был Уильям Аутлав, банкир; второй звался Адам ле Блонд, третий — Ричард де Валль. Четвёртый её супруг, сэр Джон ле Поэр, к моменту объявления обвинений в адрес его жены, страдал головокружениями и обмороками. Дети сэра Джона считали, что Алиса отравила их отца. При обыске в доме родителя Алисы были обнаружены многочисленные «волшебные напитки и порошки», использовавшиеся при занятиях чёрной магией. В связи с этим сэр Джон ле Поэр и его дети обвинили Алису Кителер в том, что своим колдовством она умертвила трёх предыдущих мужей и «похитила здоровье» у четвёртого. Согласно обвинению, ведьма с помощью колдовских мазей, приготовленных из внутренностей принесённых в жертву сатане петухов и мозга некрещённых мальчиков, заколдовала до смерти и смертельных болезней всех своих мужей. Ей также вменялось в вину осквернение церквей, а также то, что она по ночам встречалась с дьяволом с тем, чтобы тот ей «давал советы, как творить Зло».
Процесс
В 1324 году епископ Оссорийский Ричард де Ледреде начал судебный процесс, который дал следующий результат: дама Алиса Кителер является главой группы колдунов и еретиков (ковена), действующей в графстве Килкенни. Против членов этой группы были выдвинуты следующие обвинения:
отказ от христианской веры.
принесение в жертву демонам животных и птиц. Так, демону Робину Артиссону были принесены в жертву 9 петухов и глаза 9 павлинов. Тела убитых птиц были расчленены и разложены по перекрёсткам городских улиц.
они просили совета у демонов в колдовском искусстве.
собирались по ночам, чтобы осквернять церкви.
при помощи заколдованных мазей, порошков и свечей — нанесение вреда и порчи здоровью людей, привитие при помощи волшебства любви или ненависти. Материалами для этих вредоносных деяний служили черви; ногти мертвецов; внутренности принесённых в жертву дьяволу петухов; волосы, мозг и части савана некрещёных детей, различные травы и «прочие мерзости». Все эти ингредиенты смешивались и варились в сосуде, сделанном из черепа осуждённого вора.
кроме этого, персонально Алиса Кителер была обвинена в том, что колдовством принудила детей других её мужей передать все свои богатства её любимому сыну Уильяму Аутлаву и заколдовала сэра Джона де Поэра так, что у последнего выпали волосы и ногти.
также Алиса была обвинена в том, что держала демона Робина Артиссона (сына Искусств), «чёрного человека», в качестве инкуба. Этот её потусторонний любовник и был настоящим источником её богатства.
Кроме этого, свидетели сообщали, что видели знатную даму на улицах Килкенни с метлой, сметавшей пыль в сторону дома её сына Уильяма Аутлава, и при этом приговаривавшую: «Всё богатство Килкенни, ступай в дом моего сына Уильяма!».
Собрав все эти сведения, епископ Ледреде предъявил колдунам обвинение и попытался их арестовать. Однако, ввиду высокого социального статуса дамы Кителер потребовалось особое постановление об аресте. Для этого епископ попытался лишить её прав сословия, и призвал колдунью к себе. Однако Алиса предпочла бежать в Дублин где, использовав свои связи и немалые средства, добилась того, что в тюрьму был брошен сам епископ. Всё же через 17 дней он снова вышел на свободу, обвинил Уильяма Аутлава в ереси и неоднократно пытался схватить даму Кителер — правда, безуспешно. После того, как она в Килкенни была осуждена за колдовство, Алиса бежит в Англию, где приговор ирландского суда не имел силы. Сын её Уильям, признавший обвинение по всем пунтктам, был осуждён как еретик и провёл 9 недель в заключении, затем же был отправлен в паломничество в Англию, к могиле святого Томаса Кентерберийского. Кроме этого, он должен был заплатить определённую сумму на ремонт крыши собора.
Не столь знатные «колдуны» были наказаны гораздо строже. Камеристка Кителер, Петронилла де Мит, после ареста была бита плетьми до тех пор, пока не подтвердила все обвинения в отношении своей госпожи. Затем она была лишена прав сословия (экскоммуницирована) и 3 ноября 1324 года заживо сожжена на костре. Прочие уличённые колдуны были высечены плетьми на рыночной площади и улицах Килкенни. Сама дама Алиса Кителер была осуждена заочно, «в её отсутствие». Принадлежавшие ей в Ирландии земельные владения были конфискованы. Вики
Епископ де Ледред сам был осужден в ереси и изгнан из епархии: он находился в опале до 1339 года. Вплоть до XVII века в Ирландии не состоялось ни одного процесса над ведьмами.




Осенним днем 1324 года в ирландском городе Килкенни была публично сожжена Петронилла де Мит. Этой казнью завершилось преследование Ричардом Ледреде, епископом Оссори, леди Алисы Кителер — состоятельной дамы, служанкой которой была Петронилла. Это был один из первых эпизодов в печально известной охоте на ведьм, продлившейся в Европе несколько столетий и унесшей жизни десятков тысяч человек.
Что же произошло в 1324 году в Килкенни? Какая цепочка событий привела к гибели несчастной женщины и кто в этих событиях участвовал? Может ли этот эпизод объяснить, что такое ведовские процессы и почему они впоследствии стали столь распространены?
Дама Алиса Кителер была дочерью богатого фламандского купца. Ко времени описываемых событий ей было около 60 лет, она была трижды вдовой и замужем в четвертый раз. Впервые Алиса вышла замуж в 1280 году за Уильяма Аутло, богатого ростовщика. У пары вскоре родился сын, тоже названный Уильямом. Около 1300 года Уильям-старший скончался, и Алиса вышла замуж за Адама ле Блунда, также ростовщика.
Вот здесь начинается интересное: Алиса (вместе со вторым мужем и некоей Роз Аутло, видимо, родственницей) становится объектом интереса местных судебных властей — ее обвиняют в смерти Уильяма Аутло и присвоении трех тысяч фунтов, которые были переданы тому на хранение. Следствие обнаружило деньги зарытыми в подвале дома, улик против Алисы и ее второго мужа не нашлось, и дело было закрыто.
Всего через несколько лет, в 1307 году, Адам ле Блунд переписал свое недвижимое имущество на пасынка Уильяма Аутло и вслед за этим скончался. В1309 году Алиса вновь вышла замуж, на этот раз не за ростовщика, а за землевладельца Ричарда де Валля. Он умер примерно в 1316 году, оставив свое состояние малолетним детям от предыдущего брака, опекуном которых была назначена Алиса.
Уже пожилой дамой она вышла замуж в четвертый раз за Джона ле Поэра, представителя уважаемой в Килкенни знатной семьи, у которого также были дети от предыдущего брака. Так прошло несколько ничем не примечательных для историка лет, и вот мы приближаемся к развязке всех этих частных событий, которые не вызвали бы интереса и не остались в истории, если бы не вмешательство посторонних сил, о которых ниже.
Итак, в 1323 году Джон ле Поэр заболел некоей необычной болезнью (источники говорят, что у него выпали волосы и ногти и он стал недееспособен). В этот момент его выросшие дети начали претендовать на часть солидного капитала Алисы Кителер, унаследованного и накопленного ею за долгую жизнь. Она к этому времени жила в доме у моря, а старшему сыну Уильяму купила дом в Килкенни. Летом 1323 года к Алисе пожаловали сыновья ее больного мужа с угрозой обвинить ее в смерти трех предыдущих мужей и насылании порчи на их отца. В этот сложный для пожилой дамы момент оставим ее и перейдем к другой линии этой истории, связанной с Ричардом Ледреде, францисканцем, епископом Оссори.
Второй главный герой описываемых событий был англичанином, в молодости вступившим в орден св. Франциска Ассизского. Длительное время Ричард Ледреде жил во Франции. В первые годы «авиньонского пленения» папы Климента V он какое-то время провел вблизи курии. Нет сомнений, что тема ересей и колдовства как союза с дьяволом была ему хорошо знакома. Около 1317 года, будучи человеком уже немолодым, лет примерно 50-55, Ричард Ледреде был назначен главой Оссори, одного из диоцезов в Ирландии. Новая метла пыталась вымести весь сор. Возмущенный местными нравами, Ледреде писал доносы в Авиньон и Лондон, где обвинял и клириков своей епархии, и светских лиц в пьянстве, блуде, нарушении церковного устава и гражданских законов.
На пересечении двух этих линий — имущественного иска к Алисе Кителер со стороны ее пасынков и нацеленности епископа Оссори на поиск и разоблачение местных злодеяний — и возник ведовской процесс, один из первых в Европе и довольно нетипичный для истории Ирландии, где понятие колдовства не входило в правовое поле.
Сыновья ле Поэра передали дело алчной мачехи в суд Килкенни, но оно не получило хода — как считается, потому, что у Алисы Кителер были влиятельные покровители. Однако дело привлекло внимание Ричарда Ледреде. Он, наконец, увидел прекрасную возможность прибегнуть к обвинению в колдовстве — преступлении par excellence, которое высветило бы всю степень падения ирландских нравов.
О том, что происходило дальше, повествует анонимный латинский текст, приписываемый самому Ричарду Ледреде, обнаруженный в библиотеке Британского музея и изданный в середине XIX века под названием «Современное повествование о деле против дамы Алисы Кителер, обвиненной в колдовстве в 1324 году Ричардом Ледреде, епископом Оссори».
Судебный процесс, начатый епископом, привел к следующему результату: в городе Килкенни действует группа (ковен) ведьм и еретиков во главе с Алисой Кителер. В вину им вменялись: отказ от христианской веры; принесение в жертву демонам животных и птиц; обращение к дьяволу и демонам за советами в колдовском деле; осквернение церквей, совершаемое в ночное время; изготовление колдовских снадобий из разных «мерзостей» (червей, внутренностей жертвенных петухов, ногтей мертвецов, частей тел некрещеных младенцев и пр., которые смешивались и варились в сосудах из черепов казненных преступников) для приворота, отворота, нанесения вреда здоровью людей, а также для перемещения по воздуху на метлах.
Кроме этого, лично Алиса Кителер обвинялась еще в двух преступлениях: в интимных отношениях с инкубом Робертом Артиссоном («демоном одного из низших классов ада») и в том, что она путем магии принуждала мужей передавать имущество Уильяму Аутло и колдовством наслала болезнь на Джона ле Поэра.
Как видим, на фоне всех этих обвинений исходная посылка преследования Алисы — предумышленное убийство мужей с целью присвоения их имущества — выглядела блекло.
По обвинению были задержаны сын Алисы Уильям Аутло и ее служанки (всего 12 человек), а она сама, как человек слишком высокого статуса, чтобы быть арестованной без особого постановления, отправилась в это время в Дублин, где, благодаря покровительству сенешаля Килкенни Арнольда ле Поэра, брата ее мужа Джона, добилась обжалования дела. Несмотря на это, арестованные подверглись дальнейшему разбирательству. Одна из служанок, Петронилла де Мит, под поркой плетьми созналась во всем, что инкриминировал ей и ее госпоже дотошный епископ.
Развязка была предсказуема: Петронилла была лишена прав сословия, отлучена от церкви и 3 ноября 1324 года публично казнена. Остальные «члены ковена» были высечены плетьми на рыночной площади. Уильям Аутло был осужден как еретик и провел два месяца в заключении, затем он был отправлен в паломничество в Кентербери, к могиле святого Томаса. Кроме этого, он должен был заплатить определенную сумму на ремонт крыши собора в Килкенни, регулярно посещать мессу и подавать милостыню нищим. Сама же Алиса Кителер, осужденная заочно, бежала (как говорится в источнике XVI века, она улетела в Англию «с попутным ветром») и уже никогда не вернулась. Принадлежавшие ей в Ирландии земельные владения были конфискованы.
Таким был один из ранних ведовских процессов в Европе конца Средневековья. Лиха беда начало. Со временем частота подобных процессов неуклонно нарастала, пока не превратилась в настоящую охоту на предполагаемых ведьм. Причины возникновения преследований понятны уже по делу Алисы Кителер: в основе обвинений лежат конфликты и негативные чувства (ненависть, страх, зависть к чужому богатству, успеху в делах, красоте), мифологически оформленные и юридически обоснованные.
Подобные обвинения в колдовстве характерны практически для всех народов, за исключением некоторых охотников-собирателей (пигмеев, бушменов, эскимосов и др.) — они живут слишком малыми группами, чтобы позволить себе внутригрупповую вражду, несчастья у них приписываются не колдунам, а злым духам или душам предков. В более многочисленных, но все же небольших сообществах, где конкуренция, зависть и вражда не смягчены заботой о выживании, зло часто персонифицирует член общины — не такой, как все, слишком слабый или слишком сильный.
Когда нет государственных институтов, вера в колдовство оказывается средством общественного управления, утверждения моральных ценностей, сплочения группы, наказания нарушителей. Думать и действовать в терминах колдовства — способ борьбы с невзгодами: обвинения кристаллизуют и тем самым ослабляют тревоги, а изгнание персонифицированного зла разрешает конфликт, утверждает границы и внутреннюю сплоченность общины. Антропологи полагают, что с этой точки зрения вера в колдовство — вполне рациональная стратегия решения проблем.
С ее помощью можно объяснить несчастье иначе, чем случайностью или собственной ошибкой. Угроза обвинений в колдовстве держит потенциальных возмутителей спокойствия под контролем, заставляет беречь репутацию, не говорить лишнего, не нарушать социальные нормы. Даже страх колдовства играет полезную роль — заставляет быть осторожнее и внимательнее с окружающими.
Однако антропологическая теория колдовства не очень хорошо подходит для объяснения официальных ведовских процессов в христианской Европе — здесь они были не социальным институтом, выполнявшим важные функции, а скорее показателем расстройства социальной системы.
Как ни покажется странным, в Европе ведьмы были всегда — точнее, те, кого крестьяне и горожане считали ведьмами. Люди с физическими недостатками, одинокие, нелюдимые, сварливые, пренебрегающие нравственными нормами или внезапно разбогатевшие, не только женщины, но и мужчины — вот кто рисковал приобрести соответствующую репутацию. С ними уживались и даже старались обходиться как можно более вежливо, чтобы не навлечь на себя их гнев.
Но как только что-нибудь случалось, ведьме угрожали, заставляли забрать назад порчу, даже били и царапали до крови (считалось, что это может снять заклятье). Не связь с дьяволом, не ночные полеты, а именно вредоносные действия ведьмы, колдовская порча пугала крестьян, да и дворян тоже. Магией занимайся — но лично нам не вреди. Без магии в то время было никуда, деревенские знахари и знахарки были единственным источником медицинской помощи, к ним обращались и в случае других несчастий и неудач в хозяйстве, семейной жизни, в любви и т.п.
Надо сказать, что и католические священники спокойно относились к знахарям: церковь мирилась с существованием тех, кого считала слугами дьявола, адаптируя таким образом дохристианские представления. И в самом католичестве было много магии; клир и монастыри предлагали прихожанам и паломникам разные средства для чудесных исцелений и защиты от ведьм. Церковь приговаривала ведьм к сожжению не за магию, а за ересь — договор с дьяволом и службу ему. Вне этого правового пространства колдовство преступлением не являлось.
Почему же преследования стали массовыми и, подобно эпидемиям чумы, унесли жизни десятков тысяч людей? Историки давно пытаются ответить на этот вопрос, однако ни одно из объяснений нельзя считать исчерпывающим. По одной версии, ведьмы преследовались как некий фантомный внутренний враг наравне с другими изгоями, прежде всего евреями и прокаженными. Действительно, еще в XI веке появляются первые гетто для евреев в Германии и начинаются их массовые убийства в Испании.
В конце XII века евреев изгоняют из Франции и тогда же (в 1179 году) издается закон против прокаженных и гомосексуалистов. XIV веком датируется массовые убийства прокаженных во Франции. Однако массовая охота на ведьм развернулась гораздо позже всех этих событий, следовательно, должны быть какие-то еще причины.
В соответствии с другой точкой зрения, официальная охота на ведьм стала продолжением практики искоренения ересей. ХП-ХШ века — время расцвета еретических движений богомилов, альбигойцев и вальден-сов, и папа Григорий IX для борьбы с ними в 1231 году учредил специальный орган — Святой отдел расследований еретической греховности, или Святую инквизицию. Однако инквизиция преследовала подозреваемых в колдовстве лишь в случае их принадлежности к еретическим сектам; при этом высок был процент оправдательных приговоров.
Третья версия гласит, что причиной превращения единичных процессов в массовые стали изменения светского законодательства. Под влиянием папских булл XIV-XV веков в светские уголовно-судебные уложения попадают статьи о наказании за колдовство и следственные методы инквизиции. Колдовство признавалось исключительным преступлением, crimen exeptum, что означало неограниченное применение пыток, а также то, что для вынесения приговора было достаточно доносов и показаний свидетелей. Пытки порождали эффект снежного кома — обвиняемые выдавали все новых и новых сообщников, с которыми якобы встречались на шабашах, и число осужденных росло в геометрической прогрессии.
Передача дел о колдовстве из церковных судов в светские ставила охоту в прямую зависимость от настроений и амбиций местных правителей. И если некоторые из них не допускали разгула процессов, то другие поощряли их и даже сами выступали в числе рьяных охотников за ведьмами. Эпицентр массовых ведовских процессов был либо в отдаленных провинциях крупных государств, либо там, где центральная власть была слабой.
Особенно интенсивными ведовские процессы были на территориях, затронутых Реформацией. Восприняв как догму демонологические построения своих политических противников — папистов, — протестантские наставники стали своими силами бороться с «посланниками ада». И вскоре в лютеранских и кальвинистских государствах появились собственные, более суровые законы о колдовстве.
Однако политические факторы сами по себе вряд ли сыграли бы решающую роль, если бы не сопутствующие обстоятельства. Судебные процессы против ведьм распространялись волнами, тесно связанными с кризисными явлениями — неурожаями, воинами, эпидемиями, которые порождали отчаяние и панику и усиливали склонность людей искать тайную причину несчастий.
По мнению историков, в конце XVI века число процессов резко выросло из-за демографического и экономического кризисов. Увеличение численности населения и долговременное ухудшение климата в течение этого столетия наряду с притоком серебра из американских колоний привели к революции цен, голоду и росту социальной напряженности.
По следующей версии, охота на ведьм была следствием массового психоза, вызванного как уже упомянутыми эпидемиями, войнами, голодом, так и более конкретными причинами, в числе которых — отравление спорыньей (плесенью, появляющейся на ржи в дождливые годы) или атропинами (белладонной и другими животными и растительными ядами). Однако принять эту версию мешает длительность эпохи преследования ведьм и очевидная рутинность процессов.
Кроме того, тогда придется признать, что расстройством сознания страдали не измученные стрессами крестьяне, а демонологи и судьи: историки доказали, что рассказы о полетах на шабаш и других невероятных вещах были не фантазией обвиняемых, а всего лишь ответами на вопросы следователей, добивавшихся с помощью пыток подтверждения своих собственных представлений о том, что и как должны делать ведьмы.
Здесь мы переходим к еще одной версии, согласно которой распространению ведовского помешательства способствовал интерес к демонологии в среде католических священников и светских ученых и, как следствие, появление ученых демонологических трактатов — инструкций по поиску и искоренению ведьм. Одним из таких ранних демонологов и был наш герой, Ричард Ледреде.

Жители современного Килкенни его не помнят, но затеянный им судебный процесс по-своему важен для них: в одном из домов на Киеран-стрит (говорят, что это дом отца Алисы Кителер) находится ресторанчик «Kyteler's Inn» (основанный, как гласит надпись, в 1324 году).
Его хозяева активно эксплуатируют ведовскую репутацию нашей героини, а при входе посетителей встречает сама дама Алиса — в виде восковой фигуры возле чана для приготовления колдовских зелий...
Ольга Христофорова ©

Пишет Bellena:

Статья с Русской планеты
От себя - как выяснилось, поляки делали абсолютно тоже самое с немецкими могилами. Но дело было в том, что никаких следов того, что та земля была немецкой, не должно было остаться.
У нас причина совсем другая, наверно, это варварство. Хотя вести идеологическую войну с мертвыми - варварство тоже.

Оригиналвзят у в Чужие покойники

Венцоне (Venzone) - небольшой город в провинции Удине, Италия. Известен продажами лаванды, раз в год здесь проходит особенный фестиваль - все жители наряжаются в костюмы средневековья, а город приобретает фиолетовые оттенки.
Но интересует нас, само собой, не полная жизнерадостности реальность живых жителей города, а реальность, в которой существуют её почившие горожане.
В небольшом склепе напротив собора спят вечным сном 5 мумий. В 1647 году во время работ по расширению собора было найдено 20 мумифицировавшихся тел (по другой версии: 40), из которых до наших дней "дожили" пять. Все пятеро принадлежат к разным эпохам, начиная четырнадцатым, и заканчивая девятнадцатым веком. Одна из мумий - горбатая. До сих пор идут споры - появилось ли искривление позвоночника ещё при жизни или же во время 400-летнего заточения под землей. Во времена французской оккупации солдаты тоже не обходили вниманием эту мумию и отрезали от нее кусочки плоти в качестве сувенира. Поговаривали, что и сам Наполеон изъявил желание взглянуть на местную достопримечательность.
Процесс мумификации был естественным, благодаря присутствующему в местах захоронения паразитическому грибку hypha tombicina, который завелся в могилах и успевал обезвоживать тела до их полного разложения. Подходящая влажность и сульфат кальция в почве тоже сыграли свою роль, разумеется.
Некоторые тела были увезены в Университетскую лабораторию Падуи и даже в Вену.

