"Зеленые берега"Г. Алексеева

Узкая речушка с желтым, пятнистым льдом. Журчание нечистот, вытекающих из канализационной трубы. Пар, клубящийся над нечистотами. Полусгнившие сваи. Лодки, опрокинутые вверх дном и покрытые толстыми снежными тюфяками. Невдалеке зияет арка кладбищенских ворот. Из-за нее виднеется приземистый купол небольшой церкви.
Кладбище старое, запущенное. Здесь давно не хоронят. Покосившиеся кресты. Полуразрушившиеся монументы. Ржавые решетки ветхих оград. Рухнувшие на землю стволы мертвых деревьев.
Подхожу к церкви. У входа — скамейка. На ней сидят старушки в черных платках. Одна рассказывает:
— И вот, гляжу, входит он, такой веселый-веселый. Но не пьяный. Совсем трезвый. И в глазах чертики так и прыгают, так и прыгают. Оробела я, хотела перекреститься, да не могу. Хотите верьте, хотите нет. Рука будто не моя, будто чужая…
Рядом со старушками кишение и гуканье голубей, с жадностью клюющих пшено. Головы их не видны, торчат одни хвосты. Сверху, с деревьев, в эту шевелящуюся массу хвостов камнем падают опоздавшие птицы.
— А он мне и говорит: "Ты, бабка Фетинья, руку-то опусти! Устанет рука-то!" Так, помню, и сказал — устанет рука…
Я люблю старые кладбища. В их печальной заброшенности есть поэзия и сила. Они вырывают душу из потока сиюминутности и подталкивают ее к башне непреходящего. А это кладбище я знаю с детства. Тогда, едва узнав о существовании смерти, я боялся его панически. Когда родители водили меня сюда на прогулку, я стыдился своего ужаса и боролся с ним изо всех сил. "Ты чего такой бледный?" — спрашивал меня отец. И я бледнел еще больше.
Мне нравится разглядывать старые памятники и читать надгробные надписи. Их мужественная сдержанность, их переполненная трагизмом краткая и точная информативность меня восхищают.
Надежда Ивановна КАБЛУКОВА и сын ее младенец Иван скончались 13 мая 1909 года
Отчего умерла Надежда Каблукова вместе со своим новорожденным сыном в один день? Какая тайна кроется за этим? И кто до сих пор посещает могилу? Снег расчищен. На мраморной плите лежит красная бумажная роза, будто снятая с моего приятеля — филодендрона.
Правда, встречаются и болтливые надписи. Но и они не лишены очарования. В них сквозит наивная надежда на интерес потомков к судьбе уже ушедших и не оставивших отчетливого следа в этом, еще продолжающем свое бытие малопонятном мире.
Под сим камнем погребено тело рабы Божией С.-Петербургской Купеческой жены Екатерины Степановны СОКОЛОВОЙ Скончалась 1858 г. октября 19-го дня на 23-ем году от рождения в супружестве жила 5 лет 11 месяцев и 15 дней Любезно-Верной Супруге душевно уважающий супруг в память вечную
Люблю я и надгробные стихи, нередко своеобразные по стилю и волнующие своей экспрессией. Явная неодаренность их создателей почему-то вызывает не раздражение и усмешку, но, напротив, сочувствие и даже умиление.
В летах невинности оставшись сиротою, Ты, Ангел, на земле гостить не захотел, Но за родителем в мир лучший улетел И безутешную похитил мать с собою, Чтобы за гробом вновь с супругом съединить И с ними чистых душ восторги разделить. Прости. Небесный гость в обители блаженных, Ликуй с бесплотными и радуй незабвенных.
Как жаль, однако, что ныне почти позабыт обычай начертания подобных стихов на надгробных монументах! Впрочем, не только этот добрый обычай предан теперь забвению.
Огибаю церковь. Окна ее освещены. Слышится хор. Началась вечерняя служба.
Иду по узкой, протоптанной в снегу тропинке в сторону речки. Впереди виднеется небольшая часовенка с покосившимся крестом над железными ребрами лишившейся покрытия главки. Часовенку эту я помню. С детства, с тех самых далеких времен помню я ее темный, пугавший меня силуэт, полуприкрытый стволами деревьев. Но ни тогда, ни позже так и не приблизился я к ней ни разу, так и не поинтересовался, кто под ней погребен. Приближусь хоть сейчас.
Снег жестко, но мелодично скрипит под моими ботинками. Деревья и памятники отступают в стороны. Часовня растет и потихоньку разворачивается ко мне главным фасадом. Останавливаюсь. Стою перед нею. Оглядываю ее.
