Ужасы французской Бретани

Бретань… Кельтская Арморика, сохранившая память о древних ужасах и обогатившаяся новыми христианскими впечатлениями. В ее лесах жили волки-оборотни и дикарь Мерлин, у дорог водили хороводы карлики, по пустошам бродил вестник смерти Анку, мертвая голова упорно преследовала людей, ночные прачки душили их свежевыстиранным бельем, а призраки ночи пугали своими унылыми криками. В храмах и домах хранились зловещие книги, болота и колодцы вели прямиком в ад, и даже, уплыв в море, легко было нарваться на корабль мертвецов или повстречать жителя утонувшего города. Каково происхождение ужасов Бретани и в чем их своеобразие? На эти вопросы отвечает книга.

Кельтский опыт взаимодействия с миром мертвых — один из древнейших в Европе. Ну а его кульминация — несомненно, праздник Самайн. В настоящее время Самайн пытаются свести к этаким новогодним посиделкам (одна из возможных этимологий слова Samain связывает его с древнеиндийским samana — «собрание»). Вот только вместо Деда Мороза и Снегурочки гостей, собравшихся за пиршественным столом, приветствовали мертвецы и демоны, праздничную елку подменяла виселица, а елочные игрушки — тела повешенных.
Наступление зимы, отмечавшееся в ночь на 1 ноября, кельтов ничуть не радовало. Славянский Дед Мороз тоже был изначально бледным кровожадным монстром, а не румяным старичком, чье добродушие гарантируется порцией «подогрева». Однако мрачность Самайна обуславливалась не только страхами перед холодами. Кельты были готовы увидеть хаос, и, как следствие, они его видели. «Выход за пределы человечесного времени был также выходом из космического порядка в область хаоса» (Бондаренко). Из-за вневременного настроя кельтов разделяющая миры перегородка падала, духи умерших врывались в человеческий мир, свободно перемещаясь среди живых.
Отчего же визит предков был не по душе их потомкам? «Давайте праздновать вместе! В эту ночь народятся великие люди, свершатся громкие дела!» — восклицала неопытная молодежь. Старики же скептически качали головами. Они знали, сколь опасно бродить в ночь Самайна вне стен своих жилищ: «Темна была та ночь и полна ужаса, демоны мелькали в темноте. Не смог ни один человек уйти далеко, все быстро возвращались обратно» (ирландская сага «Приключение Неры»[3]). Не миловаться с родными и близкими желали выходцы с того света. Они планировали захватить мир живых. И немногие герои вроде Неры могли безбоязненно общаться с ними. Да и что это за общение? Нера слоняется между мирами с трупом висельника за спиной, ожидая, когда тот утолит свою инфернальную жажду.
Отнюдь не торжеством наполнены рассказы о странствиях в мир мертвых кельтских героев средневековых хроник. Например, король бриттов Херла из хроники Уолтера Мэпа (XII в.) после многовекового пребывания в царстве пигмеев кружится в безумии по земле без отдыха и пристанища. Он боится сойти с коня, чтобы не рассыпаться в прах, и обретает покой, лишь бросившись в реку. Скитается по кругу войско странников Херлетингов, лишенных разума и погруженных в безмолвие. В Бретани, по словам хрониста, объявляются возы, нагруженные добычей, и воины, не произносящие ни звука. Глупые бретонцы нападают на них и даже употребляют в пищу убитых лошадей и скот. Таков очередной выпад англичанина против населения Бретани.
Хеллоуина, считающегося наследником Самайна, в Бретани нет. Для бретонцев праздник 1 ноября — это День Всех Святых и День поминовения мертвых. Христианство вмешалось, очеловечив, смягчив древний ужас, как оно это сделало на Руси. Мертвых, возвращающихся ночью к живым, в Бретани называют Анаон. Однако встреча с ними далека от идиллии.
Отслушав в храмах вечернюю молитву и панихиду, бретонцы разбредаются по домам, рассаживаются у очага и ждут, когда мертвецы придут разделить с ними трапезу. Знакомая нам кормежка «дедов» сопровождается унылым молчанием живых — без каких-либо зазываний и проводов — и вздохом облегчения, когда окна начинают светлеть. Бретонцы помнят, на что способны ночные посетители.