На открытках 60-70-ых годов присутствуют гораздо больше мумий. Мое предположение, что основная часть была утеряна после двух землетрясений 1976 года, когда город был почти полностью разрушен. До этого момента останки хранились в соборе, который был уничтожен до основания.

Подборка одновременно милых и атмосферных флеш-игр, которые помогут вам убить время.
Вспоминаем все те, о которых было уже рассказано, и собираем в один пост.

Во многих странах есть традиция класть на детские могилы игрушки. Сегодня мы увидим ряд уникальных надгробных памятников с вариацией на эту тему.


Кукольный дом отец начал строить до смерти своей дочери. После ее смерти было решено закончить строительство и сделать его памятником на могиле.




Надин хотела кукольный домик на Рождество, но умерла перед праздником. Родители построили на ее могиле дом, куда перенесли все игрушки дочери и ее личные вещи.


Этот дом безутешный отец посвятил своим двум дочерям и племяннице, умершим во младенчестве.
На другой стороне памятника выбиты такие строки: “One by one the leaves are falling, fading day by day. And silence heaven is calling, one by one our lambs away.”


Семья Дороти в поисках работы держала путь на Север. На остановке в Медине девочка заболела корью и умерла. У родителей не было средств должным образом организовать похороны. На выручку пришел городской совет, который на собранные деньги установил на могиле девочки памятник.
По местным легендам, иногда Дороти можно увидеть в окнах ее домика.

Здесь находится старая русская церковь Святого Николая постройки 1870 года (одно из старейших зданий в этой части Аляски), а также уникальное православное кладбище, часто называемое "кладбищем привидений".

Вырвавшись из сетки улиц и преодолев около 100 километров красивой дороги, обрамленной поэтическими березками, мы нырнули в неброскую просеку и неожиданно оказались перед широким забором из редкого штакетника. Забор был самый обычный — то есть обычный для российской глубинки: краска облупилась, перекладины тут и там отломаны. За ним — церквушка самого скромного вида, чуть поодаль — заброшенная часовенка...
Но если пройти вслед за молчаливым и улыбчивым Яковом за скрипучую калитку, Бог весть зачем запертую на замок, обогнуть оба культовых здания и оказаться на православном туземном кладбище, откроется странное зрелище. Много ли вы знаете христианских могил, где погребальный холмик, что перед крестом, обернут в пуховое одеяло? А миниатюрные, будто сколоченные на школьном уроке труда разноцветные домики вы над могилами видели? И уж точно уникальна такая композиция: за металлической оградой, какие здесь встречаются редко, — видимо, похоронен состоятельный человек — возвышается в человеческий рост деревянный лось в картузе с козырьком. В одном копыте он ловко зажимает какой-то пакетик с бумажками, а другим — слегка подбоченился. В ногах, "как полагается", — крест.
— Что это значит? — спрашиваю у Якова.
— Не знаю. Старая могила, никто не помнит, чья...
— Ну ладно, а одеяла зачем? Кого тут согревать?
— Как кого? — простодушно отвечает коренной житель Аляски. — В земле холодно лежать, вот родственники и согревают.
— А домики?
— О, это знак того, что тут лежит ребенок. Или вождь. Если же домик за крашеной оградкой, то, стало быть, уважаемый чужак. Кто-нибудь из другой деревни, кто сделал много добра жителям Эклутны. У каждого рода — свой цвет домика, на все поколения... Что вы удивляетесь? Местные — народ благочестивый. Они традиций не забывают.
В "живой" деревне с тем же названием Эклутна (при русских миссионерах это был Кник) нам довелось убедиться, что действительно не забывают, хотя и не придают им язычески-сакрального значения, коим "пугал" нас отец Яков: "Могилы-то что, вот в селении каждая семья строит чердачок для духов. Без такого чердачка, как без иконы, — никто и жить в доме не станет..." ©



Русские православные миссионеры прибыли в эту область около 1741 года. Церковь св. Николая была построена почти через век - в 1830г. (новая постройка появилась в 1970г.), вокруг которой сформировалось уникальное кладбище, представляющее собой сплав православия и индейских традиций.
До миссионеров индейцы (местное племя атапасков) кремировали своих умерших, собирали прах в берестяные корзины и вешали их на деревья, либо пускали по воде. Позже была перенята православная традиция погребения.
После похорон стало принято укрывать могилу одеялом, которое должно было согреть и утешить душу покойного. Кроме того, среди индейцем шерсть очень ценилась и была символом богатства. Тем самым, покойному отдавали дань уважения.
Следом строили домик, в котором душа обитала 40 дней. После этого срока дух покидал могилу, а члены семьи красили постройку в определенный цвет, который соответствовал роду.
По атапасской традиции: все, что берется от земли, должно в нее же вернуться, поэтому за домиком не ухаживали и позволяли гнить и рушиться.
На кладбище насчитывается около 100 красочных захоронений.



Надо заметить, что памятники напоминают полесские нарубыили
Намогильные домики ("срубцы","гробницы","голбцы") - четырёхстенные срубики под крышей, сохранившиеся преимущественно в северо-западной Карелии. Существует гипотеза, что эти удивительные строения - пережиток некогда бытовавшего на Олонецком перешейке надземного захоронения, при котором над гробовищем с телом покойного насыпался невысокий курган. Правда, параллельно в северо-западном Приладожье существовал и другой способ захоронения, когда гробовище помещали в могильную яму. После отмирания курганных обрядов оба способа захоронения могли снивелироваться. При этом гробовище как бы раздвоилось; домовина с покойником заглубилась в землю, а её символическое изображение в виде "намогильного домика" оставалось на поверхности земли. Но в любом случае гроб-домовина являлся "вечным жилищем" покойника и поэтому закономерно отражал в себе черты реального жилища.
Даже в конце XIX-начале XX вв. в Карелии было принято в похоронных причитаниях обращаться к просьбой к гробовщику устроить вечное жилище покойного с элементами реального дома:
Сделайте в вечном домике
окошечко хоть с петушиный глазок,
пусть смотрит из своего жилища.
И поставьте для моей дорогой милости
в уголочке вечного домика печечку
хоть с ласточкино гнёздышко.
И это не поэтическая идеализация - в древних захоронениях в Приладожье и Челмужах обнаружены очаги, сложенные из камней, а обычай устанавливать окошки в стенках гроба местами в Карелии сохранился до наших дней. Даже крышка домовины нередко завершалась коньком-шеломом, причём, что особенно интересно, прежде она делалась плоской и, следовательно, в характере оформления гроба прослеживаются отголоски эволюции покрытия жилища. В большей степени, чем в гробах-домовинах, сходство с жилищем проявляется в "намогильных домиках". Оно охватывает как общее объёмное решение, так и детали - приёмы рубки стенок, шеломы, резные причелины, а порой миниатюрные курицы и потоки.
Обращение к сооружениям некрокульта как носителям символически-образных интерпретаций бытовавших или ныне бытующих архитектурно-конструктивных форм, а также использование аналогий развитого жилища с простейшими постройками при исследовании конструкций и декора карельских построек, по нашему опыту, может быть весьма плодотворным. В условиях недостатка и информативной ограниченности археологических данных, иконографических и письменных материалов простейшие постройки являются дополнительным источником, позволяющим приблизиться к ранним этапам развития народного жилища. (с)

Не смотря на то, что на какое-нибудь кладбище в Таллине мы так и не выбрались, увы и ах, - зато вдоволь налюбовались различными тематическими историческими реликвиями.

Например, этими... Улица Катарины проходит вдоль южной стены церкви Св.Катарины, на которой были в середине XIX века установлены надгробья похороненных в храме влиятельных деятелей, принадлежащих к Братству Черноголовых, большой гильдии и членам Таллинского магистрата.
В отличие от надгробных плит, увиденных в Риге (ссылкана мой рассказ об удручающем состоянии оных), плиты в Таллине - в идеальном состоянии, и рядом даже есть табличка.







Одним из самых знаменитых зданий Таллинна является церковь Нигулисте, первое письменное упоминание о которой датируется 1316 годом. За прошедшие столетия более всего здание пострадало в период второй мировой войны, во время бомбежки в марте 1944 года. Однако некоторые произведения искусства удалось сохранить. К числу некоторых из них относится резной деревянный алтарь 1482 года. Сохраненными оказались также гербы, каменные надгробия, семи-свечное паникадило, эпитафии. Ещё одной уцелевшей ценностью является сохранившаяся часть известной картины «Пляска смерти», написанная в XV веке известным любекским художником Бернтом Нотке (ок.1440-1509).
К слову, в музее при церкви продаются кружки, закладки и прочая сувенирка с "Пляской". Очень готичненько))



Портик



На полу и стенах церкви - множество надгробий, и тут тоже с обязательными табличками.

















Вот это особенно понравилось



Картина, посвященная захоронению в церкви



Перехожу в последнему пункту программы... Домский собор Таллина – это лютеранский храм, посвященный Святой Деве Марии и считающийся старейшим из имеющихся в столице. Однако современный вид здания в ходе многочисленных перестроек претерпел изменения и существенно отличается от изначального. Согласно историческим летописям, здание Домского собора было построено в 1229 году, но от первоначального строения сохранилась лишь алтарная часть.
На протяжении столетий в Домском соборе хоронили знатных людей. Их могилы с каменными надгробиями, признанными произведениями искусства, остались в храме по сей день. Среди известных персон, погребённых в стенах собора – герой Ливонской войны шведский полководец Понтус Делагарди, участник Чесменского сражения русский флотоводец Самуил Карлович Грейг, известный русский мореплаватель Иван Фёдорович Крузеншетрн и другие исторические личности. Могильные плиты Домского собора, созданные в XIII-XVIII веках, считаются главными имеющимися в его стенах ценностями.
Кстати, если войти в собор через главные ворота и повернуть в сторону южного нефа, можно оказаться на каменной плите, надпись на которой гласит: «Отто Йоханн Туве. Могила хозяина поместий Эдизе, Вяэна и Коону. 1696 год от Рождества Христова». Согласно преданию, этот человек был типичным прожигателем жизни, чревоугодником и блудником. Незадолго до смерти его охватило раскаяние и он завещал похоронить себя рядом с порогом Домского собора, чтобы каждый входящий отбивая поклон заодно отмаливал и его многочисленные грехи.

Могила Крузенштерна



И еще немного кадров...

Мультфильмов к Хэллоуину - великое множество и на любой вкус: от спецвыпусков в знаменитых сериалах (Скуби-Ду, Винни Пух и многие другие) до отдельных многосерийных историй (Битлджус, Отель Зомби).
Выбирать что-то определенное всегда сложно, поэтому здесь будут представлены, как общеизвестные герои Хэллоуина, так и личный выбор авторов.
Список имеет некоторую рейтинговую направленность.


В ночь Хэллоуина дети обходили дом за домом, собирали подарки, все шло чин по чину, пока… Пока они не постучались в дом, где обитала нечистая сила…
Не могу сказать, что этот мультфильм для меня является неотъемлемой частью Хэллоуина, но не упомянуть его было бы не совсем правильно. Экранизация повести Рэя Брэдбери подходит октябрьскому празднику на все сто.
Писатель принимал большое участие в его создании — написал сценарий и даже читал авторский текст. Сам он признавался: Лучшая телевизионная адаптация моей работы из всех, что я видел.
Мультфильм лучше пойдет в тандеме с книгой.


Специальный Хэллоуинский выпуск мультсериала о Чарли Брауне, Снуппи и его друзьях. Маленький Чарли верит, что в ночь на Хэллоуин в мир приходит Великая тыква, которая дарит подарки всем детям, которые в нее верят.
Культовый мультик, без которого американские дети не представляют Хэллоуин. Для русскоязычного зрителя почти неизвестен. Но если вы активный пользователь Tumblr, то могли заметить, что с приходом осени гифки из этого мультика правят балом.
К сожалению, встречается только в оригинальной озвучке.


Были сомнения: включать ли этот новый мультфильм в список. Местами гиперактивность его персонажей была даже утомительна, но пара хороших шуток и запоминающиеся монстрики сделали свое дело. Из всех монструозных коллабораций самый оптимальный вариант.


Невинный детский мультсериал, который можно смотреть с любой серии. Полная противоположность "Ленор". Встречаются удачные шутки.


Первые минуты может напрягать стилистика, в которой сделаны персонажи, но к этому достаточно быстро привыкаешь. Более того, сами зомби напоминают чудиков от Бертона, а явления ведьмы даже красивы. В мультфильме есть интересные ходы и немного смазанная концовка (по сценарному наполнению), которая при этом очень запоминающаяся по исполнению. Есть мораль, есть трогательные моменты. Для меня мультфильм даже лучше Отеля, хотя по оценкам тот впереди.


Не являясь большим любителем этого мультсериала, я все же люблю включать подборку спецвыпусков к празднику (благо, что в одном известном всем месте есть удобная раздача). Дальше середины 90-ых пока не продвинулся, но ранние выпуски смотрел по нескольку раз.



Этот совсем не тот мульт, который хочется советовать. Странный (после финальных титров порой возникает вопрос: что это было?), совсем недетский, иногда вызывающий отвращение. Но в ноябрьские сумерки каждый раз хочется включить какую-нибудь серию :).


Старые мультфильмы Диснея хороши тем, что за ними не нужно внимательно следить. Включаете их фоном, ставите свою музыку - праздник готов. Танцуют скелеты, Микки Маус бегает по дом у с привидениями, Дональда Дака достает ведьма, а дьявол собирает всех на Лысой горе.
Студия любила делать spooky-короткометражки, а иногда творились целые выпуски (Halloween treat). Некоторые вы можете увидеть у нас в фильмотеке.



У Селика есть "Каролина", у Бертона "Труп невесты", "Франкенвини", но именно вместе они создали лучшую кукольную страшилку. Банальный выбор, но лично мне сложно представить Хэллоуин без заглавной мелодии Эльфана.
И для меня это тот случай, когда дубляж очень в тему, ибо с ним тоже связана доля своей ностальгии по тем временам, когда мультфильм показывался каждый год по телевизору, создавая тем самым традицию и ощущение настоящего праздника (прям как "Ирония судьбы").



И традиционный вопрос: Какой мультфильм вы включаете в дни Хэллоуина?

Все африканцы, согласно традиции, соглашаются, что душа человека живет после смерти. Некоторые люди выделяют более, чем одну духовную сущность, живущую в одном человеке: жизненный дух, который испаряется в момент смерти, и мысль-душу, которая сохраняет свои индивидуальные качества даже после того, как разделится с телом. Жизненный дух может, согласно некоторым верованиям Африки и Азии, отделяться еще во время жизни человека, во время опасности, и храниться в тайном месте так, что даже если владелец пострадает или даже будет смертельно ранен, он не будет убит, так как его жизненный дух находится в надежном месте. Когда опасность проходит, жизненный дух возвращается в тело, и человек вновь становится полноценным существом.
Мысль-душа живет после смерти, но не вечно, постепенно она умирает и забывается. Души маленьких детей, слабоумных или незначимых людей, исчезают уже через пару лет скитаний.
Если, как бы то ни было, у человека была сильная личность, это была богатая и известная персона, мать множества детей, глава рода, которого любили и ценили, то эта душа будет жить еще много поколений. Злые души также будут иметь длинную жизнь после смерти: ведьмы, колдуны, недоброжелательные души, которые могут поселиться рядом с человеком, будут ждать отмщения много лет.
Старейшая концепция гласит о том, что местом, где мертвый продолжает свое существование, является лес. Девственные глубины великих лесов Африки это земля духов всех магических существ. Там существуют отвесные скалы, а мертвые покоятся в глубоких темных пещерах, где их души летают подобно летучим мышам. Под гладью рек и озер также обитает множество душ. Многие также улетают недалеко от кладбища, где их похоронили. Хорошие души тех, кого любили, мудрых родителей будут сопровождать своих детей и внуков.
Племена йоруба (Нигерия) верили, что каждый человек наделен как минимум тремя духовными сущностями. Прежде всего, это дух, эми – литературно «дыхание», который выходит из легких и сердца и кормится ветром через ноздри, равно как огонь питается воздухом через кузнечные меха. Этот эми – движущая сила, которая делает человека живым, он может дышать, вставать, ходить, быть внимательным, активным, работать, говорить, видеть, слышать и размножаться. Существует еще тень, оджиджи, которая следует за хозяином, как пес. Когда он умирает, она ждет его возвращения на небеса. Третья сущность – эледа, «дух» или ори, «голова», что также переводится как «душа-хранительница», которую время от времени необходимо «подкармливать» жертвоприношениями. После смерти эти духовные сущности покидают тело и ждут его или ее на небесах. Считается, что человек возвращается в свой клан в виде новорожденного младенца. Бабатунде «возвращение отца», это имя, которое дают ребенку, который похож на отца своего отца, Йетунде «возвращение матери» - это подобное имя для девочки. Физическое сходство определяет личность младенца. Перед смертью дух-эми может посетить родственников, членов клана, которые, таким образом, во сне понимают, что дорогой им человек скоро умрет. Даже днем холодное присутствие умершего родственника может чувствоваться на больших расстояниях, если он приближается. Привидения тех, кто умер в середине жизни, могут уходить и жить в отдаленных городах и вести там псведо-физическое существование. Человек, который рано умер в начале своего жизненного пути, мог даже жениться, причем его жена могла и не знать, что ее супруг уже мертв, и представляет собой не что иное, как привидение. Когда приходит его час, человек умирает второй раз. После смерти душа-хранительница прибывает на небеса и отчитывается верховному Богу Олоруну, о том, что она сделала на земле. Хорошие души будут посланы на Добрые Небеса, Орун Рере. Души злых людей, которые виноваты в кражах, убийствах или жестокости, отравлении, ведьмовстве или других злодеяниях, будут отправлены в Орун Бубуру, Злые Небеса, в качестве наказания.

«Калейдоскоп ужасов» (1982)— сотрудничество Ромеро и Стивена Кинга привело к созданию этого фильма по комиксам ужасов 50-х годов. Состоит лента из коротких 5 киноновелл, вырвавшихся из отобранной у сына и выброшенной папой на улицу книжки комиксов.

День отцов
Много лет назад тётя Беделиа убила своего отца из-за того, что тот постоянно кричал на неё в день Отца. С тех пор она каждый год в этот день приходит на его могилу, а потом садится вместе со своей семьёй за праздничный стол. Но однажды разложившийся труп отца вылез из могилы и задушил свою дочь, а затем отправился к её семье.

Одинокая смерть Джорди Верилла
Фермер Джорди Верилл, увидев падающий метеорит, направляется к месту его предполагаемого падения. Найдя место падения метеорита, он спускается в кратер и прикасается к нему. После этого на его теле начинает расти непонятная растительность.

Пусть прилив тебя накроет
Муж, узнав об измене своей жены, задумывает устроить расправу над ней и её любовником. Он закапывает их по шею в песок на берегу в полосе прилива, в результате чего они захлёбываются водой и погибают. Однако вскоре они возвращаются.

Сундук
Уборщик под лестницей лаборатории находит странный сундук (датирован XIX веком), из которого доносятся не менее странные звуки. Вместе с начальником Чарли Гересоном они решают вскрыть сундук. Из открывшегося сундука вылезает обезьяноподобное существо и убивает уборщика. Чарли убегает из лаборатории и рассказывает о случившемся своему другу Генри. Генри с помощью этого существа задумывает избавиться от своей супруги Вилмы, которая его постоянно унижает и оскорбляет. Дав Чарли снотворное, Генри пишет записку Вилме, в которой сообщает, чтобы она следовала за ним, а сам отправляется в лабораторию.

Они наползают на тебя
Мистер Апсон Прэтт — миллионер, который ненавидит различных жуков, пауков, тараканов и людей. Однажды в его всегда чистой квартире появляются тараканы, он вызывает специализированных сотрудников для избавления от тараканов, но тараканы всё прибывают и прибывают…

- Мальчика, которого можно видеть в прологе к фильму, сыграл сын Стивена Кинга Джо Кинг.
- В ходе просмотра всех пяти эпизодов можно видеть в различных сценах одну и ту же пепельницу.
- Личинки, которые можно видеть в глазах зомби в первом эпизоде, представляют собой своеобразный аналог кукурузных палочек.
- В финале эпизода «Одинокая смерть Джорди Верилла» можно увидеть дорожный указатель, содержащий надпись «Касл-Рок» — вымышленный город, который Кинг часто использует в своих произведениях.
- Тэд Денсон, сыгравший Гарри Вентворта в эпизоде «Пусть прилив тебя накроет», в одном из своих телеинтервью сказал, что когда снимали сцену, когда он был в гриме зомби, на съёмочную площадку пришла его маленькая дочь. Тэд всячески пытался скрыться от неё, чтобы не напугать, но когда она его настигла, просто сказала: «О, пап. Привет!».
- Вся мебель, которая участвовала в съёмках эпизода «Они наползают на тебя», после окончания съёмок фильма была передана армии спасения вместе со всеми тараканами.
- Персонажи эпизода «Сундук» с именами Табита и Ричард названы так в честь жены Стивена Кинга Табиты Кинг и псевдонима Кинга Ричарда Бахмана.
- Идея эпизода «Одинокая смерть Джорди Верилла» зародилась у Кинга при прослушивании песни «Оно свалилось с неба» («It Came Out of the Sky») «Creedence Clearwater Revival».
- В эпизоде «Одинокая смерть Джорди Верилла» Джорди Верилла сыграл сам Стивен Кинг.


«Калейдоскоп ужасов 2» (англ. Creepshow 2) — американский фильм ужасов-антология 1987 года режиссёра Майкла Горника.