Серый известняк. Резьба по камню. Владимир, тринадцатый век — неорусский стиль начала двадцатого. Два небольших окна под самой крышей. На окнах толстые железные решетки и остатки стекол. Вход заложен кирпичом. Над входом неглубокая ниша для иконы и надпись:
Ксения Владимировна ОДИНЦОВА-БРЯНСКАЯ ум. 16 декабря 19…
В том месте, где на камне был обозначен год смерти, небольшая выбоина. Будто ударили чем-то тяжелым.
Сразу за часовней спуск к речке. В полынье у самого берега неподвижная коричневая вода. К ней склоняются тонкие ветки прибрежных кустов. По льду расхаживают две вороны. Время от времени они что-то клюют. За речкой, на другом берегу, громыхая проезжает трамвай. Мальчишка с портфелем бежит по берегу и орет: "Витька! Витька! Погоди-и-и!"
Снег вокруг часовни чистый, ровный. На нем четко отпечатываются мои глубокие следы. Обхожу часовню вокруг. Не так уж плохо она сохранилась. Резьба почти цела. И крыша тоже. Жаль, что главка так обветшала.
Брянская… Где-то, когда-то слышал эту фамилию… В детстве… или позже… или не так уж давно. Слышал или видел ее напечатанной в какой-то книге… или в журнале, в каком-то старом, очень старом журнале. В общем-то даже неоднократно и слышал и видел… да, да, неоднократно. Брянская… Брянская… Ах, Брянская! неужели это та самая Брянская! Ну конечно же та самая! Вот она где, голубушка, приютилась! Вот она, оказывается, где!
Стою перед часовней, радуясь находке. Будто я искал эту могилу, будто я долго и упорно ее искал и вот наконец-то мои поиски увенчались успехом. В тумане памяти возникают просветы, прорехи, сквозные отверстия. В них виднеется нечто расплывчатое, полускрытое еще туманом.
…Певица… была знаменита… пела что-то цыганское… была очень знаменита… потом ее забыли… почти совсем забыли… иные времена, иные песни… а была страшно знаменита и, кажется, богата… да, разумеется, богата — вон какая часовня, какой мавзолей!
Взобравшись на ограду соседней могилы и уцепившись рукой за решетку окна, заглядываю внутрь часовни. Она пуста. На облупившемся потолке остатки росписей. На стенах остатки мраморной облицовки. На полу явственно обозначен небольшой квадрат люка, будто его недавно открывали. В углах скопился принесенный ветром снег.
Спрыгиваю с ограды. За речкой проезжает второй трамвай. Безнадежно серые облака топчутся над кладбищем, не пытаясь скрывать свою больничную неприкаянность. Порыв ветра. Скрип и стук ветвей над головою. В моем мозгу вертится старая поцарапанная пластинка, истязаемая затупившейся иглой: "…была знаменита, а теперь забыта, увы, забыта, всеми, всеми забыта, увы, забыта, а была знаменита, была знаменита, была знаменита, но теперь забыта, увы, забыта, увы, забыта, увы, забыта…"
— Да, забыта! — говорит кто-то рядом со мною скрипучим, противным голосом.
Оглядываюсь. Предо мною старичок с седой бородкой клинышком, в круглых, железных, старомодных очках, в каракулевой старомодной шапке пирожком, в черном старомодном потертом пальтеце и в ветхозаветных фетровых ботах.
— Полностью, окончательно забыта! — произносит старикашка торжественно и даже несколько угрожающе. Очки его зловеще посверкивают. Глаз не видно, они прячутся за очками (может быть, их и нет совсем — вместо них очки?). — А ведь неплохо пела, вовсе неплохо! — добавляет старичок и, повернувшись ко мне спиной, медленно удаляется. Сделав несколько шагов, он оглядывается, и опять очки его сверкают недобрым блеском. И глаза по-прежнему отсутствуют.
Гляжу ему вслед. Гляжу, как он движется между памятниками, сам похожий на памятник, на ходячее надгробие в шапке пирожком и в очках. Гляжу, как он исчезает за монументами, как он растворяется в этом заброшенном городе позабытых мертвецов. Может быть, он тоже мертвец? Сейчас спустится по лесенке на дно склепа, уляжется в гроб, прикроется крышкой и будет лежать, как лежал, и будет лежать спокойно?
Возвращаюсь к церкви. Подхожу к паперти. Подымаюсь по ступеням. Снимаю шапку.
Запах ладана, колеблющееся пламя свечей, неподвижные огоньки лампад, яркая позолота иконостаса, белые полотенца на иконах, вкрадчивый голос священника. Стою, слушаю.
— Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…
Рядом со мною ничком на полу маленькая серенькая старушонка — серенькое пальтишко, серенький платок на голове, серенькие валенки. Как мышь. И совсем не шевелится…
Покупаю в киоске свечу за рубль и зажигаю ее у образа Богоматери (глаза огромные, младенца держит крепко, судорожно сжимая его тельце, будто боится — вот-вот отнимут). Шепчу еле слышно:
— Помяни… Мария, позабытую Ксению Брянскую. Если не трудно.
Выйдя из кладбищенских ворот, я натыкаюсь на вечерние сумерки. Они бесшумно, ловко пробираются в город и располагаются в нем с комфортом. Наступает их час.

Роман поэта, писателя и художника Геннадия Ивановича Алексеева (1932–1986) посвящен мистической истории любви современного поэта и эстрадной звезды начала века, прообразом которой послужила знаменитая русская певица Анастасия Вяльцева.
Несомненно «Зеленые берега» - это пронзительная история людей, живущих в разных эпохах. Два героя, два времени, одна любовь. Как мужчина из 80-х годов ХХ века может встретить женщину, которая давно умерла? Как это возможно? Для этого стоит прочитать роман. «Зеленые берега» это не автобиография Анастасии Вяльцевой, все имена и подробности ее личной жизни изменены. Да и сама певица выступает в романе под другим именем. «Зеленые берега» - фантастической красоты стихотворение в прозе. Он пронизан совершенно особой атмосферой и эротизмом, присущим исключительно той короткой, но блистательной эпохе в русской литературе. Но «Зеленые берега» - это еще и роман-прогулка. Автор детально и бережно восстанавливает мощью своего воображения давно исчезнувшую эпоху. Недаром Геннадий Алексеев считался знатоком Серебряного века. Некоторые эпизоды прописаны настолько изумительно, что захватывает дух и начинает щемить сердце. Я много раз бывала в Эрмитаже, но гений Алексеева устроил мне такое путешествие по знакомым залам, которое я никогда не забуду. Удивительный и прекрасный, чувственный и печальный роман. Хрустальное эхо утраченного времени. Единственный роман, который можно назвать «петербургским магическим реализмом». Роман-мистерия. Роман-элегия. И невероятно прекрасное и поэтичное признание в любви, посвященное удивительной женщине и ее судьбе.©

В произведении склеп Ксении Брянской находится на Смоленском православном, но в реальности Вяльцева похоронена на Никольском кладбище.

Прощался с певицей весь город. В день похорон, по словам очевидцев, от наплыва народа в ее доме на набережной реки Мойки, 84, где она жила с 1905 года, возникла реальная угроза разрушения межэтажных перекрытий. Похоронная процессия направилась от ее дома до Невского проспекта, потом через весь Невский - до Никольского кладбища Александро-Невской лавры, где Вяльцева была похоронена. Ее последний выход на публику удался на славу - около 160 тысяч человек шли за гробом, покрытым белыми цветами. Отпевание проходило в лаврской церкви Святого Духа. Служил архиепископ Нарвский Никандр в сослужении двенадцати священников, пел митрополичий хор. Вся Россия оплакивала "несравненную", "королеву русского романса". Газета "Раннее утро" изумлялась: "Что такое Вяльцева? Когда умирал Чехов, то почти никто в России не следил за ходом его болезни". На это "Петербургская газета" отвечала: "Говорящий так забывает, что Чехов писал для немногих, а Вяльцева служила своим талантом многим...
-
В 1914 году известному скульптору С.Н. Судьбинину родные Вяльцевой заказали мраморное надгробие. Через некоторое время сообщили, что памятник готов, но, так как он был изготовлен в Париже, может быть привезен в Россию только после окончания войны. Впоследствии след этой скульптуры затерялся во Франции, где Судьбинин оказался в эмиграции. В 1915 году на могиле певицы была установлена часовня, сооруженная в стиле модерн по эскизам архитектора Л.А. Ильина. Первоначально ее венчала луковка с позолотой и крест. Склеп оформляла ажурная решетка, стены были облицованы мрамором, а над могилой установлен небольшой мраморный столик, на котором стояла фигура ангела. В склеп вела мраморная лестница, где стоял гроб Анастасии и ее матери Марии Тихоновны, умершей в том же 1913-м году. Над могилой предполагалось установить мраморную статую актрисы, которую изготовил скульптор Судьбинин. Все последующие годы часовня охранялась ее семьей от ограблений и разрушения. Брат певицы, бессильный противостоять кладбищенскому варварству, был, однако, вынужден замуровать вход в гробницу. "
***
Но никакие сожаления и сомнения угасшую жизнь возвратить уже не могли. С лица Анастасии Дмитриевны художником-скульптором В. И. Демчинским была снята посмертная маска. А вечером того печального февральского дня уже состоялась первая панихида по покойной. Пел церковный хор Архангельского собора Петербурга. Тело Вяльцевой покоилось на кровати белого клена под белым кружевным покрывалом. Одета покойная была в платье, сшитое по ее рисунку. Согласно последней воле Анастасии Дмитриевны, парикмахер Егор Жучков сделал ей прическу, с какой она всегда выступала на сцене. В ногах стоял букет белой сирени и мимозы. У изголовья – четыре подсвечника, обтянутые белым флером, и маленький складень из трех икон, который сопровождал артистку во всех концертах и турне.
