Пропп "Русские аграрные праздники" (отрывок)

Приступая к изучению русских праздников, мы наблюда­ем, что некоторые из них из года в год совершались в одни и те же сроки, другие же праздновались в разные дни. Пер­вые определялись поворотными днями солнечного календа­ря. Святки (церковное Рождество) праздновались в период зимнего солнцеворота, встреча весны - ко времени весен­него равноденствия. Иван Купало приходился на летний солнцеворот. Менее определенно можно говорить о празд­новании осеннего равноденствия. Заметим сразу же, что каждый из этих четырех сроков у разных народов в разное время мог служить и действительно служил днем, с которо­го исчислялся новый год.
Сроки других праздников также определялись астроно­мически, но они связаны не с днями солнцеворотов и рав­ноденствий, а с вычислением дня пасхи. День пасхи вычис­лялся по особым правилам и мог праздноваться не раньше 22 марта и не позже 25 апреля по старому стилю. От Пас­хи отчислялась масленица, которая праздновалась за семь недель до Пасхи, и Троица, которая праздновалась через семь недель после Пасхи.
Связь праздников с календарными сроками составляет проблему, которую мы сейчас разрешать не будем. Она раз­решится при изучении самих праздников. Эта связь не име­ет ничего общего с существом христианской религии. Но она, как мы увидим, не связана и с культом солнца, хотя и определяется солнечным календарем.
Чтобы лучше понять сроки празднеств в России, необхо­димо иметь в виду, что в истории России сменялись, а ино­гда и сосуществовали различные системы времяисчисления. Имелись календари церковный, гражданский и народный, которые не всегда совпадали. В Древней Руси гражданский новый год начинался с марта. Эта дата была занесена к нам извне; она не соответствовала ни хозяйственному укладу Ру­си, ни трудовым навыкам центрально- и севернорусского крестьянства. Церковь, основываясь на некоторых текстах библейской легенды, считала новый год с сентября. Факти­чески обе эти даты определяются поворотными моментами солнечного календаря: весенним и осенним равноденствием. Вследствие споров о начале нового года на соборе в Москве при Симеоне Гордом и митрополите Феогносте в 1348 г. было определено, чтобы как церковный, так и гражданский год начинать 1 сентября. Этот порядок длился до царство­вания Петра I. Указом Петра I от 19 декабря 1699 г. новый год стал исчисляться с 1 января. Таким образом, 1699 год длился всего 4 месяца. Церковь не подчинилась приказу Петра I, так как святые, память которых праздновалась в выпавшие месяцы, на 1699 год оставались без своих празд­ников.
Наряду с этим в крестьянкой среде не исчезли следы бо­лее древнего солнечного календаря. По нему новый год на­чинали с зимнего солнцеворота. Ни гражданский, ни цер­ковный новый год в старом крестьянском обиходе не счита­лись праздниками. Истинным праздником был день поворо­та солнца к новому свету. С этого момента начинается почти беспрерывная цепь различных обрядовых празднеств.
Мы не можем конечно, ожидать, чтобы русское кресть­янство знало день солнцеворота астрономически точно. По­читался преподобный Спиридон Тримифунтский, он же Спиридон Солоноворот, память которого праздновалась 12 декабря. По юлианскому календарю на этот день действи­тельно когда-то приходился зимний солнцеворот. С этою дня свет начинал прибывать: «Нонь солнце на лето пойдет, а зима на мороз». Теоретически с 12 декабря ожидалось бы начало новогодних празднеств. Однако установленное еще византийской церковью празднование рождения Христа 25 декабря привело к тому, что именно с этого дня начинались и народные праздники.
Первым из цикла народных праздников были «святки», или «коляда». Длились они от сочельника, т. е. вечера 24 декабря до Крещения Христа, т. е. до б января.
Мы рассмотрим некоторые основные черты этого празд­ника и проследим их в других праздниках.
Празднование святок начиналось с торжественного ужи­на. Пристальное изучение этого момента не оставляет со­мнений в том, что этот ужин представляет собой поминаль­ный стол. Поминовение усопших в разных формах есть один из постоянных элементов аграрных обрядовых празд­неств, что дает основание начать исследование именно с этого обычая.

