Запись дневника "Ueber ewiger Ruhe"

Символика еврейских надгробий
Круг изобразительной символики надгробий весьма богат и разнообразен, но в то же время четко определен. Одно из правил в еврейском искусстве - изображений человека лучше избегать. Это распространяется и на такой "мажорный" вид изобразительного искусства, как надгробия. На самом деле запрещено изображать человека и животное в скульптуре, дабы эта скульптура не стала, подобно своему прообразу, золотому тельцу, предметом культового поклонения.
Хитрые художники, стремясь не нарушать этот запрет, вместо всей фигуры изображали только руку. Этот известный в искусстве прием называется pars pro toto (часть вместо целого). Под фрагментом "кодируется" все изображение. Также человека заменяли изображением зверя или птицы. Каждый сюжет и изображение на стеле не случайно, в нем зашифрована определенная информация о захороненном человеке.

- Два медведя, несущие виноградную гроздь - библейские разведчики, возвращающиеся к народу в пустыню с доброй вестью о плодородии земли Ханаанской. Виноград соответствует плодородию.

- Если птица кормит птенца, опускает пожертвования в кружку, читает книгу и т.д. - это добрые качества покойного.
Но это еще далеко не все. Попробуем разобраться по порядку. Ряд мотивов связан с традиционной еврейской символикой.
- менора - изначально древнейший символ еврейства и атрибут храма. На надгробии она означает и символ женской благочестивости, проявляющейся в соблюдении ритуала зажигания свечей в шабат и праздники. Меноре часто сопутствуют молитвенно осеняющие женские руки.
- если свеча одна, если она сломана, если сломан цветок - это девичье надгробие.
Принадлежность к определенной семье, роду:
- благословляющие руки с разведенными попарно пальцами - надгробие коhенов - священников в Иерусалимском храме.
- кувшин - принадлежность к роду левитов - их почетная обязанность омывать руки коhенам во время службы.
- корона над каким-либо символом подчеркивает его высокое значение
Образы животного мира.
Обращение к этим образам восходит к Танаху, который требует быть "смелым, как пантера, легким, как орел, быстрым, как олень, и сильным, как лев, при исполнении воли Вс-вышнего". Изображения этих зверей вместе с фантастическими грифонами и единорогами воспринимаются также как добрые гении, стражи святынь. В строгой геральдической композиции фланкируют свиток Торы, шкаф с Пятикнижием, менору и другие символы, оттеняя собой их высокую значимость.
- Лань - память о добре и красоте, символизирует любовь, чувственность и отмечает надгробие девушки или молодой женщины.
- Единорог - символ возвышенности человеческого духа (ведь единорог живет высоко в горах).
Со следующим мотивом ассоциируются представления об избавлении и приходе Мошиаха и потусторонней жизни:
- Павлин - знак вечного блаженства среди райских красот.
- Левиафан, свернувшийся кольцом и дикий бык -предназначены для райского стола и напоминают о предстоящем праведнику благоденствии, когда придет Мошиах
- Одна рыба - может обозначать утопленника.
- Две рыбы - знак зодиака месяца Адар.
- Три рыбы, образующие кольцо - древний знак вечности
- Белка, грызущая орех - орех мудрости - символ ума.
- Аист, заклевывающий змею - говорит о том, что добрые дела умершего при его жизни были несравнимы с его недостатками.
Есть сюжеты, говорящие о ремеслах и пристрастиях умершего:
- Шкаф с книгами - просвещённость
- Скрипка или флейта - музыкант
- Рубанок, пила, утюг, ножницы - ремесленник
- Повозка с бочкой - водовоз
Такие обыденные сюжеты показывают, что для Всевышнего дорог каждый человек, вне зависимости от его социального статуса.
- цветущие растения в первую очередь просто декоративны, но говорят также и о плодотворной деятельности на пути добра.
Очень забавны образы, возникшие из чисто фонетического совпадения имени и символа.
- имя Лейб - изображается лев
имя Гирш - олень
Бер - медведь
Фишл - рыба
Фейгл - птица
Такое стремление найти изобразительный эквивалент имени приводит даже к парадоксальным случаям. Исследователи еврейских надгробий Польши А. Леви упоминает стелу с фамилией Gut. На ней изображена шляпа, фланкируемая львами. А все очень просто: Gut произносится как hut, а hut- это шляпа.
Нередко авторы сюжета пытаются усилить впечатление:
- Зверя пронзает стрела и жалит змея, хотя зверь и так обречен.
Изображение может трактоваться двояко - рядом с именем девушки Фейгл (птичка) показана улетающая птица, которая означает еще и улетающую, уходящую жизнь. Тут уже отдается предпочтение идее, отвлеченному символу, а не только привязкой к имени.
- Сломанное дерево, разбитая ладья, сорванный цветок, опустевший дом- все сломанное, разбитое, покинутое - знак смерти.
- Сломанное дерево, обвившая его змея жалит рядом лежащего оленя, а над ними заброшенный дом с повисшей на одной петле дверью - тоже говорит о смерти.