Известие о кончине Вяльцевой потрясло всех. Уроженец Брянска А. А. Милехин, в то время учившийся в Петербургской военно-медицинской академии, вспоминал, что 4 февраля 1913 года он со своими сокурсниками долго не мог дождаться на очередную лекцию
профессора В. Сиротина. Когда же тот явился, в глаза студентов бросились поникшие плечи и очень бледное лицо старика. Все притихли, ожидая услышать недобрую весть. И, действительно, послышалось: «Прошу встать...» Потом, прокашлявшись и пряча лицо, профессор хрипло продолжил: «Сейчас ушел в лучший мир божественный соловей... Не стало Анастасии Дмитриевны Вяльцевой».
На похороны певицы прибыли делегации из многих городов России. По общим подсчетам, в ее похоронах участвовало 150 тысяч человек [108]. Телеграммы с соболезнованиями шли бесконечным потоком.
Уже на следующий день после смерти Вяльцевой Набережная реки Мойки возле дома № 84, где она проживала с семьей, была запружена народом. Люди толпились на тротуаре, у решеток Набережной до соседних Фонарного и Прачешного переулков. Экипажам и автомобилям не было никакой возможности подъехать к подъезду дома, поэтому был вызван усиленный наряд полиции, образовавший возле дома покойной двойную шеренгу.
Прибывших поклониться праху усопшей пропускали партиями. И только за первый день у гроба прошло несколько тысяч человек. Сплошной рекой, вливаясь через парадный вход вяльцевской квартиры, люди отдавали последний поклон той, которая совсем недавно пленяла их своим пением... И так же величаво и скорбно людская река стекала с лестницы черного хода. Река распадалась на рукава, потом – на ручейки, и печаль растворялась в житейском море.
Наступило туманное петербургское утро 7 февраля 1913 года. Гроб с телом певицы был вынесен и поставлен на катафалк с серебристым балдахином, украшенным гирляндами роз. Шестерка лошадей повезла колесницу к месту вечного успокоения Вяльцевой к Староникольскому кладбищу Александро-Невской Лавры. За процессией следовали три колесницы с венками. Из массы роскошных венков выделялся фарфоровый из белых лилий и сирени с надписью: «От безумно любящего мужа, навек преданного памяти безоблачной долгой совместной жизни и убитого горем невозвратимой потери своего сказочного счастья – моей единственной, дорогой, незабвенной, милой Настюше». Не менее трогательными были надписи и на других траурных лентах: «Прах твой истлеет, но дивный голос вечно будет звучать» (от редакции журнала «Граммофонный мир»), «Безвременно угасшему великому самобытному таланту А. Д. Вяльцевой глубоко признательная дирекция «Летнего Буффа», «Во цвете лет и блеске сил погибшему таланту» (от цыганского хора Шишкина), «Незабвенному товарищу и другу, чудному человеку от г-жи Медеи Фигнер». Короткие, но трогательные надписи были на венках от балерин О. О. Преображенской и М. Ф. Кшесинской, певиц Н. Дулькевич и. Е. Сорокиной и других.
Когда траурная процессия выехала на Невский проспект, студенты Петербургского университета сняли гроб певицы с катафалка и понесли его на руках до самого кладбища. На проспекте остановились все трамваи, и от вокзала до Лавры потянулся огромный и широкий людской поток. На похоронах можно было увидеть представителей самых различных социальных слоев российского общества: важного чиновника и скромного конторского служащего, который, быть может, не раз откладывал деньги из своего небольшого жалования на концерт А. Д. Вялыдевой; блестящего офицера и нарядную даму, купца и подмастерья. Было много цыган, рабочих и работниц, большинство которых никогда не видели Анастасию Дмитриевну, но слышали ее пение на граммофонных пластинках. Репортеры отмечали в своих сообщениях, что в толпе нередкими были восклицания: «Жиличка-то моя пятый день граммофон на Вяльцеву заводит. Слушает да плачет! Слушает да плачет». На присутствие иностранцев в похоронах указывала звучавшая в толпе французская, немецкая, английская речь.