Правда, во многих случаях сообщается только о том, что до появления первой звезды не едят ничего, а затем садятся за стол. Торжественная трапеза в этот день одновременно является и обедом и ужином. Едят «скоромное» - колбасу, свинину и никаких обрядовых признаков как будто нет. Но тем не менее при изучении деталей обрядовый характер этой трапезы становится ясным. Многие наблюдатели сооб­щают, что одно из непременных блюд в этот день - кутья. Кутьей иногда называется и сам праздник. А. И. Петро­павловский сообщает о белорусском обычае: «В течение ко­ляд бывает три кутьи: первая - постная, перед Рождест­вом, вторая - скоромная, иначе богатая, под новый год, и третья - постная, под крещение». У белоруссов новогодняя кутья называлась «щедрою» или «богатою», так как 31 декабря называлось «щедрым вече­ром». У русских порядок был несколько иной: «богатой» кутьей иногда назывался сочельник.

Свидетельств, что в сочельник ели кутью, имеется очень много. И. П. Сахаров пишет: «Для вечерней трапезы гото­вится доселе из круп каша, а из пшена и ячменя - кутья сочельницкая». О том же А. А. Макаренко сообщает из Сибири: «В вечерю кушают капусту, квас и кутью». Кутью иногда ста­вили не на стол, а в передний угол под образа, вместе с не­обмолоченным снопом ржи. В Белоруссии этот обычай яс­нее выражен, или, может быть, лучше записан, чем у вели­корусов. П. В. Шейн приводит запись из Смоленской губернии: «Главное и необходимое кушанье на этом обеде - кутья». У украинцев Саратовской губернии А. П. Минх наблюдал следующее: «В сочельник, накануне Рождества, малороссы варят свару и кутью; в этот день они ничего не едят до вечерней зари; лишь взойдет звезда, они ставят кутью и свару на стол, зажигают перед образами свечу, все становятся на колени и просят Бога о ниспослании им хорошего урожая хлебов, благополучия скоту и здравия себе». Д. К. Зеленин, подводя ито­ги рассмотренным им великорусским, белорусским и укра­инским материалам, приходит к выводу, что «обрядовые блюда восточно-славянского рождественского праздника не оставляют сомнения в том, что этот праздник некогда пред­ставлял собой поминки, был посвящен культу предков». Общеизвестно, что кутья составляет непре­менную принадлежность похоронного обряда и поминок. Вместе с тем ее иногда употребляли на свадьбах, родинах (праздновании родов) и крестинах. Почему, однако, имен­но кутья служит поминальной едой, которую при этом едят также на свадьбах и при рождении детей? Кутья, как пра­вило, варилась из цельных, нераздробленных зерен - чаще всего пшеницы. В городах, где пшеницы обычно не бывает, ее заменил рис. Если предположить, что кутья готовилась собственно из семян, мы приблизимся к пониманию этого обряда. Зерно обладает свойством надолго сохранять и вновь воссоздавать жизнь, умножая ее. Семя - растение - семя составляют извечный кругооборот, который свидетельствует о нескончаемости жизни. Путем еды к этому процессу при­общаются люди. В животном мире зерну или семени, с точ­ки зрения крестьянина, соответствует яйцо, обладающее тем же удивительным свойством, что и семя: оно сохраняет, содержит жизнь и воссоздает ее. Ниже мы увидим, что яй­ца действительно широко применялись в заупокойном куль­те всех народов как знак бессмертия. К кутье обычно примешивались ягоды (черемуха, в городском обиходе - изюм). Ягоды представляют собой то же семя, облеченное плодом. Всем этим объясняется, почему кутью употребляли при свадьбах, рождении детей и смерти. Она знаменует постоянство возрождения жизни, невзирая на смерть.

