Перемывание костей

Идея проделывать что-нибудь с останками давно умерших людей чаще нас шокирует или как минимум кажется странной. Представляется очевидным, что тревожить кости умерших – занятие недопустимое. Между тем, этот постулат далеко не абсолютен. Чтобы продемонстрировать это, даже нет необходимости описывать экзотические погребальные ритуалы далеких народов. В нашем рассказе мы не будем покидать пределы Европы. А начнем с описанного этнографами у южных славян обычая вторичного погребения.
Вторичное погребение известно в южной Македонии, восточной Сербии, в некоторых районах Хорватии, Боснии и Герцеговине, Далмации, на северо-западе Словении. В македонском языке этот обычай называется раскоп, раскопување, откопување, раскопаљки, прекопавање, на болгарском – раскоповане, второ погребение, струване, спомен, на сербском – двоструко (двоjно) сахрањивање, поновно сахрањивање, састанак са покоjником, виђење с покоjником, словенское – prekopavanje, umivanje lobanje.
Детали обряда отличались в различных районах, объединяло их только эксгумация останков через некоторое время после смерти и проведение каких-либо манипуляций над костями. Выкапывали кости умерших через три, пять, семь, девять лет после похорон, реже позднее. Были места, где это делалось строго по прошествии определенного срока: выкапывали всех умерших через три года после похорон. В других местах обряд совершался только при повторном использовании могилы для нового покойника. Обычно это делали в поминальную субботу перед Великим постом, в субботу перед праздником Троицы, в Дмитровскую субботу.
Когда определенный традицией день наступал, родственники отправлялись на кладбище, раскапывали могилу и извлекали из нее кости умершего. После этого кости очищали, иногда мыли, иногда омывали вином. Затем складывали на полотно или в сосуд, несли в церковь. Череп часто украшали цветами. В некоторых местах кости относили на ночь в церковь. На следующий день вновь совершали погребение по церковному канону. Иногда кости помещали уже не в могилу, а в особое хранилище – костницу.
Объясняли обычай по-разному. Часто говорили, что это последнее прощание с покойным, выражение почтения и любви к нему. В других местах говорили, что обряд необходим, чтобы установить, не превратился ли умерший в вампира. Тогда, в случае, если после открытия могилы обнаруживалось неразложившееся тело, его сжигали или протыкали колом из боярышника. Если же сохранялась одна из частей тела, считали, что именно с нею связан грех, совершенный покойным. Если оставалась рука, говорили, что умерший ударил рукой отца или мать и т. п. В Сербии существовало даже проклятие: Да те земла не изеде «Пусть тебя земля не съест».
В варианте обычая, распространенном в Словении, манипуляции производились только с черепом, а не со всеми костями. Такое действие называли «умыть голову умершему». Во многих селах по обычаю дети омывали череп умерших родителей, а других это делали особые женщины, получавшие за это вознаграждение. Считалось, что если голову покойнику не помыли, земля его не примет, он станет являться живущим родственникам. У словенцев существовала даже поговорка: «Сын только тогда матери долг отдаст, когда после смерти моет ей голову».
Одно из самых древних свидетельств обычая извлекать покойников содержится в средневековом сербском юридическом памятнике «Законнике Стефана Душана» (1349 год). Там сказано: «И люди, которые с волхвованием достают (покойников) из могил и их сжигают; село, которое это сделает, пусть платит “вражду”; если же поп на это пришел, то да извергнется из священства». «Вражда» в данном случае – название штрафа, который обычно налагался за убийство. Интересно, что в данном случае упомянута деталь, не встреченная этнографами – сжигание тела (видимо, в случаях, когда оно не смогло истлеть за прошедшее время).
Еще одно свидетельство – житие сербского короля Милутина (1282–1321), где говорится, что через два с половиной года после его смерти «…стали являться разные чудесные знамения и видения на гробе его», тогда «…сам игумен, наложив на себя иерейское подобие, с почтенными и избранными чернецами, поя божественные песни, пришли к его гробу; раскопав тело, нашли тело его Божьей заповедью нетленное, ни один волос не упал с его головы. И тут славословили премилостивого Бога, который хранил его с молодости и не оставил и сейчас, но показал великую милость человеколюбия на его мертвом теле. Извлекли его тело из рва земляного и приказали сделать особый ковчег, взяли тело этого христолюбивого и понесли его с псалмами и песнями, поя надгробные песни с кадилами и благоуханными запахами, положили тело его в ковчег и поставили кивот пред иконой Владыки Христа, где лежит он по сей день вне дверей алтаря». В данном случае в соответствии с распространенной христианской традицией нетленность тела воспринималась как признак святости.