- Страшного вида лев, крушащий лапой плодоносящее дерево - смерть как неумолимая жестокая сила.
Еще один распространенный прием, когда природа соответствует состоянию персонажа. Это известный фольклорный прием. Например, на стеле изображается раздвоенное дерево. Под засохшей ветвью лежит мертвый птенец - это сам умерший; а под другой, цветущей, стоят скорбящие живые птенцы. Дерево в этом случае становится эмоциональным фоном.

Материал подготовила Ната Гольдина

НАДГРО́БИЕ, могильный памятник. Обычно материалом еврейского надгробия служил камень. Первое надгробие, упоминаемое в Библии и относящееся к периоду патриархов, это מַצֵּבָה (маццева, буквально, `воздвигнутая`), поставленная Иаковом на могиле Рахили (Быт. 35:20). Надгробия воздвигались и в эпоху Первого храма, как следует из рассказа о «знаке» (צִיּוּן, цийюн) над могилой пророка, предсказавшего религиозную реформу царя Иошияху (II Ц.23:17; ср. I Ц. 13:30–32), и из предписания пророка Иехезкеля отмечать цийюном найденные человеческие кости для их последующего погребения (Иех. 39:15). Цийюном чаще всего был камень (МК. 6а), который покрывали известью, чтобы предостеречь прохожего (главным образом кохена) от соприкосновения с могилой во избежание нарушения ритуальной чистоты. В период Талмуда существовал обычай заново белить надгробие известью 15 адара (Шк. 1:1), после окончания сезона дождей. Наряду с таким простым надмогильным «знаком» встречались два вида архитектурно более сложных и художественно оформленных надгробий, называвшихся נֶפֶשׁ (нефеш, буквально, `душа`). В одних случаях это было массивное закрытое сооружение над могилой, в других сооружение имело вход в помещение, предназначенное, видимо, для сторожа. В I книге Маккавеев (13:27–29) описывается надгробный комплекс, сооруженный Шим‘оном Хасмонеем над могилами родителей и братьев в Моди‘ине (ср. Иосиф Флавий, Древ. 13:211). Во 2-й половине правления династии Хасмонеев под влиянием греческой, а затем римской культур представители знати возводили богато украшенные монументальные надгробия или гробницы, характерными образцами которых в Иерусалиме являются так называемый Авессаломов памятник (Яд Авшалом, где термин יָד, /яд, буквально, `рука`/ применен к памятнику со шпилеобразным завершением; ср. II Сам. 18:18), так называемая гробница Зхарии (сына Иехояды), гробница семьи Бней-Хезир — все в долине Кидрон, а также гробница Ясона (ныне в районе Рехавия) и «Гробница царей» Адиабены (см. Елена) к северу от Старого города.
Обычай устанавливать надгробия был настолько распространен, что танна (см. Таннаи) рабби Натан ха-Бавли (2 в.) предписывал остаток от собранных на похороны денег использовать на установку нефеш (Шк. 2:5). В то же время раббан Шим‘он бен Гамлиэль I не поощрял этого, считая, что «праведникам не принято ставить нефеш, так как памятником им служат их слова» (ТИ., Шк. 2:7, 47а; Быт. Р. 82:10). Маймонид (Майм. Яд., Хилхот авел 4:4) принял точку зрения Шим‘она бен Гамлиэля, но Шломо бен Аврахам Адрет считал надгробие знаком оказания почести умершему (Респонсы, №375), а Ицхак бен Шломо Лурия (Ша‘ар ха-мицвот) и приверженцы его каббалистической школы (см. Каббала) придавали особое мистическое значение надгробию как возможности осуществления связи с душой покойного для содействия ее очищению (тиккун нефеш). В еврейской традиции запрещено использовать надгробие для посторонних целей (Санх. 48а-б) или получать от них материальную выгоду (Ш. Ар. ИД. 364:1).
Устанавливать надгробие (ныне употребляется лишь название маццева) стало традицией, и имеется специальный обряд их освящения. В диаспоре надгробие с 16 в. обычно устанавливают и освящают по истечении 12 месяцев после погребения, в Израиле — на 30-й день. Ашкеназские надгробия чаще всего устанавливались вертикально, а сефардские — горизонтально. На могилах праведников, в том числе хасидских цаддиков, принято возводить сооружения (так называемый אֹהֶל, охел, — буквально, `шатер`) с помещением, в котором посетители зажигают свечи и читают специальные псалмы.