Другой признак поминального стола состоит в том, что в этот день подавались блины, которые, как известно, также представляют собой поминальную еду. П. С. Ефименко, на­блюдавший на севере обычай есть блины под рождество, полагает, что славяне, как и другие народы, поминали умер­ших блинами и воображали, что покойники в это время встают и едят их вместе с живыми. Этот обычай лучше зафиксирован у белорусов, чем у рус­ских, у которых к XX в. он веке начинал забываться. «Так как этот день есть вместе с тем и день поминовения умер­ших родственников, то, кроме кутьи, пекут лепешки и бли­ны» - сообщает П. В. Шейн из Смоленской губернии.

Почему при поминках употреблялись блины - на этот вопрос можно ответить только предположительно. Во вся­ком случае не потому, что они своей круглой формой напо­минают солнце и должны служить магическим средством возвращения солнца после зимы, как думают некоторые исследователи. Вместе с тем блины должны иметь другое обрядовое значение, чем кутья, так как они не взаимозамени­мы, а употребляются параллельно. По-видимому, блины - древнейшая форма печеной мучной еды. Когда еще не уме­ли печь хлеб, муку смешивали с водой, делали жидкое тесто и порциями выплескивали его на горячие камни. Таким об­разом, блины по происхождению - не магическая еда, как кутья, а древнее, архаическое блюдо, средство насыщения, получившее обрядовое применение.

Рассматривая рождественскую вечернюю трапезу как поминальный стол, необходимо указать, что дело в этом слу­чае идет не о поминовении покойников вообще, а покойни­ков своей семьи, своих предков.

В Белоруссии корреспонденты П. В. Шейна записали не­которые другие детали, которые снимают последние сомне­ния о характере этого стола. П. В. Шейн сообщает, что в Гродненской губернии сидящие за столом пили из одной круговой чары, причем каждый, раньше чем приложиться, выплескивал немного на стол. «Также и первую ложку жидких кушаньев выливают прямо на стол - все для умерших». Это несомненно очень древний, впоследствии забытый обычай. Так поступа­ли, например, благочестивые римляне, считавшие, что в их трапезах участвуют лары, или пенаты, - обожествленные предки. Им отдавали первый кусок пищи, первый глоток напитков. Все это показывает, что умерших предков мысли­ли присутствующими на трапезе. Вспоминали также об умерших, которые не имели потомков. Считалось, что души таких покойников бродили по улицам, и для них блины вы­ставляли в слуховое окно. Переосмыслением этого обычая может быть случай, который у белорусов наблюдал А. И. Петропавловский: «На третью кутью вечером [т. е. 5 янва­ря], когда вся семья находится за «вечорой», хозяин смотрит в окно и зовет с улицы «мороз» в гости. «Мороз, мороз, ходи кутью есть» при этом хозяин просит мороза не морозить посева гречихи, а в противном случае угрожает ему кнутом: «будем железной пугой бить».

На святках кое-где соблюдался и другой, в XIX в. уже почти вымерший обряд, - возжигать большие костры и звать покойников греться. Он подробно изучен Д. К. Зеле­ниным, который, например, воспроизводит рукопись 1852 г., где говорится, что «24 де­кабря на дворах зажигают огни, полагая, что усопшие роди­тели приходят обогреваться и что от этого огня пшеница народится ярая». С. В. Максимов описывает его следующим образом: «Способы поминания усопших родителей чрезвычайно разнообразны, и один из них называется «греть родителей». Практикуется он во многих местах (между прочим, в Тамбовской и Орловской губерниях) и состоит в том, что в первый день рождества; среди дворов сваливается и зажигается воз соломы, в той слепой уверенности, что умершие в это время встают из могил и приходят греться. Все домашние при этом обряде стоят крутом в глубоком молчании и сосредоточенном молитвенном настроении. Зато в других местах около этих костров, взявшись за руки весело кружатся как в хороводе на радунице».