Старый вождь деревянная голова
В американской глубинке супружеская пара содержит небольшой магазинчик, возле которого стоит статуя индейца. Однажды в магазин заходит индеец и, увидев статую, не на шутку пугается. В дальнейшем магазин подвергается нападению грабителей, которые убивают хозяев. После этих событий оживает статуя индейца и начинает преследовать бандитов.

Плот
Экранизация одноимённого рассказа Стивена Кинга.
Под осень две молодые пары приезжают на загородное озеро в какую-то глушь. Здесь на озере они замечают одинокий плот, плавающий посреди водной глади. Решив к нему подплыть, герои обнаруживают возле него колышащееся чёрное пятно. Данная субстанция проявляет признаки разума и поочередно убивает людей (возможно, с целью питания).

Путешествующий автостопом
Замужняя Энни возвращается домой на автомобиле от своего любовника. Не заметив на дороге голосующего человека, она его сбивает. Дабы не иметь в дальнейшем неприятностей как с полицией, так и с мужем, Энни скрывается с места происшествия. Однако её начинает преследовать призрак убитого человека, который также может принимать свою прошлую физическую оболочку.

На острове Манхеттен, в районе под названием Ист-Виллидж есть два старых кладбища. Одно называется "Нью-Йорк Марбл", а второе "Нью-Йорк Сити Марбл". Главной их особенностью является технология погребения. Отличие от любых других видно сразу. На фото кладбище на котором похоронено более 2 000 человек. И почти все оно в кадре.
Начнем с истории. До 1831 года городские кладбища в подавляющем большинстве были конфессиональными (у католиков свои, у протестантов свои и т.д.) и располагались на церковном дворе. Церковь же, как правило, стояла в центре города в самом густонаселенном его районе. Сами кладбища выглядели совсем не так, как выглядят они сегодня. Это были неухоженные и запущенные участки земли с небольшими могильными камнями, заросшие сорняками и вьюном. Ходили на них только во время очередных похорон. В остальное время люди избегали посещения кладбищ при любой возможности. С ростом населения Нью-Йорка росло и количество кладбищ. Главной проблемой стала их переполненность, а так же то, что многие из них располагались в непосредственной близости от жилых домов и источников питьевой воды.
С различными эпидемиями уносившими множество жизней в те времена было все более, чем в порядке. Холера, желтая лихорадка и т.д. Большая эпидемия Желтой лихорадки случилась в 1793 году в соседней Филадельфии, которая на тот момент была столицей США. Тогда от болезни погибло около 5 000 человек. А это было около 10% населения города. В 1798 году та же напасть свалилась и на Нью-Йорк. Там в течении нескольких месяцев умерло 2 086 жителей. Всплески случались и и позже, но та эпидемия была самой серьезной в истории города. Люди жившие в то время слабо себе представляли причины возникновения подобных заболеваний и еще меньше способы их лечения. Причины искали во всем, чем можно: в гнилых овощах, испорченном кофе, приехавших в Нью-Йорк жителях Вест-Индии. Кто-то говорил, что виноваты ужасающие условия жизни в трущобных районах (что отчасти было правдой, но не причиной). Но в основном это были сплошные фантазии, причем одна идея была бредовее другой. Один газетчик написал большую статью, где объяснялось, что причиной эпидемии желтой лихорадки в Нью-Йорке было извержение вулкана Этна на Сицилии. Только в 1881 году была выдвинута теория о том, что желтая лихорадка передается определенным видом комаров, и лишь в 1900 году это было доказано научно. Одним из источников распространения заболеваний считали кладбища расположенные в густонаселенных районах Нью-Йорка. Это послужило поводом для закрытия нескольких действующих с переносом захоронений за черту города. Проблема была только в том, что черта эта постоянно двигалась на юг, с каждым годом поглощая все новые и новые кладбища. В 1813 году были запрещены захоронения ниже Канал-стрит. К 1851 году запрет распространился на все территории южнее 86-й улицы. Исключение делалось лищь для частных склепов и некоторых церковных кладбищ. Большинство захоронений были перенесены в Куинс и Бруклин, а бывшие кладбища стали городскими парками (Вашингтон-сквер, Юнион-сквер, Мэдисон-сквер и Брайант-парк это все бывшие кладбища).
Кладбище "Нью-Йорк Марбл" было создано в 1831 году и быстро стало популярным (если такое слово уместно для подобного места), а так же коммерчески успешным. Коммерция подразумевала порядок и ухоженность, которых так не хватало в то время, а технология захоронения делала кладбище эпидемически безопасным. Так во всяком случае тогда считали. Владельцы "Нью-Йорк Сити Марбл", открытого годом позже, просто переняли удачную бизнес модель и купив участок земли в соседнем квартале, открыли точно такое же, добавив к названию лишь слово "Сити". Оба кладбища были основаны исключительно, как доходные предприятия, в следствии чего не имели конфессиональной принадлежности и были открыты для всех желающих (ну почти всех), что лишь добавляло им клиентов в таком многонациональном городе, как Нью-Йорк. Являясь бизнес-предприятиями они были спланированы так, чтобы извлечь максимальный профит из небольшого участка земли. Высокая стоимость земли на Манхеттене привела к тому, что люди начали тиражировать участки вверх, строя все более и более высокие здание. Кладбища же, в силу своей специфики, пошли расти вниз. Задачу которая стояла перед людьми организовавшими кладбище "Нью-Йорк Марбл" можно сформулировать так: как на небольшой площади обустроить максимальное количество захоронений, да еще сделать их безопасными для здоровья жителей окружающих кварталов? Решение было найдено в виде вместительных каменных склепов обустроенных ниже уровня земли. Для их строительства рыли котлован, обустраивали пол, потолок и крепкие стены, а потом засыпали землей. Получилось что-то типа подвала, но только без этажей сверху. Для доступа внутрь был обустроен специальный лаз (один на два склепа), который закрывался каменной крышкой.
Начнем с "Нью-Йорк Марбл". Найти его не так то и просто. Оно находится во дворе жилого квартала с плотной застройкой. С улицы его не видно, а попасть на территорию можно только через узкий и почти незаметный проход со Второй авеню. Но даже если вы знаете где вход, то это вряд ли вам поможет. В 99 случаях из 100 вы увидите лишь запертые на замок ворота. Есть всего несколько дней в году, когда на кладбище пускают посетителей.


Дело в том, что кладбище полностью находится под землей. Камни с надписями в стене это не надгробия, а таблички отображающие номер подземного склепа и имена его владельцев. На территории 17 соток находится 156 подземных склепов в который покоится 2 080 человек. Склепы и стена вокруг кладбища выполнены из мрамора. Того же самого, что использовали при строительстве множества известных зданий, включая вашингтонский Капитолий. Отсюда и название - Мраморное кладбище.



В конце 19-го века наследники владельцев склепов всерьез рассматривали вариант переноса захоронений и продажи земли с целью обустройства на ней школы и детской игровой площадки. Сегодня на кладбище Нью-Йорк Марбл есть два пустующих склепа выставленных на продажу. За каждый просят 500 000 долларов. Владельцами кладбища являются наследники владельцев склепов. Их пра-пра-пра-правнуки. У них же есть редкая возможность быть похороненными в нижней части Манхеттена. Остальные жители Нью-Йорка ее лишены. Единственное действующее на острове кладбище (Тринити) находится к северу от 153-й улице. Интересный факт. Во время генеалогических исследований было установлено, что только 3% наследников владельцев склепов сохранили фамилию предков.



Это кладбище "Нью-Йорк Сити Марбл", которое находится в соседнем квартале. Оно больше по площади (37 соток) и хорошо просматривается с улицы. Попасть на него, теме не менее так же сложно. Открывают его всего несколько раз в году.



Склепы на мраморных кладбищах никогда не принадлежали высшему классу нью-йоркского общества. У самых богатых были загородные поместья, где они могли скрыться от суеты города (и от начавшейся эпидемии). Рядом с такими поместьями обустраивали частные фамильные кладбища. На мраморных кладбищах похоронены в основном богатые торговцы, судовладельцы и адвокаты. Люди не бедные, но далеко не сливки общества. Случались и исключения. В 1825 году там был похоронен пятый президент США Джеймс Монро. Его сыну принадлежал один из склепов. Через 27 лет, в 1858 году, его тело было перезахоронено на кладбище Голливуд в городе Ричмонд, штат Вирджинии.



К 1860-м количество похорон на мраморных кладбищах резко уменьшилось. В Бруклине было открыто Гринвудское кладбище, которое быстро вошло в моду благодаря своим парковым пейзажам и уютным извилистым дорожкам. К тому же изменилась демография района. Богатые жители и средний класс переехали в кварталы севернее, а район вокруг кладбищ быстро заселили бедные иммигранты, приехавшие в Америку за лучшей долей и не имевшие денег на жизнь, не то что на похороны. В этот период где-то четверть всех захоронений с мраморных кладбищ была перенесена на другие кладбища. Большинство на Гринвуд в Бруклине и Вудлон в Бронксе. К 1860-м годам хоронить на них почти перестали. Последнее захоронение было сделано в 1937 году. С тех пор они так и стоят окруженные плотной застройкой и закрытые для посетителей.



Как выглядит склеп. Чтобы попасть внутрь надо снять дерн на участке, выкопать яму глубиной примерно сантиметров 10-20 и найти каменную плиту закрывающую вход. Потом при помощи лебедки и веревок поднять и убрать в сторону тяжелую крышку под которой обнаружится прямоугольный колодец с каменными стенами и двумя каменными дверьми. Каждая из них ведет в склеп. Интересно, что для некоторых дверей нужен ключ. Внутри тесное пространство со сводчатыми потолками и полки на которых лежат истлевшие останки гробов, венков и прочего. Стены, пол и потолок склепов выполнены из светлого такахойского мрамора. Пишут, что раз в 10 лет на кладбище можно завозить новых покойников.


На стенде была дана интересная статистика по смертности в 1830-х годах:
13% - умерло в возрасте до 6 месяцев
18% - умерло в возрасте от 6 месяцев до 2 лет
15% - умерло в возрасте от 2 до 4 лет
7% - умерло в возрасте от 4 до 10 лет
4% - умерло в возрасте от 11 до 20 лет
11% - умерло в возрасте от 21 до 30 лет
9% - умерло в возрасте от 31 до 40 лет
7% - умерло в возрасте от 41 до 50 лет
5% - умерло в возрасте от 51 до 60 лет
5% - умерло в возрасте от 61 до 70 лет
4% - умерло в возрасте от 71 до 80 лет
2% - умерло в возрасте от 81 до 90 лет
0,5% - умерло в возрасте свыше 90 лет
Т.е. большинство были дети. 57% похороненных на "Нью-Йорк Марбл" не дожило до 20 лет. 53% не дожило до 10 лет.

Забавная деталь. На входе на кладбище "Нью-Йорк Марбл" посетителей встречает табличка призывающая уважать покойных и не трогать стены. На следующей табличке сообщается, что кладбище сдается для проведения различных мероприятий, типа свадеб, барбекю, модных показов, концертов, коктейльных вечеринок, презентаций и прочего.