В Сербии для особо выдающихся умерших такой обряд проводился до XIX века. Например, в 1848 году в монастыре Крушедол были откопаны кости Атанасия Рашковича и Джорджа II Бранковича, омыли вином, уложили в небольшой деревянный ящик и снова похоронили. Часть исследователей, основываясь на документах о вторичном погребении знатных сербов полагает, что обычай этот относился только к князьям, а не к простым людям. Однако известно, например, различные законодательные акты, запрещавшие выкапывать мертвецов, показываются, что обычай был повсеместным. Запреты постоянно нарушались и вторичное погребение у южных славян наблюдалось и в XIX, и даже в XX веке. Самые поздние случаи отмечены в 1950-х годах.
По предположению В. В. Виноградова, со славянским обычаем вторичного погребения связано происхождения русского выражения перемывать косточки (встречающегося также в формах вымыть косточки, промыть косточки, перебрать косточки.
Корни этого обычая пытаются искать в дохристианских погребальных ритуалах славян. Вспоминают, например, летописное упоминание о посмертном крещении: «выкопали из могил двух князей, Ярополка и Олега, сыновей Святослава, окрестили кости их и положили их в церкви святой Богородицы» (1044 год). Но надо помнить, что вторичное погребение свойственно не исключительно славянам. Оно отмечалась в Румынии, у православных жителей Албании.
О наличии его в Греции рассказывает Е. Е. Голубинского в книге «История русской церкви»:
«У нас зарывают покойников в землю и в ней оставляют навсегда. В Греции не так: сначала зарывают покойников в землю, а потом через три года или через другой определенный, немного меньший, немного больший, срок кости их выкапывают из земли и кладут в особом помещении — кимитирии (koimētērion) или усыпальнице. Откапывание и положение костей в кимитирии составялет особый обряд, служащий как бы продолжением или довершением похорон: призывается священник и при пении им малой панихиды кости изъемлются из земли; быв вынуты, они обмываются водою и вином, слагаются в небольшой ящик и вносятся в церковь, где поется над ними заупокойная литургия и великая панихида; после этого относятся в кимитирий. Сей последний есть особый дом или домик или сарай при церкви, в котором имеются, во-первых, большая яма (по середине) или большой ларь для ссыпания костей людей бедных, во-вторых — шкалы с ящиками или полками для костей людей богатых, желающих хранить их особо (на черепах делаются надписи, кому они принадлежали и когда владельцы их умерли).
Когда обычай стал у греков более или менее общим обычаем, сказать не можем; но на Афоне он явился или начался когда-то до второй половины XI века... Если по прошествии трех лет разрывали могилу и находили тело не разложившимся и надутым, то это считалось признаком, что человек умер не разрешенным от клятвы: призывался архиерей или священник для разрешения, и тело снова зарывалось на некоторое время в землю.
У нас этот обычай вырывания останков умерших из могил принимаем был на более или менее продолжительное время в Печерском монастыре, к чему было также практическое побуждение в ограниченности его кладбищ, находившихся в его пещерах. Но чтобы он сколько-нибудь распространялся вообще в России, на это не имеем совершенно никаких указаний».
Костницы, или оссуарии, известны в целом ряде православных монастырей, в том числе в знаменитом монастыре святой Екатерины на Синае. Но теперь мы покинем мир православия и перенесемся к народам, исповедующим католицизм. У них мы тоже найдем интересующие нас примеры. Не станем даже подробно описывать массовые перезахоронения костей с кладбищ в парижских катакомбах, костницу в Седлице или капеллу костей в португальской Эворе. Расскажем о менее известной практике, которая называлась mos Teutonicus «тевтонский обычай».
Термин этот впервые употребил историк Бонкомпаньо (1165/1175 – после 1240), профессор Болонского и Падуанского университетов. Как сообщает этот автор, германские рыцари, участвовавшие во Втором крестовом походе, применяли этот способ, чтобы в случае смерти быть погребенными на родине, а не на чужбине. Он действительно был более популярен у немцев, тогда как французы и англичане предпочитали бальзамирование.
В чем состоял этот метод? Сначала тело умершего расчленяли. Затем погружали в котел с вином (вино предпочтительнее, но можно обойтись и водой, это дешевле и доступней). В котле части тела варились в течение нескольких часов, чтобы плоть отошла от костей. После кипячения остатки мышц отскребали от костей. Теперь кости были готовы к транспортировке на родину. Прочее можно было захоронить на месте или же засолить, как солили обычное мясо, и точно так же отправить в Европу.
Можно заподозрить некоторую непоследовательность в действиях крестоносцев. С одной стороны, они доставляли в Европу почву из Палестины, чтобы умершие на кладбищах покоились в святой земле. С другой, находясь непосредственно в Палестине, предпочитали быть похороненными в далекой Европе. Но надо помнить, что земля эта принадлежала тогда мусульманам, так что перспектива быть в ней похороненными многих пугала.
Известно, что обычай mos Teutonicus был использован, когда во время Восьмого крестового похода в Тунисе умер французский король Людовик Святой.