Из воспроизведенной Д. К. Зелениным рукописи 1852 г. последние строки для нас особенно интересны. Они показывают, что обряд обогревания предков производился с целью получить хороший урожай. Мы можем предположить, что не только этот, но и другие обряды заупокойного культа имели целью воздействовать на урожай. Подробнее об этом можно будет говорит после того, как будут рассмотрены подобные обряды в другие сроки.

Следующий за святками праздник - масленица. «Широка масленица» слывет за самый веселый, самый разгульный праздник в году. Однако и на масленицу соблюдались обычаи почитания предков.

В свете изложенного можно думать, что масленичные блины, так же как и святочные, представляют собой поминальную еду. Об этом пишут И. П. Сахаров, И. М. Снеги­рев и позднейшие исследователи. «Специальное кушанье: масленицы, блины, - пишет Вс. Миллер, - как известно, один из специальных атрибутов поминок». Об этом имеются многочисленные свидетельства. Д. К. Зеленин пишет: «Масленица была когда-то, как и святки, поминальным праздником. За это, без сомнения, говорит обычная ритуальная еда - блины. На самом деле, как мы увидим, масленица - праздник сложный, комплексный. Поминание же - только одна из составных частей его.

Подобно тому, как на святках первый глоток посвящало» предкам, так на масленице поступали с первым блином: «В Тамбовской и других губерниях первый блин, испеченный на Сырной неделе, кладут на слуховое окошко для душ родительских». В других местах первый блин отдавали нищей братии - на помин усопших. «Набожные женщины, садясь за стол, едят первый блин за упокой усопших».

Почитание предков на масленице известно и в других формах. В последний день масленичной недели перед насту­плением поста был обычай ходить друг к другу прощаться, т. е. просить прощения за все прегрешения перед своими близкими. Младшие кланялись в ноги старшим, слуги - господам, и просили простить их за все свои провинности перед ними. Этот обычай применялся не только по отно­шению к живым, но даже к мертвым. «В прощальный день ездят на кладбище, служат панихиду и поклоняются праху родных». Мы приведем свидетельство С. В. Максимова, представляющее собой сводку из собран­ных им или переданных ему материалов. «...Чрезвычайно твердо держится обычай прощаться с покойниками... Обы­чай ходить на кладбище в последний день масленицы под­держивается главным образом бабами. В четвертом часу по­полудни они кучками в 10 - 12 человек идут с блинами к покойникам и стараются ничего не говорить по дороге. На кладбище каждая отыскивает родную могилку, становится на колени и бьет по три поклона, причем со слезами на гла­зах шепчет: «Прости меня (имя рек), забудь все, что я тебе нагрубила и навредила». Помолившись, бабы кладут на мо­гилку блины (а иногда ставят и водку) и отправляются до­мой также молча, как и пришли».

Поминовение производилось также на русальную или семицкую неделю, предшествующую Троице. «В старину наши старики хаживали встречать Семик на могилах роди­телей, где после поминовения они со своими семействами разъедали яичницы и драчены» (Сахаров). Эта картина типична. Она показывает, что чем ближе к весне, тем ярче выражено было поминовение. На святках оно совершалось в домах, на масленицу - выносилось на кладбища, и продолжением этого служат троицкие обряды. На севере покойника поминали сперва в церквах, потом на могилах, где могли совершаться даже пиры. Так, П. С. Ефименко сообщает, что в Пинежском уезде «сверх священного поминовения поминают усопших блинами, оладышами, салатом и кутьею. Кутью едят по благословению священника». П. В. Шейну писали Владимирской губернии, что здесь на семик «утром установлен обычай поминать усопших, а послеобеденное время вместе с вечером окончательно отдается веселью и разгульным песням беззаботной молодости». Мы имеем, по-видимому, обветшалые и поблекшие формы некогда весьма развитого культа предков. Об этом мы можем судить по очень яркому описанию в Стоглаве, где под 23-м вопросом говорится: «В Троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках и плачутся по гробом с великим причитаньем. И егда начнут играти скоморохи, и гудцы и перегудники, они же, от плача переставите, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сатанинские пеги; на тех же жальниках обманщики и мошенники».