Оригинальность и вместе с тем традиционность являются характерными чертами искусства еврейских надгробий, часто отличающихся богатством декора и разнообразием символики. Изучение еврейских надгробий дает обширный исторический материал не только по эпиграфике, но и по истории еврейского искусства с древних времен до настоящего времени. Большинство иерусалимских гробниц, восходящих к эпохе Второго храма (в долинах Кидрон и Гей-бен-Хинном, а также так называемые гробницы членов Синедриона в северной части города), отличаются цельностью архитектурной концепции и декора с использованием растительных и геометрических мотивов. Плоскорельефные композиции на фасадах гробниц сосуществуют с выемчатой резьбой на каменных оссуариях и саркофагах. В некрополе Бет-Ше‘арим (2–3 вв.) широко представлена еврейская символика (менора, шофар и т. д.), а на саркофагах, привезенных из Рима, имеются и скульптурные мифологические композиции. В еврейских катакомбах в Риме на надгробиях (закрывающих ниши) вместе с надписями часто встречаются изображения меноры, свитка Торы, лулава и этрога, ножа для обряда обрезания, плода граната и т. д., однако на некоторых саркофагах римские классические (языческие) мотивы сочетаются с еврейскими символами (например, менора, поддерживаемая ангелоподобными фигурами в античном стиле; 4 в.). Надгробия римских легионеров с еврейскими символами и именами обнаружены на бывших территории Дакии (2–3 вв.; ныне Румыния) и Паннонии (3–4 вв.; ныне Венгрия).
На одном из еврейских надгробий 2–5 вв. близ г. Мцхета (Грузия) имеются изображения сосуда для елея, чаши, хлеба, пальмовой ветви — комплект предметов, связанных с храмовой службой (видимо, могила левита). В Крыму на надгробиях 3–4 вв. также встречаются еврейские символы, а на Таманском полуострове на надгробиях, относимых к 8–9 вв., на лицевой стороне выбиты менора, жезл Аарона, шофар, а на оборотной обнаружены нееврейские племенные знаки тюркских кочевников; предполагается, что это могилы хазар-иудеев (см. Хазария). Средневековые надгробия, сохранившиеся в Европе (Испания, Италия), предельно скромны, на них нет даже простого орнамента и лишь изредка встречается грубо выгравированная менора (свидетельство принадлежности к еврейству и символ вечного света).
В эпоху Ренессанса сефардские надгробия в Европе (за исключением Лондона), а также на Кюрасао, отличались пышностью, украшались барельефами на сюжеты, связанные с библейским героем, имя которого носил усопший, увенчивались семейными гербами и даже рыцарскими шлемами и доспехами (у потомков марранов), в то время как в Северной Африке и на Востоке надгробия продолжали оставаться традиционно скромными. На ашкеназских надгробиях даже аллегорические фигуры были чрезвычайно редки, но часто использовались символы, отражавшие религиозный и общественный статус умершего, его профессию, личные достоинства и т. д. Выработался лаконичный язык символов, указы­ваю­щих на принадлежность могилы: кисти рук в традиционном благословляющем жесте (см. Биркат-коханим) — могила кохена; древние музыкальные инструменты или кувшин — могила левита; руки над зажженными свечами или горящие свечи в субботних подсвечниках (см. Каббалат Шаббат) — могила женщины; стадо без пастуха, открытая книга или несколько корешков книг с названиями — могила раввина или автора религиозных сочинений; гусиное перо (отдельно или в руке) — переписчика священных текстов; ножницы — портного; цепочка или другие украшения — ювелира; коробка или кружка для сбора пожертвований, рука, подающая милостыню, указывали на щедрость покойного или на то, что он был габбай-цдака (см. Габбай), и т. д. Изображения животных служили обозначением личных имен: лев — Лейб (Арье) или Иехуда; олень — Хирш (Цви), голубь — Иона, рыба — Фишл, птица — Фейга (Циппора) и т. д. Даже сама смерть обозначалась определенной символикой: разбитые сосуд или лодка, надломленная свеча, перевернутый погасший светильник, упавшая корона, рука, сломавшая ветвь (только на надгробиях женщин; количество плодов на ветви указывало на число детей умершей; на девичьих надгробиях число цветков соответствовало прожитым годам), и т. д. В Центральной и Восточной Европе развился своеобразный стиль орнамента с использованием растительных и зооморфных мотивов, особенно в рамке вокруг эпитафии. Но и сама эпитафия, благодаря эмоционально-выразительному начертанию еврейских букв и варьированию их ширины часто становилась основным декоративным элементом надгробия. Изображение на надгробии маген-Давида как символа иудаизма получило широкое распространение лишь в 19 в. До этого шестиконечная звезда (за редкими исключениями, например, в Таранто, Южная Италия, около 3 в., в Бордо, 1736 г.) на надгробиях не встречалась. Поэтическое видение мира, наивный примитивизм, отрешенность от повседневности и внутренняя гармония характерны для еврейских надгробий, созданных анонимными еврейскими камнерезами, профессия которых зачастую была потомственной.
В настоящее время существует тенденция, особенно среди ортодоксальных евреев, создавать простые и строгие надгробия.