Драуг (draugr), в скандинавской мифологии и фольклоре живой мертвец, обитающий в могиле викинга. Собственно, это тело покойного, сохранившее в той или иной мере остатки личности или души. Драуг ревностно охраняет сокровища, помещенные в могилу.
Драуг — «синий, как мертвец» (hel-blár) или «бледный, как труп» (ná-fölr) и испускает сильный смрад разложения. Он обладает нечеловеческой силой и способен по желанию увеличиваться в размерах.
Иногда драуги выходят из могил по ночам; по некоторым описаниям, они просачиваются из-под земли в виде струйки дыма или туманного облака. Являясь в мир живых, они наводят на людей ужас и сеют смерть. Драуг убивает различными способами: увеличивается в размерах и раздавливает жертву своим чудовищным весом; ломает человеку спину; пожирает его заживо; высасывает из него кровь. Животное, пасущееся у могилы драуга, может внезапно обезуметь.
Иногда драугам приписывали способность управлять погодой, предвидеть будущее, превращаться в животное.
Зачастую драуг неуязвим для обычного оружия, так что герой может победить его только голыми руками — поборов и загнав обратно в могилу. Но даже побежденный, живой мертвец может вернуться, если не уничтожить его тело особым образом. Чтобы уж наверняка избавиться от драуга, следует отрезать ему голову, а тело сжечь и утопить пепел в море.
Чтобы предотвратить превращение покойника в драуга, на грудь ему клали раскрытые железные ножницы, а в одежде прятали веточки и соломинки. Чтобы мертвец не смог ходить, ему связывали вместе большие пальцы ног или протыкали подошвы иглами. Кроме того, вынося гроб из дому, его трижды поднимали и ставили наземь, поворачивая головой в разные стороны, чтобы драуг запутался и не смог найти обратную дорогу.
Но самым эффективным «профилактическим средством» от драуга считалась так называемая «трупная дверь» — традиция, основанная на представлении о том, что мертвец может вернуться только тем же путем, которым он покинул дом. В доме проделывали особую дверь, через которую покойника выносили вперед ногами, причем вокруг него должно было столпиться множество людей, чтобы мертвец не смог разглядеть, что происходит. После этого дверь закладывали кирпичами. Считается, что эта традиция зародилась в Дании, а впоследствии распространилась по всей Скандинавии.
Выдвигалось предположение о родстве между словами «драуг» и «дракон» (драконы также изображаются стражами сокровищ). Некоторые исследователи причисляют к разряду драугов чудовищного Гренделя (персонаж «Беовульфа»).
В исландской фантастической саге о Хромунде Грипссоне, сохранившейся только в пересказе, повествовалось о борьбе викинга Хромунда (Hrómundr) с нежитью-драугом — королем-колдуном Траином (Þráinn), который при жизни был королем Галлии и носил имя Валланд. Траину принадлежал волшебный меч Мистельтейн (Mistelteinn, «омеловый прут»; ср. прут омелы, сразивший бога Бальдра), лезвие которого никогда не могло затупиться. Этим мечом Траин убил 420 человек, включая шведского конунга Семинга. Хромунд вступил с Траином в схватку, поборол его голыми руками, сжег его тело и забрал себе Мистельтейн.
В «Саге о Греттире» фигурирует драуг Глам (Glamr), имя которого связано со значением «неверный, бледный свет» и употребляется в источниках не только как имя собственное, но и как одно из названий луны. Пастух Глам при жизни «нраву был сварливого и злобного», «не молился, и не верил в Бога»; «всем он был ненавистен». Погиб он таинственной смертью в Рождественскую ночь, и когда тело его нашли, «он был мертв и черен, как Хель, и огромен, как бык. Вид его был отвратителен, и они содрогнулись. Все же они попытались отнести его в церковь, но еле-еле дотащили и до края одной расселины неподалеку от того места. […] Немного погодя люди стали замечать, что Гламу не лежится в могиле. Много было от этого бед людям: иные, увидев его, теряли сознание, а иные и разум. Сразу после Рождества люди видели его на дворе. Взял их ужас. Многие кинулись прочь из тех мест. Скоро Глам стал ночью ездить верхом на коньке крыши, так что крыша едва не рушилась. Стал он ходить потом и днем и ночью. Люди не смели и заезжать в ту долину, хотя бы по важному делу. Все в тех местах считали это великой напастью».
Затем Глам убивает нового пастуха и вынуждает Торхалля, своего бывшего хозяина вместе с семьей покинуть дом. «А всю оставленную им скотину перебил Глам. После этого он стал ходить по всей долине, опустошая все дворы. […]. Никому нельзя было заходить в ту долину с конем ли, с собакой ли — их тут же убивал Глам. А весною, во время высокого солнца, снова пошла на убыль его сила. Торхалль захотел вернуться на свою землю. Ему нелегко было сыскать себе людей, но все же он снова обосновался на
Торхаллевом Дворе. А только лишь наступила осень, снова началось все по-старому, и Глам стал досаждать сильнее, особенно мучил он хозяйскую дочку, и в конце концов довел ее до смерти. Много испробовали разных средств, но все без толку. Людям казалось, что все идет к тому, что опустеет и вся Озерная Долина, если только не придет откуда-нибудь спасение».
В конце концов Глама побеждает главный герой саги, Греттир, сын Асмунда. Из любопытства он подстерегает живого мертвеца в доме Торхалля и вступает с ним в поединок: «Пошла у них тут битва не на жизнь, а на смерть. […] И когда Греттир видит, что ему не устоять, он навалился всею тяжестью на грудь Гламу, а ногами в то же время уперся в камень, вросший в землю у самых дверей. К этому Глам не приготовился. Он тянул в это время Греттира на себя, и вышло поэтому, что он опрокинулся назад и вылетел задом из дверей, так что плечи его сорвали притолоку, и крыша — стропила и мерзлый дерн — все разлетелось.
Свалился он так, навзничь и головой наружу, а Греттир — на него. Ярко светила луна, и густые облака то закрывали ее, то открывали. И вот, когда Глам упал, луна как раз вышла из-за облака, и Глам уставился на Греттира. Греттир сам говорил, что это был один-единственный раз, когда он содрогнулся. И тут на него нашла такая слабость, от всего вместе — от усталости и от пристального взгляда Глама, — что он был не в силах занести меч и лежал между жизнью и смертью.
А Глам, превосходивший бесовской силой всех других мертвецов, сказал тогда вот что:
— Ты приложил много труда, Греттир, чтобы встретиться со мной. Но нет ничего удивительного, если наша встреча будет тебе на беду. И вот что я тебе скажу: теперь ты достиг только половины той силы и твердости духа, которые были бы тебе отпущены, если бы ты со мною не встретился. Я не могу отнять у тебя силу, которая уже при тебе. Но в моей власти сделать так, что ты никогда не станешь сильнее. Ты, правда, и теперь достаточно силен, как многим предстоит убедиться. Ты прославлен здесь своими подвигами, но отныне будут твоим уделом изгнание и тяжбы об убийствах, и едва ли не всякий твой поступок обернется тебе на беду и злосчастье. Тебя объявят вне закона, и уделом твоим станет одинокая жизнь на чужбине. Я насылаю на тебя проклятье, чтобы этот мой взгляд всегда стоял у тебя перед глазами. И тяжко тебе покажется оставаться одному, и это приведет тебя к смерти.
И только Глам сказал это, как сошла с Греттира напавшая на него слабость. Занес
он теперь меч и срубил Гламу голову, и приложил ему к ляжкам. Тут появился и хозяин: в то время, как Глам говорил, он оделся, но не посмел выйти, пока тот не был убит. Торхалль воздал хвалу Богу и очень благодарил Греттира за то, что он одолел этого нечистого духа. Потом они взялись за дело и сожгли Глама дотла. После этого они сложили золу в кожаный мешок и зарыли подальше от пастбищ и дорог».
И после этого события, добавляет рассказчик, «в одном переменился теперь Греттир: он стал так бояться темноты, что с наступлением ночи даже не решался один выходить. Мерещились ему тогда всякие страсти. С тех пор и стали говорить, что тому, кто все видит не так, как оно есть, Глам застилает глаза или над ним глумится» (пер. О.А. Смирницкой).
Персонаж «Саги о Людях с Песчаного Берега», Торольв Скрюченная Нога, после смерти также становится драугом и опустошает всю округу: «…в волов, на которых везли тело Торольва, вселилась нечистая сила, а любая скотина, подходившая близко к могиле Торольва, бесилась и выла до самой смерти. Пастух на хуторе в Лощине стал приходить домой чаще обычного, потому что Торольв гнался за ним. Однажды осенью в Лощине случилось такое событие, что ни пастух, ни скотина не вернулись домой. Когда наутро отправились на поиски, пастуха нашли мертвым поблизости от могилы Торольва; он был весь черный как уголь, и все косточки у него были переломаны. Тело пастуха засыпали камнями возле могилы Торольва. Весь скот, ходивший в долине, либо сдох, либо бежал в горы, и с тех пор его больше не видели. Если же на могилу Торольва садились птицы, они сразу падали замертво. Привидение столь разгулялось, что ни один человек не решался отпускать свой скот в эту долину. На хуторе в Лощине по ночам часто слышался страшный грохот; люди заметили также, что кто-то частенько ездит на коньке крыши.
С наступлением зимы Торольв стал часто появляться уже в самом доме; сильнее всего он досаждал хозяйке; от этого пострадало немало людей, а сама хозяйка тронулось умом. В конце концов, хозяйка умерла от этой напасти; ее тоже отвезли в горы в Долину Реки Тора и похоронили под грудой камней рядом с Торольвом. После этого с хутора бежали все, кто там еще оставался. Тогда Торольв принялся разгуливать по всей долине; его появления были столь зловредны, что все хутора в долине опустели — часть народа он свел в могилу, а часть согнал прочь. При этом всех, кто умирал, видели разгуливающими вместе с Торольвом» (пер. А.В. Циммерлинг, С.Ю. Агишев). Утихомирить живого мертвеца удалось, только перезахоронив его на дальней скале и окружив новую могилу высокой изгородью.
Менее типично описание драуга, в которого превратился могучий воин Гуннар, в исландской «Саге о Ньяле»: «Им показалось, что курган раскрылся и что Гуннар повернулся в нем и смотрит на луну. Им почудилось, будто в кургане горят четыре огня, и в нем очень светло, и будто Гуннар весел, и лицо у него радостное».
Известна также разновидность драуга — хаугбуи (haugbui), отличавшаяся тем, что последний обычно не покидал место своего захоронения и нападал лишь на тех, кто вторгался на его территорию.
•
Изначально задумывалось как перечень мотивов, но со временем обросло еще и небольшим комментарием по сказкам.
Драуг - это исландский термин для ожившего покойника. Мотивы, свойственные эпизодам с драугами:
- у покойника есть свое тело, он не бестелесный призрак: один из способов убийства драуга - отрубание головы и приложение ее к ляжкам; у тела, даже если обличье животного, глаза человека (тюлень с глазами человека); у драуга видны даже очертания лица; драуга можно ранить;
- покойник владеет своим телом: он быстро бегает, может драться как без оружия, так и с оружием; может забираться на крышу дома и ломать крышу, или беситься на коньке крыши;
- тело покойника становится тяжелым: драуг ложится - бревна всего дома скрипят; несколько лошадей не в состоянии везти тело будущего драуга; гроб с покойником-драугом несут несколько мужчин; требуется сила, чтобы вынести гроб покойной из дома; тяжелое тело пастуха находят в поле;
- драуг обретает значительную физическую силу: драуг запросто разбивает изнутри гроб в железных оковах, пробивает головой дыру в двери; железные объятия драуга сковывают героя;
- тело драуга становится огромного размера: тело раздувается, становится большое, как у быка; голова в доме достает до крыши; драуг в обличье тюленя отличается от других тюленей большим размером; гость на хуторе ночью видит огромного мертвеца на крыше; драуг просовывает голову в дверь и голова выглядит огромной;
- время деятельности драугов - ночь: к ночи тело покойника тяжелеет; ходит по ночам; встречается ночью (когда герой ищет корову); к вечеру тело тяжелеет, что его дальше везти не могут; гость на хуторе ночью видит драуга; драуг приходит во двор каждую ночь;
- синий цвет кожи драуга: кожа синяя, как у Хель; кожа иссиня-черная; черно-синяя кожа также и у жертвы драуга;
- драуг владеет оборотничеством: может превращаться в корову (в этом обличье заманивает героя); заново рождается теленком (корова слизала с земли частичку пепла, которую не развеяли после сожжения драуга); превращается в тюленя (голова тюленя выглядывает из подпола; из сарая с вяленой рыбой виднеется тюлений хвост); бык, рожденный коровой "от" пепла драуга, поднимает хозяина на рога, убегает и топиться в болоте;
- у покойника что-то указывает на связь с потусторонним: тело непохоже на человека; выглядел как тролль; тело раздутое, как у тролля; сводит с ума одним своим видом; взгляд драуга обладает парализующей силой (сюда ли этот мотив?); тело пастуха, которое становится драугом, находят рядом со следами борьбы, а огромные следы уходят в горы (нашедшие предполагают схватку со злым духом);
- драуг обладает сверхестественными возможностями: неимеверной силой, парализующим взглядом, может управлять погодой, видеть будущее; может дать совет, но никогда мудрость;
- драугом может стать практически любой человек: обычные крестьяне, колдун, мужчина, женщина; причина смерти варьируется: убийство в бою, смертельная рана, смерть в эпидемии, смерть от болезни; благочестивая и мудрая женщина становится драугом;
- тело предают земле в случайном месте: тело слишком тяжелое, поэтому лошади не могут его довезти до церкви - хоронят у горы (лошади довезли до спуска с горы); труп становится тяжелым, а место убийства далеко от церкви - хоронят на пустынном и безлюдном месте; труп оставляют на песчаном холме и засыпают камнями;
- деятельность драуга связана с нарушением определенных правил, а их восстановление избавляет от драуга: хозяин хутора похоронен под порогом, после перезахоронения в положенном месте перестает приходить; тело похоронено в случайном месте, после перезахоронения перестает вставать; женщина возвращается, т.к. нарушили данное ей обещание;
- у драуга есть связь с людьми: возвращается, потому что не выполнили обещание (не сожгли все имущество); способ убить драуга - закопать его тело в месте, где не бывает людей и которое находится далеко от селения (не всегда помогает), либо сжечь; ведет себя как человек (поднимается на локтях, спускает ноги с постели и нащупывает башмаки); несмотря на физические изменения люди узнают в драуге человека;
- причиняет вред людям: убивает людей на хуторе и своих домочадцев; травит мором домашних животных; рушит постройки; разбирает или ломает крышу; иногда ломает кости жертвам;
- может быть связан с сокровищами: охраняет сокровища своего могильного кургана;
Этимология слова "драуг": 'draugr' (сов. исл. draugur, фар. dreygur, норв. диал. draug, др. дат. drog ), которое родственно др.-в.-нем. gitrog, др.-н.-нем. getroc, ср.-нид. ghedroch(t) ‘обман’, др.-сакс. bidriogan, др.-в. нем. triogan ‘обманывать’, ‘вводить в заблуждение’, авест. draoga ‘ложь’, др.-ирл. auddrach ‘призрак’ инд.-герм. *dreugh ‘вредить’, ‘обманывать’.
Драуг, в целом, связывается с потусторонним миром. На это указывают перечисленные веши мотивы, особенно большой размер, значительный вес, ночное время активности, похожесть на тролля и непохожесть на человека, цвет кожи.
Мертвых могли оживлять намеренно (некромантия), однако отличие в этом случае от других обитателей холмов и могил (предки, дарующие что-то, празднующие; вельва) заключается в том, что целью поднятия мертвецов было намерение использовать их силу, а не получить некий дар или мудрость, как в случае с талантливыми предками или вельвой ("спящей" вельвой, как в "Прорицании вельвы"Wink. В отношении предков и вельвы речь идет, скорее, о пробуждении ото "сна", а не об оживлении.
Поскольку речь идет прежде всего о фольклорной традиции, то четко установить грань между мотивом собственно ожившего мертвеца и мотивом потусторонней силы в целом практически невозможно, тем более, что мотив потусторонности присутствует и в сюжетах с ожившим мертвецом. Можно сказать, что в определенной мере оживший мертвец представляет собой переходное состояние "души": в нем все еще видят человека, он связан с захоронением и земными вопросами (например, долг, деньги, богатство), но при этом уже говорят о его связи с потусторонним, в частности, через сравнение цвета кожи с Хель ("кожа синяя, как у Хель"Wink. Х.Эллис обращает внимание прежде всего на то, что одной из основных характеристик оживших мертвецов является тесная связь с телом. И, действительно, после уничтожения (сожжения, перезахоронения или захоронения в отдаленном месте) оживший мертвец перестает посещать людей. Я. Гримм, рассматривая лингвистический материал, говорит о связи оживших мертвецов с блуждающими огоньками и призраками, т.е. бестелесными существами.
Я.Гримм обращает внимание, что др.-верх.-нем. gitroc означало "мнимое появление" и использовалось для обозначения альвов и других демонических существ. Также др.-сев. draugar описываются как охваченные огнем: "hauga eldar brenna", "lupu upp hauga eldarnir". Я.Гримм также указывает на аналогию с народным поверьем, что души, которые не были приняты в рай, беснуются в ночи, как испуганные птицы, в огне в полях и на лугах. Такие огоньки (ignis fatuus, fox-fire, will-o'-wisps) уводят путника, принявшего их за огни деревни, в болота, на тропы нечистой силы (в описании: садятся на спину человека и неистово бьют крыльями). Путнику следует одной ногой идти по проезжей дороге, т.к. огни могут одолеть человека только в полях, лугах, лесах и т.п.
В сказках огоньками, уводящими путника с пути, могут быть души некрещенных детей. Хотя в форме сказки этот мотив христианизирован, он все же указывает на интересные для целей этой заметки сказочные параллели: это мотив блуждающих огней и мотив "рука из могилы".
В скандинавских сказках встречается мотив, условно называемый "рука из могилы". Основа сюжета - это нарушение религиозной нормы, например, ребенок убивает родителя. После смерти из могилы высовывается рука (часто та, которой произошло убийство родителя). Родственники предпринимают попытку снова похоронить тело, но рука на следующий день снова появляется. Предпринимается попытка восстановления религиозной нормы пост-фактум: руку бьют хлыстами в надежде, что такое наказание искупит грех, однако рука вновь появляется или совсем не исчезает. В итоге, руку отрезают и ставят на видное место в церкви как напоминание о последствиях непослушания религиозного правила.
В мотиве "рука из могилы" упоминания живого мертвеца как такового нет и нет упоминания вреда от мертвеца. Тем не менее, показательно, что рука появляется из могилы аналогично тому, как драуги выходят из могилы. Очевидно, что мотив ходячего мертвеца гораздо более ранний, чем "рука из могилы". В последнем обнаруживаются лишь элементы мотива ходячего мертвеца: цвет руки ("рука из могилы" описывается по цвету как черная, что аналогично мотиву ожившего мертвеца), четкая связь души и тела, ночное время появления, настойчивость (появляется даже после того, как отстегали хлыстами), которая здесь является, скорее всего, отголоском мотива сверхъестественной силы драуга. В обоих мотивах имеет место нарушение социального правила, но если в первом речь идет о правилах, касающихся социального общежития, то во втором случае - о религиозных предписаниях. Исходя из этого элемента, разнится и исход: в первом случае перезахоронение или выполнение обещания возвращает ситуацию в status quo и драуг перестает приходить, т.е. восстанавливает социальный порядок, то во втором случае рука из могилы отрубается и выставляется на обозрение как напоминание о правиле, что говорит о символической нагрузке сюжета, которая отсутствует в мотиве драуга, при этом восстановления социального порядка в отношении умершего не происходит.
Несколько особняком идет ряд скандинавских сказок, где "рука" и младенец фигурируют относительно огня. Есть несколько сказок о т.н. "воровских огнях". "Воровские огни" - это магический артефакт, изготовленный из руки неродившегося младенца и специальным образом заговоренный. Действует только у того, кто его сам добыл этот огонь. У неродившегося ребенка отрезают руку, сушат и заговаривают. Действие заключается в том, что пока горит огонь на этой руке, никто в доме не может проснуться, т.е. действует подобно встречающему даже в поздних исландских сборниках "шипу сна". Зажигается и зажигается "рука" силой мысли. Также рука может давать невидимость владельцу. Связь с описанным выше сходным сюжетом я затрагивать не буду. С мотивом драуга "воровские огни" роднят несколько элементов: это использование силы, недоступной обычному человеку (невидимость, возможность насылать сон), использование (в случае "воровских огней" рука сама не сгорает, а огонь этот особой природы) материала мертвого тела, которому придается своя собственная жизнь (в случае драуга показательным для этой параллели будет сюжет, где корова слизывает пепел сожженого драуга, рождает теленка-драуга, который потом убивает своего хозяина, изначального драуга сжигавшего, и бросается в болото (огоньки тоже болотные!)). Мотив сна в рамках "воровских огней" может быть сравнен со способностью драуга парализовывать своим взглядом, поскольку сон - это в некотором смысле паралич, хотя и заметно облегченный по сравнению с собственно взглядом драуга. Но это и обосновано тем, что в случае с драугом речь идет о непосредственном взаимодействии, тогда как в случае "воровских огней" взаимодействие с потусторонним миром опосредовано артефактом. Я.Гримм приводит сюжет, где дух-огонек является ребенком, держащем в своей руке горящую головню.
Приведенная выше параллель подтверждает соображения Я.Гримма с оговоркой, что огоньки (как показатель бестелесности) могут присутствовать в качестве факультативного элемента, характеризующего связь с потусторонним миром.
Еще один родственный мотив сказок - это собственно блуждающие огоньки. Поскольку он известен и по русским сказкам, то останавливаться на нем я не буду, указав, что лингвистический материал, приводимый Я.Гриммом, говорит о связи блуждающих огоньков с альвами и духами у скандинавов и германцев. Блуждающие огоньки как духи имеют способность принимать обличье животного, такая же способность свойственна и драугам. Известны такие названия блуждающих огоньков, как dwerlicht (вращающееся пламя), elflicht, dwellicht. Второе слово ("эльфийский свет"Wink указывает на параллель, довольно ярко выраженную в ирландском и британском фольклоре, где блуждающие огоньки - это дороги фейри. Dwellicht происходит от dwelen, dwalen - сбивать с пути, уводить прочь. Интересно и нидер. droglicht, прямо указывающее на образ драуга.
Перечень саг с эпизодами о драугах:
"Саги о людях с Песчаного берега" (гл. LXIII)
"Саги о Битве на Пустоши" (гл. IX)
"Саге о людях из Флоуи" (гл. XIII)
"Саге о Греттире" (гл. XVIII, XXXII, XXXIV, XXXV)
"Саге о людях из Лососьей долины" (гл. XVII, XVIII, XXXVIII, L, LIV, LV)
"Саге о людях с Песчаного Берега" (гл. XXXVI, LXIII)
"Саги о гренланцах" (гл. VI)
Использованная литература (все три есть в сети):
Н.В. Березовая. Тело как граница: "Оживающие мертвецы" в "сагах об исландцах"
HILDA RODERICK ELLIS. THE ROAD TO HEL. A Study of the Conception of the Dead in Old Norse Literature. NEW YORK, 1968.
Jacob Grimm. Teutonic Mythology. Chap.13.
В статье William Sayers из сборника Monster Theory рассказывается про совершенно фееричный способ умертвить драуга, чтоб уж раз и навсегда. В принципе, ему можно заморочить голову, если во время похорон проломить стену и через нее вынести тело - теоретически, в этом случае он забудет дорогу назад. Но гарантию никто не даст (вдруг у него окажется навигатор GPS?) Можно так же обложить могилу камнями, но драуг сильный, он прорвется. Или сжечь его тело, но вот незадача - в одной саге рассказывается про корову, слизавшую пепел покойника, после чего у нее родился гибридный теленок с духом драуга. Положиться можно только на один проверенный способ - отсечь вредному покойнику голову, а потом...
...а потом или положить ее у него между ног в самой что ни на есть двусмысленной позе, или положить ее ему же на зад, носом в расщелину между ягодиц. Ужасно стыдно! После того, как его так закозлили, оживший мертвец уже не посмеет показаться на глаза соплеменникам. b-a-n-s-h-e-e.

***

Часть I. Введение и описание «ходячего мертвеца»

Представления о загробной жизни у викингов зачастую отличались куда большей непосредственностью, нежели возвышенные скальдические предания о Вальхалле или христианских Небесах: верили, что, как только мертвое тело помещают в могилу, оно «обретает странную, чуждую человеку жизнь и силу» (Hilda Ellis-Davidson. The Road to Hel. Westport CT, Greenwood P., 1943, p. 96). Покойник продолжал вести в могиле некую псевдо-жизнь, не в виде духа или привидения, а скорее как нежить, во многих отношениях сходная с носферату или центрально-европейским вампиром.
Нежить эта была известна под различными именами. В норвежских сагах чаще всего упоминается хаугби (haugbui, от haugr — «курган») — обитатель кургана, труп, продолжающий жить в своей могиле. Хаугби почти никогда не покидает места своего захоронения. В исландских сагах обычно фигурирует драуг (draugr), известный также под названием аптганг (aptrgangr, букв. «ходящий после», «разгуливающий после смерти»). Это «оживший труп, выходящий из своего могильного холма или доставляющий людям беспокойство по дороге к месту погребения» (Ellis-Davidson, The Road to Hel, p. 80). Но и в том, и в другом случае у скандинавской нежити есть физическое тело — собственно, труп покойного, и хотя для ее описания может употребляться слово «привидение», современные представления о призраках или бестелесных духах к этим сверхъестественным существам неприменимы.
Описания внешности этих существ лишний раз подчеркивают, что речь идет именно о «ходячем трупе». К ним применяются эпитеты hel-blár («черный, как смерть» или «синий, как смерть») и ná-folr («бледный, как труп»). В «Саге о людях с Песчаного берега» пастух, убитый драугом и обреченный сам превратиться в нежить, становится «весь черный как уголь», а когда убившего его драуга извлекают из могилы, тот оказывается «черным, как смерть». Глам — превратившийся в нежить пастух из «Саги о Греттире» — был якобы темно-синим, а в «Саге о людях из Лососьей долины» одной женщине является во сне умершая колдунья, и когда могилу покойницы вскрывают, то находят там кости — «синие и страшные».
Еще более ужасным казалось то, что оживший труп был способен увеличиваться до огромных размеров. И это не имело никакого отношения к обычному вздутию трупа из-за газов, выделяющихся при разложении, — поскольку тело драуга вдобавок оказывалось невероятно тяжелым и зачастую оставалось неразложившимся даже много лет спустя после смерти. Торольв из «Саги о людях с Песчаного берега» «еще не разложился и вид имел наимерзейший… раздулся до размеров вола» и стал таким тяжелым, что поднять его без рычага было невозможно.
Огромные размеры приписывались драугу, чтобы подчеркнуть его колоссальную физическую силу. В сагах рассказывается, каких огромных трудов родственникам стоило распрямить тело для погребения. Аптганг обладал такой силой, что мог буквально раздавить жертву насмерть. Когда находят убитого Гламом пастуха («Сага о Греттире»), у того «свернута шея, и каждая косточка переломана». В описаниях сражений между человеком — героем саги и драугом обычно не выражается заведомой уверенности в победе героя, хотя тот и сам наделен огромной силой: противники не уступают друг другу, и на протяжении схватки верх берет то один, то другой.
В некоторых рассказах драуги обладают магической силой и способны предсказывать будущее, управлять погодой и превращаться в животных. Живой мертвец может являться в облике тюленя («Сага о людях с Песчаного берега», «Сага о людях из Лососьей долины»), огромного освежеванного вола, серой лошади со сломанной спиной, без ушей и хвоста, или кошки, которая садится спящему на грудь и постепенно становится все тяжелее и тяжелее, пока человек не умирает от удушья. В «Саге о Хромунде Грипссоне» драуг Траин превращается в «существо, похожее на кошку» (kattakyn): «Тут Траин обернулся троллем, наполнив зловонием весь курган, и впился когтями Хромунду в затылок, сдирая мясо с костей…».
Кроме того, драуги могли проходить сквозь землю и камень, как Храпп Убийца из «Саги о людях из Лососьей долины»: «Олав хотел броситься на Храппа, но тот провалился сквозь землю, где стоял, и на том их схватка закончилась». Таким образом, они имели возможность без труда выходить из могилы и возвращаться обратно.

Часть II. Обиталище драуга

Драуг обитал в своем кургане. Несмотря на то, что в Скандинавии бытовали различные формы погребения (согласно литературным источникам и археологическим данным, тела покойных кремировали, погребали в ладьях, под грудами камней или в христианских могилах), все же наиболее распространенным способом в сагах предстает захоронение в кургане. Курган состоял из погребальной камеры, сложенной из камней и покрытой бревнами, и насыпанного поверх нее высокого земляного холма.
Курган Кара Старого в «Саге о Греттире» представлял собой большой сруб с бревенчатым настилом, скрытый под земляной насыпью. В «Саге о Харальде Прекрасноволосом» упоминается курган «из камня и глины», «укрепленный бревнами». В «Саге об Олаве сыне Трюггви» Хакон ярл прячется от Олава в яме, засыпанной землей, наподобие кургана:

«Раб [Карк] вырыл в хлеву глубокую яму. Он убрал землю прочь и положил сверху бревна. Тут Тора рассказала ярлу, что Олав сын Трюггви приплыл во фьорд и убил его сына Эрленда. Затем ярл влез в яму и с ним Карк, а Тора закрыла яму бревнами, насыпала сверху земли и навоза и загнала в хлев свиней. Хлев этот был рядом с большим камнем».

Хотя это и не настоящий могильный курган, но упоминание о стоящем рядом большом камне должно вызывать у читателя ассоциации с местом погребения: под такими камнями, согласно поверьям, обитали цверги (карлики) и различная нежить.
Иногда над курганами вспыхивает яркий свет, словно от множества гнилушек. Это сияние «окружает курганы и отмечает границу между мирами живых и мертвых» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 161). Греттир видит такое зарево над курганом Кара Старого:

«Как-то поздно вечером, собравшись идти домой, Греттир заметил, что на мысу, ниже Аудунова Двора, вспыхивает яркий огонь. […]
— У нас в стране, — сказал Греттир, — когда видят подобный огонь, говорят, что он идет от клада.
Бонд отвечает:
— Властелин этого огня таков, что навряд ли тебе будет польза допытываться».