Необходимо еще упомянуть, что на Троицу устраивались похороны покойников, которые почему-либо не были по­гребены в течение года. Так, во времена войн, чумы, голода, мертвые в «убогих домах», «скудельницах», «божьих домах» сваливались в общую яму, выкопанную в сарае. Это делалось для предохранения от заразы и для защиты трупов от пору­гания, а также потому, что хоронить зимой в мерзлой земле было трудно. В Семик эти трупы зашивались в рогожу, де­лали для них гробы и хоронили.

То, что Стоглав сообщает о Троицкой, субботе, в равной степени относится к навьему дню и Радунице, когда поми­нальные обряды достигали своего апогея. Навий день и Ра­дуница приходились на Фомину неделю. Так называлась первая неделя после пасхи, потому что по Евангелию на этой неделе апостол Фома выразил сомнение в том, что Христос действительно воскрес во плоти, но Христос будто бы вложил его персты в свою рану, после чего Фома встал. Понедельник на этой неделе назывался Навий День ( вторник - Радуница. Разница в названиях, по-видимом; не означала разницы по существу. В XIX в. Навий день почти забыт и встречается редко, Радуница же справлялась в очень ярких формах. Можно сказать, что в XIX в. они полностью слились. Указанные сроки - понедельник и втор­ник на Фоминой неделе - были необязательны. Поминове­ние, характерное для Радуницы, могло, например, совер­шаться в день Пасхи. У белорусов Радуница приходилась на четверг пасхальной недели. Слово «навий» в древнерусском языке означало «относящий к умершим». В древнечешком языке «унавити» означало «умертвить», укра­инское «нава» означает «гроб». Е. Ф. Карский и некоторые другие указывают на аналогичные слова в ли­товском и других языках, не оставляющие сомнений в значении этого слова в русском языке. На Украине Фомин по­недельник именовался «могилками», «гробами» или «прово­дами».

Этимология слова «радуница» (радоница, раданица, радовница и пр.) менее ясна. Большинство лингвистов сбли­жает его с корнем «рад», но такое толкование мало помога­ет раскрытию самого понятия, так как неясно, чему, собст­венно, радуются. И. П. Калинский, например, полагает, что этим словом выражается радость покойников, что их не за­бывают. А. А. Потебня сближает его с корнем «род», что также не раскрывает содержания слова в народном обиходе.

Совершаемые в эти дни обычаи описываются в общем одинаково. Радуница была праздником всенародным. Вся деревня выходила на кладбище к могилам своих близких. Женщины на могилах причитали. В причитания входили воспоминания о усопшем, как это имело место при оплакивании после смерти. Они «с плачем и рыданьем взывали к их душам, воспевая их добродетели». На могилы приносили еду и питье. Упоми­наются кутья, пироги, калачи, блины, сырники, крашеные яйца, вино, пиво, канун (род браги) и т. д. Едой делились с покойниками: яйца, блины и прочие угощения крошили на могилах и оставляли их там. На могилы лили масло, вино, пиво; все это делалось «мертвым на еду». С покойниками христосовались, полагая, что они их слышат. По могиле ка­тали яйца. После этого к еде и питью прикладывались сами, и печаль переходила в веселье, которое могло кончаться разгулом. «Торжество Радуницы заключалось в собственном смысле общим разгулом и игрищем». И. П. Калинский пишет: «Не без основания замечает Карамзин, что наш народ, следуя языческому об­ряду, совершает над умершими обжорства и возлияния в честь их, и что, следовательно, наши родительские поминки напоминают собой древнеязыческий обряд поминовения, совершавшийся в начале весны, и вообще древнюю тризну». На Радуницу пели песни и водили хоро­воды. Известна поговорка: «На Радуницу утром пашут, днем плачут, а вечером скачут». Е. Ф. Карский сообщает о бело­русах: «Тут же устраивается поминальный стол, переходя­щий часто в разные непристойные увеселения под влиянием в изобилии выпитого вина». Переход от плача к веселью и характер этого веселья нас займут ниже, при изучении проводов масленицы и других аналогичных обрядов. Радуница - праздник древний. В 62-м слове Иоанна Златоуста (IV в.) говорится, что поминовение усопших на Фоминой неделе установлено церковью в воспоминание о нисшествии Христа в ад, но праздник этот все же отнюдь не церковный, а совершенно языческий. В летописях радуница впервые упоминается в 1372 г. (Тро­ицкая летопись) и в дальнейшем иногда используется как календарная дата. В Стоглаве радуница, как и другие празд­ники, которым можно приписать языческое происхожде­ние, запрещалась. Ответ на 25-й вопрос гласит: «Чтобы о велице дни оклички на радунице не творили и скверными речьми не упрекалися».