Среди еврейских эпитафий (надгробных надписей) эпохи Первого храма наиболее пространна высеченная в скале надпись над пещерным захоронением царского домоправителя Шевны (см. Ис. 22:15–16; ср. I Хр. 15:24, где имя дано в форме Шваньяху) в долине Кидрон (Иерусалим): «Это [гробница ... Швань]яху, который над домом. Нет серебра и золота здесь, лишь [кости его] и кости его жены-рабыни с ним. Будь проклят тот, кто вскроет это». В период Второго храма появилась практика повторного захоронения костей в оссуариях, на которых обычно писалось лишь имя усопшего. Несколько более пространные надписи делались на надгробиях, например, на гробнице Бней-Хезир: «Здесь могила и нефеш...» и далее перечислены имена погребенных членов этой священнической семьи. От римско-византийского периода после падения Иерусалима (70 г.) сохранилось много эпитафий, из них 250 в некрополе Бет-Ше‘арим, обычно на греческом языке, с именами покойного и его отца (рядом с чисто греческим именем писалось греческими буквами и еврейское имя усопшего). В двух случаях греческие эпитафии представляют собой длинные элегии, написанные гекзаметром. Реже эпитафии делались на иврите и арамейском языке. Иногда сообщалось о происхождении погребенного, его профессии и месте рождения. На некоторых надгробиях эти сведения сопровождались похвалой покойному или выражалась печаль по поводу его смерти. К тому же периоду относится большое количество эпитафий, обнаруженных в еврейских катакомбах Рима. Надписи (большинство на греческом, остальные — на латыни) изредка включают несколько слов на иврите. В катакомбах 4–8 вв. в г. Веноса (Южная Италия) некоторые эпитафии полностью написаны на иврите.
На территории Советского Союза самые древние еврейские эпитафии обнаружены в Крыму, на Таманском полуострове, в Грузии и Туркмении. Особенно интересна греческая эпитафия на надгробии (1 в. н. э.) из Тамани, указывающая на военную карьеру покойного. На греческом языке составлены и надписи на надгробиях 3–4 вв. в Крыму (кроме одной надписи на иврите). Обнаруженные близ древней столицы Грузии г. Мцхета эпитафии на иврите (2–5 вв.) представляют собой ранние образцы еврейской развернутой евлогии (похвального слова). Например: «Это могила рабби Иосефа, сына рабби Газана, да будет [он] помянут добром. Уход его да будет с миром и в возвращении [воскресении] да будет помянут в мире». На оссуариях 5–7 вв. (эпохи Сасанидов), найденных при раскопках (1954–56) в историческом заповеднике Мерв (близ города Байрам-Али, Туркмения), начертаны на иврите имена: «Я‘аков», «Иосеф бар Я‘аков» «Ашер бар...».
В Италии с начала 9 в. иврит стал в надгробных надписях вытеснять греческий и латынь. С 11 в. сохранились эпитафии на иврите в Испании (где самая ранняя — [3–5 вв., Тортоса] была трехъязычной), Франции, Германии. Чаще всего в надписи лишь имя покойного. Самая ранняя эпитафия на иврите на территории нынешней Польши (Силезия, Вроцлав, 1203 г.) — надпись на могиле хаззана: «Рабби Давид, сладкогласый сын рабби Сар-Шалома, умер в день второй [понедельник] 25 ава 4963. Да будет душа его завязана в узле жизни». Сохранилась также эпитафия из Калиша от 1287 г. Уже с 13 в. общины стали вводить такканот, унифицирующие принципы составления эпитафий. С 16 в. в Италии стало принятым включать в эпитафию краткую поэму (множество их сочинил Л. Модена из Венеции). В папских владениях Италии и Франции (Авиньон) в средние века надписи на еврейских надгробиях были запрещены. В 17 в. в общинах, основанных в Западной Европе бывшими марранами, эпитафии сочинялись на еврейско-испанском и еврейско-португальском разговорных наречиях. Встречаются надписи, содержащие обращения как бы от лица покойного. Многие сефардские эпитафии оканчивались аббревиатурным пожеланием: SBAGDG (Sua bendita alma goze de gloria — `Пусть его благословенная душа наслаждается славой`). Иногда эпитафии были двуязычными (на испанском или португальском языке и на иврите). С 17 в. на надгробиях сефардов появляется также английский язык, например, эпитафия на могиле придворного ювелира (Лондон, 1684 г.) Исаака Альварес-Нуньеса с элегией, написанной по-английски александрийским стихом.
В Восточной и Центральной Европе с 17 в. в эпитафии все чаще стали вводить цитаты из Библии и Талмуда. Наиболее стереотипными из них стали: (для надгробий мужчин) «Доброе имя лучше хорошего елея, а день смерти — дня рождения» (Эккл. 7:1) и (для надгробий женщин) «Жену добродетельную кто найдет? Выше жемчуга цена ее» (Пр. 31:10) или «Благонравная жена — венец мужу своему» (Пр. 12:4). Именно эти цитаты встречаются также в эпитафиях других общин (особенно восточных). Надгробные надписи на могилах мужчин обычно начинались с аббревиатуры פ"נ (по никбар — `здесь похоронен`, или по нах — `здесь покоится`), а на женских — פ"ט (по тмуна — `здесь погребена`). После имени покойного/ой ставили аббревиатуру זַ"ל (зихроно/на ли-враха — `благословенна память его/ее`). В конце эпитафии писали обычно аббревиатуру תַּנְצְבָ"ה (техи нафшо [нишмато] црура би-црор ха-хаим — `Да будет душа его/ее завязана в узле [вечной] жизни`; ср. I Сам. 25:29). Эти аббревиатуры употребляются и поныне, а в странах диаспоры в последние десятилетия иногда являются единственным элементом иврита в эпитафиях.