Другой выдающийся деятель, при погребении которого прибегли к такому способу, Бертран дю Геклен – коннетабль Франции, выдающийся полководец. Он погиб в 1380 году в Шатонеф-де-Рандон в Лангедоке, а похоронен был в аббатстве Сен-Дени. Сначала его тело было забальзамировано путем погружение в вино с пряностями. Внутренности извлекли и похоронили в церкви доминиканского монастыря в городе Ле-Пюи-ан-Веле. Но эта мера оказалась недостаточной, и через пару дней погребальный кортеж сопровождали многочисленные мухи, садившиеся на повозку с телом военачальника. Тогда и вспомнили о mos Teutonicus. Снятые с костей мышцы похоронили в монастыре города Монферран (ныне в черте города Клермон-Ферран). До Сен-Дени добрались только кости и сердце Бертрана.
В 1300 году папа Бонифаций VIII издал особую буллу De Sepulturis, где осудил и запретил mos Teutonicus. Но известно, что некоторые аристократы добивались права на такой способ погребения в порядке исключения (вспомним, что и Бертран дю Геклен умер на 80 лет позже этого запрета). Кстати, считается, что эта булла отрицательно повлияла на развитие науки в Европе, так как после нее врачам в университетах запрещали проводить вскрытия умерших, хотя папский запрет касался именно mos Teutonicus.
Если вторичное погребение на востоке Европы и «тевтонский обычай» на западе были вызваны заботой об умершем, как ее понимали его живые современники, то третий сюжет, о котором хотелось бы рассказать сегодня, связан с несколько утилитарным отношениям к останкам. Речь идет о так называемых «катакомбных святых». Катакомбы, откуда они происходят, римские, но самих святых следует искать в основном в Германии, Австрии и Швейцарии.
С возникновением протестантизма по германским землям прокатилась волна иконоборчества. Последователи Лютера не признавали поклонения изображениям святых, статуям, а также мощам святых. Когда часть земель вернулась в лоно католической церкви, оказалось, что в храмах не осталось реликвий, которым можно было бы поклоняться. Картины можно было написать новые, изваять новые статуи, но где взять мощи? Ответ на этот вопрос в Риме удалось найти. В городских катакомбах сохранились кости множества людей, которые наверняка были мучениками эпохи раннего христианства. Как раз в XVI веке эти катакомбы с тысячами скелетов были вновь обнаружены. Кости можно было оттуда извлечь и отправить в опустевшие храмы Германии в качестве святых для поклонения.
Вспомним, что эпоха Контрреформации, это еще и время барокко. Поэтому скелеты, которые отправились выполнять столь важную миссию, были украшены с барочной роскошью. На них надеты золотые перстни, диадемы, расшитые золотом и украшенные драгоценными камнями облачения. В некоторых случаях процесс обмундирования нового святого занимал до трех лет. Иногда, правда, отсутствовал полный комплект костей, и скелеты получались сборными – из фрагментов, принадлежавших разным умершим.
Святым давали имена (естественно, никак не связанные с тем, как этих людей звали при жизни). Обычно это были «говорящие» имена: Феликс (Счастливый), Констанций (Постоянный), Бенедикт (Благословенный), Коронат (Увенчанный), встречается даже имя Инкогнитус (Неизвестный). Так что спустя много веков после смерти они обретали новую индивидуальность, почет и даже блистательные украшения, правда, им приходилось перебраться далеко на север от родного Рима. День их доставки на место назначения превращался в местный праздник.
Катакомбные святые занимали места не только в храмах. Состоятельные семьи, оплачивая транспортировку, могли приобрести реликвии для домашней часовни. Капитан швейцарской гвардии Иоганн Пфиффер отправил в XVII веке на родину из Рима 25 катакомбных святых.
В XVIII и XIX веках, когда многие из таких реликвий были исследованы и объявлены подделкой, от них начали избавляться. Какие-то из катакомбных святых были захоронены. Избавиться от реликвий, происхождение которых сомнительно, прямо требовал указ короля Германии и императора Священной Римской империи Иосифа II. Некоторые скелеты были убраны со всеобщего обозрения в подсобные помещения. В подобном чулане в церкви швейцарского города Поррентрю, например, до сих пор хранятся останки, почитавшиеся под именем святого Фаустина.
Но в некоторых храмах их можно увидеть и теперь. В 1803 году светские власти баварской деревни Роттенбух продали с аукциона скелеты, почитавшиеся как святые Примус и Фелициан. Однако местные жители спустя много лет собрали средства, выкупили их обратно и в 1977 году Примус и Фелициан торжественно заняли свои места в местном храме.
В Мюнхенском храме святого Петра можно увидеть богато украшенный скелет святой Мундиции. Он был найден в римских катакомбах и доставлен в Мюнхен в 1675 году. Вместе с останками была найдена табличка, где указывалось, что Мундиция прожила 60 лет и «мирно отошла в вечность за 15 дней до декабрьских календ APC». Что такое APC неясно. Согласно документу, которым снабдили Мундицию в Риме, APC значит ascia plexa capita «обезглавлена топором», что указывает на мученическую смерть. Однако часть исследователей полагает, что APC – это Andronico Probo consulibus «в консульство Андроника и Проба», то есть в 310 году.
Катакомбным святым посвятил книгу Heavenly Bodies: Cult Treasures and Spectacular Saints from the Catacombs (2013) американский писатель и фотограф Пол Кудунарис (Paul Koudounaris). Он потратил немало усилий, разыскивая эти скелеты в храмах Германии и Швейцарии, чтобы украсить свою книгу несколько пугающими фотографиями.