Мертвые нередко принимают участие в так называемых «пардонах» («прощениях») — крестных ходах, включающих мессу и исповедь под открытым небом. Старейший из них проводится в июле — это Тромени[4], чьим центром является село Локронан (Финистер). Бретонская поговорка гласит: «Мертвым или живым, но один раз в крестном ходе должен принять участие каждый бретонец». Обитатели церковных погостов незримо снуют в толпе мужчин и женщин, наряженных в траурные одежды и старые плащи. Еще и поэтому лица кающихся печальны и хмуры, как у Херлетингов.
Беспокойными мертвецами бретонцев не удивишь, мы же достаточно поговорили о них в двух книгах о привидениях. Нас будет интересовать другая, специфически бретонская фигура, связанная с загробным миром, — Анку. Легенды об этом существе были собраны и систематизированы во второй половине XIX в. Ф.М. Люзелем и А. Ле Бразом, а его родословная исследовала А.Р. Мурадовой, современным российским специалистом по фольклору Бретани.
Анку (Ankou в Бретани, Anghau в Уэльсе, Ancow в Корнуолле) в двух словах не охарактеризуешь. Никто не знает толком, кто он такой — олицетворение смерти, ее вестник и орудие, сам мертвец или демон, убивающий людей. Достоверно известно одно: визит Анку вызывает ужас и завершается смертью. Его имя может означать «неизбежность», «тревогу», наконец, просто «мертвый». В письменных источниках Анку впервые упоминается в XVI в., тогда же появляются его первые скульптурные портреты в храмах Бретани. Литературный Анку, персонаж назидательных пьесок, безобиден — он «приходит с радостью» и всего-навсего персонифицирует смерть. В устных источниках он наделен гротескными чертами и тем близок своим каменным изображениям. Очевидно, такое представление об Анку значительно древнее.

На театральной сцене актер, игравший Анку, был обряжен в белую простыню в соответствии с наивными представлениями о мертвецах, распространившимися повсеместно в XVII–XVIII вв. В народных преданиях внешний облик Анку распадается на две составляющие. Первая рисует Анку как очень высокого и худого мужчину с длинными седыми волосами, с лицом в тени широкополой войлочной шляпы. В остальных случаях Анку выглядит как скелет в саване, с головой, которая постоянно вращается вокруг позвоночного столба, болтающейся нижней челюстью и свисающими с костей кусками гнилой плоти[5]. В руках и тот, и другой Анку держит косу, повернутую острой стороной наружу, и человеческую кость в роли точила. Когда Анку собирает свою жатву, он не тащит косу к себе, как это делают косцы и жнецы, а кидает ее впереди себя.
Для передвижения по ночным пустошам и сбора трупов Анку использует старую полуразвалившуюся телегу, запряженную парой тощих лошадей с длинной гривой. Он ведет их под уздцы или стоит стоймя в повозке. Изредка его сопровождают два спутника в черных одеждах. Первый открывает попадающиеся на пути загородки на полях и ворота, ведущие во двор, а второй выносит из дома трупы и грузит их на телегу. С этой работой Анку легко справляется в одиночку, и, судя по всему, два помощника обозначают две дополнительные ипостаси его образа по аналогии со Святой Троицей.
Повозка Анку передвигается по заброшенным полевым дорогам, получившим название Дорог Смерти. Они давно вышли из повседневного употребления, но во время похорон по ним везут на кладбище покойников. Кощунственно провожать человека к его последнему пристанищу иным путем, чем провожали всех его предков[6].
Скульптурный Анку представляет собой исключительно скелет, лишенный шляпы, но иногда обряженный в саван. Телеги у него нет, зато конкуренцию косе и кости составляет другое оружие — копье или длинная стрела. Вцепившийся в них скелет часто снабжен надписью: «Я убью вас всех». Особенно впечатляюще смотрится она на крестильных купелях, куда нередко помещают фигуру Анку. На фасаде часовни Нотр-Дам де Бюла-Пестивьен (Кот-д’Армор) скелет кричит, широко раскрыв пасть, а на стенке купели в церкви Сен-Соломон де Ла Мартир (Финистер) он сжимает костлявыми пальцами человеческую голову.