В 19 в. в большинстве стран Западной Европы все чаще появляются эпитафии на местных языках (в 1870-х гг. разгорелась полемика между раввинами о допустимости употребления в эпитафиях на еврейских надгробиях наряду с ивритом надписей на других языках). В Восточной Европе надписи на местных языках появились в эпитафиях на еврейских надгробиях главным образом в 20 в. Тогда же на надгробиях стали помещать и запрещенные религиозной традицией (ср. Исх. 20: 4–5; Втор. 4:16–19 и 5:8) портретные изображения усопших. В Израиле преобладает тенденция к простым эпитафиям, написанным только на иврите.


Резной декор намогильных стел XVI–XIX веков с еврейских кладбищ Восточной Европы представляет собой яркий и хорошо изученный пример прикладного народного искусства. В этот период в западных регионах Украины формируется особая разновидность еврейского народного камнерезного мастерства, характеризующаяся собственным стилем, категориями нормы, техническими особенностями и своим образным языком[1]. Проблема заимствования образов и мотивов из западноевропейского искусства является одной из центральных для понимания этого самобытного феномена. В связи с этим особенно интересным может быть сравнительное исследование изображений на восточноевропейских еврейских надгробиях и памятников искусства западных еврейских общин.
Автор этих строк на протяжении нескольких экспедиционных сезонов в 1990-х годах участвовал в документировании еврейских кладбищ Западной Украины. В 2005 году мне также довелось посетить старинное (существовавшее с 1670-х годов) еврейское кладбище на острове Кюрасао в Карибском море (Нидерландские Антилы), а в 2008 году участвовать в документировании еврейского кладбища Хантс-Бэй, с 1672 года обслуживавшего город Порт-Рояль на Ямайке. В настоящей статье приводятся некоторые наблюдения относительно трех символов, распространенных на этих кладбищах, – звезды Давида, парусника и черепа и костей – и о распространении схожих изобразительных мотивов в Восточной Европе.
Появление евреев в нидерландских и английских колониях Нового Света связано с экспансией сефардской (испанской и португальской) общины Амстердама в XVII–XVIII веках. Община на Кюрасао складывается в XVII веке благодаря деятельности голландской Вест-Индской компании, в которой евреи играли активную роль[2]. В XVIII – начале XIX века евреи составляли большинство белого населения острова. В Порт-Рояле на Ямайке, захваченной в 1660 году англичанами у Испании, быстро возникает еврейская община, по-видимому частично состоявшая из вернувшихся в иудаизм крещеных евреев, обитавших в испанских владениях, и из сефардских торговцев, прибывавших из других колоний и стран Европы[3]. Порт-Рояль в 1660–1670-х годах являлся своеобразной «пиратской столицей», поскольку британцы, не имея достаточных сил для обороны острова от испанских набегов, фактически предоставили власть пиратам-буканьерам. После разрушительного землетрясения 1692 года, когда большая часть Порт-Рояля была поглощена водой, столица Ямайки постепенно перемещается в Кингстон.
Что касается надгробий еврейских кладбищ, они, по-видимому, доставлялись на заказ из Европы, где выполнялись нееврейскими мастерами. Тем не менее изображения на надгробиях выбирались заказчиками, обычно родственниками погребенного.
Памятник Исааку Браво – первое изображение Звезды Давида на еврейском надгробии?
Шестиконечная звезда, называемая «звездой Давида» (или «щитом Давида», маген Давид), считается сегодня символом еврейского народа и иудаизма. Но эта традиция возникла совсем недавно. Древними иудейскими символами, встречающимися на надгробиях и памятниках первых веков христианской эры являлись изображения, связанные с Иерусалимским Храмом: портал храма с двумя витыми колоннами, храмовый светильник-менора, рог-шофар, пальмовая ветвь-лулав и цитрусовый плод-этрог. Эти мотивы были связаны с идеей воскрешения мертвых и восстановления Храма в мессианские времена. Среди символов, употребляющихся в средневековом еврейском искусстве, шестиконечная звезда встречается как орнаментальный мотив не чаще других изображений. Энциклопедические источники сообщают о том, что в позднесредневековый период шестиконечная звезда использовалась, например, на печати и флаге еврейской общины в Праге. Однако общепризнанным символом иудаизма, аналогичным кресту у христиан, она стала лишь в XIX – начале ХХ века.
Соответственно, и изображение звезды Давида как непременный элемент иудейских надгробий – аналогичный кресту на христианских надгробиях – вошло в употребление довольно поздно. Вот что пишет Гершом Шолем:
Использование этого символа на надгробии астронома и историка Давида Ганса (1613) все еще являлось исключением, явственно связанным с названием его последней работы, «Маген Давид». За исключением надгробия в Бордо (около 1726), другие примеры использования его на надгробиях до конца XVIII столетия неизвестны[4].