Нередко погребальные холмы располагались по соседству с семейной усадьбой, а в англо-саксонских межевых грамотах курганы во многих случаях упоминаются в качестве межевых знаков, отмечавших границу земельных владений. По традиции, человек, наследующий участок земли, должен был перечислить поименно своих предков, владевших этой землей, и указать местоположение их курганов, — только после этого за ним признавалось право наследования. Возможно, в этом и состоит причина, по которой в исландской «Книге о занятии земли» с такой дотошностью указывается и описывается местонахождение могил покойных поселенцев.
Кроме того, со скандинавскими драугами ассоциируются определенные формы ландшафта, в первую очередь — лощина (hvammr), «короткая долина, окруженная горами, но с одного конца открытая в одном направлении» (Reidar T. Christiansen, "The Dead and the Living," in Studia Norvegica 2 (Oslo, 1946), pp. 88-89). Некоторые источники передают также поверье о «мертвецах внутри горы» — гора такого рода функционально отождествляется с курганом. Лощина — это пограничная полоса между горой и долиной, между усадьбой и погребальным холмом, между живыми и мертвыми. Окруженный высокими горами, он защищен от прямых лучей солнца; на протяжении нескольких недель в середине зимы на дне такой лощины совсем темно. Именно таким местом была Тенистая Долина, в которой бесчинствовал Глам из «Саги о Греттире».
Любопытно, что «возвращения покойников ожидали на Рождество или на Новый год, в пору древнего праздника Йоль, приходившегося на середину зимы» (Ellis-Davidson, "The Restless Dead," p. 162). Нападения нежити начинались поздней осенью и учащались зимой, в то время года, когда ночи самые длинные. По-видимому, драуги умели также временно наводить темноту и в дневные часы или окутываться облаком тумана, чтобы подкрасться к жертве незаметно. По ночам же драуг таился в зыбком мареве тьмы и лунного света, наподобие того, что описано в «Саге о Греттире»: «Ярко светила луна, и густые облака то закрывали ее, то открывали». Подчас лунный луч, блеснувший во тьме, высвечивает голую кость или отражается призрачным светом в глазах драуга, что еще более усугубляет ужас происходящего.
Во многих сагах отражено «представление об умершем, который живет в могильном кургане, точно в доме, и ревностно охраняет свои сокровища» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 90). Курган мыслился пиршественной залой мертвеца, как в «Пряди о Торстейне Бычьей Ноге», где Торстейна приглашают в «усадьбу» хаугби, уставленную пиршественными скамьями и полную пирующих воинов, или как Святая Гора, в которую «переселились» покойные родичи Торольва, Бородача с Мостра, — «внутри той горы горели большие огни, и доносился изнутри шум пиршества и гул голосов» («Сага о людях с Песчаного берега»).
В древнеанглийской поэзии средоточием пиршественной залы предстают сокровища и дары, вручаемые на пиру, — а в курганах обычно и впрямь хранились драгоценные сокровища: «Там была сложена груда сокровищ — золото и серебро, а под ноги ему поставлен ларец, полный серебра» («Сага о Греттире»). Несметные богатства в схожем контексте описываются также в «Пряди о Торстейне Погибели Хуторов» и в упоминавшейся уже «Пряди о Торстейне Бычьей Ноге».
Поэтому нежить в некоторых отношениях ассоциируется с цвергами-карликами: цверги владеют такими великими сокровищами, как ожерелье Брисингамен (которое они позднее уступили Фрейе), и обитают в недрах гор, под камнями или внутри больших каменных глыб. Многие имена из «Перечня карликов» в «Старшей Эдде», по-видимому, связаны с нижним миром смерти, холода и распада.
Сокровища, заключенные в курганах, неудержимо влекли к себе грабителей могил, о чем свидетельствуют как исторические данные, так и литературные источники. Во многих сагах подобные ограбления описываются в достоверных подробностях, как, например, в «Саге о Греттире»:

«Греттир раскопал курган, и пришлось ему изрядно потрудиться. Он работает без передышки, пока не доходит до сруба. День к тому времени уже был на исходе. Он проломал бревна. Аудун заклинал его не заходить в курган. Греттир просил его подержать веревки.
— А уж я докопаюсь, кто здесь живет!
Спустился Греттир в курган. Там было темно и запах не из приятных».

Однако грабителю следовало быть настороже, ибо хаугби бдительно охранял свои сокровища и свирепо атаковал любого, кто нарушит его покой:

«Греттир взял все эти сокровища и понес к веревкам, но в то время, как он шел к выходу из кургана, кто-то крепко его схватил. Он бросил сокровища, и они кинулись друг на друга и стали биться ожесточенно. Все разлеталось у них на пути. Могильный житель нападал свирепо. Греттир все пытался ускользнуть. Но видит, что от того не уйдешь. Теперь оба бьются нещадно. Отходят они туда, где лежат конские кости. Здесь они долго бьются, то один упадет на колени, то другой. Все же кончилось тем, что могильный житель упал навзничь со страшным грохотом. Тут Аудун убежал от веревок: он подумал, что Греттир погиб».

Помимо зубов, когтей и общей физической силы, хаугби, обороняющий свое жилище, мог пустить в ход также trollskap — злые чары, как поступает Агнар в «Саге о Золотом Торире» или описанный Саксоном Грамматиком в «Деяниях данов» злобный обитатель кургана Митотин (Mithothyn), который «наслал зловонное моровое поветрие и своими посмертными злодействами оставил по себе память едва ли не худшую, нежели теми, что вершил при жизни».
Более того, хаугби — не единственный обитатель кургана, которого следовало опасаться грабители. В некоторых сагах упоминается также мать мертвеца, которая «вооружена длинными когтями и поэтому описывается как ketta (кошка); она еще более ужасна, чем ее чудовищный отпрыск» (Nora K. Chadwick, "The Monsters and Beowulf," in The Anglo-Saxons: Studies in Some Aspects of their History and Culture Presented to Bruce Dickens, ed. Peter Clemoes. London, Bowes and Bowes, 1959, p. 178).

Часть III. Меры предосторожности: как защититься от «ходячего мертвеца»
Если хаугби, как правило, спокойно сидел в своем кургане, нападая лишь на тех, кто вторгался на его территорию, то драуг, напротив, то и дело выходил из могилы, нанося живым немалый ущерб. Страх перед злобной нежитью в Скандинавии был очень силен. Широко распространенные в эпоху викингов меры предосторожности, призванные помешать покойному восстать из могилы, кое-где применялись и вплоть до XX века.

«…в домах, где сохранялся старый уклад, тщательно соблюдали [некоторые древние обычаи]: на грудь покойного помещали раскрытые ножницы, а под одежду подкладывали перекрещенные соломинки. Большие пальцы ног крепко связывали, чтобы покойник не смог сделать ни шагу. В подошвы втыкали иглы. Когда гроб выносили из дома, носильщики трижды поднимали и опускали его, всякий раз поворачивая головой в другую сторону, так чтобы образовался крест. Стулья или скамьи, на которых стоял гроб, опрокидывали, и все горшки и кастрюли в доме переворачивали вверх дном. Заупокойная молитва, которую священник читал при погребении, воспринималась как магическое заклинание, которое должно привязать покойника к могиле и не допустить его возвращения» (H.F. Feilberg, "The Corpse-Door: A Danish Survival," in Folklore 18 (1907), p. 366).

Кроме того, в домах проделывали специальные «трупные двери» — отверстия в стенах, через которые гроб выносили ногами вперед. Затем их закладывали кирпичами, чтобы умерший не вернулся: верили, что беспокойный мертвец способен возвратиться только тем же путем, которым покинул дом. Ногами вперед гроб выносили для того, чтобы умерший не мог как следует разглядеть дорогу, по которой его несли к месту погребения (Ibid, pp. 364-369). Эти же меры предосторожности описаны и в «Саге о людях с Песчаного берега»:

«Вот Арнкель входит в горницу, идет вдоль скамьи и заходит Торольву за спину; он просил никого не приближаться к Торольву, покуда ему не закроют глаза и не уложат как полагается. Затем Арнкель подхватил Торольва за плечи, но даже ему не хватило сил, чтобы сразу уложить его. Потом он обмотал голову Торольва покрывалом и убрал тело, как полагалось по обычаю. После этого он распорядился сломать стену за спиной Торольва и вытащить его наружу через пролом».

Часть IV. Нападения драугов

Разлагающиеся трупы распространяли заразу и болезни, как в приведенном выше эпизоде со злым колдуном Митотином из «Деяний данов», но в древности, когда никто не имел представления о микробах, причиной «морового поветрия» считалась злая воля драуга, обращенная на живых. Из этого следовало, что драуг в принципе способен и на физическое нападение. Полагали, что драуги тоскуют по всему, чего они лишились, расставшись с жизнью, и завидуют живым. Очень трогательно это описано в «Саге о Фритьофе Смелом», где умирающий конунг говорит сыновьям: «Желаю, чтоб меня похоронили против самого кургана Беле, по ею сторону фьорда, у моря. Будет нам тогда привольно перекликаться о предстоящих событиях».
Образ умерших друзей, переговаривающихся между собой в могилах, не вселяет ужаса: здесь отражена лишь несбыточная мечта о том, чтобы дружба, связывавшая людей при жизни, продолжалась и после смерти. Однако эта тоска по уходящей жизни нередко приобретает и более зловещие оттенки, как в истории Храппа Убийцы, жестокого и свирепого человека, который на смертном одре обращается к своей жене с такими словами: «И когда я умру, то такова моя воля, чтобы мне вырыли могилу в дверях дома и чтобы я был погребен стоя в дверях. Так я смогу лучше следить за моим хозяйством». Далее в саге повествуется: «После этого Храпп умер. Было сделано все, как он сказал, так как жена не осмелилась сделать иначе. Но если с ним худо было иметь дело, когда он был жив, то еще хуже стало, когда он был мертв, потому что он часто вставал из могилы» («Сага о людях из Лососьей долины»).
Страстная жажда вернуть и удержать отнятое смертью отличает драугов, фигурирующих в «Саге о людях с Песчаного берега». В главные покои усадьбы на Вещей Реке возвращается утонувший бонд Тородд со своими спутниками, а затем являются мокрые, покрытые грязью шестеро драугов во главе Ториром Деревянной Ногой. «Домочадцы рванулись из кухни прочь, чего следовало ожидать; у них под рукой ни оказалось ни лучины, ни разогретых камней, ни прочих нужных вещей, так что от огня в тот вечер им не было ровно никакого прока». Ходячие мертвецы не только выгоняют людей на ночь из теплых покоев, но и наверняка учиняют беспорядок в доме, так что он становится непригодным для нормальной жизни даже днем.
В этих сагах «умершие не переходят в лучший мир — напротив, они лишаются привычных домашних удобств и общества своих родичей. Им холодно и голодно» (Christiansen, "The Dead and the Living," p. 10). Поэтому ничего удивительного в том, что драуг завидует живым и время от времени возвращается в дом, который все еще считает по праву своим.
Зависть к живым тесно связана с другой движущей силой, которой подчинены самые опасные и могущественные из драугов, — с обуревающим их неутолимым голодом. Этот голод описывается в истории Асмунда и Арана, братьев по оружию, которые дали друг другу клятву, что, если один из них умрет, то второй должен будет три ночи просидеть над ним в кургане. Когда Аран умер, Асмунд воздвиг над ним курган и поместил туда имущество покойного, его стяги и оружие, сокола, пса и коня, а затем приступил к обещанному бдению. «В первую ночь Аран встал с кресла, убил сокола и собаку и съел их. Во вторую ночь он опять встал, убил коня и разорвал его на куски; затем он стал рвать плоть коня зубами, и кровь стекала у него изо рта, покуда он ел. […] В третью ночь на Асмунда напала сонливость, и он пришел в себя лишь тогда, когда Аран схватил его за уши и оборвал их» («Сага об Эгиле Одноруком и Асмунде Убийце Берсерков»).
Саксон Грамматик, пересказывая этот сюжет, добавляет: «Но не насытился он ни конем, ни псом; он обратил ко мне свои сверкающие когти и оторвал мне ухо, располосовав щеку» (голодные драуги фигурируют также в «Саге о Греттире» — Глам и в «Саге о Хромунде Грипссоне» — Траин). Очевидно, что драуг, пожрав животных, попытался затем полакомиться самим Асмундом. Не исключено, что сверхъестественный голод драуга — физическое проявление терзающей его жажды жизни. Именно поэтому современные исследователи нередко проводят параллели между драугами и вампирами: «В этих преданиях труп, живущий в могиле, всегда наделяется вампирскими наклонностями, сверхчеловеческой силой и неистовым желанием уничтожить любое живое существо, посмевшее проникнуть в курган» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 92).
Жертвами драуга, однако, становились не только те, кто вторгался в его могилу. Бродячие мертвецы истребляли домашний скот — загоняли его до смерти, разъезжая верхом на животных или преследуя их в ужасном обличье полуосвежеванного трупа. Нередко нежить вымещала свой голод и злобу также на пастухах, выпасавших скот по ночам: «в волов, на которых везли тело Торольва, вселилась нечистая сила, а любая скотина, подходившая близко к могиле Торольва, бесилась и выла до самой смерти. Пастух на хуторе в Лощине стал приходить домой чаще обычного, потому что Торольв гнался за ним. Однажды осенью в Лощине случилось такое событие, что ни пастух, ни скотина не вернулись домой» («Сага о людях с Песчаного берега»).
Убивал драуг и животных в стойлах, и неосторожных путников, и тех, кто по ночам беспечно открывал двери на стук: «Когда они сели ужинать, кто-то громко ударил в дверь. Один из них сказал: “Видно, добрые вести подоспели” — и выбежал на двор. Остальные заметили, что слишком уж долго он не возвращается. Тогда они вышли следом и увидели, что он совершенно лишился разума. Наутро он умер» («Сага о людях с Болота»).
Исландский обычай предписывал после наступления темноты тихонько стучаться в окно, и не один раз, а трижды. Сильный же удар в дверь, «в особенности удар однократный был верным знаком того, что в дом пытается проникнуть привидение или еще какое-то злобное существо» (Simpson, Icelandic Folktales and Legends, pp. 135-136).
Хотя оставаться дома по ночам было безопаснее, чем выходить наружу, драуг мог напасть и прямо на дом: «На хуторе в Лощине по ночам часто слышался страшный грохот; люди заметили также, что кто-то частенько ездит на коньке крыши» («Сага о людях с Песчаного берега»). «Езда на крыше» была одним из любимых развлечений драугов; молотя пятками по кровле, они производили ужасный шум, до полусмерти пугая жителей дома: «Кто-то лез на дом и ездил над самыми покоями, и бил по крыше пятками, так что каждая досочка трещала» («Сага о Греттире»). А иногда драуг попросту выламывал входную дверь: «Наличник у входной двери был весь сорван. И теперь на его место кое-как приколотили жерди. Перегородка, которая прежде отделяла покои от сеней, была разломана и выше поперечной балки и ниже» (там же).
Победить ходячего покойника было непросто, но скандинавы верили, что даже однажды умершего можно убить вновь. Как и многие другие сверхъестественные существа, драуг боялся железного оружия, но холодного железа было недостаточно, чтобы загнать его в могилу раз и навсегда. Сперва герой должен был выйти против драуга безоружным и побороть его голыми руками. Затем следовало отрубить ему голову, причем нередко — не простым оружием, а мечом, найденным в его же кургане. Иногда задача усложнялась: герой должен был проскочить между телом и отрубленной головой чудовища, пока труп не упадет на землю; или трижды обойти против хода солнца отрубленную голову и тело ; или вогнать в обезглавленное тело деревянный кол, подобно тому, как в других традициях предписывалось поступать с вампирами. И наконец, чтобы избавиться от драуга наверняка, следовало сжечь его останки дотла, дождаться, пока пепел остынет, а затем похоронить его где-нибудь в отдаленном месте или бросить в море. Только после этого нежить погибала по-настоящему и больше не возвращалась.

Halloween/Дни Поминовения на пороге, а душа требует мрачных и мистических историй? Вы найдете их на страницах нашего сообщества.

Основной костяк любого праздника составляют фильмы старые, проверенные временем, но иногда новичку удается втиснуться в этот ряд.
Есть мнение, что фильм появился слишком поздно. Выпустили бы его в середине 90-ых - он бы стал культовым (как "Байки из склепа", например). Так это или нет - мы уже не узнаем. Но Кошелек или жизньуже подарил Хэллоуину нового яркого персонажа - Сэма.

Фильм состоит из четырёх связанных между собой страшных историй, произошедших на Хэллоуин в американском городке в штате Огайо. Все эти истории объединяет одно существо — Сэм — таинственная фигура в оранжевой потёртой пижаме, носящая мешок на голове. Он появляется во всех историях, следя за тем, чтобы традиции Самайна/Хэллоуина неукоснительно соблюдались.

Сложно найти что-то лучше для вечера 31 октября!

Парк Cheesmanв Денвере (Колорадо) на первый взгляд может показаться оазисом мира и покоя. Великолепные лужайки и величественные деревья выглядят тихой пристанью среди оживленных улиц города. Тем не менее, по мнению многих, это место, где обитает самый настоящий ужас.

Начало истории было положено, когда этот красиво благоустроенный парк начали строить на месте грубо уничтоженного и оскверненного старого Городского Кладбища. Это произошло в довольно темный период истории Денвера. И ладно бы, если бы власти тихо построили несколько зданий на месте старых участков захоронения. Такое нередко случается в городской черте. Но нет, этот эпизод сопровождался скандалом, который подорвал изнутри городское управление, оскорбил общественность и заполнил газеты невероятными историями.
В 1858 человек по имени Вильям Лаример заложил земельный участок в 320 акров, который должен был использоваться как кладбище в новом, растущем городе Денвере, штат Колорадо. Он назвал кладбище Маунт Проспект. Лучшие участки на холме отводились для богатых и влиятельных жителей города. Нищие и преступники должны были быть похоронены на окраинах кладбища, а простые люди – в середине.
Однако планы, связанные с устройством благочинного респектабельного кладбища, были развеяны в прах с самого начала. Первые похороны, происшедшие на новом кладбище, оказались связаны с кровавым преступлением. Венгерский иммигрант по имени Джон Stoefel приехал в Денвер, чтобы уладить спор со своим шурином, а закончил дело тем, что убил его. После короткого расследования преступник был выдан на суд толпе, и, в итоге, повешен на тополе. Тела Джона Stoefel и его шурина были привезены на кладбище Маунт Проспект, и, без лишних церемоний, просто свалены в одну могилу.
Позже жертв несчастных случаев и убитых также продолжали хоронить на окраинных участках кладбища без должного отпевания и церемоний, и тогда уже многие люди перестали называть кладбище Маунт Проспект, а стали именовать его "Свалкой костей" или "Каблуком" (за конфигурацию участка). Кладбище стремительно теряло имидж уважаемого и респектабельного, как о том мечтал его основатель Вильям Лаример. В конце 19 века Денвер начал процветать. В нем делались огромные состояния на горной промышленности, добыче серебра и недвижимом имуществе. Смущенные непристойной репутацией местного кладбища (и такого обиходного названия как Каблук), в 1873 отцы города решили переименовать его Городское Кладбище. Однако новое название не изменило того факта, что само кладбище становилось постепенно бельмом на глазу у уважаемых людей. Отсутствие должной заботы о кладбище привело к тому, что природа стала возвращаться к первозданному состоянию, многие надгробные плиты упали, дикие собаки прятались между могильными холмами, а рогатому скоту разрешили бродить среди могил.
Видя все это, богатые семьи начали хоронить своих родственников на двух других новых кладбищах, а Городское Кладбище оказалось отданным на откуп нищим, преступникам, невостребованным телам, жертвам оспы и сыпного тифа. Собственность на кладбище перешла от Вильяма Ларимера краснодеревщику Джону Валлей, который не прилагал больших усилий по исправлению ситуации.

В итоге жители особняков и богатых домов, построенных неподалеку от кладбища, стали оказывать давление на городское управление, требуя что-то сделать со всем этим безобразием. И городские власти нашли управу на владельца кладбища. Неожиданно обнаружилось, что кладбище (оказывается!) находится на земле, которая была частью соглашения с индейцами еще во времена до 1860 года. Так что юридическая казуистика помогла отсудить кладбище в 1890 у его владельца в пользу Соединенных Штатов, которые “не замедлили” продать земельный участок в 320 акров за символическую сумму $200.00 городским властям Денвера.
Наследство городу досталось неоднозначное. Во времена управления Джоном Валлеем, кладбище было разделено на три секции. Городская часть за это время серьезно обветшала и пришла в запустение, но католические и еврейские секции продолжали хорошо поддерживаться. Вскоре после того, как город принял землю, еврейские церкви удалили своих покойных с кладбища и сдали землю в аренду городскому отделу водоснабжения. Католическая церковь выкупила собственный участок, и поддерживала кладбище в превосходном состоянии до 1950. В 1951 году городские власти потребовали очистить участок земли, ранее отведенный под городское кладбище. На перезахоронения отводилось 90 дней.
Некоторые могилы действительно были вскрыты, а останки перезахоронены заинтересованными членами семьи, но о более чем пять тысяч могил забыли, и они остались невостребованными. Весной 1893 начали приготовления к перезахоронению и этих тел. Мэр Денвера, Платт Роджерс, опасался инфекции, которая могла возникнуть при открытии могил, и находился вне города.
Для проведения всей операции был выбран, как впоследствии оказалось, недобросовестный предприниматель, некто И. Ф. МакГоверн. Было договорено, что каждое тело будет извлечено из земли, уложено в новый гроб и перемещено на новое Прибрежное Кладбище. Правда, гроб должен был быть всего 3.5 футов длинной и 1 фут шириной. По прибытии гробов на новое кладбище, МакГоверн должен был получить оплату 1,90$ за каждый гроб. В марте рабочие, нанятые МакГоверном, приступили к работе. Туда же, на кладбище, явились и любопытные репортеры, чтобы проследить, как все будет происходить.
Вначале работы велись аккуратно и пристойно, но очень вскоре рабочие стали вести себя все небрежней и небрежней. В это время, согласно городской легенде, на кладбище явилась старуха, которая начала объяснять, что над каждым вырытым телом должна быть прочитана молитва, иначе мертвые возвратятся. Само собой разумеется, рабочие посмеялись над нею, хотя ощутили некую неловкость. Рабочие спешили, и это дало возможность любителям “поживиться” и “на дармовщину” сдирать замки и украшения с отрываемых из земли гробов.
Тела, которые не распались на достаточно мелкие фрагменты, чтобы поместиться в маленькие коробки-гробы, грубо вытаскивали из прежних гробов, ломали и засовывали в коробки кое-как. Позже абсолютно все из участвовавших в этом бесчинстве говорили, что чувствовали страх и присутствие неведомого. Рабочий по имени Джим Астор утверждал, что он почувствовал призрачную землю на своих плечах. Он был так напуган, что бросил вниз в разграбленное захоронение пару оторванных от гробов табличек с именами, которые хотел оставить себе как сувениры. Рабочий на следующий день не вернулся на участок.
Люди, жившие в окрестностях, почти сразу начали сообщать о призрачных проявлениях в своих домах и около них. Кто-то стучал в двери и окна в течение ночи. В темноте из района открытых могил доносились низкие стонущие звуки (их можно услышать иногда и сегодня). К тому времени, когда Мэр Роджерс вернулся в город, местные газеты уже запестрели размещенными на первой полосе историями о бесчинствах, творящихся на кладбище, и о коррупции городских властей. Истории обнаруживали несоответствия между реальным числом захоронений и фактическим числом коробок-гробов, доставляемых на Прибрежное Кладбище. Газеты писали: “Линия оскверненных могил в южных районах кладбища вызывает отвращение и ужасает всех видом, который они представляют. Вокруг краев разрытых могил сложены сломанные гробы, изодранные саваны и фрагменты одежды, сорванной с трупов... Все это растоптано в земле ногами могильщиков как ненужное барахло”.
Ситуация стала быстро перерастать в скандал, в который к тому же вмешалась городская санитарно-эпидемиологическая станция, приостановившая работы на кладбище. Началось расследование, в результате которого Мэр Денвера Роджерс был вынужден подать в отставку, в то время как часть останков по-прежнему находилась на кладбище, а часть могил была вскрыта. Чтобы не тревожить горожан, кладбище обнесли забором. Там по-прежнему зияли провалы в земле. Новый контракт на перезахоронение так и не составили. В конечном счете, про часть тел вообще забыли, и они все еще находятся под фундаментом парка и садов. По скромным подсчетам, на старом месте осталось около двух тысяч могил.
К 1902 году начали постройку городского парка, сажая кусты прямо на кое-как заваленных могилах. В 1907 работа по превращению Городского Кладбища в Парк была закончена, так появился Чесман Парк, названный в честь одного из основателей города Денвер. Два года спустя в его же честь был построен и открыт знаменитый мраморный павильон, присутствующий на каждом фото Чесман Парка. В 1950 Католическая церковь продала свое смежное кладбище, аккуратно перезахоронив всех покойных. Эта часть земли вскоре стала Ботаническими садами Денвера. Еврейская секция кладбища превратилась в Парк Конгресса.
Несмотря на принятые меры по облагораживанию территории, призраки, потревоженные больше чем столетие назад, активно присутствуют в парке, о чем свидетельствуют многочисленные истории посетителей. Много людей, которые приезжают в парк отдохнуть и расслабиться (и не знают его историю), говорят о тягостных чувствах, тоске, смертельном страхе, которые ощущают там. Другие докладывают, что в сумерках на аллеях парка они видят туманные силуэты, странные тени и слышат пугающие стоны и шепот. По ночам на аллеях можно увидеть играющих в парке детей, которые потом бесследно исчезают. Также рассказывают о странной женщине, которая разгуливает по аллеям парка, напевая что-то в полголоса. Она внезапно появляется и внезапно исчезает.
Есть немало сообщений о том, что расположившиеся на траве для отдыха люди испытывали трудности при попытке встать, как если бы невидимые силы удерживали их. Лунными ночами на земле видны схемы старых могил, и можно легко догадаться, где они были. Но, их редко видят. Чесман Парк – это место, где люди стараются не оставаться в сумерки.