Возле Александро-Невской Лавры похоронную процессию встретил митрополичий хор. Но сами похороны, к сожалению, без инцидента не обошлись. С приближением процессии к Лавре ворота Староникольского кладбища закрылись и возле них выстроилась шеренга полицейских. Но толпа напирала, и произошла давка, во время которой чуть не опрокинули гроб с телом покойной и стали раздаваться истерические вопли людей, сбитых с ног. Некоторым из них потребовалась срочная медицинская помощь... Похоронили Вяльцеву рядом с могилой Веры Комиссаржевской, на краю крутого обрыва. И долго еще не расходились люди. Они молча стояли у могилы своей петербургской музы, сгоревшей на костре чувств, которыми зажигала сердца миллионов своих слушателей. Казалось, вместе с ними прощальный привет посылал всеобщей любимице чудный морозный день с несмелыми лучами солнца.
Речей на могиле не было. Их заменили цветы, выросшие целой горой, и слова землячки покойной, поэтессы Ксении Богаевской:

Ты ушла... Но тех песен нам, верь,
не забыть!
Их могила бессильна у сердца отнять.
И улыбка твоя будет с нами любить,
И душа твоя с нами о них тосковать!

Во многих газетах и журналах в России и за рубежом памяти этой замечательной артистки, о которой отзывались как о певице, «рождаемой раз в 100 лет», были посвящены целые страницы. Один из центральных журналов писал: «Необычайно жутким аккордом оборвала сказку своей жизни А. Д. Вяльцева. Сказка кончилась так же необычно, как и началась... Жизнь Вяльцевой наиболее яркая из тех сказок, которые мы знаем там, волшебном царстве искусства»'"''. А газета «Раннее утро» в те траурные дни подытоживала: «Вяльцева угасла, как тихий аккорд сладкозвучной песни, и еще угрюмее и безотраднее стал Петербург... И уже нет больше Несравненной. По капельке во всех концах России расточила она свои силы, сок своих нервов, кровь сердца и угасла, как лилия, оторванная от стебля»"".
Немало строк было отведено памяти Анастасии Дмитриевны и в зарубежной прессе. Одна шведская газета писала: «Есть разные цветы, которые мы любим. Например, розы. Но есть и полевые цветы, к которым надо отнести талант Вяльцевой».
С кончиной Анастасии Дмитриевны начала распадаться ее маленькая дружная семья. 22 июля 1913 года рядом с могилой певицы похоронили ее мать, 66-летнюю Марию Тихоновну. У старушки были обнаружены все симптомы той же коварной болезни, от которой ушла в иной мир ее дочь. Через два года покончил самоубийством приемный сын Анастасии Дмитриевны Женя Ковшаров. Не лучшим образом сложилась дальнейшая жизнь и мужа В. В. Бискупского. После смерти артистки он был восстановлен в офицерском звании и первую мировую войну встретил службой в Иркутском гусарском полку, расквартированном в Ревеле. С началом Гражданской войны бежал к своему старому собутыльнику, «ясновельможному гетману всея Украины» Павло Скоропадскому и стал его приближенным. Затем судьба забросила Василия Васильевича в немецкий городок Кобург, где, в силу родственных связей семьи Романовых с местным правящим домом, находился бывший великий князь Кирилл, возведенный частью белой эмиграции в сан блюстителя российского трона, а позднее объявивший себя императором Российским. Бискупский был назначен воспитателем наследника престола, Владимира. Оказывал он членам семьи Романовых и другие услуги. Так в 1920-х годах сумел продать их фамильные бриллианты за 200 тысяч немецких марок, которые жена Кирилла, Елизавета, позднее передала лидерам зарождавшейся фашистской партии, вдохновителям «коричневой чумы» – Штрейхеру, Штрассе-ру, Гитлеру, Розенбергу и другим, с помощью которых видела возможность восстановления монархии в России. За все эти услуги император Кирилл произвел В. В. Бискупского в генералы от кавалерии. С приходом к власти Гитлера Василий Васильевич стал управляющим по делам российской эмиграции в Германии, причем, управление находилось в ведении гестапо. Умер он в 1945 году от паралича в Аугсбурге, куда перебрался при наступлении советских войск. Стены его квартиры оказались сплошь завешанными портретами А. Д. Вяльцевой, хотя многие давно понимали, что этому эгоистичному человеку всегда были чужды высокие идеалы жены, русской певицы А. Д. Вяльцевой. Биография Бискупского была, по сути, главной причиной того, что имя Анастасии Дмитриевны на многие десятилетия оказалось «изъятым» из народной памяти.
Трагически завершился жизненный путь и постоянного аккомпаниатора певицы А. В. Таскина: он умер в 1942 году от голода в блокадном Ленинграде.