Этимологические и культурно-исторические корни многих выражений русского литературного языка восходят к глубокой, дописьменной старине. Восстановить полную семантическую историю этих выражений на всех этапах их устно-народного и литературного употребления оказывается возможным далеко не всегда. Очень часто приходится довольствоваться лишь более или менее правдоподобными догадками. Степень достоверности этих гипотез зависит от морфологического и семантического качества соответствующего материала, который извлекается — на основе сравнительно-исторического изучения — не только из русского, но и из других родственных ему языков. Иногда этот материал очень ярко отражает разные этапы осмысления одного и того же слова или выражения. Но нередко в наличной языковой традиции бывают почти совсем стерты следы стародавнего, первоначального понимания языкового факта. Только данные материальной и духовной культуры в связи с теми семантическими намеками, которые заключены в смысловой структуре выражения, помогают реконструировать его «предысторию». Пример — судьба выражения перемывать косточки — `сплетничать, судачить'. Наряду с этой формой, но крайне редко, встречается и другая, как бы менее экспрессивная, — перемывать кости. Так, у Н. В. Помяловского в очерках «Поречане»: «...наконец, поречанки, по общей слабости женщин — перемывать кости ближнего, любили во время похода болтать в Крутогорске» (1965, 2, с. 276).

Выражение перемывать косточки не было зарегистрировано в толковых словарях русского литературного языка до словаря Даля включительно. Между тем, оно отмечено в языке русской реалистической художественно-повествовательной литературы с середины XIX в. Можно думать, что около этого времени оно и попало в русский литературный язык из народной речи. Так, у Салтыкова-Щедрина в «Губернских очерках»: «...Марья Ивановна не прочь иногда и посплетничать, или, как выражаются в Крутогорске, вымыть ближнему косточки» (1965, 2, Очерк 2). «...Анфиса Ивановна... совершенно уверена, что я в настоящую минуту добела перемываю с вами косточки наших ближних...» (2, Очерк 7). У Мельникова-Печерского в романе «На горах» (1963): «...Всем косточки перемыли, всем на калачи досталось, — известное дело, от пересудов, да напраслины, да сплеток ни пешком не уйти, ни на коне не уехать» ч. 4, гл. 6). У него же в «Бабушкиных россказнях»: «Уж и промывали ж они ей за то косточки: каких сплеток не выдумывали... чтоб как-нибудь честь ее да доброе имя опорочить...» (гл. 2). У Гл. Успенского в очерках «Из деревенского дневника»: «Когда мы, таким образом, (называя кого — или дураком, или подлецом) перемыли всем нашим знакомым косточки... разговор на минуту было замолк». У Станюковича в рассказе «Василий Иванович»: «...перемывали косточки адмиралу...». У Чехова в рассказе «Из записок вспыльчивого человека»: «...Одна из девиц встает и уходит. Оставшиеся начинают перемывать косточки ушедшей. Все находят, что она глупа, несносна, безобразна...». У Боборыкина в рассказе «У плиты»: «Они, за чаем, промыли ей костотчки; больше, впрочем, Устинья, а Епифан сначала только усмехался на ее ядовитые выходки...» (гл. 7).

Таким образом, в русском литературном языке второй половины XIX в. были употребительны три варианта этого выражения, вернее три глагола с разными приставками, производных от мыть, в составе этого выражения: перемыть (перемывать) (кому-то) косточки (особенно распространенная формула), промыть (промывать) (кому-то) косточки и вымыть (кому-нибудь) косточки. У Чехова встречается другое аналогичное выражение: перебрать косточки, явно вторичного происхождения. Так, в рассказе «Зиночка»: «После того, как были перебраны косточки всех знакомых барынь и была рассказана сотня анекдотов...».

В академическом словаре указывается еще один синоним — трясти косточки (чьи-нибудь) (`о сплетнях'). Но ни одного примера употребления этого выражения в языке русской литературы XIX и XX столетий не приводится. Под словом кость отмечены выражения: мыкать, трясти, трепать свои (старые) кости и трясти костями (о смехе, хохоте; с иллюстрацией из сочинений Державина) (сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8, с. 2400 и 2421). Трудно сомневаться в том, что и выражение трясти косточки (чьи-нибудь) не было в речевой деятельности очень актуальным и не вошло в фразеологический фонд русского литературного языка. Еще более поздним и едва ли не чисто литературным образованием, возникшим под влиянием выражения перемывать (кому-нибудь) косточки или перебирать (кому-нибудь) косточки, является фраза разобрать по косточкам, которая, по-видимому, обозначала не только `обсудить во всех подробностях, подвергнуть всестороннему анализу, критической оценке', но и `всячески осудить, раскритиковать'. Так, у Григоровича в «Проселочных дорогах»: «Такой же точно казус произошел в почтенном доме почтеннейшего Аристарха Федоровича. Когда разобрали по косточкам Бобохова и не нашлось уже ничего нового, наступил штиль совершеннейший» (ч. 1, гл. 4). У Каратыгина в «Записках»: «Оба они не скупились тут на насмешки и разбирали по косточкам новичка...» (гл. 9).

С этим выражением следует сопоставлять фразеологическое единство разобрать по ниточке. Например, у Гончарова в критическом этюде «Миллион терзаний»: «...она [Софья] не сознавала слепоты своего чувства к Молчалину, и даже, разбирая последнего, в сцене с Чацким, по ниточке, сама собою не прозрела на него». Можно думать, что самостоятельным индивидуальным образованием, не связанным с этой фразеологической сферой и далеким от выражений разбирать по косточкам, разбирать по ниточке, является выражение разминать по косточкам в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского: «День и ночь, должно быть, доказывали ему: ”ты убийца, ты убийца...“ — ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: ”Врешь, дескать, не ты убийца! Не мог ты им быть!“» (ч. 4, гл. 6). Не подлежит сомнению, что из этой серии фразеологических единств особенно выделяется и частотою употребления и близостью к общелитературной норме выражение перемывать косточки (кому-нибудь). На его основе, очевидно, возникли и применялись в индивидуальных стилях фразы промыть косточки и вымыть косточки.

Для объяснения происхождения и семантического развития выражения перемывать косточки (чьи-нибудь и кому-нибудь) необходимо остановиться на употреблении и значении его составных лексических частей. Прежде всего бросается в глаза, что глагол перемыть — перемывать (так же, как мыть и другие производные от него) в другой связи не применяется для образного представления значения `сплетничать, пересуживать, судачить' (ср. отсутствие фразеологических оборотов вроде мыть или перемывать (чью-нибудь) кожу, суставы или суставчики и т. п.). Но ср. пересчитать кости и пересчитать ребра в значении `побить'; так, у Григоровича в «Переселенцах»: «А они... подвернись только, мы ему покажем, все кости пересчитаем» (ч. 4, гл. 5). Отсюда следует, что либо современное значение выражения перемывать косточки возникло путем переносного переосмысления цельного реального термина (или бытового названия действия) — перемывать (или мыть) кости — в его прямом номинативном применении, либо в фразеологическом единстве перемывать косточки роль центрального стержневого образа принадлежит слову косточки.