Причудливые кладбищенские конструкции в большинстве своем стали плодом двух фобий: быть похороненным заживо и стать экземпляром для медицинских исследований.



В викторианскую эпоху страх быть похороненным заживо был сильнее, чем страх самой смерти. Надо заметить, что появился он не на пустом месте. Эпидемии холеры и желтой лихорадки, поверхностное медицинское обследование привели к тому, что в 19 веке произошло несколько громких случаев преждевременных похорон.
Так появилась идея безопасного гроба, где спасти несчастного мог небольшой колокол, шнурок от которого был привязан к руке покойного, или любая другая шумовая конструкция. Многие подобные гробы имели специальный люк, который позволил бы выжившему нормально дышать, пока к нему спешили бы на помощь (см.Могила Тимоти Смита). Впервые появились в Европе в конце XVIII века. Производились вплоть до 1934 года в странах Европы и Северной Америки.
Условно приспособления для спасения погребённого заживо из могилы можно разделить на две группы — приспособления, позволяющие погребённому подать сигнал о том, что он жив, и таким образом позвать на помощь, и приспособления, позволяющие погребённому самостоятельно выбраться из могилы.
Большинство безопасных гробов имели устройства первого типа, поскольку технически обеспечить мнимому покойнику возможность сообщить о себе было проще, чем снабдить его возможностью выбраться самому.
Первый зарегистрированный безопасный гроб был сделан по заказу Фердинанда, принца Брауншвейгского перед его смертью в 1792 году. В склепе и в гробу были сделаны небольшие окна, чтобы в гроб проникал свет, а также трубка, в случае ошибки обеспечившая бы герцога свежим воздухом. Вместо того, чтобы прибивать крышку гроба гвоздями, её закрыли на замок, открывавшийся как снаружи, так и изнутри; таким же замком была оборудована и сама могила-склеп. В специальный карман савана принца положили два ключа — от крышки гроба и от двери склепа.
Шестью годами позднее, в 1798 году, немецкий священник Песслер предложил оборудовать все гробы шнурами, связанными через систему блоков с церковными колоколами. Таким образом человек, ошибочно похороненный заживо, смог бы привлечь к себе внимание и спастись. Однако такая методика спасения мнимых покойников была труднореализуемой и весьма затратной, поэтому вскоре пастор Бек — коллега Песслера, — предложил установить в гробы выходящую на поверхность трубку. Каждый день местный священник должен был при помощи той трубки проверять состояние покойника. Если священник не чувствовал запаха разложения или слышал крики о помощи, гроб мог быть выкопан, и похороненный заживо был бы спасён.
В начале XIX века немецкий врач Адольф Гутсмут разработал безопасный гроб и лично испытал его, будучи несколько раз погребённым в нём заживо. Во время одной такой демонстрации в 1822 году он провёл под землёй несколько часов и даже, используя устройство для подачи в гроб пищи, смог пообедать в могиле супом, сосисками и пивом.
Большинство безопасных гробов XIX — начала XX веков, таких, как конструкции доктора Йохана Табергера и Франца Вестера, были оборудованы небольшой трубой, выходившей на поверхность земли и имевшей сверху маленький колокол. Сквозь трубу к колоколу шла веревка или лёгкая цепь, конец которой привязывался к ноге или руке погребённого (или, как в конструкции Табергера, к рукам, ногам и голове), давая ему возможность позвонить в колокол при пробуждении. Предусматривалась защита колокола от случайного звона (к примеру, от ветра или севших на крепление птиц), водяные отводы для предотвращения заливания могилы дождевой водой и сетка от насекомых. Помимо обеспечения возможности позвонить в колокол, труба позволяла погребённому заживо не задохнуться в гробу, служа своего рода вентиляционной отдушиной. Кладбищенский сторож, услышав звон, должен был вбить в гроб в районе ног покойного вторую трубу и с помощью мехов нагнетать в гроб воздух, облегчая существование узника до его освобождения.
Вскоре, правда, выяснилось, что использование шнура, привязанного к конечности покойника, имело свои недостатки. Естественные процессы разложения часто заставляли тело раздуваться или даже менять положение, вызывая в результате случайное движение шнура и «ложную тревогу». По этой причине Франц Вестер в своей конструкции предусмотрел также окно-дверцу, через которую сторож кладбища мог посмотреть на лицо мертвеца и таким образом проверить, жив тот или мёртв. Система Вестера также позволяла снять трубу с колоколом и окном с гроба (когда сторож удостоверится, что погребённый окончательно мёртв) и использовать её на другом гробу.
Свидетельства о том, что данные средства спасения действительно кому-либо помогли, отсутствуют.


Что до систем самоспасения мнимо умершего из могилы, то таковые применялись, главным образом, при погребении в склепах, так как в этом случае отсутствовало основное препятствие спасению — слой земли между гробом и поверхностью. Создавались, например, склепы с крышками, открывающимися изнутри. На иллюстрации (один из номеров журнала «Популярная механика» за 1921 год) показан один из них (1890г.). Подпись под фотографией гласит «Преждевременное погребение невозможно, если используется этот склеп. Человек может существовать внутри него часами, или, в любом случае, достаточно долго, чтобы открыть крышку склепа изнутри поворотом вентиля».


Морг такого типа был придуман французами, а усовершенствовали уже немцы (популярность привела к тому, что уделялось внимание даже оформлению помещения). Тела размещались в больших залах и проверялись день и ночь. Иногда к ногам или рукам привязывали колокольчики.


Изготовлялись компаниями Almond Fisk, Martin Crane and James Renshaw для защиты трупов от гниения, ограбления и вандализма.
Изначально чугунные гробы были придуманы для транспортировки умершего на родину (если смерть настигла на чужбине) и обеспечения сохранности тела (защищали от разложения на длительный срок). Они были запатентованы в 1848 году.
Некоторые чугунные гробы, такие как “Coffin Torpedo” Филлиппа Кловера, стали начинять взрывчаткой, которая срабатывала при вскрытии.


Это изобретение было придумано Иосифом II около 1784г. Император был озабочен растущей популярностью венцев к смерти и пышным экстравагантным похоронам.
"Экономический гроб"– один гроб на всех граждан Вены. Заворачивают покойника в гигиенический пропитанный известью саван, кладут в гроб с открывающимся дном. Привозят на кладбище, дно разверзается, прокальцинированное тело падает в могилу, – и гроб убирают до нового покойника. На этом все исторические реформы Йозефа II и закончились, поскольку "экономического гроба" венцы ему не простили.Протесты горожан привели к отмене закона об использовании многоразового гроба уже через шесть месяцев после принятия. Решением суда от 29 мая 1825 года было объявлено, что каждый умерший при погребении должен был быть помещен в индивидуальный герметичный гроб.
Читать о +Темной стороне Вены+.




Молодое американское государство, только начавшее свою историю после победы в Войне за Независимость, уже спустя пять лет столкнулось с первыми массовыми беспорядками. 13 апреля 1788 года в Нью–Йорке произошёл первый бунт, получивший название «Антиврачебный бунт».
Для начала сделаем небольшое отступление. В конце 18–го века в США у работников медицинских учреждений не было возможностей легально доставать тела для изучения и обучения молодых врачей–студентов. Это привело к тому, что эти учреждения платили очень приличные деньги людям, которых назвали «похитители трупов». Они, преимущественно по ночам, раскапывали свежие могилы, вытаскивали тела и нелегально поставляли их медикам. Бывали случаи, когда и сами медицинские работники совершали ночные рейды за материалом для исследований. Жители города предпринимали различные попытки уберечь покойников. Те, что побогаче, заказывали специальные защищенные от вскрытия гробы или нанимали вооруженную охрану, которая днём и ночью дежурила на кладбище в течение двух недель, пока охраняемый представлял интерес для врачей. Так продолжалось до тех пор, пока 13 апреля 1788 года не произошла непредсказуемая череда событий.
Утром у Нью–Йоркского госпиталя играли мальчишки. Один из них, ведомый любопытством, залез к одному из окон и увидел студента Джона Хикса, который анатомировал тело. Джон заметил мальчишку и, видимо решив подшутить, схватил руку, только что отделенную от трупа, начал махать ей и закричал мальчику, что это рука его матери. Это так и осталось бы циничной шуткой, если бы у мальчика на днях действительно не умерла мать. Мальчик в страхе прибежал к отцу и всё ему рассказал. Полный эмоций отец двинулся прямиком на кладбище. И надо же было такому случиться, что могила его жены была пуста! Более того, она была разграблена второпях и даже не засыпана. Разъяренный муж собрал своих друзей и знакомых, и негодующая толпа пошла на госпиталь.
Ворвавшись в здание, люди нашли ещё несколько трупов, что ещё больше разозлило их. Одного врача и несколько студентов, которые не успели сбежать, толпа схватила и вытащила на улицу, собираясь предать суду Линча. Но подоспевший мэр города спас их: он публично арестовал их и направил за решетку.
Всё новые люди, найдя подтверждение ходившим слухам про похитителей–медиков, примыкали к протестующим. На третий день волнений несколько тысяч человек двинулись по Бродвею в поисках Джона Хикса. Когда они подошли к зданию суда и принялись забрасывать его камнями, органам правопорядка был отдан приказ стрелять на поражение. Десятки погибли, прежде чем бунт удалось подавить.
Правительство мгновенно отреагировало на возникшее недовольство. Был принят закон о предоставлении тел казненных преступников для медицинских исследований. Но, несмотря на это, тел всё равно не хватало, и нелегальная охота за трупами продолжалась вплоть до конца 19–го века.

Новый всплеск потребности в телах произошел в 60–80–х. Начало резко увеличиваться количество медицинских учебных заведений. С 1860 по 1890 год количество медицинских колледжей в США увеличилось вдвое. В этот период стали появляться первые экземпляры взрывных устройств, получивших название «гробовые торпеды».
Мина крепилась над гробом. Возводились молоточки и вся конструкция накрывалась защитной пластиной, через отверстие в которой по трубочке засыпалось 350 грамм пороха. Сделанная из чугуна, мина от удара молоточка разрывалась на смертельные осколки, не оставляющие шансов для похитителей трупов, которые ничего не подозревая, приводили лопатами механизм в действие.
Да, я забыл ответить на вопрос, наверняка резонно появившийся у многих:
— А причём здесь торпеда?
Дело в том, что до начала Первой мировой войны торпедами в США назывались сухопутные мины и спрятанные взрывные устройства. С середины 80–х годов в некоторых штатах начали принимать законы, которые стали обеспечивать медиков легальными телами и к концу 19–го века вымерло как само явление, так и это взрывоопасное изобретение, а слово его обозначавшее – лишь слегка изменило значение. ©

В питерском Эрмитаже особенно интересны два места: египетский зал, освещение которого, увы, не позволило прилично заснять саркофаги и мумий, а также греко-римские залы, наполненные прекрасными мраморными изваяниями, которым 2000 и более лет. Их и буду показывать.

Саркофаг. Римская работа, вторая половина III века. Изображение умершего в медальоне, который держат крылатые гении, по сторонам - Амуры и Психеи.



Фрагмент стенки саркофага со сценой битвы. Римская работа, II в.



Стенка саркофага. Римская работа, конец III в.



Ганимед с орлом. Римская работа, конец I в. до н.э.



История Ипполита. Саркофаг, конец II в.





Спящий гермафродит. Римская работа по греческому оригиналу III-II в. до н.э. Найден на вилле Адриана.





Саркофаг из Мирмекия. Аттика, вторая половина II в. Вероятно, саркофаг принадлежал царю Боспорского царства Тиберию Юлию Евпатору.





Надгробный рельеф Ольбиогена, II в. до н.э.



Декоративная плита: черепа жертвенных животных, гирлянда и ваза. Начало I в.



Погребальная урна с именем Корнелия Евтихия. Римская работа, конец I века.



Пеплохранительница. Римская работа, I в.



Саркофаг. Римская работа, вторая половина IIIв.



Поэт и музы. Фрагмент стенки саркофага, римская работа, третья четверть III в.



Надгробный рельеф гладиатора-мирмиллона с греческой надписью. Римская работа, IIв.
Греческая надпись в стихах:

Путник, здесь я лежу,
Мирмиллон, прославивший Смирну,
Пав, пораженный насмерть в кулачном бою с Гиаканфом.
Дравшись одиннадцать раз,
Никогда я не знал пораженья, -
Мойры ж меня погубили; так предназначено было,
Здесь, во фракийской земле,
Адриаполитов лежу я.



Фрагмент надгробной стелы с фрагментом: голова юноши. Аттика, середина V в. до н.э.



Надгробный рельеф Фемистокла, II в. до н.э.



Надгробный рельеф Аристоболы, III в. до н.э.