Со дня смерти А. Д. Вяльцевой прошло уже много лет. Но по-прежнему ее могила является местом паломничества почитателей таланта Несравненной. Один из них, народный артист Российской Федерации Б. В. Ларионов рассказывал: «Имя Вяльцевой для нас, актеров, дорого, имя удивительной, талантливой, действительно «чайки русской эстрады». В прежние годы, когда МХАТ гастролировал в Ленинграде, мы ходили на кладбище и посещали могилу Вяльцевой. На двери решетки ограды была дощечка на веревочке. На дощечке было написано чернильным карандашом: «Просим не трогать. Могила посещается поклонниками таланта».
Недолгую жизнь Анастасии Дмитриевны можно было сравнить с ярким метеором, промелькнувшим на сером, унылом небе земной будничной жизни, быстро поднявшимся над горизонтом и также быстро, в полном блеске и красоте, утонувшем в голубом тумане вечности. Вяльцева и была таким метеором, принесшим людям песни любви, ласковые и жгучие, как лучи теплого, майского солнца.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПАМЯТЬ НАРОДНАЯ

Везде – над лесом и над пашней,
И на земле, и на воде –
Такою близкой и вчерашней
Ты мне являешься – везде.
А. Блок

ДЛЯ увековечивания памяти Анастасии Дмитриевны Вяльцевой, которую после кончины называли Незабвенной, было сделано – и делается – немало. Еще в 1890-х годах, когда только всходила заря эстрадной певицы, петербургский художник Базанов написал маслом портрет артистки в костюме прекрасной Елены из одноименной оперетты Ж. Оффенбаха, любимой роли Вяльцевой. В 1920-х годах этот портрет был передан родными Анастасии Дмитриевны в Ленинградский государственный театральный музей, а в 1964 году – подарен Брянску. И когда смотришь на него, на лицо лукавой и надменной Елены, невольно представляешь себе, как самозабвенно исполняла Анастасия Дмитриевна эту роль... На весенней выставке в Академии Художеств в 1904 году впервые был предоставлен портрет певицы в полный рост кисти Зайденберга. Но, пожалуй, самыми удачными были рисунки Andre a. К сожалению, полного сходства художникам добиться было нелегко, ведь, как говорила Анастасия Дмитриевна: «Лицо мое меняет выражение каждую секунду».
От тех далеких лет до нас дошли дружеские шаржи М. Демьянова и А. Марселли. Из них наиболее впечатляющими были: «Г. Крушевский дирижирует г-же Вяльцевой», «Преступление и наказание» М. Демьянова. Эти шаржи запечатлевали певицу в ролях, наиболее поразивших воображение художника.
Портреты и фотографии Вяльцевой украшали обложки многих нот и альбомов, модные магазины и салоны столичных чиновников и купцов. Санкт-Петербургский архитектор и литератор Г. Алексеев, увидев в 1980-х годах фотопортреты Анастасии Дмитриевны, до самой своей скоропостижной кончины жил под знаком ее очарования, носил цветы на могилу певицы и посвятил ей книгу ные берега», в которой были такие строки:

В младенчестве, завидя цветы,
Тянулась к ним и смеялась радостно.
Подросла – собирала в поле цветы,
Пела и смеялась беспечно.
Выросла – ей стали дарить цветы,
Она говорила «спасибо» и
смеялась смущенно.
На концертах ее засыпали цветами,
И, выбираясь из цветов, она
смеялась от счастья...

Петербургский коллекционер Н. С. Тагрин, собравший 43 открытки, посвященные Несравненной, вспоминал в 1978 году в своей книге «Мир в открытке» интересный случай: «Как-то после войны ко мне явилась расстроенная посетительница. Сбивчиво, сквозь слезы, поведала она о том, что с ней случилось. Месяц назад ей пришлось заложить в ломбард свою единственную драгоценность, с которой она никогда не расставалась, – бриллиантовое колье... Когда же она пришла, чтобы вернуть залог, ей сказали, что, увы, колье потеряно. «Но мы Вам сейчас же выплатим три тысячи рублей», – попробовали успокоить старушку... Труднее затем оказалось дать точное и наглядное описание исчезнувшей вещи, необходимое для розыска... Но оказалось, что помочь в этом деле я все же могу, и опять-таки открытками. Это злополучное колье было много лет назад подарено пострадавшей ее покойным мужем, профессором, который приобрел его для жены у широко известной до революции... А. Д. Вяльцевой. В коллекции, среди множества портретов знаменитой певицы, нашлись и такие, где она украшена отчетливо видимым на ней драгоценным колье. Открытки эти пересняли, увеличили, после чего они существенно облегчили работникам уголовного розыска отыскание пропавшей вещи. В результате виновники преступления были изобличены и понесли заслуженное наказание».