Слово кости и его ласкательная форма косточки в русском народном и литературном языке употребляются — в применении к человеку — кроме своего прямого номинативного значения, преимущественно для обозначения трупа, праха умершего. Правда, в некотором, ограниченном кругу фразеологических оборотов слово кость относится и к физическому существу живой человеческой личности. Так, в собирательном смысле кость в формах единственного числа образно характеризует телосложение человека. Напр., «костью складен и лицом хорош» (Новиков: «Похождения Ивана Грозного сына»), ср. в песне Некрасова:

Марья костью широка,
Высока, статна, гладка!
(Сват и жених, строфа 2)

См. также народное выражение по кости (по фигуре, по стану) хорошо подходит;например, в «Сказках Афанасьева»: «Мне ваши платья не по кости» (Примеры из повести Новикова и сказки Афанасьева взяты из сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). Несколько каламбурно и двусмысленно — с уклоном в сторону другого значения слова кость — `социальное происхождение' — это выражение употреблено Н. С. Лесковым в романе «На ножах»: «...и слегка кичился ее новыми знакомствами в светском круге, которого он прежде убегал, но который все-таки был ему более по кости и по нраву, чем тот, откуда он восхитил себе жену...». Ласкательно-уменьшительная форма косточки с этим значением не связана, кроме выражения по косточке (одевается) (сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). К этому значению примыкает и другое переносное употребление слова кость в замкнутой фразеологической цепи выражений: белая кость; военная кость; благородная, высокая, знатная, княжеская и т. п. кость; господская, солдатская, русская кость и некоторые др. В этом случае кость обозначает социальное происхождение, социальную природу человека, а затем и одного человека или собирательно весь соответствующий социальный круг — с точки зрения его происхождения, его классовых, профессиональных, вообще социально-групповых качеств (ср. монгольское деление народа на «кости», т. е. на роды) (там же). И в этом случае слово кость употребляется лишь в формах единственного числа. Например, у Даля в «Пословицах русского народа»: «Русская кость тепло любит» (1862, с. 1019). В этом же значении применялась и уменьшительно-ласкательная форма косточка, но также только в единственном числе. Напр., военная косточка (ср. у Державина в комической опере «Дурочка умнее умных»: мастеровая косточка, солдатская косточка, белая дворянская косточка и т. п. (см. сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). См. у Тургенева в стихотворении в прозе «Сфинкс»: «Ба! Да я узнаю эти черты... Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич мой, русская косточка!» Очевидно, что и это применение слова косточка ничего не уясняет в семантической структуре выражения перемывать косточки.

За пределами этих двух значений, слово кость входит в состав многих переносных, пословичных выражений, характеризующих или изображающих разные состояния, переживания и действия человека. Во всех этих оборотах образное значение фразеологического единства вырастает на почве основного, прямого значения слова кость. Например, волочить кости свои — `с трудом ходить от дряхлости, хилости'; мыкать свои старые кости; костей не соберешь, не сыщешь!: `угроза побить или убить'; до костей промокнуть, продрогнуть, промерзнуть, прохватить; до мозга костей быть испорченным и т. д.; одни кости, кожа да кости `об очень худом или похудевшем человеке'. Любопытно, что уменьшительно-ласкательная форма косточки может быть поставлена лишь в выражениях мыкать свои старые кости и одни кости.

Ср. у Бенедиктова в стихотворении «Неотвязная мысль»:
А за мной идет баба новая, —
В белизне она появляется
И суха, суха — одни косточки.
Ср. также у Кольцова в стихотворении «Ночь»:
По костям моим
Пробежал мороз...

У Марлинского: «...холод змеей прополз по костям...» (1981, 1, с. 274). См. у Чехова в повести «В овраге» « (в речи Липы): «Они (Анисим) ничего, не обижали, а только, как подойдут ко мне близко, так по всей по мне мороз, по всем косточкам». Единственной параллелью к выражению перемывать (кому-нибудь) косточки могла бы служить встречающаяся у Салтыкова-Щедрина фраза попарить (кому-либо) косточки в знач. `пороть', `посечь розгами, плетями'. В «Пошехонской старине» (гл. 8): «Ишь мяса-то нагуляла! Вот я тебе косточки-то попарю...». Но и эта аналогия ничего, в сущности, не объясняет — ни в самом процессе образования фразеологического единства — перемывать косточки, ни в его «внутренней форме» (ср. у Гоголя в «Ночи перед рождеством»: «...бедный чорт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель».

Таким образом, остается предположить, что выражение перемывать косточки (кости) первоначально было связано с тем значением кости (косточки), которое относилось к останкам умерших. Это значение является очень древним (ср. лечь костьми, положить кости свои; ср. употребление формы кости в языке «Русской Правды», в «Повести временных лет» и т. п. (см. Срезневский, 1, с. 1297—1298). Ср. у Карамзина («Чувствительный и холодный»): «Эраст возвратился в отечество, чтобы не оставить костей своих в чужой земле». У Гоголя в повести «Вечер накануне Ивана Купала»: «...вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их». Но если идти дальше по этому пути, то следует искать обычая перемывания костей умершего, найдя его, необходимо определить его смысловую сущность, его культурно-бытовые основы и уже отсюда выводить дальнейшую семантическую историю выражения перемывать косточки. В «Истории русской церкви» акад. Е. Е. Голубинского так описывается обычай греческой церкви, относящийся к хранению останков людей умерших: «У нас зарывают покойников в землю и в ней оставляют навсегда. В Греции не так: сначала зарывают покойников в землю, а потом через три года или через другой определенный, немного меньший, немного больший, срок кости их выкапывают из земли и кладут в особом помещении — кимитирии (κοιμητήριονили усыпальнице. Откапывание и положение костей в кимитирии составялет особый обряд, служащий как бы продолжением или довершением похорон: призывается священник и при пении им малой панихиды кости изъемлются из земли; быв вынуты, они обмываются водою и вином, слагаются в небольшой ящик и вносятся в церковь, где поется над ними заупокойная литургия и великая панихида; после этого относятся в кимитирий. Сей последний есть особый дом или домик или сарай при церкви, в котором имеются, во-первых, большая яма (по середине) или большой ларь для ссыпания костей людей бедных, во-вторых — шкалы с ящиками или полками для костей людей богатых, желающих хранить их особо (на черепах делаются надписи, кому они принадлежали и когда владельцы их умерли).