После того как, согласно обычаю, нам повесили на шею большие гирлянды желтых цветов и снабдили бетелем для жеванья, мы покинули гостеприимных хозяев и скоро попали в совсем другую обстановку: после сияния радостных красок и солнца мы оказались в мрачной усыпальнице мертвецов-парсов — в Башнях Великого Безмолвия. В этом названии есть что-то величавое, что-то глубоко проникновенное: в нем веяние смерти. У нас есть слова: могила, надгробие, мавзолей, погост, кладбище; в силу заключенного в них смысла они звучат для нас торжественно; но у нас нет слова столь величественного, исполненного столь глубокой, неизбывной печали.
Среди тропического рая, среди пышной листвы и цветов, на горделивом возвышении, вдали от мирской суеты и шума стоят они, эти Башни Безмолвия; под ними внизу раскинулись рощи кокосовых пальм, затем, на многие мили, вновь идет город, а за ним — океан с ползущими по нему судами. Все тут погружено в тишину столь же глубокую, в какой цепенеет это раскинувшееся на холме царство мертвых. Тут мы увидели коршунов. Тесно прижавшись друг к другу, они сидели, облепив край низкой массивной башни, — сидели в терпеливом ожидании, неподвижно, словно каменные; в самом деле, с первого взгляда их вполне можно было принять за скульптурное украшение Башни. Но вот все люди, собравшиеся тут, почтительно сошли прочь с тропы, разговоры стихли. В большие ворота вступила погребальная процессия — ее участники в полном молчании, парами, проследовали к Пашне. Покойник лежал в неглубоком гробу, прикрытый белым полотном; одежды на нем никакой не было. В тридцати футах за гробом шествовали плакальщики. Вся процессия была одета в белое; плакальщики были как бы связаны попарно друг с другом, — они держались за концы белой веревки или носового платка. За процессией шла собака на поводке. Когда плакальщики приблизились к Башне, — ни один человек, кроме несущих гроб, не должен подходить к ней ближе чем на тридцать футов, — они повернули и пошли в молельню, которая находилась по эту сторону ворот, чтобы помолиться за душу покойника. Те, кто нес гроб, открыли единственную дверь Башни и вошли внутрь. Скоро они появились вновь, неся пустые носилки и белое покрывало, и заперли дверь Башни. Тогда коршуны поднялись, хлопая крыльями, и устремились в Башню — пожирать покойника. Через несколько минут, когда птицы вновь уселись на прежнем месте, от мертвеца остался лишь начисто объеденный скелет.
Главный принцип, лежащий в основе всех обычаев и представлений парсов, связанных с похоронами, — это принцип чистоты. По догматам зороастризма, первейшие стихии — Земля, Огонь и Вода — священны и не должны оскверняться трупом. Поэтому покойников нельзя ни сжигать, ни хоронить,; Никто не смеет касаться мертвецов или входить в Башню, где они лежат, — туда входят только определенные, официально назначенные люди. Они получают большое жалованье, но жизнь их мрачна, и живут они совсем обособленно, не общаясь о другими людьми, так как они осквернены общением с мертвецами, и тот, кто будет иметь о ними дело, осквернится сам. Когда они выходят из Башни, они меняют свою одежду на другую, не покидая ограды, — прежняя одежда считается уже оскверненной, ее нельзя больше ни надеть, ни унести отсюда. Таким образом, носильщики мертвых являются на каждые похороны в новых одеяниях. Насколько это известно, ни один человек, кроме официальных носильщиков, ни разу не входил в Башню Великого Безмолвия после того, как она была освящена. Впрочем, один исключительный случай имел место. Ровно сто лет назад какой-то европеец бросился вслед за носильщиками и утолил свое жестокое любопытство, глянув на запретные таинства Башни. Имя этого презренного дикаря до нас не дошло, не знаем мы и его звания и положения. Все это, а также тот факт, что за столь неслыханное богохульство правление Ост-Индской компании сделало ему лишь официальный «выговор», заставляет нас думать, что это был европеец с большим весом. Тот же официальный документ, где записан упомянутый выговор, предупреждал, что если подобный проступок совершит служащий компании в будущем, то он будет уволен; если же виновным окажется купец, то он лишится разрешения на торговлю и будет выслан в Англию.
Башни Великого Безмолвия не высоки; они, словно газгольдер, имеют широкое основание. Если вы наполните газгольдер внутри до половины прочной гранитной кладкой, а затем пробьете в ней широкий и глубокий колодец, то получите довольно точное представление о Башне. Трупы помещают на каменной кладке, в неглубоких желобах, которые радиально расходятся от колодца. Они имеют уклон к центру, куда стекает и вся дождевая вода. Со дна колодца вода уходит через подземные водостоки с угольным фильтром.
Пролежав в Башне месяц под дождем и палящим солнцем, скелет становится абсолютно сухим и чистым. Затем те же носильщики, что внесли покойника, вновь появляются в Башне и, надев перчатки, щипцами скидывают скелет в яму. Там он превращается в прах. Его уже никто на свете больше не увидит, никто никогда к нему не прикоснется. Другие народы хоронят каждого мертвеца отдельно и сохраняют между ними различия, выделяя и отличая высокопоставленных людей даже в могиле: останки королей, государственных деятелей и генералов с соответствующей пышностью и торжественностью помещают в храмы и пантеоны, а кости простого люда и бедняков — в подобающие им более скромные места; но парсы считают, что в смерти все люди равны — все ничтожны, все бессильны, все нищи. И в знак их нищеты их кладут и могилу голыми, а в знак равенства кости всех людей — богатых и бедных, знаменитых и безвестных — бросают в общую яму. На похоронах у парсов никому нельзя ехать, все участники похорон — богат он или беден — должны идти пешком, как бы велико ни было расстояние. В ямах пяти Башен Безмолвия смешан прах всех парсов — мужчин, женщин, детей, — которые умерли в Бомбее и его округе в течение двух столетий, то есть с той поры, как мусульманские завоеватели изгнали парсов из Персии и те оказались здесь, в этой части Индии. Самая древняя из пяти Башен построена более двухсот лет назад семейством Моди и до сих пор закреплена за потомками этого рода — в эту Башню кладут только покойников из рода Моди.
Неизвестно происхождение по крайней мере одной детали похоронного обряда парсов — присутствия собаки. Прежде чем покойника вынесут из дома, его открывают и показывают собаке; собака должна идти на поводке позади похоронной процессии. Мистер Нуссерванджи Бирамджи, секретарь панчаята парсов, сказал, что этот обычай имел в свое время смысл и значение, но что теперь это только пережиток и проследить его происхождение невозможно. По традиции, обычай этот держится, а древность происхождения освящает его. Полагают, что когда-то в Персии собака была священным животным; считалось, что она сопровождает души умерших на небо; считалось также, что собачий глаз обладает способностью очищать всякий предмет, оскверненный соприкосновением с мертвым; потому-то пес и шествует имеете с остальными участниками похоронной процессии — авось пригодится на всякий случай.
Парсы утверждают, что их похоронный обряд отлично охраняет интересы живых; что при таком порядке не распространяется никакого гниения, никакой грязи и псин гот, никаких микробов; что ни к покрывалу, ни к чему другому, находившемуся на покойнике, живые потом уже не прикасаются; что из Башен Безмолвия не исходит ничего такого, что могло бы принести вред миру живых людей. Я думаю, что эти утверждения справедливы. С точки зрения санитарии, похоронный обычай парсов можно почти приравнять к кремации. А ведь мы медленно, но неуклонно идем к тому, чтобы ввести кремацию. Нельзя ожидать, что это произойдет скоро. Но если тенденция к этому не исчезнет и будет хоть и медленно, но развиваться, то можно не сомневаться, иуда это приведет. Когда кремация станет всеобщим правилом, мы ужо по будем содрогаться при мысли о ней; напротив, мы будем содрогаться при мысли о захоронении, если только решимся представить себе, что происходит в могиле.
Пес на похоронах произвел на меня большое впечатление — он олицетворял собой некую тайну, ключ к которой утрачен. Держался пес очень смиренно и был явно подавлен происходящим. Он задумчиво опускал морду долу, словно старался вспомнить, что именно он символизировал в те давно минувшие времена, когда был заведен этот обычай. Была близ меня и еще одна на редкость интересная вещь, но увидеть ее мне так и не пришлось. Я говорю о священном огне — огне, который, как утверждают, неугасимо горит уже больше двух столетий, и горит с такою же силой, с какой горел в самом начале.
Парсы — община весьма примечательная. В Бомбее их всего около шестидесяти тысяч, и примерно вдвое меньше во всей остальной Индии. Но малочисленность парсов отнюдь не мешает им играть большую роль в обществе. Они весьма образованны, энергичны, предприимчивы, отзывчивы ко всему новому, богаты, а по щедрости и склонности к благотворительности не уступают даже евреям. Парсы строят и содержат больницы — для людей и для животных; кошельки их мужчин и женщин всегда открыты для любого великого и доброго дела. Они представляют собой значительную политическую силу и служат серьезной опорой правительству. У них чистая и возвышенная религия; они хранят ее во всей первозданной неприкосновенности и строят свою жизнь согласно ее велениям.
Мы еще раз окинули взглядом долину, город и океан и распростились с Башнями Великого Безмолвия; последнее, что я увидел здесь, опять оказалось своеобразным символом, — и было в этом символе что-то сознательное, преднамеренное. Это был коршун, сидевший на спиленной верхушке стройной, лишенной веток пальмы, одиноко возвышавшейся на открытой местности; коршун сидел неподвижно, словно каменное изваяние, венчавшее колонну.
Его зловещий силуэт словно еще усугублял мрачное уныние этой обители смерти.
***
Но купальщики полоскали себе рот ужасающе грязной водой и вдобавок пили ее — такое зрелище должно было утомить меня, — и действительно оно мне надоело, и очень скоро. В одном месте, где мы остановились на минуту, было видно, как в реку, мутя все вокруг, вливается грязная сточная струя, и там же качался на волнах случайный труп, приплывший откуда-то из-за города. Десятью шагами ниже этого места по пояс в воде стояла толпа мужчин, женщин и миловидных молодых девушек — они зачерпывали руками воду и пили ее. Вера, несомненно, способна делать чудеса, и здесь мы видели тому пример. Люди пили эту гадость не затем, чтобы утолить жажду, а чтобы очистить свои души и внутренности. Ведь по их верованиям вода из Ганга мгновенно очищает все, чего она коснется, — и очищает совершенно. Сточные воды не беспокоили их, труп не волновал нисколько: ведь их коснулась священная река, и, значит, они теперь были чисты, как снег, и не могли осквернить никого и ничего. Эта сцена навсегда останется в моей памяти, хотя я очень хотел бы ее позабыть.
-
Индусы не сжигают факиров, этих почитаемых нищих. Факиры столь святы, что они попадают куда нужно и без этого обряда, — их надо только предать священной реке. Мы видели, как однажды мертвого факира вывезли на середину реки и бросили за борт. Факир был запакован между двумя каменными плитами — что-то вроде сандвича.
Мы простояли у пристани, где сжигают мертвых, с полчаса и видели сожжение девяти покойников. Я не хотел бы видеть больше ни одного, разве только если мне позволят самому намечать кандидатов. За носилками с покойником через весь город до самой пристани идут провожающие; затем те, кто тащит носилки, передают их людям низкой касты — домам, а провожающие поворачивают назад и уходят восвояси. Я не слышал рыданий и не видел слез; обряда прощания, собственно, и не было. По всей вероятности, эти выражения скорби и горя на людях считаются неуместными. Женщин приносят сжигать одетыми в красное, а мужчин — в белое. Перед сожжением, пока готовят костер, покойников кладут у самого берега в воду.
Первым сжигали мужчину. Когда домы сняли с него перед омовением покрывало, покойник оказался коренастым, упитанным и красивым стариком, без малейших следов каких-либо болезней или недугов. Принесли сухих дров и соорудили костер; на этот костер был положен покойник, сверху его прикрыли дровами. Затем какой-то голый святой, сидевший на возвышении поодаль, начал что-то весьма энергично говорить и кричать и шумел так довольно долго. Должно быть, это была своего рода панихида. Я забыл сказать, что один из провожающих остался при покойнике, хотя все остальные ушли. Это был сын покойного, мальчик лет десяти — двенадцати, темнокожий, красивый, печальный и сдержанный, в развевающихся белых одеждах. Он должен был сжечь отца. Ему дали в руки факел; и пока он медленно обходил семь раз вокруг костра, голый святой выкрикивал свои заклинания еще энергичнее. Сделав семь кругов, мальчик коснулся горящим факелом головы покойного, а затем его ног; пламя быстро охватило тело, вспыхнувший костер затрещал — и мальчик отошел в сторону. Индусы не хотят иметь дочерей, так как их замужество разоряет семью, но они хотят иметь сыновей, — ведь тогда они могут с почетом покинуть этот мир: нет высшей чести для индуса, чем та, когда твой погребальный костер зажигает сын. Отец, не имеющий сыновей, — это человек печальной судьбы, достойный жалости. Жизнь изменчива, и индус женится еще мальчиком, в надежде, что, когда прядет его день, у него будет уже взрослый сын. А если нет собственного сына, он усыновит приемного. Такой сын во всем заменит настоящего.
Тем временем тело старика уже горело, горели и другие покойники. Это было гнетущее зрелище. Домы не сидели сложа руки, а действовали — длинными шестами они ворошили костры и то и дело подбрасывали дрова. Иногда они приподнимали труп шестом, потом придавливали его и расколачивали, как головешку, чтобы он лучше горел. Точно так же они поднимали и расколачивали черепа. Смотреть на все это было чрезвычайно тяжело, но было бы еще тяжелее, если бы вокруг костра стояли родственники. У меня не было особого желании смотреть на эту церемонию, и я скоро был сыт ею по горло. С точки зрения санитарии, кремацию надо бы ввести всюду, но у индусов она отвратительна, и ее никак нельзя рекомендовать.
Само собой разумеется, что огонь погребальных костров — священный огонь, он покупается за деньги. Обыкновенный огонь запрещен — он не связан с денежными расходами. Мне говорили, что огонь для погребальных костров поставляется одним человеком, он владеет монополией на огонь и берет за него немалую плату. Бывает, что богатые родственники платят ему за огонь тысячу рупий. Так что попасть в рай из Индии — это дело дорогое. Каждый шаг, каждая деталь связаны тут с деньгами и способствуют обогащению жрецов. По-моему, есть все основания заключить, что этот кровосос-торговец — продавец огня — принадлежит к какому-нибудь священному сословию.
Близ площадки, где сжигают покойников, виднеется несколько старых камней, они поставлены в память самосожжения вдов. На каждом камне — грубые резные изображения: мужчина и женщина идут или стоят рука об руку. Эти камни обозначают место, где вдовы принимали смерть на костре в те дни, когда самосожжение цвело пышным цветом. Мистер Паркер утверждает, что вдовы охотно шли бы на самосожжение и теперь, если бы только это разрешало правительство. Все завидуют семьям, которые могут, указывая на эти маленькие памятники, сказать: «Женщина, что сожгла себя здесь, — наша прародительница».

Типичная немецкая традиция захоронения mos teutonicus (лат.—«немецкий обычай») включала в себя многочасовое кипячение трупов на огне . После этого мясо легко отделялось от костей, которые тщательно промывались в вине. Обычай возник впервые в среде рыцарей-крестоносцев. Павшие в битве воины должны были быть захоронены с почестями на родине. Но перевозить их тела не представлялось возможным. Лишь только отделенные от плоти скелеты могли достичь отчизны, где они и были со всеми почестями захоронены.
Самое старое упоминание о массовом использовании mos teutonicus относится к 1167 году. После взятия Рима Фридрихом I в его войсках разразилась страшная эпидемия, в результате которой погибло много людей. Среди них—епископы Кельнский, Шпейерский, Регенсбургский, Пражский, Верденский и т. д., а также князья Фридрих IV Швабский, Вельф VII, Генрих Тюбингский. Фридрих I также был подвергнут этому обряду. Он утонул в Киликии во время 3 крестового похода в 1190 году. Его сердце и внутренности были похоронены в Тарсусе (нынешняя Турция), плоть погребли в церкви св. Петра в Антиохии, а кости его сын Фридрих V предполагал похоронить в Иерусалиме.
Практика «диких тевтонцев» в самом скором времени заслужила опалу церкви. Обычай был признан варварским, но просуществовал еще какое-то время в воинской среде. © Инна Савватеева

Рядом с гигантским кафедральным собором Ливерпуля расположился парк св. Джеймса, но на деле это самое настоящее старое кладбище.
Почти два века на этом месте была каменоломня, которая обеспечивала строительным материалом почти весь Ливерпуль. По мере роста города стало понятно, что иметь в самом его центре такое производство, да еще на горе, которую за все это время изрядно перерыли, - опасно. Да и полезный камень уже был почти весь добыт.
И вот в 1825 году архитектору Джону Фостеру дают 20 000 стерлингов и задание: перенести идею Пер-Лашеза на местные ландшафты. Так начинается история кладбища св. Джеймса с катакомбами и запоминающимися тоннелями, оставшимися от каменоломни.
В 1827 Фостер строит морг (Оратория) в стиле греческих дорических храмов (на фото справа). С 1986 году в Оратории хранятся коллекции скульптур.

А еще через два года кладбище освящают во время одной из самых сильных гроз в истории города.
В викторианскую эпоху некрополь принимает по 8 новых жильцов в день. Уже к концу XIX века начинают звучать разговоры о "перенаселении" (это видно на снимке тех лет).
Но власти принимают решение возвести по соседству новый кафедральный собор (1903). И только, когда число захоронений приблизилось к 58 тысячам, кладбище закрывают (последнее захоронение в июле 1936).

На кладбище есть три тоннеля: два давно заложили, а оставшийся - объект любви местных фотографов.


Из кладбищенской стены бьет целебный источник. Местным фольклор рассказывает, что рядом с ним в давние времена рядом с ним жила ведьма Зеленая Дженна, со временем слившаяся с образом Дженни Зеленые зубы. Однако в старинных детских стишках говорится именно о ведьме, жившей на горе. Есть байки, что при строительстве нового собора, рабочие нашли в земле статую страшной колдуньи, которая располагалась на местном капище. Якобы культ ее поклонения восходит к древним временам кельтов.
Дженни Зелёные Зубыпринадлежит к особой разновидности детских боуги в английском фольклоре – так называемым багам. Фейри-баги обычно очень дружны с родителями маленьких проказливых детей, отгоняют малышей от опасных мест и не разрешают слишком сильно шалить. Нередко родственники пугают детей багами, заставляя своих отпрысков проявлять больше послушания.
Сами Дженни относятся к водяным фейри. Их внешний облик может показаться довольно устрашающим – длинные влажные волосы, распущенные по плечам, большие зелёные клыки, торчащие изо рта, и очень острые блестящие когти.
Согласно легендам, Дженни могут похитить детей, если те часто играют неподалеку от воды, и утащить на самое дно. О приближении Дженни обычно свидетельствует зеленоватая пена, неожиданно появившаяся на спокойной поверхности пруда или другого водоёма. Обычно опасность подстерегает детей, которые бегают по мелководью босиком.
Дженни не обязательно топят малышей – нередко они до крови царапают им ноги своими острыми когтями или просто пугают своим ужасным внешним видом, внезапно высунувшись из воды по пояс и заскрипев огромными зубами.

Вернемся к источнику. Он был обнаружен в 1773г., когда карьер еще использовался по своему прямому предназначению. В то время местные врачи считали, что эта вода обладала обширными лечебными свойствами.
Интересная особенность источника была обнаружена Джоном Томпсоном в 1894 году, когда расширялась Church st. Тогда рабочим пришлось переносить тела с церковного кладбища св. Петра. Среди них был труп капитана Дэвида Гвина, который умер 21 июля 1813 года в возрасте 76 лет. Его туловище полностью окаменело, а вот другие части тела сгнили. Считается, что минерализация произошла именно благодаря источнику.

В 20 веке стали ходить разговоры, что на кладбище поселился вампир. С ним соседствует хромой призрак Хаскиссона, чьи шаги можно услышать у его собственного мавзолея.

Уильям Хаскиссон (англ. William Huskisson; 11 марта 1770 — 15 сентября 1830) — английский политический деятель, член парламента.
В 1828 году из-за разногласий с премьер-министром лордом Веллингтоном был отправлен в отставку.
Уильям Хаскинсон был в ссоре с Герцогом Веллингтонским. Увидев герцога (который ехал в личном вагоне), Хаскинсон поспешил навстречу, рассчитывая помириться. Они с герцогом обменялись рукопожатием, но Хаскинсон не видел приближающийся по соседнему пути локомотив Стефенсонская Ракета (Stephenson’s Rocket). Когда же он услышал крики и распознал опасность, то запаниковал и попытался устраниться с опасного пути. Хаскинсон начал карабкаться в вагон герцога, но повис на открывшейся дверце. В результате несчастный упал на рельсы перед поездом и локомотив серьезно повредил Хаскинсону ногу. Присутствовавший на церемонии Джордж Стефенсон (George Stephenson) — инженер-создатель локомотива, лично повел поезд, чтобы поскорее доставить пострадавшего в госпиталь.
Ранение оказалось весьма серьезным. По дороге в госпиталь Хаскинсону была дана доза опиума в качестве обезболивающего. В госпитале ему сообщили, что надежды выжить нет. Смирившись, Хаскинсон сообщил свою последнюю волю и несколькими часами позже скончался.
Смерть и похороны Уильяма Хаскинсона получили такой резонанс, что привели к мировой известности железной дороги Ливерпуль — Манчестер. Именно таким образом мир узнал о существовании средства — быстрого и дешевого для передвижения на большие расстояния. Наступал «бум» строительства железных дорог во всему миру.
В 1973 году с призраком встретился бродяга Боб. Последний уговорил бутылочку спиртного и мирно уснул, забыв, где находится. Проснувшись глубоко ночью, он с ужасом понял, что заперт в городе мертвых. Побежав к выходу, он столкнулся лицом к лицу с призраком Хаскинсона. Кое-как отыскав дырку в заборе, бедняга ринулся рассказывать припозднившимся случайным прохожим о встрече с привидением.

По рассказам охотников за привидениями на кладбище проживают около двадцати призраков. Особенно они облюбовали восточную часть. Там вы можете встретить прекрасную леди в викторианском платье и других (уже менее четких) фантомов.


У заброшенной церкви святого Андрея притаилось миниатюрное приходское кладбище, на которым первым делом вам в глаза бросается памятник-пирамида инженера Уильяма Маккензи. Об этом человеке ходили слухи, что он продал душу дьяволу. Существует две версии этого события. По самой известной: Маккензи, будучи игроком, попросил у лукавого удачи в покерных поединках. Другой вариант истории романтичнее.
У Маккензи умирает возлюбленная. Мужчина обижается на Бога и начинает вести разгульный образ жизни. Во время одной покерной игры за столом оказывается таинственный мистер Мэдисон. И Уильям проигрывает все свои деньги. Его соперник предлагает сыграть еще раз. Маккензи отвечает, что ему больше нечего ставить на кон, на что Мэдисон говорит: "А как же ваша душа?". Наш герой отказывается, подозревая, кто скрывается под маской его оппонента. А тот в свою очередь провоцирует его размышлением, что раз уж он отказался от Бога и стал атеистом, то он не должен верить в реальность наличия души. Маккензи соглашается и проигрывает партию. Мэдисон говорит, что возьмет душу сразу после смерти проигравшего, и сразу же исчезает. Неизвестно, сколько Уильям прожил еще после этой злополучной игры, но после смерти тело Маккензи сажают за стол внутри пирамиды, а в руки дают выигрышную комбинацию карт (все для того, чтобы обмануть дьявола). С тех пор душа, которую не взяли на небо, бродит по церковному кладбищу и ближайшей улице.
Церковь скоро перестроят под общежитие для студентов.



На этом церковном кладбище обитает призрак мужчины без лица. Он одет во все черное и носит перчатки. Обожает пугать прохожих, выпрыгивая из-за могил.


Тихие шорохи, нечеткий шепот и звуки тяжелых шагов за спиной будут давить на вашу психику. И если дотянете до сумерек, то можете поискать высокую волосатую фигуру оборотня.
В викторианский времена здесь было надгробие со странной надписью: "Здесь лежит тот, кто был получеловеком и полузверем". Говорят, что плиту убрали в 60-ые года XXв.