Скульптором С. А. Галяшкиным в начале 1900-х годов был создан портрет певицы из розового мрамора, изображающий ее сидящей в кресле с розами.
Когда певица умерла, с ее лица художником-скульптором В. И. Демчинским была снята посмертная маска, а художнику И. Гринману, известному благодаря удачному портрету Л. Н. Толстого, была заказана картина «А. Д. Вяльцева в гробу» ...Был поздний вечер 4 февраля 1913 года, когда художник отправился на квартиру Вяльцевых. Его встретила мать покойной Мария Тихоновна, ее брат Ананий и сестра милосердия. Тело Анастасии Дмитриевны покоилось в гробу, поставленном на высоком постаменте под серебротканым покрывалом в гостиной, затянутой белым флером. У ног усопшей монашка читала псалтырь. Гринман выбрал удобное место, откуда отчетливо из моря цветов виднелось лицо Вяльцевой. Цветы все были белыми, только на грудь певицы кто-то кинул пучок ярко-красной гвоздики. Увидев их, Мария Тихоновна заволновалась: «Надо будет убрать красные цветы. Настя не любила ничего красного». Но художник запротестовал, потому что на фоне белых цветов это ярко-красное пятно было особенно эффектно. Мария Тихоновна, нехотя, согласилась: «Да как же, ведь любимый цвет Насти – белый да розовый, она и платье-то, вот это, сама заказала на случай смерти, чтобы мы ее похоронили в белом с розовыми ленточками». Работать И. Гринману пришлось всю ночь. И по мере того, как работа двигалась к концу, к картине все чаще подходили те, кто находился с художником рядом. Все они молчали, печально вздыхая. Лишь монашка промолвит: «Как похожа!», – перекреститься и опять начнет бормотать молитву. Внимательно разглядывая картину и найдя в лице дочери какой-то изъян, Мария Тихоновна поспешила к гробу, чтобы закрыть губы Анастасии Дмитриевны, но сестра милосердия запротестовала: «Ведь Анастасия Дмитриевна не велела замыкать уст, она в гробу хотела лежать с открытыми устами, как будто поет... Нам не губы нужно поправлять». И она показала на волосы покойной. Согласно своему последнему желанию, певица лежала в гробу тщательно причесанной ее постоянным парикмахером Жаном (Егором Жучковым). Подумав, сестра милосердия немного растрепала волосы и спустила на лоб Вяльцевой прядку волос: «Вот что надо было сделать. Так более похоже, так Анастасия Дмитриевна всегда ходила... Так и на картине надо сделать». И Гринману пришлось учесть это замечание. Картина была закончена на рассвете следующего дня.
После похорон артистки вплотную встал вопрос об установлении скульптурного памятника на ее могиле. Ананий Дмитриевич Вяль-цев в те печальные дни рассказывал журналистам: «Сестра умерла и так распределила свои средства, что действительно неоткуда взять деньги на надгробный памятник... Пока что муж сестры производит некоторые работы по установке на могиле памятника-статуи. Но предполагается еще и постройка часовенки. О том, как будет вылеплена статуя сестры, определенно сказать не могу. Вероятно, она будет изображена в мантии, в роли Далилы, которую она так любила. Хотелось бы, чтобы статуя-памятник была поставлена в день смертной годовщины. С предложением принять на себя постановку памятника мы обращались к скульптору Судьбинину. Но он до сих пор... не предоставил эскизов. Кроме того, за работу этот скульптор запросил дорого – десять тысяч рублей. Петербургский скульптор г-н Бах заявил нам, что согласен сделать памятник за тысяч пять-шесть. Недавно мы получили из заграницы от большой поклонницы сестры, барышни А. П. Ратнер, письмо, в котором она пишет, что итальянский скульптор Романели берется сделать памятник тоже за тысяч шесть». Затем в прессе стали называть имена скульпторов Аропсона и Диллон, также желающих внести свою лепту в дело увековечивания памяти артистки.
Пока родные Анастасии Дмитриевны раздумывали, какому же скульптору отдать предпочтение, постоянный аккомпаниатор Вяльцевой А. В. Таскин на страницах петербургского «Нового времени» объявил подписку, «вследствие поступающих к нему писем и просьб от многих лиц из числа бывших почитателей таланта Анастасии Дмитриевны», на сбор средств для сооружения памятника. Первым взнос поступил от мелкого чиновника одной из станций Юго-Западной железной дороги. Затем – от жителей Санкт-Петербурга. Но супруг Вяльцевой, полковник В. В. Бискупский, категорически запретил прием частных пожертвований и твердо решил ставить памятник за счет собственных средств.