«Легче перенести смерть без мыслей о ней, чем мысль о смерти без всякой ее угрозы», — подметил в свое время Б. Паскаль. Не стоит возмущаться средневековой Церковью, поддержавшей народные представления об Анку для того, «чтобы страх смерти и адских мучений держал христиан в повиновении» (Мурадова). Если современные христиане больше не думают о смерти, это еще не значит, что они ее победили. Обычно это значит, что они к ней не готовы. Об их предках такого не скажешь — смерть они воспринимали спокойно. Их пугала не она, а тот, кто ее несет. В рассказах об Анку ужас возникает не в момент осознания неизбежности смерти, а в момент встречи с демоном: «И можете мне поверить, мне, который видел Анку, как вижу я сейчас вас: умирать — очень страшно». Анну не возвещал о кончине, он собственноручно убивал человека. Мысль о нем вмещала и саму смерть, и ее угрозу. Подобный кошмар не мог вообразить себе даже Паскаль. Церковь же предупреждала христиан об этой угрозе, а не заботилась о каком-то там «повиновении».

От кого из древних персонажей исходила аналогичная угроза? Прототипами Анку называют галльского бога Суцелла и ирландского Дагду. Их образы парадоксально сочетают величественные и низменные черты, что, конечно, не редкость для античного мира. Суцелл одновременно и покровитель растительности, женатый на некоей богине, и даритель материальных благ вроде Меркурия, снабженный толстым кошельком, и бог подземного мира, вооруженный колотушкой (молотом) и сопровождаемый трехголовой собакой. Молот служит для умерщвления людей, а имя его владельца переводится с латинского как «хорошо бьющий».
Разносторонность Дагды подтверждает его имя, означающее не столько «добрый бог», сколько «пригодный ко всему», ото грозный великан, поражающий врагов своей дубиной, настолько увесистой, что ее приходится возить на телеге. Другим ее концом он может оживлять убитых, то есть имеет власть над жизнью и смертью, почитаясь богом циклического времени или богом вечности. Его волшебная арфа наигрывает чарующие мелодии, а знаменитый котел воскрешает смертных и наделяет их властью и изобилием. Котел наполняют кровью и погружают в него копье бога Луга. В таком виде он возглавляет обширный список чудодейственных кельтских сосудов — предшественников Святого Грааля. Ведь Грааль не только насыщал всех до отвала, но и был связан с копьем, пронзившим тело распятого Христа, «питающим, разящим и исцеляющим». На противоположном полюсе находится иной Дагда — пьяница, обжора и сладострастник, отвратительный Робин Бобин, который, пыхтя и тряся животом, совокупляется с дочерью демонического вождя фоморов.
Как вы, наверное, догадались, Суцелла и Дагду записали в праотцы Анну из-за убийственных молота и дубины. По мнению Мурадовой, коса пришла из церковной символики, а первоначально Анку был вооружен копьем и дубиной. Ими он ударял или колол человека и подобно кельтским богам отправлял его на тот свет.

Мурадова обращает внимание на сохранившийся в Бретани обряд, в процессе которого агонизирующих стариков с их согласия провожали в лучший мир ударом каменного шарика по лбу. Поначалу церковные власти не поощряли сей славный обычай, поэтому народ прятал «святой молоток» в дуплах деревьев, росших недалеко от храма Божия. Впоследствии был найден компромисс: стариков не били камнем, а бережно прикладывали его к их голове, что вкупе с усиленными молитвами давало результат — больные испускали дух. С той поры «молотки» хранились в самых почетных местах в церкви, на виду у всей деревни, всегда готовые прийти на помощь.
Тот же обычай Мурадова отслеживает в славянском мире. Но вот беда — регламентирован он не был, и славяне, не испытывавшие недостатка в подручных средствах, наносили удары чем попало и куда придется. Надо думать, они бессовестно сквернословили, но потом по настоянию церковных пастырей стали, как и бретонцы, сопровождать эвтаназию молитвой. Вспоминается юный герой наших сказок, «благословляющий» ведьму и Бабу Ягу с помощью скалки или полена.