Когда обычай стал у Греков более или менее общим обычаем, сказать не можем; но на Афоне он явился или начался когда-то до второй половины XI века... Если по прошествии трех лет разрывали могилу и находили тело не разложившимся и надутым (τυμπανατος, то это считалось признаком, что человек умер не разрешенным от клятвы: призывался архиерей или священник для разрешения, и тело снова зарывалось на некоторое время в землю.

У нас этот обычай вырывания останков умерших из могил принимаем был на более или менее продолжительное время в Печерском монастыре, к чему было также практическое побуждение в ограниченности его кладбищ, находившихся в его пещерах. Но чтобы он сколько-нибудь распространялся вообще в России, на это не имеем совершенно никаких указаний» (Голубинский, 1, с. 454—455). Однако выражение перемывать косточки (чьи-нибудь или кому-нибудь) служит свидетельством более широкого применения и распространения этого обычая, чем предполагал акад. Голубинский.

Второе захоронение («двоструко сахрањивање») до последнего времени существовало в Сербии. Т. Смиланиh-Брадина рассказывает, что в Южной Сербии сохраняется обычай откапывания останков родственников, обычно спустя три или семь лет после похорон. Сохранившиеся кости вынимаются из гроба и обмываются, перемываются свежей водой, а потом вином и — по особому ритуалу — вновь погребаются. Вода, которой обмываются кости, считается целебной. С этим откапыванием соединено и своеобразное поверие, что, если тело мертвеца не истлело, то это — признак тяжкого неискупленного грешника280.

Едмунд Шнеева в своей работе об обрядах и обычаях, связанных со смертью («Главни елементи самртних обичаjа код Срба и Хрвата»), также останавливается на втором погребении («друго сохрањивање») у сербов и хорватов. У хорватов откапывание останков покойников происходит спустя 18 лет после первого погребения. Отмечается, что найденные кости омываются водой и поливаются вином, затем завертываются в белое полотно и погребаются (иногда вместе с новым покойником). Е. Шнеевауказывает на связь этого обычая с верой в вампиров. «Когда мертвец найден неистлевшим, то веруют, что он был великий грешник или на нем лежит заклятье» («Пусть тебя земля не съест» — «Да те земла не изеде»). «Издавна веровали и теперь веруют, что такие неистлевшие покойники — вампиры»281. Все эти факты говорят о том, что выражение перемывать кости (косточки) первоначально имело прямой реальный смысл. Оно относилось к обряду «второго захоронения». С этим обрядом соединялись и суеверно-мифологические представления об упырях, вампирах, оборотнях, вурдалаках (волколаках, волкодлаках, вурколаках), выходящих из могил и сосущих человеческую кровь. Перемыть косточки означало косвенно: «убедиться в том, что на покойнике не тяготеет заклятье, что он — не оборотень, не упырь, не нераскаянный грешник, обсудить и установить тем самым истинные свойства и качества человека»282.

Как уже сказано, у сербов сохранялся обычай, раскопав могилу и убедившись, что покойник не был упырем, перемывать его косточки и снова погребать. Таким образом, для того чтобы снять с умершего подозрение в оборотничестве, в том, что он, как упырь, сосет человеческую кровь и губит живых людей, считалось необходимым осмотреть останки покойника и перемыть косточки тому, от кого ничего другого не осталось. Упырю же в могилу вбивался осиновый кол. Поведение вурдалака изображается у Пушкина в «Песнях западных славян». Так, в 6-ой песне «Марко Якубович»:

Вот проходит неделя, другая,
Стал худеть сыночек у Марка;
Перестал он бегать и резвиться,
Все лежал на рогоже да охал.
К Якубовичу калуер приходит, —
Посмотрел на ребенка и молвил:
«Сын твой болен опасною болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака, поверь мне».
Вся деревня за старцем калуером
Отправилась тотчас на кладбище;
Там могилу прохожего разрыли,
Видят — труп румяный и свежий,
Ногти выросли, как вороньи когти,
А лицо обросло бородою,
Алой кровью вымазаны губы, —
Полна крови глубокая могила.
Бедный Марко колом замахнулся,
Но мертвец завизжал и проворно
Из могилы в лес бегом пустился.
Он бежал быстрее, чем лошадь,
Стременами острыми язвима;
И кусточки под ним так и гнулись,
А суки дерев так и трещали,
Ломаясь, как замерзлые прутья.

Поверье о вурдалаке, упыре отражается и в 13 песне «Западных славян» «Вурда- лак» («Трусоват был Ваня бедный»): Ваня, возвращаясь домой через кладбище, слышит, что кто-то грызет кость:

Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.