К маю 1914 года на могиле Анастасии Дмитриевны по эскизам архитектора Ильина была установлена часовня в древнерусском стиле из белого известняка с лепными украшениями. И, как сообщало «Обозрение театров» от 31 мая того же года, в часовне ожидалось установление бюста певицы, над созданием которого работала Диллон. По другим источникам, свою работу над скульптурой А. Д. Вяльцевой завершал и Судьбинин. Однако, развязавшаяся Первая мировая война перечеркнула все расчеты родных артистки: на могиле Анастасии Дмитриевны и поныне стоит лишь одна часовенка. ©


История его взаимоотношений с Анастасией Вяльцевой полна мистики. Я не оговорился о взаимоотношениях, хотя Настя, как он ее называл, жила, творила и умерла совсем в другую эпоху. Ее фотография всегда стояла у него на столе. Даже когда Геннадий Иванович приезжал в Дом творчества в Комарово и, как всегда, с величайшим тщанием располагался в своей комнате, он первым делом ставил на стол фотографию Насти. Думаю, что она менее всего привлекала его как певица, звезда эстрады начала века. Ко всякой эстраде, поп-культуре, как нынче говорят, Алексеев относился снисходительно. Но красота Вяльцевой, ее трагическая судьба, ранняя смерть безусловно привлекали его. В каком-то смысле она была для него живой женщиной, так что роман "Зеленые берега" нельзя считать выдуманным, фантастическим. И трагическую судьбу героя Алексеев писал, предвидя свою раннюю смерть. Он не раз полушутя-полусерьезно, глядя на фотографию Вяльцевой говорил: "А ведь Настя утянет меня на тот свет…"
И утянула.
Первый инфаркт случился, когда роман, кажется, еще не был дописан. В эти последние годы жизни Алексеева мы стали видеться с ним реже, он, как мне кажется, ушел в себя, стал мрачнее обычного, сразу как-то постарел. Я думаю, кроме болезни сердца, его чрезвычайно травмировало невнимание к нему критики. Выходили книжки, были регулярные публикации в журналах, но серьезная критика практически молчала об Алексееве, не замечая или не желая понять его новаторства. Читатели, впрочем, понимали лучше. У Геннадия Ивановича сразу образовался сравнительно узкий, но преданный круг горячих поклонников и поклонниц. Это несколько поднимало ему настроение, однако он продолжал считать себя безвестным и недооцененным поэтом. Так, в сущности, и было.
Его судьба чрезвычайно схожа с судьбой другого русского поэта — Иннокентоия Анненского. То же спокойное с виду, размеренное и академичное внешнее существование. Тот же недооцененный современниками, но ясный потомкам значительный вклад в русскую поэзию. Тот же интерес к античности. Та же, увы, болезнь сердца, приведшая обоих к преждевременному и скоропостижному концу в одинаковом возрасте — 54 года.
Проза Алексеева продолжает его стихи. Она так же лапидарна, ритмична, лишена украшений, действенна. Весь пролог к роману — это, в сущности, большое стихотворение в прозе. Дневник Алексеева, который он вел регулярно и выдержки из которого мне часто зачитывал — это прекрасная проза с чрезвычайно точными и тонкими суждениями о литературе и нравах, это достоверный документ о покинувшей нас эпохе семидесятых-восьмидесятых годов. Он ждет своего опубликования, как и многие стихи, оставшиеся в столе, как и картины Алексеева, как его рисунки и книга о русском архитектурном модерне.
Квартира, в которую он переехал с семьей незадолго до смерти, имела несчастливый номер — 13. В ней он и умер в один миг, придя вечером с филармонического концерта и зайдя в кухню согреть чаю. Это случилось в марте 1986 года. Похоронили Геннадия Ивановича на Охтенском, там же, где похоронена героиня его поэмы «Жар-птица». На похоронах было множество его студентов, коллег и читателей.
В один печальный туманный вечер
до меня дошло,
что я не бессмертен,
что я непременно умру
в одно прекрасное ясное утро.
От этой мысли
я не подскочил,
как ужаленный злющей осой,
не вскрикнул,
как укушенный бешеным псом,
не взвыл,
как ошпаренный крутым кипятком,
но, признаться,
я отчаянно загрустил
от этой
внезапно пронзившей меня мысли
в тот
невыносимо печальный
и на редкость туманный вечер.
Погрустив,
я лег спать
и проснулся прекрасным ясным утром.
Летали галки,
дымили трубы,
грохотали грузовики.
"Может быть, я все же бессмертен?
подумал я.
Всякое бывает".