Многие исследователи возводят «святой молоток» к культу Суцелла, но Мурадова с ними не согласна, ведь божественный молот и шарик (круглый камень) — разные предметы, сведенные воедино благодаря сходству функций и омонимичности названий (mael, mel и mell). К копьеносцу Анну шарик также не имеет отношения. Обряд как раз призван возместить профессиональную небрежность сборщика трупов[7].

Однако ряд памятников заставляют в этом усомниться. Важная подробность — в редких случаях роль шарика в обряде исполняла человеческая голова из камня (отбитая голова статуи?). Не ее ли держит Анку на вышеупомянутой купели? Также у нас имеются две романские капители из церкви в Розье-Кот-д’Орек (Луара). К Бретани этот храм не относится, но он относится к Суцеллу. На первой капители, скорее всего, изображен сам галльский бог, по традиции высмеянный мастером XII столетия: голый человечек с молотом и топором в руках. На второй мы видим мужчину в одежде, атакуемого драконом. Он сжимает в поднятой руке круглый камень. В книге о романских мастерах я связал его фигуру с легендой о змее и жемчужине, но, может, это еще одна вариация Суцелла?
Кроме «святого молотка» и власти над смертью, Анку с кельтскими богами ничто не связывает. Отдельные языческие боги были спародированы в романскую эпоху из-за ряда своих греховных качеств, но образ Анку ничуть не смешон. Не следует ли нам поискать других его предшественников, о которых умалчивает Мурадова?
Вот, например, этрусский демон смерти и проводник душ Харун, предшественник греческого лодочника Харона. Он присутствует при смерти человека, неизменно держа в руках характерный молот для «вышивания души». Дьявольский оскал его физиономии напоминает гримасу черепа Анку. На уцелевших изображениях Харун никого не ударяет, но ведь и скульптурный Анку всего лишь размахивает своим оружием.

Н.С. Широкова описывает скелет, сидящий на амфоре в окружении атрибутов Меркурия и держащий в руке рог изобилия, наполненный цветками мака — символа сна или смерти. Я бы не торопился сопоставлять его с Меркурием, к тому же античное искусство скелетов почти не знает.
Когда вообще появились скелеты? В раннем Средневековье они не встречаются, а вот романские мастера о них, похоже, знали. Во всяком случае, на чаше купели из Трюде (Готланд), выполненной в 1160-х гг., мы обнаружим ситуацию, схожую с легендами об Анку. Смерть или демон в обличье скелета пришел забрать человека, но два святителя с посохами сумели защитить беднягу.
В XIII в. французский менестрель Бодуэн де Кон-де популяризовал сюжет о троих живых и троих мертвых. В его поэме три знатных юноши встречают трех покойников. Первый труп спешит обрадовать господ, что они станут такими же уродливыми, как он, второй жалуется на адские муки, а третий, единомышленник Анку, говорит о неизбежности смерти и необходимости быть к ней готовым. На французских и итальянских фресках XIII–XIV вв., символизирующие трех мертвецов, скелеты изъедены червями и снабжены копьем, косой, лопатой, луком со стрелами. На миниатюрах двух последующих столетий преобладают копья, в данном случае вытеснившие «церковные» косы.
В 1370-х гг. возникают первые «Пляски смерти», и скелеты начинают триумфальное шествие по Европе[8]. В их толпе сложно отыскать бретонского монстра, но кое-какие детали из позднего Средневековья он усвоил[9]. На французских миниатюрах XV в., иллюстрирующих стихотворение Пьера Мишо «Танец слепых», вооруженный длинной стрелой скелет восседает на быке. Карты Таро XV–XVI вв. изображают Смерть (скелет с косой) верхом на лошади, а на иллюстрациях XVI в. к поэме Петрарки «Триумфы» («Триумф Смерти») скелет в черном плаще едет стоймя на повозке с гробами. На других иллюстрациях в одинаковых позах, жестоко попирая человека ногами, показаны Смерть (скелет) и Время (бородатый старец) с косой — лишний довод в пользу античного происхождения косы.