См. также у В. И. Даля рассказ «Упырь». Украинское предание. (Даль 1898, 7, с. 16—30).
Согласно суеверным представлениям многих народов, вампиры-покойники имеют цветущий вид и не разлагаются, так как они по ночам встают из могил и сосут кровь у спящих людей, причиняя им этим тяжелые болезни и смерть. Избавиться от упыря можно, по народному поверью, если откопать его труп и пробить его осиновым колом или же сжечь его. Лекарством от укуса вурдалака служит земля, взятая из его могилы»283. Осиновый кол вообще, по поверью, являлся известным предохранительным средством от мертвецов, приносящих несчастья. Е. Всеволожская рассказывает о быте самарских крестьян в конце прошлого столетия: «Когда наступает засуха и незадолго был похоронен на общем кладбище опойца, то его считают причиною бездождия, и все общество, со старостою и другими властями во главе, тайком ночью вырывают гроб, вынимают покойника и бросают в пруд, в воду, или же зарывают в соседнем владении, а в спину вбивают ему осиновый кол, чтобы не ушел»284. Иногда осиновые колья вбивались в землю вокруг могилы. Так, в Симбирской губернии гроб опойцы, «в отвращение предстоящих несчастий, они не отпускают... в могилу, а бросают его туда, втыкая вокруг гроба осиновые колья» (Зеленин, вып. 1, с. 66). Э. И. Стогов в своих «Записках» рисует такую картину русского быта в начале XIX в.: «В Можайске, за московской заставой, по левую сторону большой дороги, было кладбище колдунов, которых хоронили не иначе, как забивая большой осиновый кол в спину покойнику. Этого кладбища очень боялись ночью» (Русск. старина, 1903, № 1, с. 134).
Из слов, связанных с представлениями о костях и сохранившемся теле покойника, о духах умерших, исконно русскими являются лишь оборотень и упырь. Вурдалак и вампир — заимствованы. Имя вурдалак является книжным видоизменением слова волколак— волкодлак, вурколак (ср. волколак— укр., белорусск., областн. русск.; ср. словен. volkodlák, vulkodlak;сербск. вукодлак; польск. wilkołak; ср. болг. връколакъ. Слово же волколак образовано из сложения волк (vьlk=) и (д)лака — `цвет волос', `шерсть' (ср. сербо-хорв. dläka — `волос', `шерсть', словен. dláka — `шерсть'). «Таким образом, волкодлак значит `волчья шерсть, волчья шкура навыворот' (см. Преображенский, 1, вып. 1, с. 91; Berneker. Вd. 1, S. 208), `оборотень в волчьей шкуре'. В русский книжный язык слово волкодлак (волколак) попало из южнославянских языков (ср. церковнослав. влъкодлакъ) (ср. Востоков, сл. ц.-сл. яз., 1, с. 44). Слово длака— `шерсть, волос' — тоже встречается лишь в южнославянских языках (ср. в русск. — церковнослав. длака — сиtis, соlоr). Из славянских языков заимствовано греческим βουλκόλακας — вампир (ср. Фасмер, Греко-слав. этюды, I // Изв. ОРЯС, 1906, т. 11, кн. 2, с. 403), из греческого же вновь заимствовано болг. връколак, фръколак (ср. церковнослав. воурколакъ). Форма вурдалак укрепилась в языке русской художественной литературы в 20—30-е годы XIX в.
Слово вампир — ответвление слова упырь. Оно сформировалось на сербско-бол- гарской почве и отсюда в XVII—XVIII вв. проникает в западноевропейские языки. В период увлечений романтической литературой в начале XIX в. оно перешло и в русский литературный язык (в зоологии для обозначения породы летучих мышей Vampyrus — `вампир' применялось и в конце XVIII в.). Акад. А. И. Соболевский, указав на широкое употребление слова упырь в древнерусском языке, пишет: «Современные русские говоры знают только слово упырь, с значением: мертвец, встающий из могилы и пьющий кровь живых людей; сверх того, малорусские говоры имеют слово упыряка, с тем же значением. В польском языке русскому упырь соответствует не только upir, но и upior; в чешском — upir: в болгарском — вапир, въпир. Судя по данным болгарского языка, польские слова заимствованы поляками у русских (имеется в виду отсутствие носового звука, который сохраняется в исконно польских словах. — В.В.). Немцы имеют слово Wampir с тем же приблизительно значением. Трудно сомневаться в его славянском происхождении. По-видимому, немцы получили его из польского или полабского языка, где оно звучало с носовым гласным. Окончание ырь современного великорусского слова явилось под влиянием слов на ырь, так же как в монастырь, псалтырь. Первоначальный вид слова — @пирь; первоначальное значение — `дух, сосущий по ночам кровь у спящих людей'. Иоанн Грозный воспользовался словом упирь как бранным. В своем послании игумену Кириллова Белозерского монастыря он назвал упирем Хабарова. За багровый цвет лица?»285. Таким образом, А. И. Соболевский считает слово упырь (@пирь) общеславянским. Он доказывает непрерывность его употребления в русских народных говорах. Западноевропейское вампир, по мнению Соболевского, представляет собою заимствование (через немецкое посредство) из польского или полабского языка.
В «Dictionnaire étymologique de la langue française» (O. Bloch, 2, с. 357) отмечается, что слово вампир (vатрire) во французском языке, куда оно попало из немецкого, датируется первой третью XVIII в. (Vampirisme — 1732 г.). У Вольтера оно уже употребляется в переносном, фигуральном смысле. Вместе с тем, «Dictionnaire étymologique» Оск. Блоха отмечает, что в «Dictionnaire de Trevoux» (1704, 1721, et suiv.) находится форма oupire, upire, идущая из русского, польского или чешского языка, и что нем. Vampir связывается с сербск. вампир. В XVIII в. тема вампира и вампиризма была чрезвычайно популярна. Бюффон назвал летучую мышь roussette — vespertiliovampyrus или wampire. Эти факты подрывают этимологию акад. Соболевского.
Преображенский, следуя за Миклошичем, считает слово упырь заимствованным из сев.-тюркск. убёр(убыр)— `ведьма'. Но как из упарь, упирь (ср. укр. вопыр, польск. upior) получилось вампир (ср. болг. вампир, вампирясам `являюсь привиде- нием'; сербск. вампир), остается неясным. А. С. Преображенский лишь воспроизводит мнение Миклошича (1886, с. 374—375), что в сербском и русском слово упырь, вампир слилось в одно понятие с волкодлак, вукодлак, и указывает, что слово это «употребл. в европ. языках: фр. vampire (mot venu d'Allemagne, mais à ce qu'on dit d`origine Serbe.Shel. EF. 455) ит. уатрirо нем. vâmpyr или vampir... Русск. «вампир» является новым заимствованием из зап.-европ. — фр. или нем.» (1, с. 64). Таким образом, ни образование слова вампир, ни пути его распространения в западноевропейских языках здесь не объясняются. Сама этимология слова упырь и связь с ним слова вампир остаются неясными. Все эти обстоятельства побудили проф. А. Вайяна посвятить слову упырь, вампир специальную статью. А. Вайян считает слово вампир видоизменением славянского слова ирiri «упырь», возникшим на сербской почве к XVI—XVII вв. (ср. в болгарском языке сербизм въпир, вепир). В сербском же языке произошла и вставка носового звука. Из сербского языка форма вампир перешла в болгарский, греческий, а затем в XVII—XVIII вв. в языки европейские. По мнению А. Вайяна, *ирiri — коренное славянское слово, включающее в себя корень *реr- (ср. парити). Первоначально упирь обозначало мертвеца, который убегает, исчезает из своей могилы, призрак, привидение. Образ оборотня, сосущего человеческую кровь, особенно крепко, почти нераздельно соединился со словом вампир под влиянием романтизма. В народных славянских поверьях значение упыря шире. Это — вообще блуждающий, издевающийся, шутящий над людьми и вредящий им мертвец, призрак (питье человеческой крови было лишь одним из многих занятий упыря)286.
Какова бы ни была этимология слова упырь, несомненно, что слово вампир возникло из него, и в конце XVIII — в начале XIX в. было занесено и в русский язык. Так сложен и многообразен круг слов и представлений, связанных с выражением перемывать кости (косточки). Надо думать, что в народном же языке выражение перемывать косточки (кому-нибудь) (ср. также разбирать по косточкам) получило и переносный смысл: `разбирать подробно все свойства и недостатки кого-нибудь'; `судачить о ком-нибудь', `сплетничать'. Уменьшительно-ласкательная форма косточки придавала особенную остроту этой метафоре.
Опубликовано в «Докладах и сообщениях Института языкознания АН СССР»(1954, № 6) вместе со статьями «История слова простофиля» и «История слова кругозор» под общим названием «Из истории русской лексики и фразеологии». Большое место в статье отводится описанию суеверно-мифологических представлений об упырях, вампирах, оборотнях, представляющему собой отдельный самостоятельный этюд.
В архиве сохранилась рукопись— 29 листов разного формата. Рукопись писалась в разное время. Листы написаны разными чернилами и карандашом, имеют вставки и добавления.