Местная рыжеволосая Белая Дева стала причиной уже многих ДТП. Возможно она и сама погибла таким образом.
А ее сосед самый настоящий гаитянский зомби, которого похоронили здесь в 30-ых годах XXв. Его рот набит солью и зашит.
---
The Vampires of Hartington Road
The following strange story came to light during research for my book Vampires of Great Britain, but the account came a bit too late to be included in the work.
In the mid-1960s a Liverpool man in his mid-forties named Norman was knocked down and killed in a hit and run incident in Manchester. Norman had one living relative – an aunt who lived on Cantsfield Street, off Smithdown Road in Wavertree; all of Norman’s other relations, and his immediate family had died in various tragedies and it was said that Norman’s family had been cursed, but no one knew who was supposed to have cursed them or why they were damned. What is known, and this was well-documented, is that when Norman’s coffin was sent back to Liverpool to be buried in Toxteth Park Cemetery (on Smithdown Road), shrieks were heard by the driver of the mortuary van transporting the said coffin. The driver said nothing about the screams at first, probably fearing that he would be accused of hearing things, or maybe he was, like most people, scared of the unknown and the supernatural, and did not want to know how or why a coffined corpse was screaming, but then as the coffin was being taken to a chapel of repose, the pallbearers – all four of them – felt the coffin shake violently and heard what sounded like a faint scream and a gurgling sound come from within the coffin. A pathologist was contacted and when the coffin was opened he saw that the corpse of the hit and run incident was in a very peculiar state. The eyes of the corpse were wide open, the complexion of the face was a ruddy colour, instead of the usual grey pallor of death, and the lips were very red. After death, the skin usually turns green, then purple, and finally black, but on some rare occasions it remains stable and fresh for some inexplicable reason, so the pathologist bore this odd fact in mind as he examined the corpse. Within three hours of death, calcium seeps into the muscle fibres, causing the limbs to stiffen, and so begins the condition of stiffness known as rigor mortis. And yet the limbs of Norman’s corpse were very pliant and flexible, and the blood in the veins of the cadaver showed no signs of decomposition or settling. As the coroner examined the mouth of the body, there came a long fart from the corpse. Such flatulence from the dead is common; resulting from of a build-up of gas as bacteria literally eats the intestines from within and produces methane and other gases as a by-product of fermentation. But the coroner thought he also traced a faint grin on the face of Norman during the autopsy. A mortician of some experience was on hand to assist the coroner, and he could see that his professional colleague was quite unnerved by the facial expression of the corpse, which was now definitely grinning. The muscles of the face often relax in death and cause what is known as Dead Man’s Smile. The coroner seemed very eager now to conclude his examination and the corpse was soon replaced in its coffin for a straightforward funeral service attended only by the priest and the pallbearers.
But that was not the end of the matter. The burial took place in a communal grave on the western side of Toxteth Park Cemetery (which lies adjacent to Hartington Road) during a thick October fog, and of course, the communal grave had no headstone or any marker to show the place where nine other people were lying dead in a stack in the cold clay.
Three days later, on Halloween, a thick fog of a celadon hue blanketed Liverpool around 4.30pm, bringing all sorts of perils to the rush-hour traffic. By lighting-up time Toxteth Park Cemetery was a black opaque swirling mass, and some people passing this place of the dead on Smithdown Road and also Hartington Road, reported hearing strange shrieks coming from the western side of the fog-enshrouded cemetery. Around 12.40pm that night, there was a faint knocking at the door of a house on Hartington Road which brought Audrey, a 21-year-old music student from her first-floor lodgings down to her draughty hallway. Audrey thought the late-caller was a friend who often visited at unearthly hours, but when she opened the door, she got the shock of her life.
A tall man with a weird blue caste to his skin stood there. He had receding hair and deep dark eye sockets with tiny glimmering red points of light where pupils should have been. The bizarre-looking stranger wore a purple jacket and dark trousers, and this attire was stained with muck as if the man had been rolling about in mud.
The tall stranger suddenly grinned as Audrey was saying, ‘Can I help you?’ and the music student could see that the blue-skinned man had long pointed fanged teeth. Audrey immediately slammed the door in the uncanny man’s face, turned on her heels, and ran up the stairs to her lodgings. She went to her window and peeped through a gap in the curtains. The tall fanged man was now flitting away from the house and soon vanished into the shadows and fog. Audrey wanted to leave her room to go across to the lodging to a young man named Vaughan, who like, Audrey, was also a music student, but Audrey could hear Vaughan playing his cello, and didn’t want to disturb his practice. As it was getting rather late to be playing an instrument, Vaughan soon stopped playing, and left his room to go down to the communal kitchen to make some cheese on toast. Audrey decided to go down to the kitchen to tell Vaughan about the weird caller, and when she did, Vaughan thought she was joking at first with it being Halloween (then widely known as Duck-Apple Night) because this night of all nights was associated with ghosts, vampires and so on, but Audrey’s serious eyes soon conveyed the validity of her account. Nevertheless, Vaughan thought some Halloween prankster had been at work, but Audrey just knew no hoaxer was responsible. She recalled the freakish man’s burning red eyes and shuddered. Vaughan asked Audrey if she’d like some cheese and toast but she declined, and instead she sat at the little kitchen table that was spread with pink gingham cloth and enjoyed a coffee and a cigarette. Vaughan put the bread under the gas flame grille and then he went to the window, cupped his hand against the pane to block out the dreary 60 watt bulb’s light. He gazed up over the backyard wall at the moon - high in the sky and a little past its full phase - barely showing through the upper, but thinner reaches of the fog.
The door to the kitchen suddenly flew open and Audrey let out a stifled scream as Vaughan’s head twisted to face the sudden movement.
A shapeless cloud of what looked like brown smoke billowed into the room, and as Audrey and Vaughan looked on, the strange vapours began to condense, to coalesce, before the eyes of the frightened students. The distinctive form of a man, about six feet in height, formed in the cloud of brown smoke and stood in the centre of the kitchen. Audrey screamed and ran towards Vaughan and hid behind him as she shook with terror at the startling materialisation. The air in the kitchen crackled with what sounded like static electricity, and Vaughan and Audrey backed towards the kitchen door leading to the backyard. That door was locked, and neither student knew where the key was. A murky brownish figure with ho face stood there in the centre of the room with smoke twirling around it. Vaughan picked up a carving knife that had been left in the sink with some washing up, and he hurled it with some force, squarely at the menacing apparition. The knife passed through the gaseous figure, and as it did there was a flash of light and a dull thud of a sound which emanated from the ‘ghost’. The figure suddenly began to fade, but a thin mist remained, hanging in the tense air of the kitchen. Audrey and Vaughan looked at the spot where the manifestation had existed seconds ago, and then the two students vacated the kitchen, taking care not to pass through the space where the smoky being had stood; they edged around the spot, and Vaughan took Audrey up to her room and sat with her, apparently lost for words.
‘Do you think it was the man who called earlier?’ Audrey asked, and began to bite her nails. And when Vaughan didn’t reply straight away she added: ‘The man with the fangs.’
‘I think I should tell my brother about this,’ Vaughan suddenly announced, breaking out of his silent contemplation. That night, the cello player slept in an old armchair in Audrey’s room, keeping watch over her because the girl was terrified of the ghostly entity returning, but there were no further visitations from the thing that night. On the following morning around ten o’clock, the fog was still lingering when Vaughan and Audrey walked to the telephone call box on Smithdown Road, where Vaughan dialled his brother John and told him about the strange events of the previous night. John said he would call at Vaughan’s flat around 2pm, and he was true to his word, arriving about five minutes before the arranged time. Audrey was very surprised when she saw that John was a young priest. Vaughan offered his brother a sandwich, but the Catholic priest declined and asked him to describe what he and Audrey had witnessed, and after listening to Vaughan’s account, John asked Audrey to describe the man who had visited her late last night. Audrey described the visitor and his pale blue skin, the red points of light in his black skull-socket eyes, his tallness, the purple jacket he wore, and of course the fangs. Father John thought about the descriptions of the visitor, and Audrey could tell the priest was very concerned about this thing, whatever it was, because of his very expressive dark eyes.
‘I thought it was someone mucking about at first, when Audrey told me about the fangs,’ said Vaughan, ‘with it being Duck Apple Night and that.’
‘No, it’s no one mucking about Vaughan,’ said Father John softly as he glanced through the bedroom window at the Limbo of fog.
There was an unhealthy pause.
‘Well?’ Vaughan said with a lopsided grin born of nerves. ‘What the Hell is it then?’
The priest looked at his hands, and his long dark eyelashes flickered for a moment. ‘It sounds like a vampire,’ he replied, and as he said this the alarm clock in the room ceased ticking and a silence descended on the room.
Audrey gulped in this silence, and was so embarrassed because the two young men heard it quite clearly and both turned to look at her.
‘You alright Audrey?’ Father John asked, with a smile.
Audrey smirked and blushed, and said: ‘A vampire? You mean like Dracula?’
‘Nah, he’s pulling our legs,’ Vaughan said with a little hollow laugh and patted his brother’s forearm, but the priest gently shook his head.
‘I’m not pulling anyone’s legs,’ he said, coldly now. ‘These things were accepted by the early Church, and they date back to Ancient India, Babylonia and Ancient Greece.’
‘What – vampires?’ Vaughan tried to laugh, to dismiss the strange talk, seeing the fear welling in Audrey’s eyes.
‘Yes, vampires,’ Father John replied, ‘Some are made vampires and some have always been vampires, and no one is safe, even holy men.’ And the priest told a strange story which made Vaughan feel very uneasy because he vaguely remembered the incident mentioned within it. It had happened when he was around twelve, ten years ago. As he rubbed his hand and looked into the two incandescent bars of the electric fire, Father John mentioned a certain Catholic church in Liverpool, and a story he had heard about this place of worship from an elderly priest. John said that in the 1930s, two cleaners arrived at the church around half-past-four one February morning to mop the aisles and polish the altar rails. As one of the cleaners, a women in her thirties named Violet, was mopping the transept, she happened to glance over at the pulpit, and thought she saw a figure with some white about it duck down with amazing reflexes. Violet thought it was a trick of the light at that time in the morning because just enough of the lamps had been switched on in the church to provide enough illumination for the cleaners to go about their work. However, when the aisle was being mopped about twenty minutes later, Violet passed the pulpit, and once again she thought she could detect some movement high up inside the raised ornate platform. She continued to mop, and then suddenly, she literally felt the hairs on the back of her neck stand up. Ever since the cleaner was a child she had possessed the uncanny talent of feeling eyes burning into the back of her head if anyone was watching her from behind. The cleaner stopped mopping up and turned her head very slowly. She looked up into the pulpit and saw a strange and scary sight. A priest she had known when she was but a girl, was leaning over the rail of the pulpit. He was the very priest who had been present when Violet made her Holy Communion, and he had died many years before, for Violet, like most of the late priest’s congregation, had attended his funeral. The stance of the ghostly priest was rather strange. He was peeping over the pulpit rail with his arms bent, and the entity’s eyes were black and glistening. The apparition made a hissing sound, and Violet threw down her mop and ran off in a terrible state, slipping on the floor of the mopped aisle at one point. Then she heard the screams of the other cleaner, and when she looked across the benches, she saw the old priest swooping down on her colleague like some bird of prey. The other cleaner managed to escape from the church, and the two women vowed they would never clean that church again. When the church authorities heard of the strange incident, they tried to hush it up, and even paid the cleaners to say nothing of their terrifying experiences. But then strange rumours began to circulate in the parish. It was claimed that the elderly priest, whose ghost haunted the two cleaners, had told someone shortly before his death that certain shocking secrets about his life would come to light and tarnish his reputation, but the old man would not be drawn into further conversation regarding these secrets. All sorts of gossip circulated concerning these alleged secrets, and some scandal-mongering parishioners even said the old priest had dabbled in Satanism, holding Black Masses at the church in the dead of night. The elderly priest who had related this story to Father John had allegedly discovered the real truth though, and claimed that the priest who had worried about his reputation becoming besmirched after death had been nothing less than a vampire, but it was never explained just how the old priest had become one. Two experts in vampirology and demonology were dispatched from Rome to rid the church of the entity. Exorcisms and other arcane rituals were carried out in the locked church, and a curious night watchman who managed to use a ladder to look into the church through the stained-glass windows said he saw a spindly-looking figure in a long black cassock climbing walls like a spider and flying across the altar as the exorcists confronted him. Until, the thing was seized by the men, and brutally staked…
‘Enough!’ Audrey cried out, and Father John and Vaughan jumped with fright at the sudden exclamation. ‘Stop it, please!’ the girl cried.
‘I’m sorry, I’m sorry,’ the young priest apologised and reached out to comfort Audrey but she ran out of the room and went to her own room, followed by Vaughan and his brother.
‘See what you’ve done now?’ Vaughan berated his brother as the two men tried to get through the doorway of Audrey’s room at the same time. The priest apologised profusely and promised the young student he would protect her from the thing that had materialised in the kitchen last night. The priest had read a lot about vampires and knew there was a pattern to their attacks. Often, a girl of a certain age – usually a virgin – was targeted by the vampire for grooming. The blood of the virgin, and women in particular (especially women who had recently given birth), was thought to be particularly desirable to the blood and life-energy suckers, and this was probably the case with Audrey, although Father John didn’t dare tell the anxious girl this for obvious reasons. The vampire had probably been doing a little reconnaissance before the attack; it had been trying to establish whether Audrey was alone, or whether she had someone to protect her. Father John felt that the entity would attack tonight, and so he sat alone in Audrey’s room during the hours of darkness with nothing but a Holy Bible, a crucifix, and a bottle of Holy Water. Audrey, meanwhile, was sitting with Vaughan in his room playing cards as she periodically took nervous glances at the alarm clock.
At one in the morning, the vampire made a dramatic entrance into the house. This time it did not enter in a gaseous form, but a carnate, solid form. It must have lifted the cast-iron manhole cover from the pavement outside (which would require some strength) to gain access to the coal cellar of the building that the flats were housed in. It then forced the coal cellar door and emerged in the darkness of the hallway on the ground floor. Father John heard the slow measured footfalls on the stairs, and knowing that the two residents of the flats on the ground floor were old people who would now be tucked up in bed, he went outside onto the landing with a large crucifix in one hand and his personal black leather-bound copy of the Bible clutched in the other hand. The first thing he saw was the red points of light – the eyes of the vampire – as it halted at the top of the stairs. The thing uttered a string of vile swear-words as well as several blasphemous references, but the priest reached out with the hand that held the Bible and used his index finger to switch on the landing light. As the dim 60-watt bulb came on, the vampire could be seen in its grubby soil-stained attire. It reeked of some unidentifiable sweet but sickly smell, and it shielded its blood-red eyes from the meagre electric light. ‘In the name of Jesus, in the name of Yahwah, I command thee to return to your grave!’ Father John addressed the undead being.
‘F--- off! You sanctimonious self-abusing hypocrite!’ replied the vampire in a raspy voice, and it spat at the priest, ejecting some ghastly yellow and green foamed fluid with great force. The glob hit the Bible which the priest was using as a shield.
The vampire-laying prayer was recited: ‘Rest eternal grant unto him, O Lord, and let perpetual light shine upon him!’
‘We’ll have her!’ the vampire laughed out the words and made rude gestures at the priest, and walked slowly along the landing with his skeletal hand with yellowed fingernails shielding its face from the sight of the cross and the Holy Book.
The priest was trembling, and sweat was forming on his brow. He wondered what the thing meant when it said ‘we’ll’ have her; was there more than one vampire? He steadied himself with thoughts of how Jesus would act in this situation and continued to recite the prayer: ‘Kyrie eleison. Christe eleison. Kyrie eleison. Our Father. And lead us not into temptation, but deliver us from evil. From the Gate of Hell, O Lord, deliver his soul. May he rest in peace – ‘
The vampire jumped up into the air and punched the light bulb. It shattered into orange sparks and glass shards. The landing was now in semi darkness with only the feeble light shining out from Audrey’s room, where the priest had been lying in wait.
Audrey’s creams pierced the air in Vaughan’s room. The door of that room opened and Vaughan’s head appeared round it. ‘There’s something in here!’ he shouted, and then he noticed the shadowy figure standing near him on the landing, and swore in shock.
‘Get back in there!’ Father John shouted to his brother, then lunged forward and pushed the crucifix almost into the face of the revenant. It howled, and there was something animalistic the way its jaws opened and the way the mouth enlarged to reveal the elongated teeth and fangs. It fled back down the stairs, and the priest followed. Upon reaching the bottom step he could hear more screams coming from Audrey upstairs and the sounds of objects being thrown about. John switched on the light, then went after the vampire. When he reached the coal cellar, he saw it fly upwards through the disk of orange light – the manhole illuminated by a sodium lamp. The creature slammed the manhole cover down onto the hole with a clang and could be heard running off.
Father John left the cellar, and ran back up the stairs to tackle the thing in his brother’s room, but he collided with Audrey and Vaughan as they rushed blindly down the stairs to escape whatever was pursuing them. Audrey screamed and pushed the priest aside as she ran down the stairs, and Vaughan followed her closely as he urged his brother to get out of the house.
‘For Heaven’s sake don’t go out there!’ cried the priest, ‘That thing is out there!’
He then turned to see a swirling mass at the top of the stairs. It looked like a thousand black flies all assembled in the form of a human figure, and it moved forwards with a very peculiar style of walking. This was probably the thing which had materialised in the kitchen on Halloween. Vaughan and Audrey had surmised it was just another form of the vampire that had called at the house, but now it was obvious that there were two entities at large.
Instinctively, the priest threw the Bible at the insubstantial figure as it came down the stairs, and as the book passed through the eerie figure, it vanished after dissipating into tiny particles which quickly faded away.
Audrey and Vaughan witnessed the dematerialisation of the ghost, and felt a little safer when the priest joined them in the hallway.
‘What now?’ Vaughan asked his brother.
'We should sit tight until dawn if we can,’ John suggested, and he went into the parlour as Audrey and Vaughan embraced one another in the hallway. Father John was gone for some time, so Vaughan shouted into the dark parlour: ‘You alright in there?’
Father John came out of the parlour and what little colour had been in his face had now drained away. ‘Let’s go to the kitchen,’ he said in a low voice.
‘Why?’ Vaughan asked, with great suspicion, ‘Why? What’s up?’
One of the doors to the ground floor flats opened and a door-chain rattled. A pair of bloodshot eyes peered out from the gap and Audrey yelped with fright. An old man complained of all the noise, then with a shaking hand he closed the door and put the security chain back on.
Upon reaching the kitchen, John switched on the lights and went to the window. He pulled a blind down. ‘There's more than one,’ he said, despondently.
‘I gathered that,’ Vaughan told him, ‘the thing upstairs was one as well, wasn’t it? That’s the one I saw in the kitchen – ‘
‘I counted about ten of them out there,’ the priest said, and Audrey’s eyes widened. Father John would be haunted by the look of pure fear in those young eyes for many years to come.
‘What?’ Vaughan recoiled in shock at his brother’s words. ‘Ten?’
Father John nodded, then asked his brother if there was a hammer and some nails knocking about. In a daze, Vaughan opened the cupboard under the sink and grabbed the black rubber handle of a large claw hammer protruding from a box. He pulled the hammer out and searched for a while for some nails, but all he could find was a box of old rusty tacks. ‘Better than nothing I suppose,’ the priest remarked upon opening the little cardboard box. ‘Stay here,’ he said firmly, then left the kitchen with the hammer, tacks and crucifix. The priest made sure the bolt was firmly fastened on the front door, and then he tried to tack the coal cellar door shut but the tacks just weren’t long enough, so he went back into the kitchen and found some old length of unused washing line. He used the line to secure the cellar door by tying the door’s handle to the rail of the stairs. There were so many other ways the vampires could still enter the house, and if things got too hairy the priest said they’d all have to make a run for it – even though the thick fog was still covering the whole of the North West.
The three young people sat in the kitchen with a gas ring continually burning for warmth. Audrey sat holding hands with Vaughan at the table, and they all listened to the sounds of bony fingers at the window, and a host of other unnatural noises. Shadows flitted over the blind on the kitchen window, and then, around half-past two that morning, the trio heard a distinctive sound in the hallway. Audrey began to cry when she heard the noise, imagining the vampires had gained access to the building. John and Vaughan went into the hallway. Vaughan carried the hammer, and his brother was clutching a crucifix. Now they could tell the sound was coming from the front door. The vestibule door was opened - which led to the small space behind the front door – and there the brothers saw a long reddish-purple arm, almost bone, with lesions and scabs covering it. It was that narrow it had been able to slip through the letterbox and now the skeletal hand was trying to undo the bolt.
Vaughan had a look of absolute horror on his face, but then he suddenly lashed out with the hammer. He belted the upper arm so hard, it broke the humerus, and the sound of the brittle bone breaking made the priest nauseous. The thing behind the door shrieked and tried to pull its arm away. The arm below the break dangled solely by its skin, and as the priest and his brother backed away from the rattling door, the arm was withdrawn. The letterbox then opened, and a pair of eyes that can only be described as demonic, stared at the two men with intense hatred.
‘I command you to leave here in the name of Jesus Christ our saviour!’ Father John intoned.
The letterbox flap banged down, but then lifted a few seconds later, and this time a grotesque worming purple tongue was poked through the door in some warped act of mockery. The vestibule door was closed and the two men were startled by Audrey, who had left the lonely kitchen to see what was going on.
All three retreated back to the kitchen, where they sat tight until dawn came filtering through the fog, and as soon as the milkman clinked the bottles on the doorstep, Audrey announced that enough was enough and that she was going to stay with a friend and she had no intention of ever coming back to the house on Hartington Road. Vaughan began to realise how much he liked the girl by this time, and he decided he could never stand another night in the place, so he asked Audrey if she would consider moving in with him if he could find a place to live. She said she’d give it a try, and within two years she and Vaughan were married. Father John left the priesthood twenty years after this after becoming disillusioned with the attitude of the Church towards the paranormal, which he studied until his death in 2003. I mentioned this case on the radio in 2002 and had quite a few calls about strange goings-on at the house on Hartington Road, as well as a few other addresses on that road which lies next to Toxteth Park Cemetery. All of the accounts I heard lead me to believe that vampiric entities were at large in the area in the 1960s, and I think some of these beings, including the infamous “Manilu” – a vampire I have written about in many of my books, are still active. In particular, I believe one of these vampires is the etheric form of Norman, the man I mentioned at the start of this section, who was interred in the western side of Toxteth Park Cemetery in the mid-1960s. Of all the supernatural beings in the pantheon of mythology, the vampire seems the most far-fetched, and yet across the centuries – millennia even – everyday people have reported encounters with these sinister beings which defy death itself and siphon off the lifeblood and vitality of the living. At the time of writing, I and several other investigators of the paranormal are looking into an alleged case of vampirism in Hoylake, where a mother and teenaged daughter are being visited nightly by a shadowy entity which materialises in their room. This being takes on the form of a monk with a pointed hood, and often when the thing appears to the mother or daughter (always around three in the morning) it leans over them in their beds and paralyses them before sucking at their necks. After about five minutes, the entity fades away, and sometimes contracts to a gaseous dark nebula which drifts off through the windows, leaving the victim feeling drained and ill. What makes this case particularly interesting is that I recently unearthed a report – dating back to 1971 – where two teenaged girls, living within a stone’s throw of Hoylake railway station, were subjected to nightly attacks by a shadowy form which paralysed them in their beds and sucked at their necks. Around 1978, there was a similar case reported at a house on Woolton’s Quarry Street, where a woman was subjected to an assault almost every week by a shadowy man who would float down onto her bed, paralyse her, then begin to suck at her neck and breasts. An investigator of the supernatural named Paul, who has passed on many interesting findings of this nature to me over the years, looked into the case, and used an elderly medium who had been personally tested by himself. The woman said that the vampire visiting the woman had originally been a man who had been buried in Allerton Cemetery in the early 1970s, and through some biological process, he had not been clinically dead when he had been buried. He had awakened in the stifling blackness of his coffin and through sheer willpower, had somehow projected what occultists would term the astral body, out of the grave. However, as the energy of the body began to fade after a length of time, it would gravitate back to the grave, and so the buried man would go out and search for a source of energy to replenish his ‘etheric’ body so it could stay out of the rotting shell of its decaying physical body. It would seem that all bodies, even before they decay in the grave, become separated from their astral counterpart, but in this case, the man who had been prematurely buried in Allerton Cemetery had somehow convinced himself he would end up six feet under unless he kept ‘topping up’ the energy of his astral body, hence the regular attacks on various women over the years. In the end, the medium said she had contacted the restless anxiety-ridden spirit and had explained why it had nothing to worry about, but the advice was ignored, and perhaps then, the vampiric entity is still making nocturnal attacks.
©


На Хэллоуин здесь можно встретить ведьму в черной мантии и кривобокой конусовидной шляпе.