Во время работы по документированию старого еврейского кладбища в Сатанове (Хмельницкая область Украины) в 1993 году я обратил внимание на богато орнаментированное надгробие 1775 года, принадлежащее Аврааму Давиду Бабаду. Бабад – богатая и разветвленная семья из Галиции, имевшая обширные родственные связи в Западной Европе. Эта семья дала множество раввинов, сама фамилия Бабад представляет собой акроним «бней ав бет дин», т. е. «потомки главы раввинского суда»[5]. Напомню, что должность главы раввинского суда – это фактически должность главного раввина, и, действительно, многие представители этого семейства возглавляли общины в разных городах и местечках. Звезда Давида выгравирована в верхней части богато декорированного, барочного памятника и фланкирована двумя фигурами львов. Четыре буквы в центре звезды обозначают 5536 год по еврейскому летосчислению (1774/1775 год н. э.). Это одно из первых изображений маген Давида на надгробии из Украины и, по-видимому, наиболее ранний случай в этом регионе, когда шестиконечная звезда выступает не в качестве орнаментального элемента, а как центральный мотив надгробия.
Еще более раннее изображение маген Давида встречается на надгробии 1722 года Исаака Браво из Кингстона, современной столицы Ямайки в Карибском море. При перепланировке в начале ХХ века кладбище было закрыто, а наиболее ценные надгробия перенесены в Мемориальный сад во дворе «Объединенной синагоги израэлитов» на Дьюк-стрит. Среди них и памятник Исааку Браво.
Памятник выделяется богатым украшением, к которому относится изображение руки, срывающей цветок (намек на безвременную кончину), двух черепов (намек на бренность существования) и большой звезды Давида, вдоль граней которой и по центру располагается текст на иврите, представляющий собой цитату из 33-й главы Книги Иова, стихи 23-й, 24-й и 30-й: «Если есть у него ангел-защитник, один из тысячи, то пусть расскажет о праведности человека. И смилостивится он и скажет, спаси его, я нашел искупление его. Отвратить его душу от могилы, чтобы он был освещен светом живых». Заметим, что выражение «малах мелиц», «ангел-защитник», может относиться к самой эпитафии (мелица, «восхваление»), служащей таким образом для смягчения приговора умершему в Небесном суде.
Надпись на испанском языке гласит:
Sa Del bien aventurado bonrado y caritatibo Mancebo Ysaac Bravo Que Falecio en 13 Kislev De 5483 S.B.A.G.D.L.G.G.A amen. («Надгробие молодого человека Исаака Браво, который скончался 13 кислева 5483 года. Да насладится его благословенная душа вечной славой, аминь».)
По периметру идет надпись по-английски:
Here Lieth Deposit the body of the worthy, honest, and charitable Isaac Bravo late Merchant of Kingston in Jamaica who departed this life the 13 Kislev aged 33 years, in the year of creation of the world 5483. («Здесь возлежит тело порядочного, честного и милостивого Исаака Браво, покойного купца из Кингстона на Ямайке, который простился с этой жизнью 13 кислева в возрасте 33 лет, в год от сотворения мира 5483-й».)

Надгробие Авраама-Давида Бабада.
Сатанов. 1775 год.
Трехъязычные надписи являются специфическим феноменом эпитафий на Ямайке. Три языка (иврит, португальский или испанский и английский) выполняли разные функции. Надпись на иврите способствует успокоению души покойного на небесах, она ходатайствует за него, является тем самым ангелом-защитником (мелиц), о котором и говорится в цитате. Португальский или испанский (различие между использованием этих двух языков – отдельная тема) бережно сохранялся сефардскими евреями. Эти языки изучались в школе, на них говорили дома, они имели «полусакральный» статус, на них существовали молитвы, не случайно мы встречаем сокращенную формулу благопожелания S.B.A.G.D.L.G.G.A. именно на испанском языке. Ну а английский – это язык страны, язык окружающего общества и властей. Можно сказать, что трехъязычие выражает тройную идентификацию ямайских евреев, три измерения, в которых они существовали.
Итак, мы рассмотрели два памятника XVIII века, принадлежащие еврейским общинам с очень разными культурными традициями: ашкеназской общине в Подолии и трехъязычной сефардской общине Ямайки. В обоих случаях изображение звезды Давида является центральным мотивом и, таким образом, выступает в качестве общееврейского символа. Международные контакты служили каналом распространения подобной символики, не случайно в Украине это изображение появляется на памятнике представителю семьи Бабад, имевшей ветви в разных частях Европы, а в Кингстоне – на памятнике купцу, по всей вероятности вовлеченному в трансатлантическую торговлю.
Изображение парусника
В числе изобразительных мотивов восточноевропейской надгробной символики особое место занимает изображение парусного корабля. Этот мотив нетипичен для еврейского искусства и появляется на намогильных стелах сравнительно редко, но тем не менее у него есть свое место в системе образов камнерезного искусства.