С Радуницей обрядовое поминовение усопших прекра­щалось. На Ивана Купалу, например, уже никаких призна­ков поминок нет.

Правда, церковь установила и некоторые другие сроки, когда полагалось поминать покойников, но эти сроки носи­ли именно только церковный характер. Было установлено несколько «родительских суббот» и дней «вселенских пани­хид», когда полагалось поминать умерших, что и исполня­лось верующими (в субботу перед Петровым днем - 29 июня, в субботу перед Успеньем - 15 августа и в некоторые другие дни), но ни одно из этих поминовений, установлен­ных церковью, даже отдаленно не может сравниться с тем, что делалось в указанные праздники. Этнографы, собиратели и исследователи фольклора ни о каких обрядах в эти дни не сообщают. Некоторое исключение составляет только так на­зываемая Дмитриевская суббота, установленная после Кули­ковской битвы Дмитрием Донским в память павших в этом бою и отмечавшаяся в субботу между 18 и 26 октября ве­роятно потому, что 26 октября почитали днем Дмитрия Солунского. В этот день на кладбищах широко поминали сво­их покойников, что дало И. М. Снегиреву повод сближать его с радуницей.

Какие же выводы можно сделать из приведенных мате­риалов? Чем объяснить упорное, с наступлением весны все нарастающее стремление почтить своих предков?

Стремление время от времени вспоминать о своих близ­ких, находящихся в могилах, как будто совершенно естест­венно объясняется любовью к близким; причитания и вопли прочно входили в быт русского крестьянина. Мы имеем излияние чувств скорби, желание почтить память усопших так, как это делалось испокон веков. В этом особой пробле­мы нет. Проблема же состоит в том, что это чествование совершалось в определенные дни солнечного календаря. Оно начиналось с зимнего солнцеворота и кончалось ко времени летнего солнцеворота.

Имеющиеся объяснения не могут нас удовлетворить. Так, И. П. Калинский, ссылаясь на А. Н. Афанасьева, пи­шет: «Что касается оснований, почему предки наши избрали начало весны для поминовения усопших, то вероятно, что в этом случае держались они того общего верования, что ве­сеннее время всеобщего пробуждения природы было порою пробуждения и самих душ из темных затворов адских».

Наши материалы приводят нас к другому предположе­нию. Время между двумя солнцеворотами есть время про­буждения сил земли, нужных земледельцу. Культ мертвых стоит в связи с земледельческими интересами и стремлениями. Русские обряды не показывают прямо, в чем именно здесь состояла связь. Русский материал - материал пережиточный. Чтобы решить, какие представления определяли исполнение этих обрядов, какова их мыслительная основа и цель, нужно обратиться к таким народам, где эти представле­ния и обряды были не пережиточным, а живым явлением.