Здесь печатается по оттиску, сверенному с рукописью, с внесением необходимых уточнений. — В. П.
280 м. Смиљаниh-Брадина. Канонска Визитациjа рекâ. Скопье. 1925. Ср. Брасво, кн. 9—10. С. 138.
281 «Гласник скопског научног друштва», књига 5 томе. 1929. С. 277—278.
282 Там же, књ. 5. 1929. С. 277—278.
283 См. Е. Г. Кагаров. Этнографические мотивы в поэзии А. С. Пушкина // Сов. этнография, 1937, № 1. С. 58; см. также D. Wright. Vampires and vampirisme. London, 1924; Н. Ф. Сумцов. Колдуны, ведьмы и упыри // Сб. Харьков. ист.-фил. об-ва, 3, 1891. С. 229—278.
284 Всеволожская Е. Очерки крестьянского быта Самарского уезда // Этнограф. обозр., 1895, № 1. С. 32.
285 Соболевский А. И. Лингвистические и археологические наблюдения, вып. 2. Варшава, 1912. С. 18—19. О веровании в упырей см.: А. Афанасьев. Поэт. воззр. славян, 3. С. 557—587.
286 См. А. Vaillant. Slave commun *upirĭ, S-cr vàmpir // Slavia, 1931. ročn. 10, seš. 4. С. 673—679.

Если хотите увидеть, как доколумбовые культуры отмечали День мертвых, отправьтесь в город майя Помуч (Pomuch) на полуострове Юкатан, штат Кампече. Жители Помуча придерживаются традиций, которых можно увидеть только в фильме ужасов. Каждый год, в канун празднования Дня мертвых, члены семьи усопших эксгумируют останки своих близких (спустя три года после их смерти). Затем кости тщательно очищают, кладут в ящик, покрытый вышитой тканью с именем покойного, и выставляют на всеобщее обозрение на кладбище. По окончании праздника останки кладут в оссуарии – места для хранения скелетированных останков.
На следующий год очистка, которую здесь проводят с 26 по 31 октября, повторяется. Ящики с останками достают из оссуарий, кости очищают, старую ткань заменяют новой.
Ритуал связан с верой в то, что если не проявлять заботу о костях, души усопших будут беспокоить своих живых родственников во сне и в День мертвых не побывают дома.
Даже многие мексиканцы поражены такими архаичными традициями. Но для жителей Помуча в этом нет ничего ужасного - для них очистить кости усопших – то же самое, что помыть любимого человека при жизни.