Один из наиболее интересных восточноевропейских надгробных памятников с изображением корабля – это надгробие Малки Бабад (1834) из г. Броды (Львовская область Украины). Текст эпитафии в переводе с иврита гласит[6]:
Присоединилась к своему народу на горе мужа ее в среду 8 кислева 5595 года. Это памятник женщине, чьи пути приятны [Мишлей, 3:17], честной в своих благих деяниях, источник воды чистой [Йехезкель, 36:25], холм вечный с приятными насаждениями [Йешаяу, 17:10], дорогая госпожа Малка, дочь выдающегося раввина Ицхака Бабада, благословенной памяти, покой его во славе в Святой земле, да будет она отстроена быстро в наши дни. В молодости, презрев мирские удовольствия, взяла душу свою в ладонь [Шмуэль, 19:5], чтобы плыть на корабле великом и отправиться к месту Бейт-Эль[7]. Но Г-сподь сказал: «Вернись на свое место! Где родилась ты, там тебе и умереть. Однако есть заслуга за деяние твое [Ирмеяу, 31:15]. Намерение ее и устремление ее желанно. Насытится она от плодов деяний своих и воскреснет в конце дней для жребия своего [Даниэль, 12:13]».

Надгробие Малки Бабад.
Броды. 1834 год.
Как показал израильский историк Арье Моргенштерн, Малка Бабад вместе со своим отцом Ицхаком Бабадом совершила паломничество в Землю Израиля в 1811 году и поселилась в городе Цфат, где существовала община хасидов из Галиции[8]. После смерти отца Малка была вынуждена вернуться в Броды, где и умерла в 1834 году. Эпитафия отмечает стремление Малки поселиться в Святой земле как благое намерение, которое будет зачтено ей на Небесах и при воскрешении мертвых в «конце дней».
Резчик изобразил парусное судно, упоминаемое в эпитафии (ци адир, «великий корабль» или «великий флот»). Изображение стилизованное, практически лубочное и отличается условностью деталей. Обращает на себя внимание непропорционально толстая мачта с башенкой-навершием посередине палубы, бочки и ящики, очевидно, с грузом, готические мачты с флажками, изображение птицы и двух бабочек. Интересно изображение дома с остроугольной крышей на палубе судна и двух окон с рамами в борту корабля. Следует отметить, что Броды, входившие в первой половине XIX века в Австро-Венгерскую империю и находившиеся поблизости от границы с российской Волынской губернией, были центром пограничной торговли. Однако видеть морские суда в этом сухопутном городе резчик мог разве что на картинках.
Изображение судна встречается уже на еврейских погребальных памятниках III века н. э. из Бейт-Шеарим. Этот мотив имеет двоякое значение. С одной стороны, он указывает на занятие мореплаванием и морской торговлей, характерное для многих евреев, начиная с первых веков новой эры. С другой стороны, корабль символизирует путешествие, совершаемое душой после смерти, и в таком значении фигурирует во многих традиционных раввинистических текстах.
Евреи в Бродах, особенно представители олигархической прослойки общинного руководства, поддерживали торговые и семейные связи со своими единоверцами в Западной Европе. Нередкими были семейные связи с жителями Гамбурга, Франкфурта, Праги, Амстердама и даже Лондона[9]. Интересно, что на надгробных памятниках XVII–XVIII веков, принадлежащих амстердамским евреям португальского происхождения, корабль является распространенным мотивом. Это в особенности касается памятников с португальско-еврейского кладбища острова Кюрасао, имевшего в XVI–XIX веках значительную еврейскую общину выходцев из Амстердама. В XVIII веке памятники изготавливались в Амстердаме и доставлялись по морю на далекий остров[10]. Изображения с Кюрасао более реалистичны, а их распространенность отражает тот факт, что некоторые из погребенных были судовладельцами.
Другим мотивом, встречающимся у восточноевропейских евреев практически исключительно в Бродах, является изображение дома (иногда рушащегося) и срубаемого дерева, символизирующего оборванную жизнь. Как и в случае с кораблем, этот мотив является типичным и у амстердамских евреев португальского происхождения. На кладбищах Амстердама и Кюрасао изображение дома, как правило, сопровождалось изображением людей и интерпретировалось как изображение смертного одра[11]. Амстердамские евреи, будучи более либеральными в интерпретации библейских предписаний, допускали изображения людей, в то время как их восточноевропейские единоверцы придерживались более строгого толкования библейской заповеди «Не сотвори себе кумира и никакого изображения». Характерно, что на надгробии Малки Бабад в образ корабля включено изображение дома, который попросту находится на палубе. Для художника корабль, на котором душа совершает путешествие в загробный мир, стал развитием идеи дома как места обитания души.

Надгробие Авраама бен Даниэля Энрикеса. Кюрасао. 1726 год.
Не случаен и тот факт, что изображение корабля появляется именно на женском надгробии. В популярном отрывке из библейской книги Мишлей, который зачитывался при наступлении субботы, описывается «идеальная жена» (эшет хаиль). Среди различных образов, раскрывающих добродетели женщины, здесь появляется и образ корабля: «Подобна торговому судну, она приносит свой хлеб издалека» (Мишлей, 23:34). В архиве Санкт-Петербургского отделения Института востоковедения РАН[12] мы нашли упоминание о надгробном памятнике 1865 года из Вильны, также украшенном изображением корабля с подписью на иврите: Зэ оният сохер («Это торговое судно»), отсылающей к цитированному стиху из Мишлей. Далее следует рифмованная эпитафия, представляющая собой акростих, в котором зашифровано имя погребенной, «Бэйла, дочь Иосифа». Вот первые четыре стиха в подстрочном переводе:
В сердцевину морей она спустилась,
и к берегу пристала [Иона, 2:4].