Уже давно замечено сходство между земледельческими обрядами античности и позднейшей Европы, включая и Русь. Это не значит, что все можно объяснить заимствова­нием; это означает, что есть некоторая закономерная связь между формами труда и формами мышления.

По античным представлениям смерти как полного пре­кращения существования не было. Умершие якобы про­должали жить под землей и имели над ней большую власть, чем земледелец, ходивший по ней с плугом. Из глубин зем­ли умершие могли воссылать урожай или неурожай, могли заставить землю родить или задержать ее силы. Они пре­вращались в своего рода хтонические божества. Говоря о душах умерших, немецкий исследователь ан­тичности Роде пишет: «От них ожидают помощи в любой нужде; в особенности же верят, что они, подобно хтоническим богам, в область которых они спустились, приносят благословение и обилие полям». Выражение «души» надо отнести за счет идеалистических взглядов автора. Обычно не «души», а сами покойники, находящиеся под землей в могилах, были предметом культа. Другой исследователь античности, Дитерих, выражается уже осторожнее: «Покойники в земле, духи или души, если угодно, способствуют произрастанию плодов земли; им мо­лятся, чтобы они их восслали». Слова «если угодно» указывают, что исследователь делает здесь уступку господствующему в немецкой науке мнению, но что сам он так не думает.

Земля и находящиеся в ней покойники как бы сливают­ся в одно целое. «Земледелец, - пишет Б. Л. Богаевский, - как и каждый человек античности, видел, что земля «покрывала» своей поверхностью посадки, посевы, содержа­ла их в себе и выливала наружу из своего громадного сосуда. Также земля... содержала... и могилы умерших, заботивших­ся о посевах и посадках». Из всего этого видно, что, по греческим представлениям, покойники, нахо­дясь под землей, могли иметь власть над урожаем. Эти представления и вызывают к жизни весенние земледельческие обряды, посвященные усопшим. Так обстояло дело не только у греков и римлян, так обстояло дело и у древних славян. Вот почему забота о посевах сочетается с заботой о покойниках и носит двоякий характер: усопших надо уми­лостивить, надо выразить им свою любовь, почитание. Но этого мало. Их надо поддержать пищей, питьем и теплом, надо с ними трапезовать, надо оставлять им еду на могилах, совершать возлияния из вина и масла. Но и этого мало. На­до обеспечить им не только жизнь, но и бессмертие. Надо приобщить их к кругообороту жизнь - смерть - жизнь, которым живет природа и который нужен земледельцу, на­до, чтобы они и сами способствовали этому кругообороту. Отсюда, как мы видели, такие обрядовые блюда, как кутья и яйца. С яйцом связаны самые разнообразные представле­ния. Но в русском заупокойном культе отражено только одно из них: способность воссоздания, воскресения жизни. Как символ воскресения оно было освящено церковью, и поэтому применялось особенно широко во время Пасхи и непосредственно после нее; радуница, когда на могилах крошили яйца, приходилась на первую неделю после Пасхи. Воскресение божества, воскресение природы и ее сил, хра­нителями и носителями которых считались находящиеся в земле, но все же не совсем умершие предки, - все это сли­вается в один поток обрядов и обычаев очень ясных в их аг­рарной направленности. Как мы еще увидим ниже, в этот поток укладывается и внезапный переход от плача к весе­лью, который мы наблюдаем в Радуницу.

Ко дню летнего солнцеворота, т. е. ко времени, когда солнце находится в зените, а земля в расцвете своих сил, никакие обращения к подземным помощникам уже не нужны. Они уже либо сделали, либо не сделали своего дела, и поминовение их прекращается вплоть до нового солнце­ворота, когда снова начнут чествовать своих предков за сто­лом и на могилах.

Этот исконный смысл заупокойных обрядов давно забыл­ся, но они совершались по привычке, по традиции, поддер­живаемой естественным стремлением вспоминать своих ушедших из жизни близких и оказывать им честь.