Вышеназванные средневековые фигуры, за исключением загадочного романского скелета, олицетворяют смерть и время или служат изображением мертвеца.
Анку заимствовал у них свои атрибуты — косу, стрелу, копье, повозку, но не сущность. Преследующего людей ночного чудовища среди них нет. Существовали, правда, два странных персонажа, близкие по времени к Анку и по духу схожие с ним куда более Суцелла и Дагды.
В 1492 г. автор «Саксонской хроники» Конрад Бото описывал некоего бога вендов (лужицких сербов) Флинца (Флинса): «Славяне поистине отступили от клятвы и восстановили старого бога, звавшегося Флинц, который стоял на кремне, был изображен в виде мертвеца в длинном плаще и имел в руке палку с горящим факелом и на левом плече — вздыбившегося льва, который будет воскрешать мертвых». На позднейших гравюрах Флинц был представлен как в виде скелета в саване, так и в виде обыкновенного старца.
Ирландский Дуллахан («безголовый») тоже охотится за живыми людьми по ночам, высматривая их посредством своей фосфоресцирующей головы, чья личина искажена мерзкой усмешкой. Он держит ее в высоко поднятой руке и, обнаружив жертву, гонится за ней верхом на черном коне или управляя каретой, запряженной лошадьми. У Дуллахана был собственный прототип из местных божков — Кромм Дуб (Кромм Черный), которому вплоть до VI в. приносились в жертву первенцы каждого семейства.
Но, как видим, функциональная близость не дополнена внешним сходством, и образ Анку по-прежнему аналогов не имеет. Впрочем, за последние два столетия он изрядно потускнел. Уставшие от постоянного страха бретонцы решили очеловечить своего демона, причем в буквальном смысле — назвав его человеком. Это не кто иной, как прихожанин, умерший последним в минувшем году и сделавшийся Айку данного прихода. Тем самым Анку утрачивает свою одиозность.
Ничто, однако, не мешает рядовому бретонцу превратиться после смерти в чудовище, поэтому в другой версии Анку назначили родителей — Адама и Еву. Он был первым их сыном. В наказание за проступок отца Бог велел Анку убивать своих родящихся на грешной земле братьев. Он будет исполнять эту миссию до конца света, не выходя за жесткие рамки божественных указаний. Как и сам Творец, Анку подчинен моральным правилам и наделен обязанностями перед людьми:
Бог призывает меня, чтобы я выполнил мой долг,
Если будет угодно Господу, Он будет повелевать,
А я — поверьте мне — стану Ему служить.
Сравним «долг» Анку с его враждебностью к людям из старинной песни:
Если бы я хотел слушать людей,
Принять от них плату…
Я купался бы в богатстве!
Но я не приму даже булавки,
И не пощажу никого из христиан,
Ни даже Иисуса, ни Святую Деву,
Я и к ним не знаю пощады.
Службой Богу идеализация образа Анку не ограничилась. Постепенно он превратился в доброго наставника, помогающего праведникам приготовиться к кончине и умереть достойно, и оказался едва ли не противопоставлен нечистой силе. В отдельных чертах Анку отчетливо различима психология современного человека, в том числе христианина, озабоченного равномерным распределением земных благ. Анку возносится над Богом. Он справедливее Его, так как не придает значения социальному статусу, богатству, духовным подвигам и рано или поздно уносит всех без разбора. Даже беспощадность Анку поставлена ему в заслугу! Простой мужичок, много работающий и позволяющий себе немножко согрешить (например, выпить лишнего), чрезвычайно доволен тем, что Анну, в отличие от Бога и святого Петра, не отдает предпочтения гению, святоше, аристократу, без устали размахивая своей косой.
Дело за малым — нужно сделать Анку «своим в доску» парнем. Вслед за добротой и усердием Анку обретает… жену (в некоторых народных сказках). Правда, детей он иметь не может — это было бы полным крахом его миссии, зато может выступать их крестником (так народ истолковал средневековые портреты Анку на купелях). Нового Анку гораздо легче сопоставить с кельтскими богами.