В пути рука смерти внезапно ее застала.
В день, когда готовила выдать дочь свою
для венчания,
Не смогла она пройти, и случилась буря,
и настало жизни ее окончание.
Разумеется, Бэйла не была мореплавательницей, и корабль (изображение которого не сохранилось) в данном случае являлся чисто аллегорическим элементом.
Характеризуя еврейское камнерезное искусство, Д. Гоберман отмечал: «При всем разнообразии источников заимствования, мы, однако, не почувствуем в резьбе и тени эклектизма. На новой почве все пришедшее извне преображалось, находило своеобразное пластическое выражение»[13]. Резной декор намогильных памятников вобрал в себя самые разные элементы, восходящие как к традиционным еврейским образам, так и к народному искусству соседних народов. Изображение корабля пришло в бродовскую еврейскую общину от западноевропейских единоверцев, у которых оно имело вполне реалистические черты. Преображенное анонимным резчиком, это изображение приобрело в Бродах лубочный оттенок, будучи совмещено с параллельным ему более традиционным образом дома.
Череп и кости
Изображение черепа и костей, связываемое массовой культурой с пиратским флагом «Веселый Роджер», обращает на себя внимание любого посетителя кладбища Хантс-Бэй на Ямайке. Велик соблазн связать частое изображение черепа и костей с тем фактом, что в конце XVII века Порт-Рояль был центром пиратства[14].
Однако череп и кости встречаются на еврейских надгробиях и в других местах. Это не только кладбища Карибского региона (Кюрасао, Суринам), но и Западная Европа (Амстердам, Альтона и др.). Череп и кости – символ смерти, распространенный на христианских кладбищах в Испании. Именно в качестве символа смерти, призванного запугать противника, появляются они и на пиратском флаге. В христианской символике череп также связан с местом распятия Иисуса – горой Голгофа, название которой и означает по-арамейски «череп» (гулголта). Таким образом, для христиан череп символизирует смерть и воскресение, перекрещенные кости, конечно же, связаны с образом креста. Череп и кости стали также символом Ордена тамплиеров, «хранителей Храмовой горы».
Кости и воскрешение мертвых в библейской традиции связано с 37-й главой книги Йехезкеля, где говорится о «долине сухих костей», оживающих по воле Б-жьей. Христиане усматривали в этом отрывке намек на «воскресение» Иисуса. Согласно еврейской традиции мертвые пребывают в могилах до времени прихода Машиаха, после чего их тела восстанут из могил, причем воскрешение должно начаться с некой «нетленной» косточки луз. По некоторым мнениям, мертвые воскреснут только в Стране Израиля, поэтому территория любого кладбища приравнивается по святости к земле Израиля. Мессианские времена также связаны с восстановлением Иерусалимского Храма, именно поэтому храмовые атрибуты (менора, шофар, портал с витыми колоннами), как и намеки на воскрешение мертвых, типичны для еврейских эпитафий и погребальной символики. Однако, в еврейских литературных источниках нам не удалось найти прямого указания на связь черепа с воскрешением мертвых, потому этот символ представляется все же заимствованным у христиан. Следует отметить также возможную связь этого символа с масонской символикой, весьма распространенной на сефардских надгробиях (например, изображение кирки, лопаты, циркуля и мастерка), поскольку с XVIII века значительная часть евреев Ямайки состояла в масонских ложах.

Надгробие с изображением костей и черепа. Хантс-Бэй. Ямайка.
Конец XVII – начало XVIII века.

Заключение
Итак, мы рассмотрели три символа, встречающиеся на еврейских надгробных памятниках: звезда Давида, парусник и череп и кости. Звезда Давида редко появляется в XVIII веке на еврейских надгробиях, и лишь позднее она превращается в символ иудаизма. Несмотря на это, памятники XVIII века свидетельствуют о том, что шестиконечная звезда уже стала восприниматься как общееврейский, а не локальный символ, причем распространение этого символа было связано с вовлеченностью евреев в международную торговлю, их трансъевропейскими и трансатлантическими связями. Как и в случае звезды Давида, распространение изображения парусника, по-видимому, связано с международной активностью евреев, поскольку в Восточной Европе этот мотив появляется изначально в городах, служивших центрами трансъевропейской торговли, таких, как Броды и Вильна. При этом происходит переосмысление мотива парусника как дома, места обитания души, совершающей свое последнее путешествие. Череп и кости, напротив, являются специфическим западным мотивом, не характерным для Восточноевропейского региона и, по-видимому, заимствованным западноевропейскими евреями у христиан. Все три рассмотренных мотива представляют собой интереснейший пример перемещения символов и образов народной культуры между разными еврейскими общинами и между еврейской и нееврейской культурами.